Рогов, Алексей Гаврилович

Алексей Гаврилович Рогов<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">А. Г. Рогов (ок. 1917)</td></tr>
Член Средне-Сибирского областного бюро РСДРП(б)
1917 год
Член штаба Красной гвардии Красноярска
1917 год
Делегат Всероссийского Учредительного собрания
28 ноября 1917 года — 5 января 1918 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена
Народный комиссар путей сообщения РСФСР
24 февраля 1918 — 9 мая 1918
Глава правительства:	Ленин, Владимир Ильич
Предшественник:	Свердлов, Вениамин Михайлович
Преемник:	Кобозев, Пётр Алексеевич
Член ВЦИК-4
1918 год
Рождение:	15 марта 1886(1886-03-15) Российская империя Российская империя, село Дурасово, Пензенская губерния
Смерть:	1950(1950) СССР СССР, Москва
Место погребения:	Новодевичье кладбище, колумбарий
Партия:	РСДРП(б) → ВКП(б) (1903-50)
Образование:	приходская школа
Профессия:	рабочий (слесарь), революционер, политик

Алексей Гаврилович Рогов (псевдоним Трофим Рябов; 15 марта 1886, Пензенская губерния — 1950, Москва) — большевик-террорист, один из руководителей Красноярской республики (1905), делегат Всероссийского Учредительного собрания и член ВЦИК, нарком путей сообщения РСФСР (1918).

Биография

Ранние годы. Слесарь-большевик

Алексей Рогов родился 15 марта 1886 года в селе Дурасово Пензенского уезда одноимённой губернии (или на Южно-Алтайском прииске в Томской губернии) в семье «пролетария» (горнорабочего). В конце 1890-х годов семья Роговых переехала в Красноярск. Алексей окончил церковно-приходскую школу, после чего, вместе со своим отцом, поступил на работу в Главные железнодорожные мастерские Красноярска.

В ноябре 1902 года Рогов был активным участником «билетной стачки», а в августе следующего года — возглавил трёхдневную стачку рабочих-учеников (вместе с казненным позже Петром Росляковым и В. Строгановым). В 1903—1904 годах Рогов вступил в РСДРП, где примкнул к большевикам.

В январе 1904 года Алексей Рогов был уволен из железнодорожных мастерских «за неблагонадёжность». В поисках работы он уехал в Санкт-Петербург, но вернулся в Красноярск уже в 1905 году и устроился слесарем в депо местной железнодорожной станции. После этого он был избран членом Красноярского партийного подпольного комитета РСДРП.

1905. Красноярская республика. Аресты и побеги

В 1905 году, во время декабрьского вооружённого восстания рабочих Красноярских железнодорожных мастерских и депо, девятнадцатилетний Рогов стал одним из руководителей выступления. Он оказался в руководстве Красноярской республики, работал вместе с её «президентом» — прапорщиком Андреем Кузьминым.

После подавления красноярского восстания Рогов был заключён в тюрьму, но 14 мая 1906 года бежал (вместе с А. А. Мельниковым, И. Н. Воронцовым и некоторыми другими «видными фигурами республики») и вскоре появился в Баку под именем Трофима Рябова. В 1906—1907 годах он работал в местном «Совете безработных» и в «Союзе нефтепромышленных рабочих». По заданию Бакинского комитета РСДРП он участвовал в убийстве управляющего завода «Восточного общества»; был арестован осенью 1909 года, но бежал из Бакинской тюрьмы.

После повторного побега Рогов вновь оказался на Дальнем Востоке, где стал членом Харбинского комитета РСДРП. В 1909 году Рогов нелегально приезжает в Красноярск для ведения революционной работы. Здесь он работал машинистом на кирпичном заводе Беккера и активно участвовал в деятельности Красноярской партийной организации.

В июне 1911 года Алексей Рогов организовал забастовку рабочих кирпичного завода и строителей военного городка: эта стачка «завершилась победой». Но её организатора арестовали, опознали и 18 февраля 1912 года приговорили к восьми годам каторги (по 102 статье Уголовного уложения), которую он отбывал в известном своей жестокостью Александровском централе под Иркутском.

1917. Учредительное собрание и ВЦИК

В 1917 году, после Февральской революции, Алексей Гаврилович, амнистированный 6 марта, снова приехал в Красноярск: 19 марта он и бывший «президент» А. И. Кузьмин прибыли утренним поездом. Почти сразу Рогов был избран одним из руководителей Красноярской большевистской организации и членом Средне-Сибирского районного бюро ЦК РСДРП (Среднесибирского областного бюро РСДРП(б)). Кроме того, он стал членом красноярского Штаба Красной гвардии.

В период Октябрьской революции Рогов был в Томске и «метался с митинга на митинг, призывая рабочих к захвату власти в городе».

В конце 1917 года Рогов избрался делегатом во Всероссийское Учредительное собрание от Енисейского округа по списку № 2 (большевики). Приехав в столицу, он стал участником заседания-разгона Собрания 5 января 1918 года. Кроме того, Алексей Гаврилович стал членом ВЦИК четвёртого созыва.

Нарком и профсоюзный лидер

В феврале 1918 года Рогов стал Народным комиссаром путей сообщения РСФСР. 6—8 марта он принимал участие в работе VII-го (экстренного) съезда РКП(б). В тот же период Алексей Рогов был делегатом Чрезвычайного железнодорожного съезда и членом Всероссийского исполнительного комитета железнодорожников (Викжедор, глава — Д. И. Жук). Он также вошёл в коллегию Викжедора из семи человек, созданную для управления ведомством путей сообщения.

Подпись наркома Рогова стоит на декрете Совета Народных Комиссаров № 395 (СНК) «О централизации управления, охране дорог и повышении их провозоспособности» от 26 марта 1918 года, в рамках которого «вся сложная сеть организаций, ведающих транспортом», была упрощена, а «излишние организации» были упразднены. Кроме того, в декрете предполагалась «замена одного вида [паровозного] топлива другим, в виду возможности полного прекращения подвоза угля из Донецкого бассейна». Это постановление далось Рогову не просто: декрет не устраивал Викжедор и был уже ранее (18 марта) отклонён; приглашенные на заседание СНК представители железнодорожного пролетариата выступили с резкой критикой декрета, усматривая в нем «умаление роли Викжедора».

В годы Гражданской войны Алексей Рогов находился на Южном и на Восточном фронтах. После установления советской власти на большей части территории РСФСР Рогов являлся одним из руководителей ЦК профсоюзов железнодорожников. Затем он работал в Наркомате внешней торговли и в Высшем Совете Народного Хозяйства (ВСНХ). Входил в Общество политкаторжан и ссыльнопоселенцев (билет № 1384).

В 1936 году Алексей Гаврилович Рогов вышел на пенсию. Умер в Москве в 1950 году и был похоронен на Новодевичьем кладбище.

Именем А. Г. Рогова названа улица в центральном районе Красноярска (бывшая 14-я Продольная).

Произведения

• Рогов А. Воспоминания // ПР № 1. — 1925. — С. 117—131.
• Рогов А. Г. Из воспоминаний о красноярском рабочем движении в 1902—1904 гг. // 1905 год в Сибири / под общей редакцией В. Д. Вегмана. — Ново-Николаевск: Сибкрайиздат, 1935. — 192 с.

Литература

• Великая Октябрьская Социалистическая революция : Энциклопедия. — М., 1987.
• Протасов Л. Г. Люди Учредительного собрания : портрет в интерьере эпохи. — М.: РОСПЭН, 2008.
• Государственный архив Тамбовской области, ф. 272, on. 1, д. 2231.
• Участники русского революционного движения эпохи борьбы с царизмом. Биографический указатель. — М., 1927.
• Кипнис С. Е. Новодевий мемориал. — М., 1995.

См. также

• Красноярская республика
• Кузьмин, Андрей Илларионович

</div></div>

Отрывок, характеризующий Рогов, Алексей Гаврилович

Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.