Эфиопская мифология

Данные эфиопской (амхарской, тигре, тиграи) мифологии очень скудны. Рано попав в орбиту христианства, эфиопы утратили почти полностью сведения о былом составе своего языческого пантеона. Нынешнее своеобразие народных верований современной Эфиопии — результат заметного влияния иудаизма (в Эфиопии, не только в среде фалаша, сильно почитание и имитация ветхозаветных традиций) и ислама (тигре, тиграи, харари). Специфично т. н. «народное христианство» у гураге.

Древнегреческие источники

В древнегреческой мифологии эфиопы (Α’ιθίοπες, Α’ιθίοπη̃ες — буквально «опаленноликие») — племена, населяющие самые южные пределы земли (мифическая страна Эфиопия — антипод северной Гипербореи в античных мифах. Эфиопы любезны богам и зачастую пируют вместе с ними. Большое войско эфиопов во главе с Мемноном пришло на помощь Приаму в войне с ахейцами. Мемнон — сын богини утренней зари Эос и брата Приама Тифона. Мемнон гибнет от руки Ахилла, и Эос его хоронит на родине в Эфиопии. А Зевс сотворяет из его праха птиц мемнонод, прилетавших на могилу героя и устраивавших кровавый бой, пока половина из них не погибнет. Миф о Мемноне послужил источником не сохранившхся послегомеровской поэмы «Эфиопида», трагедии Эсхила «Мемнон», «Взвешивание душ» и трагедии Софокла «Мемнон». Гелиодор написал дошедшую до нас повесть «Эфиопика».

С Эфиопией (или Йеменом) связывают происхождение легендарной птицы Феникс. Именно сюда она прилетала умирать и вновь возрождаться из пепла.

У римских поэтов особым вниманием пользовались сюжеты: «горе Эос» (роса — слёзы, которые она ежегодно проливает по сыну) и «превращение праха Мемнона в птиц».

Также интересно упоминание Геродотом о персидском царе Камбизе, который отправляет в Эфиопию соглядатаев узнать, имеет ли место быть «трапеза Солнца». Считалось, что в Эфиопии трапезничает и отдыхает бог солнца Гелиос.

Иудаистическая имитация

Эфиопы считают себя настоящими преемниками Израиля, верят в происхождение царской династии от библейского Соломона и царицы Савской (ንግሥተ ሳባ Ниги́ста Са́ба; в эфиопских легендах упоминается её подлинное имя — Македа — букв. «Огненная»).

Одна из легенд о царице Савской содержится в эфиопской книге «Кебра Негаст» («Книга о Славе Царей»), самая ранняя рукопись которой датируется XII веком.

В эфиопской легенде, другом варианте этого рассказа, царица прибывает в Иерусалим со служанкой, обе переодетые в мужчин, и царь догадывается об их поле по тому, как они мало едят за обедом, а ночью видит их лакомящихся мёдом, и овладевает обеими.

Македа дала сыну имя Байна-Лехкем (варианты — Уольдэ-Таббиб («сын мудреца»), Менелик) и, когда тот достиг двенадцати лет, рассказала ему о его отце. В 22 года Байна-Лехкем «стал … искусен во всем искусстве военном и конном, а также в охоте и устроении западней для диких животных, и во всем, чему юношей учат по обыкновению. И сказал он Царице: „Пойду я взглянуть на лицо отца моего, и вернусь я сюда, коли будет на то Воля Бога, Господина Израилева“». Перед отъездом Македа дала юноше перстень Соломона, чтобы тот смог узнать своего сына и «вспомнить слово её и завет её, что она заключила».

И обратился Царь Соломон к тем, которые возвестили о прибытии юноши, и сказал им: «Вы говорили, „похож на тебя он“, но это стать не моя, но стать Давида, отца моего, во дни его раннего мужества, меня же он много красивей». И Царь Соломон восстал в полный рост, и прошёл в покои свои, и облачил он юношу в одеянье из ткани золотом вышитой, и в пояс из золота, и укрепил корону на голове его, и кольцо на персте его. И нарядив его в великолепное одеянье, взоры чарующее, он усадил его на престоле/троне своем, так что бы он пребывал в положении равном ему (самому).

— [odnapl1yazyk.narod.ru/000kn2.htm «Слава царей» (Kebra Nagast). Главы 33-61]

Царская династия эфиопских царей Соломонидов, основанная Байна-Лекхемом, правила страной до конца X века. Девизом Соломоновой династии является цитата из Псалтири: Ityopia tabetsih edewiha habe Igziabiher «Эфиопия прострет руки свои к Богу» (Пс. 67:32). «Лев Иуды» находился также в центре флага императорской Эфиопии.

Почитание Ветхого Завета в Эфиопии также сильно, как и Нового Завета и включено в социальную систему множество Моисеевых заповедей: диетические запреты (особенно на свинину), обрезание (в том числе и женское, не прописанное в Библии), практика ритуальной чистоты (запрет на появление в церкви после сексуального сношения), практика женитьбы на вдове брата, практика применения телесных наказаний. Эфиопы соблюдают правило двойной субботы (субботы и воскресения, как нерабочих дней), исполняют ритуальный танец перед Ковчегом завета (таботом), как это делали левиты в Ветхом Завете.

Эфиопская Церковь утверждает, что в храме Девы Марии Сионской в Аксуме находится библейский Ковчег завета, в котором лежат Скрижали Завета с высеченными на них Десятью заповедями.

К числу книг апокалиптическо-каббалистического характера относятся писания автора XV в. Бахайла-Микаэля, или Зосимы: «Книги тайн неба и земли», толкование на Апокалипсис, трактат о Божестве и о «рождении Еноха».

Правительница агау Гудит (Юдифь) в кон. 10 в. привела 100-летнюю историю Аксума к краху и пыталась искоренить христианскую веру. В абиссинском фольклоре она сравнивалась по жестокости разве что с Ахмадом Великим. Позже правители агау (известные как династия Загве до 1137 г.) вернулись в лоно монофизитства. А один из них — Лалибэла — прославился строительством монастырей и церквей необычайной формы. Самое необычное — строение в форме креста, возведенного в глубокой квадратной яме (церковь св. Георгия, 13-14 вв.). Известен лабиринт каменных, выдолбленных в скалах церквей близ г. Лалибэла. Есть свидетельства, что столь необычное пристрастие в архитектуре восходит к языческим верованиям агау, которые поклонялись своим богам в пещерах. В церквях звонили в каменные колокола (фонолиты).

Манихейские мифы

К 5 в. в Эфиопии побеждает монофизитство, хотя некоторое время имело распространение манихейство и яковитство. В 5 в. манихейская церковь разделилась на западную (коптскую) и восточную (самаркандскую). Три книги манихейского канона — «Кефалайя» («Главы»), «Книга псалмов» и «Гомилии» написаны на коптском языке и наверняка оказали влияние на эфиопскую литературу. Однако манихейское влияние на мифологию эфиопов остается до конца не изученным.

Коптское влияние

Во времена правления в Египте Аль-Хакима, до и после 1000 года много христиан-коптов получили убежище в Эфиопии.

Сидящие верхом на коне эфиопские святые имеют коптское происхождение. Оттуда же и цветовая символика (конь св. Георгия — белый, св. Меркурия — чёрный, св. Теодора — красный).

Коптское влияние сказалось не в последнюю очередь на жанр т. н. «исторических побрехенек», когда достоверные события излагаются крайне тенденциозно, с завышенной патриотической оценкой. Например, как отмечал Б. Тураев, в церковно-исторических романах, сказаниях о Вселенских соборах эфиопам приписывается чуть ли не решающая роль. Так, в «Славе царей» одно из важных мест занимают вымышленные речи на Никейском соборе египетского Григория Чудотворца и патриарха римского Дометия буквально пересыпаны пророчествами о великом будущем Эфиопии. Фантастические эфиопские легенды содержат на редкость много исторических и филологических фальсификаций. Сравните, например, легенду из «Славы Царей» о союзе двух мировых императоров — эфиопского и римского, разделивших между собой вселенную.

В многочисленных монастырях деятельно велись записи о жизни и чудесах подвижников. Известно довольно много пространных житий абиссинских святых; многие из них не лишены литературных достоинств (Евстафия, Бацалота-Микаэля, Филиппа, Аарона, Ионы и др.).

Семитское наследие

Культура Эфиопии возникла благодаря смешению семитских племён Хабашат (от этого название происходит старое название Эфиопии — Абиссиния) и Геэз с местным негритянским населением, в результате чего образовался эфиопский народ со своей самостоятельной культурой, языком и литературой. Древнейшие эфиопские надписи сабейским письмом, сделанные в IV веке до н. э. и найденные в Аксуме, генетически связаны с аравийскими культами.

В надписях того периода часто фигурирует имя лунного боuа Алмаках ('lmqh. 'lmqhw), который в южноаравийском пантеоне занимал второе место после бога Астар, олицетворявшего планету Венера. Цари Эфиопии, вплоть до Эзаны, повествуя о своих победах над врагами, возносили хвалы «непобедимой Махрем».

Очевидно в преаксумской мифологии (также как и в южноаравийской) бытовали мифы о поколении богов, их борьбе за престол, о противоборстве бога-творца и дракона. Почитались антилопа (символ Астара), горный баран (олицетворение Алмакаха) и змея (символика лунарного божества Вадд). Интересно, что змея оставалась заметным персонажем эфиопских легенд и иконографии христианского периода. Змея изображалась под отрубленной ногой святого Абуны Тэкле-Хайманота. С помощью змеи святому монаху удается взобраться на отвесную скалу, чтобы основать там монастырь.

Как отголосок зооморфизма легендарных персонажей эфиопской мифологии — мусульманские предания о волосатых ногах с ослиными копытцами Царицы Савской, называемой во внекоранических преданиях Билкис (Bīlkis).

Влияние ислама

Царь Аксума Армах в нач. 7 в. дал приют нескольким первым последователям пророка Мухаммеда, вызволенным из Мекки, тогда ещё прибежища язычников. Считается, что этот факт избавил Абиссинию от джихада мусульман. Позже вера египтян, что эфиопы могут повернуть воды Нила вспять (об этом есть упоминания у Ариосто в «Неистовом Орландо»), помогала абиссинцам в переговорах с мусульманами. Интересно, что история упоминает эфиопских императоров, симпатизировавших мусульманам, например, Иясу V.

Связи Аксума с исламом восходят ко времени его зарождения. Согласно Ибн Хишаму, когда Мухаммед подвергался преследованиям со стороны своих соплеменников, он отослал небольшую группу мусульман, в том числе свою дочь Рукайю и её мужа Усмана в Аксум. Царь Аксума Армах (Ашам ибн Абджар) предоставил им убежище и защиту, отказав роду Курайш в их требовании отослать беглецов обратно в Аравию. Беженцы вернулись лишь на шестом году Хиджры (628), и даже после этого многие остались в Эфиопии, со временем обосновавшись в Негаше (en:Negash) в восточном Тыграе.

Существуют разные предания о влиянии этих первых мусульман на правителя Аксума. Мусульманское предание гласит, что эти беженцы произвели столь сильное впечатление на правителя Аксума, что он тайно принял ислам. С другой стороны, в одном эфиопском предании рассказывается, что беженцы-мусульмане приняли православие, став первыми известными обращёнными из ислама в христианство. Есть и другое предание о том, что после смерти Армаха Мухаммед, как говорят, молился о душе царя и сказал своим последователям: «Оставьте абиссинцев в покое, пока они не нападают».

Новый Завет эфиопской Библии в своё время подвергся ревизии и переписан на основании египетско-арабского перевода. В основе канонического кодекса эфиопов «Право царей» лежит арабский номоканон Ибн аль-Ассаля (XIII в.). Арабизмами изобилует и самый известный в Европе памятник эфиопской письменности «Слава царей». «Широкая книга» — богословская энциклопедия также переведена с арабского.

Языческий субстрат

Истоки эфиопской мифологии восходят к общекушитской мифологии (см. Сомалийская мифология) народов, населявших территорию Африканского рога.

После официального принятия христианства Аксумской империей () появляются новые мифологические образы и сюжеты, древние мифы и верования подвергаются трансформации. В эфиопской мифологии библейские персонажи перенимают функции архаических богов и духов. В позднем средневековье частичное воздействие оказали мифологические представления соседних мусульманских народов. Основные сведения об эфиопской мифологии отрывочно сохранились в произведениях древнегреческих, византийских, средневековых эфиопских авторов, а также в поздней народной традиции.

Европейские средневековые легенды упоминают, что в Эфиопии хранится копье судьбы и ковчег завета — магические атрибуты, способные изменить ход истории. В церкви г. Лалибэла Бете Голгофа, известной своими произведениями искусства, находится могила Адама.

Эфиопы практикуют женское обрезание, не упоминавшееся в Библии (в Египте, Судане, Эфиопии, Мали и в Сомали более 80 % женщин подвергаются клиторидэктомии). Предполагается, что этот обычай — пережиток языческих обычаев.

Известны медицинские книги эфиопов («Книга врачевания», «Книга спасения»), где наряду с рецептами приводятся и заклинания против болезней. В Абиссинии медицина мало различалась от магии; вера в магические воздействия на природу пользовалась всеобщим распространением, и притом не только в области медицины: есть книги гаданий по звездам, по Псалтири (так называемый «Круг царей»). Мало противилась этому и церковь, допускавшая существование самых разнообразных магических молитв против разных болезней, несчастных случаев, воров, врагов и т. п. Например, в «Том правды» содержится 8 ложных молитв, якобы идущих от Иисуса Христа, Богородицы и апостолов; молитвы Моисея, якобы открытые ему Богом на Синае против врагов, и т. п.). Источник их — гностицизм, от которого идет вера в таинственные чудодейственные слова, большей частью бессмысленные и выдаваемые за имена Божии. Б. А. Тураев отмечал, что «в христианской, но отсталой в культурном отношении Абиссинии не существует грани между верой и суеверием, религиозностью и магической практикой».

Необычайный интерес представляет весьма распространенный в Эфиопии феномен т. н. рукописный оберегов и магических свитков, предназначенных не для чтения, а для защиты владельца таких текстов. По-амхарски такой свиток называется «кэтаб» — «грамотка», хотя книжицы иногда называют и «мэцхаф» — «книга». Размеры свитка могут быть самыми разнообразными.

Эфиопские магические рисунки при всем их разнообразии можно подразделить на следующие типы: изображения; «таинственные знаки» или «буквы»; иллюстрации к тексту; магические геометрические фигуры. К первым относятся изображения одного или двух ангелов, которые в правой руке держат обнаженные мечи, а в левой — ножны. Ангелы обычно крылаты. Иногда такие изображения сопровождаются надписями: Гавриил и Михаил, Фануил. Встречаются изображения св. Георгия на белом коне с копьем в руке, царя Соломона, восседающего на троне. Проникли в свитки и образы эфиопских святых: Самуила Вальдебского верхом на льве и Габра Манфас Кеддуса как гонителя бесов и исцелителя прокаженных. К изображениям можно причислить и так называемый «лик дьявольский» с восемью рогами, его обрамляющими. В свитке это изображение обычно помещается между строками заклинаний, написанных красными чернилами. Это — «связанный дьявол», воплощение дурного глаза. Заключенный в тесные рамки заклинаний, он, по-видимому, должен являться свидетельством победы высших сил над силами зла и тем самым отпугивать нечистую силу. К «таинственным знакам» или «буквам» относятся значки, которые выдаются за «еврейские», реже «арабские» буквы. Их концы снабжены маленькими кружочками, и по этой причине они получили в научной литературе название «букв в очках» («caracteres а lunettes», «Brillenbuchstaben»). Такие «буквы» встречаются уже в греческих и коптских магических текстах и амулетах (древнейшие из которых восходят к IV в.), откуда они, вероятно, и были заимствованы эфиопами.

Магические геометрические фигуры труднее всех остальных рисунков поддаются истолкованию. Сами эфиопы помещают их в рукописных амулетах по традиции и дают самые различные объяснения их значения. Чаще всего встречается стилизованное изображение решетки, называемой по-амхарски «тэльсэм» (талисман). «Тэльсэм» должен изображать престол дьявола и вообще нечистой силы. В рукописном амулете его изображение помещается для того, чтобы при взгляде владельца амулета на «престол» злой дух, который, возможно, вселился в этого человека, покинул бы его тело и переселился на свой престол как более подходящее для себя место.

Текст заговора может быть обрамлен также магическими квадратами со вписанными в них изображениями человеческих или бесовских ликов, глаз, отдельных букв, диагоналей, овальных лепестков с поперечными штрихами. Встречаются квадраты, разделенные на ряд более мелких, выкрашенных в разные цвета, квадратов, напоминающие шахматную доску. в начале свитка помещается изображение эфиопских восьмиконечных крестов или ангелов с обнаженными мечами. В середине свитка, как правило, изображается «связанный дьявол», а в конце — решетка («трон дьявола») или те же кресты.

Индийское влияние

Индийское влияние на мифологию эфиопов исследователи предполагают с большой осторожностью, хотя на сей счет имеются косвенные мотивы. Тем более, что Аксум (и в частности древний порт Адулис близ современной Зулы) был важной частью древних торговых путей начала новой эры, включающих Индию и греко-римский мир.

Индийское влияние некоторые исследователи видят в приручении африканских слонов (царь аксумитов Калеб в 6 в. в атаке на Мекку использовал боевых слонов) и внедрение обработки хлопка ещё в период существования цивилизации Мероэ. Кобищанов, Дэниэлс и другие ученые предположили возможное влияние индийских письменностей на вокализацию древнеэфиопского консонантного алфавита.

Кушитские реликты

Самые архаичные элементы эфиопской мифологии представляют собой кушитские реликты (см. Сомалийская мифология).

Кушиты — коренные народы Африканского Рога, которые населяли эти земли до переселения туду южносемитских народов. По одной из гипотез, Эфиопия — прародина всех семито-хамитских (афразийских) племен. К. Майнхоф выдвигал т. н. «хамитскую теорию».

В сер. 3-2 тыс. до н. э. кушиты вступили в контакт с Древним Египтом. К этому времени относится упоминание государства Куш, народы которого (агау и беджа) участвовали в формировании Древнего Мероэ в 1 тыс. до н. э. В средние века беджа испытали влияние нубийской цивилизации. У кушитов, особенно омотов, сложная кастовая система. Кушиты были известны египтянам, как верблюдоводы блемии, основавшие у южных границ Египта своё государство со столицей Талмис (она была разрушена в 543 г. нубийским царем). Наиболее сильное влияние на кушитов оказал ислам (на агавские народы — иудаизм).

Центр страны, Эфиопское нагорье, населяют негроиды эфиосемиты, говорящие на южнопериферийной группе семитских языков: вымершем языке гафат, вымирающем аргобба, а также гогот, мухер, маскан, эжа, чаха, гьето, эндегень-эннемор, соддо-кыстынинья.

Центральные и южные районы Эфиопии, в кушитском окружении, проживает негроидная народность гураге: гогот, гумер, гьета, звай, маскан, мухер, сельти, соддо, ульбарач, услане, чаха, эжа, энар, эндегень, эннамор и др. Говорят они на эфиосемитских языках, близких амхарскому, но с большим влиянием кушитского элемента. Очевидно, что и их сохраняющиеся до сих пор языческие верования их формировались под значительным влиянием кушитов. Для гураге харктерны культы божеств Вак, Боже, Мвеят, культурных героев и духов мест.

Специфично «народное христианство» некоторых племён (сельти, мухер и др.). Например, языческий пантеон мог возглавлять бог-творнц Йигзар, чье имя восходит к обозначению христианского Бога.

Ваку (имя восходит к кушитскому Waq 'бог Неба') посвящены племенные и родовые святилища, жрецы дамо-нида, ритуальная невеста главного жреца выбирается представителями 7 племён, ежегодно справляется праздник Чист). В каждой усадьбе водружается символ громовержца Боже — шина — шест с навершием в форме эфиопского креста, изготовленный из центрального столба дома, разрушенного молнией; ему посвящены разветвлённая организация жрецов во главе с гуэтаквыя — хранителем святилища, ежегодный праздник Ныпуэр). Женское божество Демвамвит (покровительница женского союза Мвыят, возглавляемого знахарем-мужчиной). На ежегодном празднике Чыма проводится очистительный обряд с применением глистогонного растения Hagenia abyssinica (геш). Справляются также праздник девушек, восходящий к женским инициациям, Некуэ, общеэфиопские христианские праздники, мусульманами — праздник Куделла Шероча и др.

Явно кушитский обычай «бросания» отцами дочерей (в отличие от сыновей) после обряда обрезания был заимствован гураге и всегда приводил в смущение исследователей. Церемония посвящения обозначается у гураге языковой идиомой «бросать молодых девушек», которая совершается ежегодно «вождем молодых девушек». Когда вождь «бросает» девушек, они находятся под его властью и вместе с его помощниками учатся ритуалам, необходимым для женщин.

Городской фольклор

С момента строительства Гондэра (амх. ጎንደር) — города в общепринятом смысле во всех отношениях, у эфиопов появился городской фольклор. В Гондэре существовали профессиональные корпорации кастового типа — певцы-сказители и др.

Преимущественно фольклор городского типа был распространен у эфиосемитского народа харари (харэрынья, адэрынья), язык которого так и назывался «ге-синан» («язык города»). Харари населяли окрестности Харара на северо-востоке Эфиопии и пользовались арабским письмом с 18 в. Арабским письмом на языке харари записана прозаическая «Книга обязанностей». Позже история Харарского эмирата пишется уже по-амхарски.

Персонажи эфиопской мифологии

• Царь Соломон и Царица Савская. Своеобразны исторические легенды, среди которых первое место занимает книга «Кебра Негаст» (Слава Царей), повествующая о происхождении эфиопской царской династии от Соломона и царицы Савской и о грядущем соединении церквей.
• Менелик.
• Царица Гудит (Юдифь) — ненавистиница христиан, разрушительница храмов, истребительница Соломоновой династии («Ирод в женском обличье» в эфиопской истории). Изгнала последнего императора Соломоновой династии Дыль-Нэада и правила затем в течение 40 лет, основав династию агау Загве.
• Царь Эзана — христианизатор Эфиопии и реформатор эфиопского силлабария, современник и последователь римского императора Константина Великого.
• Енос. Ему, в соответствии с традицией Эфиопской православной церкви, была явлена в божественном откровении изначальная (консонантная) версия эфиопского письма, как «инструмент для кодификации закона», а действующая система вокализации приписывается группе аксумских учёных, возглавляемых сирийцем Фрументием, которому также приписывается обращение короля Эзаны в христианство в IV веке н. э.
• Ахмад Великий — имам Ахмад ибн Ибрагим аль-Гази по прозвищу Грань (Левша). В 16 в. он на некоторое время уничтожил Эфиопию как христианское государство. Легендарной стала разрушительная ярость кочевника Граня, направленная против церквей и любых объектов, связанных с христианством. Существует предание, что вместе с церковью Девы Марии Сионской в Аксуме Гранем был уничтожен библейский Ковчег завета (по другим легендам это святотатство совершила царица Гудит).
• Царь Лалибэла (ላሊበላ). Соорудил в городе Рохане, позже названном его именнем знаменитый «лабиринт» из 13 (священное число эфиопов, в эфиопском календаре 13 месяцев) монолитных церквей, вырубленных в пещерах и горных породах. В эфиопских легендах он сравнивается с библейским Соломоном, которому тоже помогали строить храмы демоны.
• Абуна Габра Манфас Киддус («Слуга Святого Духа»; имя сокращено до популярного Або), основатель монастыря в Зуквале — вулканической горы, видимой из современной Аддис-Абебы. Его, отшельника египетской пустыни, ангелы чудесно перенесли вместе с питомцами (львами и леопардами) в Абиссинию. На иконах он всегда изображался вместе с сопровождающими его зверями; Сатана в виде птицы и демона, чьи руки отрублены ангелом, нападает на него. Габра Манфас Киддусу посвящён официальный праздник в Эфиопии, открывающий календарный цикл
• Абуна Тэкле-Хайманот всегда изображался с тремя парами крыльев и одной ногой (вместо другой ноги под святым помещалась змея).
• Св. Йаред, которому эфиопы приписывают изобретение музыки.

Мифические и священные места

• Йеха, бывшая Ава (англ. Yeha, геэз ይሐ yiḥa, древнее южноаравийское письмо ḤW) — селение на севере Эфиопии, бывший центр преаксумского царства (5-3 вв. до н. э.), когда южноарабская культура была доминирующей. В окрестностях находят алтари и останки величественных храмов.
• Аксум (амх. አክሱም) — город на севере Эфиопии, носящий имя Аксумского царства, место коронования эфиопских царей. Местная легенда утверждает, что в городе жила сама Царица Савская. Здесь установлен знаменитый 24-метровый Аксумский обелиск, которому 1700 лет. В своё время итальянские археологи в окрестностях Аксума (в Кренкере) обнаружили развалины ещё более огромного 33-метрового обелиска, который может считаться самым большим единым каменным блоком, когда-либо добытым, вырезанным и поставленным во всем Древнем мире. Близ Аксума находится один из крупнейших в мире петроглифов — Львица из Гобедры — 2-метровое рельефно высеченное изображение.
• Лалибэла (амх. ላሊበላ) — город на севере Эфиопии (ранее назывался Рохан). Одно из святых мест страны, уступающее по значению только Аксуму, центр паломничества населения страны. В отличие от Аксума, почти все жители Лалибэлы являются христианами эфиопской православной церкви. Лалибэла должна была стать Новым Иерусалимом в ответ на захват Иерусалима мусульманами, поэтому многие из исторических зданий города имеют название и конструкцию зданий Иерусалима. Грэма Хэнкок выдвинул гипотезу, что монолитные церкви были построены при помощи тамплиеров.

Исследования эфиопского фольклора

Важные сведения об эфиопском фольклоре содержатся в книге «Слава Царей», которую Э. Уллендорф называл «национальной сагой» эфиопов. В Европе о существовании этой книги не было известно до второй четверти XVI в., когда ученые, благодаря работам капеллана португальского посольства в Абиссинию Ф. Алвареша ([en.wikipedia.org/wiki/Francisco_Álvares Francisco Álvares]). В первой четверти XVII в., о. Н. Годиньо (N.Godinho) опубликовал некоторые предания о царе Соломоне и сыне его Менелике, происходившие из «Славы Царей», затем сведения по этому предмету были включены иезуитом Мануэлем Алмейдой (Manoel Almeida; 1580—1646) в свой отчет. Вообще в Европе мало что слышали о «Славе Царей» вплоть до конца XVIII в., когда Джеймсу Брюс из Киннэйрда в числе других рукописей подарил и эту книгу всемогущий визирь эфиопского царя св. Тэкле Хайманот.

По тому месту, которое «Сказание о походе царя Амда Циона» занимает в эфиопской литературе, его можно было бы сравнить с древнерусским Словом о полку Игореве и, пользуясь выражением Д. Лихачёва, охарактеризовать его как книжное отражение раннефеодального эпоса. Самобытное и редкое по своим художественным достоинствам, оно представляет тот нечастый в средневековой литературе случай, когда сильная творческая индивидуальность автора создает шедевр, выпадающий из общей жанровой системы, свойственной литературе его времени. «Сказания» нашли себе выражение в повествовании, имеющем форму хроники, но не брезгающем и элементами сказки и героической песни.

На другой день вышел царь со своим войском и с мужчинами и женщинами, с великими и малыми, с иереями, диаконами и монахами видеть дивное, сотворенное богом руками Габра Маскаля — убитых, как траву, трупы, как прах земной. Царь умертвил и царя их по имени Селех; они считали его богом; у него на шее был знак в виде холма. Царь повесил его на дереве у входа в стан, чтобы все глаза видели его. Убили одну женщину, занимавшуюся колдовством, которая шла с волхвованиями, кропила чарами и мешала (?) песок и прах пред неверными; была высокого роста, седая; волоса её срамоты были белы, как снег, и длинны, как у лошадей.

— [www.vostlit.info/Texts/rus8/Efiop/Amd_Sion/frametext.htm Сказание о походе Амда Сиона]

Эфиопские сказки в СССР и России издавались преимущественно в сборниках, вместе со сказками других народов Африки.

Шёл по горной дороге монах. Гора высокая, подъём крутой, монах толстый. Вот монах и стал просить бога:

 — Господи, я тебе служу много лет. Послужи и ты мне: пошли хоть какую-нибудь лошадь, чтобы я мог перевалить через эту гору.

В это время шёл по дороге крестьянин. На поводу он вёл лошадь, а в руках нёс жеребёнка, который только что родился. «Благодарение богу! Услышана моя молитва!» — подумал монах. Он вскочил на ноги и сказал крестьянину:

 — Сын мой, помоги мне сесть на эту лошадь. Я как раз жду её, чтобы подняться на гору.

 — Ах ты, бездельник! Я сам иду пешком, так буду я свою лошадь ради тебя мучать! Погоди, вот я тебя проучу сейчас!

И он сунул ему в руки маленького жеребёнка.

 — Неси! — прикрикнул он на монаха и взмахнул плёткой, погоняя его вверх по горной дороге.

 — О господи! — бормотал монах, карабкаясь по круче. — Ты совсем не понял меня! Я просил у тебя лошадь для езды, а ты послал мне лошадь, чтобы я нёс её на руках. Уж если ты, господи, так непонятлив, так что же требовать от нас, грешных людей?

— [skazki.yaxy.ru/254.html Эфиопская народная сказка о глупом монахе]

Эфиопская мифология в мировой культуре

• Кроме Ветхого и Нового заветов у эфиопов каноническими считаются некоторые апокрифы: «Книга Юбилеев» («Малая Книга Бытия»), «Книга Еноха», «Вознесение Исайи», «Книга Баруха», или «Паралипомены Иеремии», «Апокалипсис Ездры» и «Пастырь Гермы» (некоторые сохранились только в эфиопском переводе).
• Феномен «эфиопских сект».
• В документальном фильме 500 Years Later (፭፻-ዓመታት በኋላ) впервые в западном кинематографе было использовано эфиопское письмо (также в анонсе и рекламе).
• Высеченные в скале церкви Лалибэлы и Аксум включены во Всемирное наследие ЮНЕСКО.

Эфиопские мифы в массовой культуре

• Лалибэла упоминается как «город священников и высеченных в камне церквей» в научно-фантастическом романе «My Soul to Keep» Тананариве Дуэ (Tananarive Due).
• Легенда о Царице Савской (Балкис) приводится в рассказе А. Куприна «Суламифь».
• Аида.

Интересные факты

• Арабы называли Эфиопию Суданом (от араб. أسود ‎ аs-sаwadа «быть чёрным»). Эфиопией называлась территория современного Судана (на месте древнего Мероэ), а территория современной Эфиопии до 1945 г. именовалась Абиссинией.
• Некоторые города и территории Эфиопии связаны с топонимикой Израиля: город Назрет (амх. ናዝሬት), в прошлом Адама (амх. ኣዳማ). Название Поскольку в Эфиопии проживает более 100 народов, ранее эту страну называли Абиссинией, или Хабеш — «смешение языков» (сравните с легендой о Вавилонском столпотврении). Город Лалибэла (Рохан) построен по образу Иерусалима, а река протекающая в нём названа Иорданом.
• На территории Эфиопии находятся города Гондэр и Рохан (сейчас Лалибэла), Bahir Dar (толкиновский «Барад-Дур»), Shire («Shire», или Хоббитания) названия которых аналогичны мифическим городам-государствам трилогии Толкина «Властелин колец (роман)». Сам Толкин опровергал такие предположения, но не отрицал возможности архетипической связи этих названий.
• Предполагаемая прародина финиковой пальмы — Эфиопия, где в диком виде произрастает Phoenix abyssinica
• Считается, что далекие предки основоположника русской литературы А. Пушкина были из Эфиопии.
• Поэт Н. Гумилёв написал после своего путешествия в Эфиопию «Абиссинские песни».

См. также

• Сомалийская мифология
• Эфиопия

Литература

• Бакстон Д. Абиссинцы. Потомки царя Соломона. — М., 2002.
• Чернецов С. [krotov.info/lib_sec/24_ch/cher/nzov.htm Эфиопская литература (до конца XVI в.)] // История всемирной литературы: В 9 томах. — М., 1983.
• Чернецов С. [ec-dejavu.ru/m-2/Magic.html Эфиопская магическая литература]. // Антропологический форум № 2. Исследователь и объект исследования. — СПб., 2005. — С. 228—240.

Отрывок, характеризующий Эфиопская мифология

Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
Подбитый зверь под Бородиным лежал там где то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя.
Стон этого раненого зверя, французской армии, обличивший ее погибель, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.
Наполеон с своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал Кутузову слова, первые пришедшие ему в голову и не имеющие никакого смысла. Он писал:

«Monsieur le prince Koutouzov, – писал он, – j'envoie pres de vous un de mes aides de camps generaux pour vous entretenir de plusieurs objets interessants. Je desire que Votre Altesse ajoute foi a ce qu'il lui dira, surtout lorsqu'il exprimera les sentiments d'estime et de particuliere consideration que j'ai depuis longtemps pour sa personne… Cette lettre n'etant a autre fin, je prie Dieu, Monsieur le prince Koutouzov, qu'il vous ait en sa sainte et digne garde,
Moscou, le 3 Octobre, 1812. Signe:
Napoleon».
[Князь Кутузов, посылаю к вам одного из моих генерал адъютантов для переговоров с вами о многих важных предметах. Прошу Вашу Светлость верить всему, что он вам скажет, особенно когда, станет выражать вам чувствования уважения и особенного почтения, питаемые мною к вам с давнего времени. Засим молю бога о сохранении вас под своим священным кровом.
Москва, 3 октября, 1812.
Наполеон. ]

«Je serais maudit par la posterite si l'on me regardait comme le premier moteur d'un accommodement quelconque. Tel est l'esprit actuel de ma nation», [Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки; такова воля нашего народа. ] – отвечал Кутузов и продолжал употреблять все свои силы на то, чтобы удерживать войска от наступления.
В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.


Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.
– Ну помни же, – сказал граф Орлов Денисов унтер офицеру, отпуская его, – в случае ты соврал, я тебя велю повесить, как собаку, а правда – сто червонцев.
Унтер офицер с решительным видом не отвечал на эти слова, сел верхом и поехал с быстро собравшимся Грековым. Они скрылись в лесу. Граф Орлов, пожимаясь от свежести начинавшего брезжить утра, взволнованный тем, что им затеяно на свою ответственность, проводив Грекова, вышел из леса и стал оглядывать неприятельский лагерь, видневшийся теперь обманчиво в свете начинавшегося утра и догоравших костров. Справа от графа Орлова Денисова, по открытому склону, должны были показаться наши колонны. Граф Орлов глядел туда; но несмотря на то, что издалека они были бы заметны, колонн этих не было видно. Во французском лагере, как показалось графу Орлову Денисову, и в особенности по словам его очень зоркого адъютанта, начинали шевелиться.
– Ах, право, поздно, – сказал граф Орлов, поглядев на лагерь. Ему вдруг, как это часто бывает, после того как человека, которому мы поверим, нет больше перед глазами, ему вдруг совершенно ясно и очевидно стало, что унтер офицер этот обманщик, что он наврал и только испортит все дело атаки отсутствием этих двух полков, которых он заведет бог знает куда. Можно ли из такой массы войск выхватить главнокомандующего?
– Право, он врет, этот шельма, – сказал граф.
– Можно воротить, – сказал один из свиты, который почувствовал так же, как и граф Орлов Денисов, недоверие к предприятию, когда посмотрел на лагерь.
– А? Право?.. как вы думаете, или оставить? Или нет?
– Прикажете воротить?
– Воротить, воротить! – вдруг решительно сказал граф Орлов, глядя на часы, – поздно будет, совсем светло.
И адъютант поскакал лесом за Грековым. Когда Греков вернулся, граф Орлов Денисов, взволнованный и этой отмененной попыткой, и тщетным ожиданием пехотных колонн, которые все не показывались, и близостью неприятеля (все люди его отряда испытывали то же), решил наступать.
Шепотом прокомандовал он: «Садись!» Распределились, перекрестились…
– С богом!
«Урааааа!» – зашумело по лесу, и, одна сотня за другой, как из мешка высыпаясь, полетели весело казаки с своими дротиками наперевес, через ручей к лагерю.
Один отчаянный, испуганный крик первого увидавшего казаков француза – и все, что было в лагере, неодетое, спросонков бросило пушки, ружья, лошадей и побежало куда попало.
Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата, и все, что тут было. Начальники и хотели этого. Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных. Команды никто не слушал. Взято было тут же тысяча пятьсот человек пленных, тридцать восемь орудий, знамена и, что важнее всего для казаков, лошади, седла, одеяла и различные предметы. Со всем этим надо было обойтись, прибрать к рукам пленных, пушки, поделить добычу, покричать, даже подраться между собой: всем этим занялись казаки.
Французы, не преследуемые более, стали понемногу опоминаться, собрались командами и принялись стрелять. Орлов Денисов ожидал все колонны и не наступал дальше.
Между тем по диспозиции: «die erste Colonne marschiert» [первая колонна идет (нем.) ] и т. д., пехотные войска опоздавших колонн, которыми командовал Бенигсен и управлял Толь, выступили как следует и, как всегда бывает, пришли куда то, но только не туда, куда им было назначено. Как и всегда бывает, люди, вышедшие весело, стали останавливаться; послышалось неудовольствие, сознание путаницы, двинулись куда то назад. Проскакавшие адъютанты и генералы кричали, сердились, ссорились, говорили, что совсем не туда и опоздали, кого то бранили и т. д., и наконец, все махнули рукой и пошли только с тем, чтобы идти куда нибудь. «Куда нибудь да придем!» И действительно, пришли, но не туда, а некоторые туда, но опоздали так, что пришли без всякой пользы, только для того, чтобы в них стреляли. Толь, который в этом сражении играл роль Вейротера в Аустерлицком, старательно скакал из места в место и везде находил все навыворот. Так он наскакал на корпус Багговута в лесу, когда уже было совсем светло, а корпус этот давно уже должен был быть там, с Орловым Денисовым. Взволнованный, огорченный неудачей и полагая, что кто нибудь виноват в этом, Толь подскакал к корпусному командиру и строго стал упрекать его, говоря, что за это расстрелять следует. Багговут, старый, боевой, спокойный генерал, тоже измученный всеми остановками, путаницами, противоречиями, к удивлению всех, совершенно противно своему характеру, пришел в бешенство и наговорил неприятных вещей Толю.
– Я уроков принимать ни от кого не хочу, а умирать с своими солдатами умею не хуже другого, – сказал он и с одной дивизией пошел вперед.
Выйдя на поле под французские выстрелы, взволнованный и храбрый Багговут, не соображая того, полезно или бесполезно его вступление в дело теперь, и с одной дивизией, пошел прямо и повел свои войска под выстрелы. Опасность, ядра, пули были то самое, что нужно ему было в его гневном настроении. Одна из первых пуль убила его, следующие пули убили многих солдат. И дивизия его постояла несколько времени без пользы под огнем.


Между тем с фронта другая колонна должна была напасть на французов, но при этой колонне был Кутузов. Он знал хорошо, что ничего, кроме путаницы, не выйдет из этого против его воли начатого сражения, и, насколько то было в его власти, удерживал войска. Он не двигался.
Кутузов молча ехал на своей серенькой лошадке, лениво отвечая на предложения атаковать.
– У вас все на языке атаковать, а не видите, что мы не умеем делать сложных маневров, – сказал он Милорадовичу, просившемуся вперед.
– Не умели утром взять живьем Мюрата и прийти вовремя на место: теперь нечего делать! – отвечал он другому.
Когда Кутузову доложили, что в тылу французов, где, по донесениям казаков, прежде никого не было, теперь было два батальона поляков, он покосился назад на Ермолова (он с ним не говорил еще со вчерашнего дня).
– Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель берет свои меры.
Ермолов прищурил глаза и слегка улыбнулся, услыхав эти слова. Он понял, что для него гроза прошла и что Кутузов ограничится этим намеком.
– Это он на мой счет забавляется, – тихо сказал Ермолов, толкнув коленкой Раевского, стоявшего подле него.
Вскоре после этого Ермолов выдвинулся вперед к Кутузову и почтительно доложил:
– Время не упущено, ваша светлость, неприятель не ушел. Если прикажете наступать? А то гвардия и дыма не увидит.
Кутузов ничего не сказал, но когда ему донесли, что войска Мюрата отступают, он приказал наступленье; но через каждые сто шагов останавливался на три четверти часа.
Все сраженье состояло только в том, что сделали казаки Орлова Денисова; остальные войска лишь напрасно потеряли несколько сот людей.
Вследствие этого сражения Кутузов получил алмазный знак, Бенигсен тоже алмазы и сто тысяч рублей, другие, по чинам соответственно, получили тоже много приятного, и после этого сражения сделаны еще новые перемещения в штабе.
«Вот как у нас всегда делается, все навыворот!» – говорили после Тарутинского сражения русские офицеры и генералы, – точно так же, как и говорят теперь, давая чувствовать, что кто то там глупый делает так, навыворот, а мы бы не так сделали. Но люди, говорящие так, или не знают дела, про которое говорят, или умышленно обманывают себя. Всякое сражение – Тарутинское, Бородинское, Аустерлицкое – всякое совершается не так, как предполагали его распорядители. Это есть существенное условие.