Игнатий (патриарх Московский)

Игнатий Ιγνάτιος<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Игнатий, патриарх Московский и всея Руси. Миниатюра из Титулярника. 1672 г. (РНБ. F.IV.764. Л. 102)</td></tr>
Патриарх Московский и всея Руси
24 июня 1605 — 18 мая 1606
Церковь:	Русская православная церковь
Предшественник:	Иов
Преемник:	Гермоген
был патриархом на контролируемых поляками землях с марта до осени 1611 года, когда законный патриарх, Гермоген, находился в заключении
Митрополит Рязанский и Муромский
1602 — 30 июня 1605
Предшественник:	Варлаам
Преемник:	Феодорит
Рождение:	ок. 1540 Крит
Смерть:	1620(1620) Вильно
Автограф:

Игна́тий (ок. 1540, Крит — 1620, Вильно) — православный церковный иерарх греческого происхождения, был избран и поставлен на архиерейском соборе в 1605 году Патриархом Московским и всея Руси при царе Лжедмитрии I. В 1606 году Игнатий на церковном соборе был лишён Патриаршества и архиерейского сана. Собор в Москве, созванный Патриархом Филаретом в октябре 1620 г., подтведил это решение: Игнатий был лишён Патриаршего сана и архиерейского сана; постановление не было пересмотрено на Большом Московском Соборе 1666—1667 гг., отменившем ряд решений Собора 1620 г.

Биография

Родился около 1540 года на острове Крит, тогда под властью Венецианской республики.

Был епископом на Кипре (какую именно кафедру занимал — неизвестно), но был вынужден турками оттуда бежать и поселился на некоторое время в Риме. По свидетельству Арсения Элассонского, изначально он был епископом города Эриссо у перешейка полуострова Афон (судя по всему, имеется в виду греческий город Лериссос).

Прибыл в Москву в 1595 году в составе миссии Константинопольского патриархата и остался в России. Принимал участие в коронации Бориса Годунова.

В 1602 году назначен патриархом Иовом митрополитом Рязанским и Муромским. Сведений о его деятельности в Рязани нет.

После смерти Годунова, как и большая часть иерархов Русской церкви, примкнул к сторонникам Лжедмитрия. Игнатий первый из архиереев в июне 1605 года выехал в Тулу навстречу самозванцу, признал его и приводил к присяге царю «Дмитрию Ивановичу» народ в Туле. Вместе с самозванцем парадно вступил в Москву, и ему как патриарху предносили посох и крест. Через четыре дня по вступлении (24 июня), по указу Лжедмитрия собор епископов возвел Игнатия в патриархи вместо сосланного Иова.

30 июня Игнатий разослал окружную грамоту, в которой всем церквам предписывалось петь торжественные молебны о здравии «Димитрия Иоанновича» и его матери инокини Марфы.

Короновал Лжедмитрия I и венчал его с Мариной Мнишек, присоединив её через миропомазание к православию.

Рассказывают, что Лжедмитрий посылал Игнатия испросить благословения у сверженного патриарха Иова, но Иов отказался благословить его, «ведая в нем римския веры мудрование». В Риме знали расположение Игнатия к унии и возлагали на него большие надежды.

На следующий день после убийства Лжедмитрия — 18 мая 1606 года был лишён сана (не только патриаршего, но и епископского) и заточён в Чудов монастырь как простой монах. Впоследствии в 1620 году ради усугубления вины Игнатия патриарх Филарет приписал ему то, что он, не крестив по-православному, только миропомазал Марину Мнишек, венчал с Лжедмитрием и допустил её к причащению:

Патр. Игнатий, угождая еретикам латинской веры, в церковь соборную Пр. Владычицы нашея Богородицы введе еретическия папежския веры Маринку, святым же крещением совершенным христианского закона не крестил, но токмо единем св. миром помаза и потом венчал ю с тем росстригою и обоим сим врагом Божиим росстриге и Маринке подаде Пречистое Тело Христово и Св. Кровь Христову пити. Его же Игнатия за таковую вину священноначальницы великие св. церкве российские, яко презревшего правила св. апостол и св. отец, от престола и от святительства, по правилам святым, изринуша.

— Карташёв А. В. История Русской Церкви, т. 2

Так как попытка быстро избрать нового патриарха не увенчалась успехом (Гермоген был избран только 3 июля), Василий Шуйский венчался на царство митрополитом Исидором 1 июня 1606 года вообще без патриарха.

После заточения в 1611 году в Чудов монастырь патриарха Гермогена, Игнатий был освобождён поляками и восстановлен в патриаршем сане. Совершил для них в день Пасхи (24 марта 1611 года) богослужение в Кремле.

Чувствуя своё положение непрочным, чрез несколько месяцев отправился в Речь Посполитую. Близ Смоленска Игнатий был схвачен поляками и представлен королю Сигизмунду III, который предложил ему или возвратиться в Москву, или остаться в польских владениях. Игнатий избрал последнее и пожелал поселиться в Троицком монастыре в Вильно, находившемся тогда во власти униатов. Там же он принял униатство. В 1615 году король Сигизмунд пожаловал на содержание его дворец, принадлежавший витебской архиерейской кафедре.

Историк церкви митрополит Макарий (Булгаков) писал: «Достойно замечания, что, низлагая Игнатия, отцы Собора вовсе не упомянули о том, якобы он был поставлен неправильно и был незаконным архипастырем Русской Церкви, на что всего прежде следовало бы указать при его низложении. И есть несомненные свидетельства, что Игнатия считали современники патриархом, а не лжепатриархом, хотя и признали потом еретиком».

Игнатий был погребен в Троицком монастыре в Вильно. Согласно униатскому преданию, русские, взяв в 1655 г. Вильно, вывезли останки Игнатия и Вельямина в Москву.

Литература

• Невский П. Церковно-политические деятели Смутного времени. — Сергиев Посад, 1913;
• Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви. Кн. 6. — М., 1996.

Ссылки

• [www.krotov.info/history/17/1/bogdanov_02.htm Снисходительный Игнатий] // Богданов А. П. Русские патриархи (1589—1700): В 2 т. Т. 1. — М.: ТЕРРА; Республика, 1999.

Отрывок, характеризующий Игнатий (патриарх Московский)

Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.