Царица Савская

Царица Савская (ивр. ‏מלכת שְׁבָא‏‎, Малка́т Шва́)
«Святая Македа, царица Савская» современная икона
Пол:	Женский
Период жизни:	X век до н. э.
Имя на других языках:	араб. ملكة سبأ‎, Малика́т Са́ба; древнеэфиоп.ንግሥተ ሳባ, Ниги́ста Са́ба
В иных культурах:	араб. Балкис; эфиоп. Македа
Местность:	Сабейское царство
Занятие:	царица
Упоминания:	3Цар. 10

Царица СавскаяЦарица Савская

Царица Са́вская (ивр. ‏מלכת שְׁבָא‏‎, Малка́т Шва́, перс. ملكة سبأ‎, Малика́т Са́ба, древнеэфиоп.ንግሥተ ሳባ, Ниги́ста Са́ба), X век до н. э. — легендарная правительница аравийского царства Саба (Шеба), чей визит в Иерусалим к израильскому царю Соломону описан в Библии.

Имя этой правительницы в Библии не упоминается. В более поздних арабских текстах она зовётся Балкис (Билкис, европеизир. — Балкида), а в эфиопских легендах — Македа. В массовой англоязычной культуре название её страны, Шеба, иногда ошибочно принимается за личное имя.

Хотя историческое существование царицы не доказано, её образ оказал значительное влияние на фольклор и литературу многих народов Европы, Северной Африки и Ближнего Востока.

В Священных Писаниях

В Ветхом Завете

История царицы Савской в Библии тесно связана с израильским царём Соломоном. Согласно библейскому повествованию, царица Савская, узнав о мудрости и славе Соломона, «пришла испытать его загадками». Её визит описан в 10-й главе Третьей книги Царств (I Царей), а также в 9-й главе Второй книги Паралипоменон (II Хроник).

И пришла она в Иерусалим с весьма большим богатством: верблюды навьючены были благовониями и великим множеством золота и драгоценными камнями; и пришла к Соломону и беседовала с ним обо всём, что было у неё на сердце. И объяснил ей Соломон все слова её, и не было ничего незнакомого царю, чего бы он не изъяснил ей. И увидела царица Савская всю мудрость Соломона и дом, который он построил, и пищу за столом его, и жилище рабов его, и стройность слуг его, и одежду их, и виночерпиев его, и всесожжения его, которые он приносил в храме Господнем. И не могла она более удержаться и сказала царю: верно то, что я слышала в земле своей о делах твоих и о мудрости твоей; но я не верила словам, доколе не пришла, и не увидели глаза мои: и вот, мне и в половину не сказано; мудрости и богатства у тебя больше, нежели как я слышала. Блаженны люди твои и блаженны сии слуги твои, которые всегда предстоят пред тобою и слышат мудрость твою! Да будет благословен Господь Бог твой, Который благоволил посадить тебя на престол Израилев! Господь, по вечной любви Своей к Израилю, поставил тебя царём, творить суд и правду. И подарила она царю сто двадцать талантов золота и великое множество благовоний и драгоценные камни; никогда ещё не приходило такого множества благовоний, какое подарила царица Савская царю Соломону. (3Цар. 10:2—10)

В ответ Соломон также одарил царицу, дав «всё, чего она желала и чего просила». После этого визита, согласно Библии, в Израиле началось небывалое процветание. В год к царю Соломону приходило 666 талантов золота (2Пар. 9:13). В этой же главе описывается роскошь, которую смог позволить себе Соломон. Он сделал себе престол из слоновой кости, обложенный золотом, великолепие которого превосходило любой другой престол того времени. Кроме того, Соломон сделал себе 200 щитов из кованного золота и все сосуды для питья во дворце и в Храме были золотыми. «серебро во дни Соломона вменялось ни во что» (2Пар. 9:20) и «превзошел царь Соломон всех царей земли богатством и мудростью» (2Пар. 9:22). Таким величием, несомненно, Соломон обязан визиту царицы Савской. Примечательно, что после этого визита многие цари также желали визита к царю Соломону (2Пар. 9:23).

Страна Сава упоминается также в книгах пророков Исайи, Иеремии, Иезекииля, а также в книге Иова и Псалмах.

Комментарии

Среди еврейских комментаторов Танаха существует мнение, что библейский рассказ следует толковать в том смысле, что Соломон вступил в греховную связь с царицей Савской, в результате чего сотни лет спустя был рождён Навуходоносор, разрушивший Храм, построенный Соломоном. (В арабских легендах она уже его непосредственная мать).

Согласно же Талмуду, историю о царице Савской следует считать аллегорией, а слова «מלכת שבא» («царица Савская») трактуются как «מלכות שבא» («царство Савское»), покорившееся Соломону.

В Новом Завете

В Новом Завете царица Савская именуется «царицей южной» и противопоставляется тем, кто не желает внимать мудрости Иисуса: «Царица южная восстанет на суд с людьми рода сего и осудит их, ибо она приходила от пределов земли послушать мудрости Соломоновой; и вот, здесь больше Соломона» (Лк. 11:31), аналогичный текст приводится и у Матфея (Мф. 12:42).

Феофилакт Болгарский в своём толковании на Евангелие от Луки пишет: «под „царицей южной“ разумей, пожалуй, и всякую душу, сильную и постоянную в добре». Указывают, что значение этой фразы таково — в Судный день царица (вместе с упомянутыми ниже у Луки язычниками-ниневитянами, уверовавшими благодаря Ионе) восстанет и осудит иудеев эпохи Иисуса, потому что они имели такие возможности и привилегии, которых не имели эти уверовавшие язычники, но отказались принять их. Как отмечал Иероним Стридонский, осудят не по власти произносить приговор, но по превосходству в сравнении с ними. Превосходство ниневитян и царицы Савской над неуверовавшими современниками Христа подчёркивает и Иоанн Златоуст в своих «Беседах на книгу Матфея»: «потому что они поверили меньшему, а иудеи не поверили и большему». Также ей была предана роль «приносящей души» далёких языческих народов. Исидор Севильский писал: «Соломон воплощает образ Христа, который воздвиг дом Господень для небесного Иерусалима не из камня и дерева, а из всех святых. Царица с Юга, которая пришла услышать мудрость Соломона, должна пониматься, как церковь, пришедшая из самых дальних границ мира, чтобы услышать голос Бога».

Ряд христианских авторов считает, что приезд царицы Савской с дарами к Соломону является прообразом поклонения волхвов Иисусу Христу. Иероним Блаженный в своём толковании на «Книгу пророка Исайи» даёт следующее объяснение: как царица Савская пришла в Иерусалим послушать мудрости Соломона, так и волхвы пришли к Христу, который есть Божия премудрость.

Это трактовка во многом основывается на ветхозаветном пророчестве Исайи о поднесении даров Мессии, где он также упоминает страну Сава, и сообщает о дарах, аналогичных преподнесённым царицей Соломону: «Множество верблюдов покроет тебя — дромадеры из Мадиама и Ефы; все они из Савы придут, принесут золото и ладан и возвестят славу Господа» (Ис. 60:6). Новозаветные волхвы также преподнесли младенцу Иисусу ладан, золото и мирру. Родство этих двух сюжетов даже подчёркивалось в западноевропейском искусстве, например, их могли помещать на одном развороте манускрипта, напротив друг друга (см. раздел В изобразительном искусстве).

В Коране

В 27-й суре Корана «Муравьи» содержится арабское повествование о пророке Сулеймане (Соломоне) и царице Савской, называемой там именем Балкис (Билкис). Кроме того, в исламском фольклоре существуют несколько версий легенд на эту тему.

Согласно мусульманской традиции Соломон узнаёт от птицы худ-худ (удода), о существовании царицы Балкис — правительницы сказочно богатой страны Саба, восседающей на троне из золота, украшенном драгоценными камнями, и поклоняющейся солнцу. Он пишет ей письмо со словами: «От слуги Бога, Соломона, сына Давида, (к) Балкис, Царице Шебы. Во Имя Бога всемилостивого. Мир да пребудет с тем, кто следует по пути истины. Не восставайте на меня, но придите и предайтесь мне». Письмо передаёт царице та же птица, что рассказала Соломону о её царстве.

Получив письмо, Балкис испугалась возможной войны с Соломоном и послала ему богатые дары, которые он отверг, сказав что пошлёт войска, захватит её города и выгонит их жителей с позором. После этого Балкис решила сама приехать к Соломону, выразив этим свою покорность.

Перед отъездом она заперла свой драгоценный трон в крепости, но Соломон, повелитель джиннов, желая произвести на неё впечатление, с их помощью перенёс его в Иерусалим и, изменив его внешний вид, показал царице с вопросом: «Так ли выглядит трон твой?». Балкис смогла узнать его, и была приглашена во дворец, построенный Соломоном специально для неё. Пол в нём был сделан из стекла, под которым в воде плавали рыбы (в другом русском переводе воды нет, а пол, как и сам, дворец был хрустальными). Балкис, войдя во дворец, испугалась и, решив что ей надо будет идти по воде, подняла подол своего платья, оголив голени. После этого она произнесла:

Господи! Воистину, я нанесла урон самой себе, ныне же вместе с Сулайманом предаюсь Аллаху, Господу обитателей миров.

Таким образом она признала всемогущество Сулеймана и его Бога, и приняла истинную веру.

Комментаторы Корана трактуют эпизод с прозрачным полом во дворце Соломона, как уловку царя, желавшего проверить слух о том, что ноги Балкис покрыты шерстью, как у осла. Ахмад ас-Салаби и Дж. аль-Махалли приводят версию, что всё тело Балкис было покрыто шерстью, а ноги имели ослиные копыта — что свидетельствовало о её демонической природе, таким образом, разоблачённой царём (см. раздел Ноги царицы Савской).

Комментатор Корана Дж. ас-Суюти утверждает, что Соломон хотел жениться на Балкис, но его смущала шерсть на её ногах. Другой комментатор — Аль-Байдави пишет, что неизвестно, кто стал мужем Балкис, и предполагает что им мог быть один из вождей племени хамдан, которому отдал её руку царь.

В легендах

Соломон и царица Савская

В библейском тексте нет ни слова о предполагаемой любовной связи Соломона и царицы Савской. Но подобная связь описывается в легендах. Из Библии известно, что у Соломона было 700 жён и 300 наложниц (3Цар. 11:3), в число которых некоторые легенды включают и царицу Савскую.

Еврейские предания

В иудейской традиции существует немалое количество легенд на эту тему. Встреча Соломона и царицы Савской описывается в аггадическом мидраше «Таргум Шени» к «Книге Эсфирь» (к.VII — нач.VIII веков), экзегетическом «Мидраше Мишлей» к «Книге Притчей Соломоновых» (ок.IX века), содержание которого повторяется в сборнике мидрашей «Ялкут Шимони» к «Паралипоменон» (Хроникам) (XIII век), а также йеменском манускрипте «Мидраш Ха-хефец» (XV век). Историю царицы можно разделить на три части — первые две: «о послании к царице и удоде» и «о стеклянном поле и голенях царицы» в большинстве деталей совпадают с рассказом Корана (VII век); третья развивает тему встречи Соломона с царицей Савской и её загадок из лаконичного упоминания Библии в обширный и детализированный рассказ.

Как гласит еврейское предание, будучи повелителем зверей и птиц, Соломон однажды собрал их всех. Отсутствовал лишь удод (или «петух Бар»). Когда наконец его разыскали, он рассказал им о неком чудесном городе Киторе, где на троне восседает царица Савская:

Прах этой земли ценнее золота; серебро же, что мусор, на улице валяется. Деревья, там растущие, посажены ещё в первые дни творения и орошение получают от вод эдемских. Дружин множество имеется в той стране, и воины носят венцы на головах, но войну вести не обучены и даже стрелять из лука не умеют.

Заинтересовавшийся Соломон послал птицу в сопровождении огромной птичьей свиты в Савскую землю с посланием к царице. Когда правительница вышла совершать религиозный обряд поклонения солнцу, как это светило затмила прилетевшая стая, и страну покрыли сумерки. Поражённая невиданным зрелищем царица разорвала свои одежды. В это время к ней подлетел удод, к крыльям которого было привязано письмо от Соломона. Оно гласило:

От меня, царя Соломона. Мир тебе и мир вельможам твоим!

Ведомо тебе, что Господь царём-властелином поставил меня над зверями полевыми, над птицами небесными, над бесами, оборотнями, дьяволицами, и все цари Востока и Запада, Полудня и Полуночи приходят на поклон ко мне. Так вот, придёте вы по доброй воле с приветом ко мне и приму я тебя, царица, с почётом превыше всех царей пребывающих пред лицом моим; буде же не пожелаете и не придёте Соломона? Было бы ведомо вам: цари эти — звери полевые, колесницы — птицы небесные; духи, бесы и дьяволицы — легионы те, что задушат вас на ложах в жилищах ваших, а звери полевые на полях растерзают вас и птицы небесные склюют мясо с костей ваших.

Прочитав письмо, царица разорвала оставшуюся одежду. Её советники рекомендовали ей не ездить в Иерусалим, однако она захотела увидеть такого могущественного повелителя. Загрузив корабли дорогостоящей древесиной кипариса, жемчугом и драгоценными камнями, она отправляется в путь, и достигает Израиля за 3 года (вместо обычных для этого расстояния 7 лет).

Согласно «Таргум Шени» к «Книге Эсфирь», царь Соломон принял царицу Савскую в тронном зале своего дворца, имевшем стеклянный пол. Ступив на него, царица решила, что трон стоит в воде, и машинальным движением приподняла край своего платья, чтобы не намочить его. Таким образом, Соломон смог увидеть её ноги, которые оказались поросшими густыми волосами, и негалантно произнёс: «Красота твоя — красота женщины, а волосы — волосы мужчины. У мужчины красиво это, а у женщины изъяном почитается».

В «Алфавите Бен-Сиры», где впервые рассказывается о любовной связи Соломона с царицей Савской, сказано, что волосами было покрыто всё тело царицы. Царь приказывает своим придворным знахарям изготовить мазь для удаления волос ради удобства удовлетворения своего плотского желания.

Эфиопские легенды

Одна из легенд о царице Савской содержится в эфиопской книге «Кебра Негаст» («Книга о Славе Царей»), самая ранняя рукопись которой датируется XII веком. В этой книге содержатся легенды о происхождении династии эфиопских правителей от царя Соломона и царицы Савской. (О позднем происхождении «Кебра Негаст» свидетельствует то, что в 32-й главе царица Савская отождествляется с царицей Кандакией, упоминаемой в Новом Завете в качестве Царицы эфиопов (Деян. 8:27). Но следует отметить, что согласно комментариям к Новому Завету Уильяма Баркли Кандакия — не столько имя, сколько титул, который носили все царицы Эфиопии). Согласно данному тексту её именем было Македа («Огненная»). Возможно, в его основу легло новозаветное наименование царицы Савской царицей южной. Царица Савская была красивой, блистательной и умной женщиной, (при этом, однако, ничего не сообщается о её происхождении и семье). Она, как и в библейском повествовании, прибыла в Иерусалим, чтобы побеседовать с Соломоном, о славе и мудрости которого она была наслышана от купца Тармина.

По её прибытии Соломон «оказал великие почести ей и возрадовался, и дал обиталище ей в своём царском дворце с собой рядом. И посылал он ей пищу для трапезы утренный и вечерней», а однажды «возлегли они вместе» и «спустя девять месяцев и пять дней как разлучилась она с Царём Соломоном… детородные муки объяли её, и породила дитя она мужеска пола». Причём в рассказе присутствует мотив сексуального злоупотребления — царь гарантирует ей, что не возьмет её силой, в обмен на обещание не забирать ничего из его имущества, однако вызывает у неё жажду солеными кушаньями, и царица выпивает воды, после чего Соломон обвиняет её в нарушении клятвы и также нарушает свою. В аксумитской легенде, другом варианте этого рассказа, царица прибывает в Иерусалим со служанкой, обе переодетые в мужчин, и царь догадывается об их поле по тому, как они мало едят за обедом, а ночью видит их лакомящихся мёдом, и овладевает обеими.

Македа дала сыну имя Байна-Лехкем (варианты — Уольдэ-Таббиб («сын мудреца»), Менелик, Меньелик) и, когда тот достиг двенадцати лет, рассказала ему о его отце. В 22 года Байна-Лехкем «стал … искусен во всем искусстве военном и конном, а также в охоте и устроении западней для диких животных, и во всем, чему юношей учат по обыкновению. И сказал он Царице: „Пойду я взглянуть на лицо отца моего, и вернусь я сюда, коли будет на то Воля Бога, Господина Израилева“». перед отъездом Македа дала юноше перстень Соломона, чтобы тот смог узнать своего сына и «вспомнить слово её и завет её, что она заключила».

По приезде Байна-Лехкема в Иерусалим, Соломон признал того своим сыном и ему были оказаны царские почести:

И обратился Царь Соломон к тем, которые возвестили о прибытии юноши, и сказал им: «Вы говорили, „похож на тебя он“, но это стать не моя, но стать Давида, отца моего, во дни его раннего мужества, меня же он много красивей». И Царь Соломон восстал в полный рост, и прошёл в покои свои, и облачил он юношу в одеянье из ткани золотом вышитой, и в пояс из золота, и укрепил корону на голове его, и кольцо на персте его. И нарядив его в великолепное одеянье, взоры чарующее, он усадил его на престоле/троне своем, так что бы он пребывал в положении равном ему (самому).

— [odnapl1yazyk.narod.ru/000kn2.htm «Слава царей» (Kebra Nagast). Главы 33-61]

Согласно «Кебра Негаст», Байна-Лекхем вернулся на родину к своей матери вместе с первенцами иудейской знати и вывез из Иерусалимского храма Ковчег Завета, который по утверждениям эфиопов, до сих пор находится в Аксуме в соборе Святейшей Девы Марии Сиона. После возвращения сына царица Макеба отказалась от престола в его пользу, и тот устроил в Эфиопии царство по подобию израильского, введя в стране иудаизм в качестве государственной религии и отказавшись от наследования по женской линии, а уставив патриархат. До настоящего времени в Эфиопии сохранилась община «фалашей» — эфиопских евреев, которые считают себя потомками иудейской знати, переселившейся в Эфиопию вместе с Байна-Лекхемом. «Кебра Негаст» утверждает, что Менелик был первенцем Соломона, его старшим сыном, и поэтому Ковчег (и благодать, прежде пребывавшую над народом Израильским) увёз по праву первородства.

Царская династия эфиопских царей Соломонидов, основанная Байна-Лекхемом, правила страной до конца X века, когда была свергнута легендарной фалашской воительницей Эстер (или Юдит). Как гласит официальная история, древняя линия, тем не менее, тайно продолжалась, и была восстановлена на троне в 1270 царём Йеконо Амлаком. Последний император Эфиопии Хайле Селассие I относил себя к династии Соломонидов и считал себя 225-м потомком царицы Савской.

Существует народная легенда, рассказывающая о том, что от служанки царицы, с которой Соломон также возлёг, у него родился сын Заго, который вырос вместе с Менеликом и был глуповатым, ограниченным, а также выполнял постоянную функцию «мальчика для битья», антагониста героя-эфиопского царя.

В арабской литературе

История царицы в арабской литературе обрастает деталями. Историограф ас-Салаби в «Истории пророков» рассказывает о настоящем заговоре, привёдшем к испытанию царицы стеклянным полом: двое злых джиннов, испугавшись, что Соломон может жениться на Билкис, решили очернить перед ним её доброе имя, рассказав царю: «Билкис, правда, разумна, но у неё вместо стоп ослиные копыта, а также волосатые икры, потому что её мать происходила из джиннов». Кроме того, ас-Салаби рассказывает о том, как она вступила на престол: после смерти её отца часть народа отказалось признать женщину правительницей и выбрало государем мужчину. Страна раскололась на два лагеря, а конкурент со временем показал себя тираном. Тогда царица отправила к нему сватов, предложив таким образом соединить обе стороны, а на брачном пиру отрубила опьянённому жениху голову (ср. история Юдифи и Олоферна). Говоря о происхождении царицы из рода джиннов, ас-Салаби ссылается на Ибн Маймуна и Абу Хурайру, утверждая, что последний основывался на свидетельстве пророка Мухаммеда, хотя в канонических текстах таких свидетельств нет. Абу Али Балами, визирь сасанидского султана Мансура (X век), рассказывает, что её отец был князем, а мать — пери.

И давно покинул мир царь Хадхад, её отец, И обрушились давно крепостей его зубцы, Где же Билкис, и тот трон, что прославили певцы? Где сейчас её дворец, превзошедший все дворцы?

<center>«Химьяритская книга царей»

В XII веке арабский летописец Нашван аль-Химьяри создал произведение под названием «Химьяритская книга царей», которая являлась романизированной генеалогией савейских царей. Там правительница зовётся Билкис и имеет своё собственное место в родословном древе — её мужем является савейский князь Ду Таба (другое имя Манхен-эль), а отец носит имя Хадхад и является потомком дома царей Тобба, воплощавших героическую эпоху савейской истории (его предшественники дошли до Индии и Китая с отрядами солдат-савейцев, от которых, по преданию, произошли тибетцы). Потомком Билкис является царь Асад. В данном тексте прослеживается ностальгия по величию прошлого, а также интонация тщеты всего сущего. Также там фигурирует рассказ о волшебном происхождении царицы: её отец, отправившись на охоту, заблудился, преследуя газель, и попал в волшебный город, населённый духами, во владении царя Талаб-ибн-Сина. Газель превратилась в дочь царя, Харуру, и вышла замуж за Хадхада. Исследователи отмечают связь персонажей этого сюжета с доисламскими звериными культами Аравии: отец царицы Хадхад близок к птице удоду (Худхуду), дед Талаб — с III в. до н. э. известен как связанное с луной божество, чьё имя переводится как «горный козел», а мать прямо является газелью-оборотнем. В народном романе «Семь тронов» персидского писателя Джами в главе «Salaman va Absal» присутствует небольшое эссе на тему неверности женщин, и царица Савская признается в свободном взгляде на половые отношения: «Никогда, ни ночью, ни днём, не пройдёт мимо меня юноша, кому бы я вслед страстно не посмотрела». А Низами осуждает дурные привычки Сулеймана и Билкис, рассказывая об их женитьбе и рождении парализованного ребёнка, который мог быть исцелён лишь при условии, что царственная чета откроет Аллаху свои тайные желания. Царица признаётся, что хочет обмануть своего супруга, а царь — в том, что несмотря на огромные богатства, вожделеет чужие богатства. Мораль сочинения — получение спасения после исповеди.

Персидский писатель и мистик Джелаледдин Руми (XIII век) в 4-й книге «Месневи» (поэтического комментария к Корану) повествует о визите царицы с огромным богатством, которое кажется ничтожным по сравнению с владениями Сулеймана. Основная мысль — настоящий подарок состоит в почитании Аллаха, а не в золоте, поэтому Сулейман ждёт от царицы в качестве подарка «её чистое сердце». А персидский поэт Хафиз, наоборот, создаёт эротически-мирской образ Билкис.

В некоторых арабских текстах имя царицы — не Билкис, а Балмака, Ялмака, Ялааммака, Иллумку, Алмака и т. д.

Загадки царицы Савской

В еврейской традиции

Царица Савская, несмотря на не очень учтивый приём Соломона, стремится выполнить свою миссию. Она предлагает царю загадки: «Отгадаешь — я признаю мудрецом тебя, не отгадаешь — я буду знать, что человек ты самый обыкновенный».

Список загадок, частично пересекающихся друг с другом, содержится в нескольких еврейских источниках:

• «Таргум Шени» к «Книге Эстер» — содержит 3 загадки;
• «Мидраш Мишлей» («Мидраш к Книге Притч»), а также «Ялкут Шимони» к «Паралипоменон» — содержат 4 загадки;
• «Мидраш Ха-хефец» (йеменский манускрипт, хранящийся в Британском музее) — содержит 19 загадок.

Согласно «Таргум Шени», вопросы царицы Савской были следующими:

1. «Колодезь деревянный, ведро железное, черпает камни, выливает воду. Что это?» — «Сурьмило» (Сурма). (Трубка сурьмила делалась из тростника, ручка-насос — из металла. Самое вещество для подкрашивания бровей и окрашивания глазного яблока представляло минералогический выплав; попадая в глаз, вызывало усиленное действие слезоточников)
2. «Из земли исходит, землёю питается, льётся как вода, а разливает свет. Что это?» — «Нефть».
3. «Буря ходит по верхушкам его и стонет, и вопит горестно; глава его словно тростник; для богатых почёт, а для бедняков — позор; для мёртвых почёт, а для живых — позор; птицам радость, а рыбам горе. Что это?» — «Лён». (Из льна шьётся как одежда для богатых, так и грубая одежда бедняков, саван для умерших и верёвка для виселицы. Семена льна служат кормом для птиц и из льна изготавливают рыбацкие сети.)

Согласно «Мидраш Мишлей» и «Ялкут Шимони» загадки были иными:

1. «Семь выходят, а девять заходят, двое наливают, а один пьёт?». Соломон, не раздумывая, отвечает: «Семь — это дни уединения [женской нечистоты в связи с месячными], девять — это месяцы беременности, две груди смешивают, а один [грудной младенец] пьёт».
2. «Женщина сказала своему сыну: „твой отец — мой отец, твой дед — мой супруг, ты мой сын, а я твоя сестра“». Ответ: «Эта мать — одна из дочерей Лота, которая родила детей от своего отца».
3. Привезённых царицей молодых людей, одетых в одинаковую одежду, одного роста и сложения необходимо было разделить на юношей и девушек. Соломон повелел евнухам принести орехи и жареные семена и стал раздавать их. Юноши, не стыдясь, поднимали края одежды и всыпали в них угощение, а девушки, стесняясь, клали орехи в покрывавшие волосы головные уборы (чадры).
   1. Существует также вариант мидраша, где Соломон должен был отделить настоящие цветы от искусственных, в чём ему помогла пчела.
   2. В другом варианте Соломон должен был продеть шёлковую нить через изумруд с трещиной, в чём ему помог шелковичный червь.
4. Соломон должен был также отделить обрезанных мужчин от необрезанных. Соломон повелел первосвященнику доставить Ковчег Завета. Обрезанные преклонили колено и их лица наполнились светом Благодати, а необрезанные распростёрлись перед Ковчегом ниц.

«Мидраш Ха-хефец» содержит 19 загадок, первые четыре из которых совпадают со списком из «Мидраш Мишлей», а остальные 15 уникальны:

1. Кто не рождался и не умрёт? — Бог, да будет он благословен.
2. Какая земля лишь раз видела солнце? — Та, которую покрыли воды в день творения, расступившиеся лишь когда Моисей вёл по нему народ израильский — дно Чермного моря.
3. Что за ограда с десятью дверьми, когда одна из них открыта — девять замкнуты; когда же открываются девять, закрывается одна? — Эта ограда — женское лоно; десять дверей — десять отверстий в теле: глаза, уши, ноздри, рот, отверстия для избавления от нечистот и пупок. Когда плод находится в чреве, в его теле открыто лишь отверстие пуповины, в то время как остальные отверстия замкнуты; когда же ребёнок выходит из чрева, пупок закрывается, а остальные отверстия раскрываются.
4. Что неподвижно, пока живо, но находится в движении после того, как ему снесут макушку? — Дерево, из которого изготавливают корабль.
5. Что за три вещи, которые не были ни едой, ни питьём, ни воздухом, но спасли троих от смерти? — Печать, верёвка и посох. Имеется в виду история Иуды и Фамарь, где трое — это Фамарь и два её сына.
6. В пещеру вошли втроём, а вышли впятером? — Лот, его две дочери и их двое детей.
7. Мертвец живой, могила движется, а мертвец молится. Что это? — Иона в чреве кита.
8. Кто те трое, евшие и пившие на земле, но не рождённые от мужчины и женщины? — Три ангела, явившиеся Аврааму.
9. Четверо вошли в дом смерти и вышли живыми, а двое, войдя в дом жизни, стали мертвы? — Четверо: Даниил, Анания, Мисаил и Азария (отроки в пещи огненной Дан. 3:93, двое — Надав и Авиуд (сыновья Аарона, принёсшие пред Господа огонь чуждый, которого Он не велел им, за что были испепелены им Лев. 10:1-2).
10. Кто те, кто родится, но не умрёт? — Пророк Илия, который был взят на небо живым (4Цар. 2:11) и Мессия.
11. Что не было рождено, хотя ему дали жизнь? — Золотой телец, (идол, сделанный Аароном по просьбе народа, во время отсутствия Моисея: «я сказал им: у кого есть золото, снимите с себя. и отдали мне; я бросил его в огонь, и вышел этот телец» — Исх. 32:24).
12. Что, хотя и производится землёй, делается человеком и питается вышедшим из земли? — Фитиль.
13. Была женой двух, родила двух и все четверо дети одного отца? — Фамарь.
14. В доме, полном смерти нет ни одного мертвеца, но и живым ни один из него не выйдет? — История о Самсоне и филистимлянах (пленённый Самсон, будучи привязан во время пира к столбам, поддерживавшим кровлю дома, сдвинул их и «обрушился дом на владельцев и на весь народ, бывший в нём» — Суд. 16:30).
15. Царица приказала принести брёвна кедровых деревьев и попросила Соломона указать, где у бревна верх, а где низ, с какого конца росли ветки, а с какого корни. Соломон приказал положить брёвна в воду. Тот конец, который опустился на дно, был низом, откуда росли корни, а тот, который поднялся над поверхностью воды — был верхушкой.

Следует заметить, что большая часть загадок из этого списка основаны не на бытовой мудрости, а на знании истории еврейского народа и выглядят достаточно странно в устах царицы-солнцепоклонницы из далёкой страны. Более того, очевидно, что загадки про Даниила, Илию и Иону не могли быть придуманы царицей Савской, так как те родились после царствования Соломона.

• В каббалистической «Книге Зогар» (ок. XIV в.) царица в качестве испытания просит Соломона изготовить ей сандалии. По этой версии предполагается, что ноги царицы были звериными, и обувь ей была не нужна, а задание было ловушкой. Соломон отказался делать сандалии.

В результате этого диспута царица Савская была вынуждена признать превосходство Соломона над ней в мудрости.

Что тут Савская царица, Соломонова подруга, Эфиопская педантка, Что умом блистать старалась И загадками своими, Наконец, уж надоела!

Генрих Гейне

В прочих культурах

В отличие от еврейской литературы, прочие народы не прорабатывали тему загадок настолько подробно, хотя встречается несколько оригинальных вопросов.

• В арабской загадке царица спросила об «утоляющей жажду» воде, которая происходит ни от неба, ни от земли. Соломон, которого предупредил архангел Гавриил (Джабраил), называет ответ — это пот коня, единственный пот животного, который утоляет жажду, так как он несолёный (ошибочные средневековые представления).
• В арабской литературе когда Соломону предложено отличить девушек от юношей, он предлагает решение, отличное от описанных в мидрашах: Соломон приказывает им умыться и юноши умывались одной рукой, а девушки двумя. Кроме того, в одном из текстов — у исламского автора Хуссейна, они одеты не одинаково, а переодеты в одежды противоположного пола.
• От средневековой Европы подобных текстов не сохранилось, но загадки можно восстановить по произведениям искусства. Так, на немецких коврах XV в., посвящённых испытанию соломоновой мудрости, вытканы Соломон, двое одинаковых детей с яблоками, и царица, держащая в руках два цветка. Как гласит надпись, она спрашивает: «Поведай мне царь/ Цветы и дети/ Сходны по природе/ Или не сходны». Царь должен угадать пол детей и какой из цветов является искусственным. В последнем ему помогает пчела (как в варианте еврейского мидраша), а детей он различает по их манере сбора яблок (в которые превратились иудейские орехи). Самый древний из дошедших литературных источников, где возникают именно эти яблоки — анонимная латинская рукопись «Трактат о различных деяниях римлян и других» (Болонья, 1326).
• В «Кебра Негаст» библейская фраза «она пришла испытать его загадками», переведена как «она пришла испытать его мудростью» и, вероятно, поэтому, никаких загадок вообще в эфиопской традиции нет.
• Любопытно, что ареал некоторых загадок очень широк: так, в «Записках у изголовья» японской фрейлины Сей Сёнагон (1000—1010 гг. н. э.), фигурируют загадки, упоминающиеся в еврейских источниках: о драгоценном камне, через который следует продеть нить, и о определении у бревна верха и низа путём опускания бруска в воду — их загадывает через послов мудрый китайский император более «простому» японскому.

Подарки царицы Савской

В легендах и преданиях различных народов царице приписываются различные подарки:

В Библии:

• Жемчуг и камни самоцветные;
• Золото и благовония

В легендах:

• Серебро; по христианской легенде, его часть — 30 серебряных монет пропали при разрушении Иерусалимского храма (спустя IV века), а те (спустя ещё 5 веков) вошли в число даров волхвов Иисусу, и, наконец, были отданы Иуде Искариоту за предательство (согласно «Завещанию Соломона» — тексту, созданному египетским христианином ок. I—IV вв. на базе еврейских легенд);
• Множество отроков и девушек, родившихся в одном и том же году и месяце, в один и тот же день и час, все одинакового роста, одинакового телосложения и одинаково одетые, в одежды пурпурные — для участия в испытания мудрости царя;
• Дерево кипарисовое;

• Семена ароматического растения опобальзама (Amyris Opobalsamum), из которого делаются духи (согласно Иосифу Флавию), а также семена рожкового дерева;
• Чаша, позже попавшая в сокровищницу царя Ирода и оттуда переданная Иосифом Аримафейским Иисусу, то есть — Святой Грааль;
• Породистый жеребец по имени Сафанад (Safanad, «Чистый»), по легенде, один из родоначальников арабских лошадей.

Кроме этого, в литературе позднейшего времени можно найти упоминания множества других даров (сапфиры, изумруды, чаши и т. д.), которые, скорее всего, можно проследить до конкретного писателя.

В число ответных подарков Соломона царице в XVII веке записали т. н. библиотеку Царицы Савской, якобы сохранявшуюся в Абиссинии и исследованную посланцами папы римского, где были книги, которые он дарил царице в каждый из своих визитов, а потом ещё посылал ежегодно. Она включала книгу Еноха о стихиях и прочих физических явлениях, книгу Ноя о математике и церемониях, книги Авраама — запись его философских бесед в дубраве Мамре, Сивиллины книги и сочинения самой царицы. Данная история оказалась литературной мистификацией.

В христианской традиции

Суламита и Невеста Христова

Нарцисс Сарона — Соломон — Любил Балькис, царицу Юга. Она была его супруга. Был царь, как раб, в неё влюблен. В краю, где пальмы и лимон, Где грудь цветущая упруга, Нарцисс Сарона, Соломон, Любил Балькис, царицу Юга. Она цвела, как анемон, Под лаской царственного друга. Но часто плакал от испуга, Умом царицы ослеплен. Великолепный Соломон…

<center>Игорь Северянин

В толкованиях на библейскую «Песню песней» типологическая христианская экзегеза традиционно рассматривает Соломона и его прославленную возлюбленную Суламиту как образы жениха-Христа и невесты-Церкви. Наложение этого толкования на евангельскую притчу (см. выше), в которой Иисус и его последователи сопоставляются с Соломоном и царицей южной, привело к сближению образов царицы Савской и Суламиты—Церкви Христовой. Уже в «Беседах на Песнь Песней» Оригена они тесно переплетены, а чернота Суламиты (Песн. 1:4, 5) названа «эфиопской красотой». Это сближение получает развитие в средневековых комментариях к «Песни Песней», в частности, у Бернара Клервосского и Гонория Августодунского. Последний прямо называет царицу Савскую возлюбленной Христовой. В средневековых латинских Библиях инициал C на первой странице «Песни Песней» (лат. Canticum Canticorum) часто включал изображение Соломона и царицы Савской. В то же время, образ царицы как олицетворения Церкви связывался с образом Девы Марии, что, по всей видимости, стало одним из источников возникновения иконографического типа Чёрных Мадонн (см. ниже).

Волшебница и сивилла

В средневековой европейской литературе, возможно благодаря созвучию, возникло отождествление царицы Савской с легендарной пророчицей античности — сивиллой. Так, монах Георгий, византийский летописец IX века, пишет, что греки называют царицу Савскую Сивиллой. При этом имеется в виду Сивилла Сабская, которую Павсаний упоминает как пророчицу, жившую с евреями за пределами Палестины, в Сирийских горах; а римский софист III века Элиан называл Еврейской Сивиллой. Николай Спафарий в своём труде «Книга о сивиллах» (1672 год) посвятил отдельную главу Сивилле Сабе. В ней он приводит известную средневековую легенду о Крестном Древе и, ссылаясь на Исидора Пелусиота, пишет: «эта царица пришла как премудрая сивилла увидеть премудрого царя и как пророчица предвидела через Соломона Христа». Древнейшее изображение царицы Савской в качестве сивиллы имеется на мозаике западного фасада базилики Рождества Христова в Вифлееме (320-е годы).

В распространённых в средние века иудео-христианских «Пророчествах Сивиллы» неоднократно восхваляется крест, что и послужило основой для сюжета о молитве царицы Савской перед Животворящим Древом. Отождествление царицы Савской с сивиллой характерно не только для западных легенд — на православных иконах, изображающих Древо Иессеево (родословие Иисуса Христа), помещалось клеймо с пророчеством Сивиллы Южной (царицы Савской).. В «Русском Хронографе» начала XVI века она именуется «царицей Сивиллой».

В западных легендах о царице Савской, вошедших в предание о Животворящем Кресте в составе «Золотой легенды», она превратилась в волшебницу и пророчицу, и получила название Regina Sibylla.

Царица и Животворящий Крест

Согласно «Золотой легенде», когда волшебница и сивилла царица Савская нанесла визит Соломону, по пути она преклонила колени перед брусом, служившим мостом через ручей. По легенде, тот был сделан из дерева, проросшего из ветви Древа познания Добра и Зла, вложенной в рот Адама при его погребении, а впоследствии выброшенной при строительстве Иерусалимского храма.

Поклонившись ему, она предрекла, что Спаситель мира будет повешен на этом древе, и оттого царству иудеев придёт разорение и конец.

Царица Никавля и она же Сивилла Савская, увидя въ Іерусалимѣ у Соломона не гніючее древо, на коемъ около тысячи лѣтъ послѣ распятъ Христосъ, въ изступленіи возгласила: Се древо, на немъ же Богъ облеченный плотію умретъ въ воскресеніе

Затем вместо того, чтобы ступать по дереву, она босая перешла ручей вброд. Как рассказывает средневековый теолог Гонорий Августодунский в своём произведении «De imagine mundi» (Об образе мира), в тот момент, когда она ступила в воду, её перепончатая нога превратилась в человеческую (заимствовано из арабских легенд).

Испугавшийся Соломон, по легенде, приказал закопать брус, однако тот, спустя тысячу лет, был найден и пошёл на изготовление орудия казни Иисуса Христа.

В русском апокрифе «Слово о Крестном Древе» (XV—XVI века) сивилла, придя посмотреть на выброшенное Соломоном древо, села на него и была опалена огнём. После этого она изрекла: «О тръклятое дрѣво», а народ, стоявший рядом, воскликнул: «О тръблаженое дрѣво, на немже распятся Господь!».

В русских апокрифах

Как сивилла, она проникла и в древнерусскую православную литературу об этом событии: «Егда же царица Савска, именем Никавля, едина от древних пророчиц, сивилл глаголемых, прииде во Иерусалим слышати Соломонову премудрость». Вариант имени царицы взят из версии Иосифа Флавия, пересказавшего историю визита в «Иудейских древностях», где он называет её правительницей Египта и Эфиопии и именует Никавлою (греч. Nikaulên, англ. Nicaule).

Наиболее подробно история встречи царя Соломона и царицы Савской содержится в апокрифическом сочинении «Суды Соломоновы», которое получило широкое распространение с конца XIV века в составе «Толковой Палеи», содержащей множество ветхозаветных апокрифов. Подобные рассказы о Соломоне находились под запретом, хотя сама «Палея» при этом считалась книгой истинной. Сходство русских сказаний о Соломоне со средневековой европейской и талмудической литературой и языковые особенности текста свидетельствуют о том, что они были переведены с еврейского оригинала. Перевод еврейских мидрашей на русский язык относят к первой половине XIII века.

«Суды Соломоновы» сообщают, что «Была Южская царица иноплеменница по имени Малкатошка. Пришла она испытать Соломона загадками». Русская форма имени царицы Малкатошка (в некоторых рукописях Малкатошва) созвучна еврейскому Малкат Шва и, по всей видимости, является заимствованной. Царица привезла Соломону в дар 20 кадок золота, и очень много зелий, и дерево негниющее. Встреча Соломона и царицы Савской описывается следующим образом:

Были там мостки из олова. Ей же показалось, будто в воде сидит царь. (Она), приподняв одеяния свои, навстречу ему пошла. Он же (Соломон) увидел, что прекрасна она лицом, тело же её (покрыто) волосами. Волосы эти околдовывают мужчину, пребывающего с ней. И повелел царь мудрецам своим, чтобы они приготовили баночку с зельем — помазать тело её, чтобы выпали волосы.

— «Суды Соломоновы»

В упоминании о волосах на теле царицы прослеживается аналогия с арабскими легендами.

Как и в еврейских преданиях, царица испытывает Соломона загадками, перечень которых также приводится в «Судах Соломоновых»:

• Соломону необходимо было дважды разделить прекрасных отроков и отроковниц, одетых в одинаковую одежду, на юношей и девушек. Первый раз Соломон приказал им умываться, и юноши делали это быстро, а девушки медленно. Во второй раз он приказал принести овощи и насыпать перед ними — «отроки начали класть (их) в полы (одежды), а девицы в рукава»;
• Савская попросила Соломона отделить обрезанных мужчин от необрезанных. Решение Соломона было следующим: «Царь же приказал принести венец святой, на котором написано имя Господне. С его помощью у Валаама была отнята способность колдовать. Отроки обрезанные стояли, а необрезанные пали ниц пред венцом».

Кроме загадок царицы Малкатошки «Суды Соломоновы» приводят диспут мудрецов, привезённых ею с мудрецами царя Соломона:

• Загадали мудрецы её хитрецам Соломона: «Есть у нас колодец вдали от города. Мудростью своей угадайте, чем можно перетащить его в город?» Хитрецы же Соломоновы, поняв, что этого не может быть, сказали им: «Сплетите из отрубей верёвку, а мы перетащим колодец ваш в город».
• И снова загадали её мудрецы: «Если нива порастёт ножами, чем пожать её сможете?» Им ответили: «Ослиным рогом». И сказали мудрецы её: «Где у осла рога?» Они же ответили: «А где нива родит ножи?»
• Загадали и ещё: «Если загниёт соль, чем сможете её посолить?» Они же сказали: «Утробу мула взяв, ею надо посолить». И сказали: «Да где мул рожает?» Они же ответили: «Где соль гниёт?»

Тождественность содержащихся в русских апокрифах легенд еврейским и эфиопским рассказам довершает упоминание о любовной связи царицы и Соломона: «Хитреци же и книжници молвяхуть, яко съвъкуплятся есть с нею. Заченши же от него и иде в землю свою, и роди сынъ, и се бысть Навходоносоръ».

Демонизация образа

Я та — чьё имя славится повсюду, Под рокот арф и лиры звон; В сказаньях вечных я пребуду Певцов всех стран и всех времён. За разум мой, могущество и силу Мне служат все, познавшие меня. Я — Саба. Я молюсь светилу Всепобеждающего дня.

Мирра Лохвицкая

В еврейских преданиях послебиблейской эпохи и тесно связанной с ними мусульманской литературе можно проследить постепенную демонизацию образа царицы Савской, испытывающей царя Соломона. Этот демонизированный образ опосредованно проникает и в христианскую традицию. Целью библейского повествования является прежде всего прославление мудрости Соломона и процветания управляемого им Израильского царства. Мотив противостояния царя-мужчины и царицы-женщины практически отсутствует. В то же время, в позднейших пересказах этот мотив постепенно становится ведущим, а вскользь упомянутое в Библии испытание загадками превращается, по мнению ряда современных интерпретаторов, в попытку поставить под сомнение богоданный патриархальный строй мира и общества. Образ царицы приобретает при этом отрицательные, а иногда и откровенно демонические черты — к примеру, волосатые ноги (см. ниже). Возникает мотив соблазнения и греховной связи, от которой рождается разрушитель Храма Навуходоносор (см. раздел Отношения с царём Соломоном). А серебро, которое привезла царица в подарок Соломону, в итоге идёт на тридцать сребреников Иуде Искариоту. Образ царицы имеет отношение и к легендарной демонице Лилит. Впервые их образы связываются в «Таргуме к книге Иова» (Иов. 1:15), где сказано, что Лилит мучила Иова, приняв обличье царицы Савской. В этом же таргуме «на них напали савеи» переведено как «на них напала Лилит, царица Змаргада» (Изумруда). В одной из арабских легенд Соломон также подозревает, что в образе царицы ему явилась Лилит. Один из поздних каббалистических трактатов утверждает, что царица Савская испытывала Соломона теми же загадками, которыми Лилит соблазнила Адама. Известен и рассказ о том, как приняв облик этой царицы, Лилит соблазнила бедняка из Вормса.

Средневековые каббалисты верили, что царицу Савскую можно вызвать в качестве злого духа. В заклинании XIV века для этой цели даются следующие рекомендации: "…Если хочешь увидеть царицу Савскую, то достань один лот золота в аптеке; затем возьми немного винного уксуса, немного красного вина и смешай все вместе. Намажься тем, что получилось, и произнеси: «Ты, Царица Савская, явись… в полчаса и не причини вреда или какого ущерба. Заклинаю вас, тебя и Малкиеля, именем Тафтефила. Аминь. Села». Кроме того, она считалась автором алхимического трактата, который якобы начинался словами «После того, как я взошла на гору…».

Ноги царицы Савской

Необычные ноги — признак хтоничности, древности этого персонажа. В Мидраше упоминаются, а в Коране подразумеваются волосатые ноги царицы (у комментаторов Корана существует версия, что такое описание тела царицы было выражением её демонической природы). Тем не менее, в некоторых арабских легендах (возникших, возможно, ещё до записи Корана и повлиявших на мнение комментаторов), фигурируют настоящие козлиные ноги, заканчивающиеся копытцами, что, вероятно, является отголоском мифа о зооморфном божестве луны Южной Аравии — Альмаки, близкой к Астарте (Ilumquh, Almaqah, Amm, Ilmuqah, Sin, Syn, Wadd). Святилища этого лунного божества до сих пор местное население называет Махрам Билкис («женский дом Билкис»). В 1950-е годы этот храм раскапывает Уэндель Филлипс. Он имеет 350 м в окружности, а также многочисленные окна. Филиппс отмечает: «На внутренней стене храма обнаружили расположенные в один ряд 64 вырезанных в нише ложных окна, украшенных решётками. Восемь и шестьдесят четыре — это числа небесной богини Венеры. Очевидно, что у древних арабов образ небесной богини Венеры слился с образом царицы Савской — Балкис». Имя «Балкис», возможно, является искажением варианта «Ильмука». Кроме того, в определённых арабских текстах прямо употребляется вариант Балмака («в честь Алмаки»), который некоторые учёные считают исходным для предположительно искажённого позже Билкис. Некоторые из упомянутых ниже легенд предлагают свои, явно позднейшие, объяснения копыт у царицы:

• История о нечеловеческой внешности царицы Савской имеется в арабской версии «Кебра Негаст», которая сообщает, что в глубокой древности Абиссинией (Эфиопией) правили принцессы царской крови (то есть царица Савская имела знатное происхождение от рождения):

И когда мать этой Царицы (то есть царицы Савской) была беременна, она увидела толстого и красивого козла, посмотрела на него со страстным желанием и сказала: «Как красив этот зверь! И как красивы его копыта!» И она тосковала по нему, как тоскуют беременные женщины. И когда дочь её полностью сформировалась у неё в утробе, одна нога у неё была человеческая, а другая — с козлиным копытом. И мать Царицы родила эту необычную девочку и вырастила её, и когда девица готова была для замужества, то не захотела выходить ни за кого замуж из-за своей уродливой ноги и оставалась девственницей, пока не начала править. — E.A.Wallis Budge, The Queen of Sheba and Her Only Son, Menyelek

• В северной Эфиопии существует своя раннехристианская легенда, объясняющая демоническое происхождение ослиного копыта царицы Савской. Легенда приписывает ей происхождение из племени тигре и имя Этъе Азеб (то есть «Царица Юга», которой царица Савская называется только в Новом Завете). Её народ поклонялся дракону или змею, которому в качестве жертв мужчины приносили своих старших дочерей:

Когда подошла очередь её родителей, они привязали её к дереву, к которому дракон приходил за пищей. Вскоре туда пришли семеро святых и сели в тени этого дерева. На них упала слеза девушки, и когда они посмотрели вверх и увидели её привязанной к дереву, то спросили её, человек ли она, и отвечая на их дальнейшие расспросы, девушка им рассказала, что её привязали к дереву, чтобы она стала жертвой дракона. Когда семеро святых увидели дракона… они ударили его крестом и убили. Но его кровь попала на пятку Этье Азеб, и её ступня превратилась в ослиное копыто. Святые развязали её и велели возвращаться в деревню, но люди прогнали её оттуда, решив, что она сбежала от дракона, потому она забралась на дерево и провела там ночь. На следующий день она привела людей из деревни и показала им мёртвого дракона, и тогда они сразу сделали её своей правительницей, а своей помощницей она сделала девушку, подобную себе. — E.A.Wallis Budge, The Queen of Sheba and Her Only Son, Menyelek

В европейской христианской иконографии ноги превратились в перепончатые гусиные — как предполагают, возможно благодаря заимствованию атрибутов у языческой богини германцев Перхты, Берхты (Perchta), обладавшей гусиными ногами. (Это божество в века христианства интегрировалось в образ святой Берты, а также, вероятно, послужило одним из истоков появления в европейском фольклоре Матушки Гусыни.) Согласно другой версии, на образ рассказчицы сказок Матушки Гусыни повлияла непосредственно царица Савская-сивилла. Образ Королевы Гусиная Лапа был широко распространён в Южной Франции (Reine Pédauque, от итал. piede d’auca, «воронья лапа»), причём то, что речь шла именно о царице Савской, уже было предано забвению.

Мнения исследователей

Складывание библейского текста

Датировка повествования о царице Савской точно не выяснена. Значительная часть филологов-библеистов полагает, что ранний вариант истории о царице Савской возник до предполагаемой даты написания Второзакония анонимным автором, традиционно обозначаемым как Девтерономист (Deuteronomist, Dtr1) (640—609 гг. до н. э.), которым этот источник был переработан и помещён в Писание в составе книг, образующих так называемую девтерономическую историю. Многие исследователи считают, однако, что рассказ из Третьей книги Царств в его современном виде был составлен во время так называемой второй девтерономической редакции (Dtr2), произведённой в эпоху Вавилонского плена (около 550 года до н. э.). Целью рассказа представляется возвеличивание фигуры царя Соломона, который изображён правителем, пользующимся авторитетом и поражающим воображение других властителей. Следует отметить, что такое восхваление диссонирует с общим критическим тоном девтерономической истории по отношению к царю Соломону. Позже, этот рассказ был также помещён во Вторую книгу Паралипоменон (II Хроник), написанную уже в послепленную эпоху.

Гипотезы и археологические свидетельства

Исследователи отмечают, что визит царицы Савской в Иерусалим, по всей видимости, мог быть торговой миссией, связанной с усилиями израильского царя обосноваться на побережье Красного моря и этим подорвать монополию Сабы и других южноаравийских царств на караванную торговлю с Сирией и Месопотамией. Ассирийские источники подтверждают, что Южная Аравия вела международную торговлю уже в 890 году до н. э., так что прибытие в Иерусалим времён Соломона торговой миссии некоего южноаравийского царства представляется вполне возможным.

Существует, однако, проблема с хронологией: Соломон жил приблизительно с 965 по 926 год до н. э., а первые следы монархии савеев появляются спустя примерно 150 лет. В XIX веке исследователи И. Галеви и Глазер нашли в Аравийской пустыне развалины огромного города Мариб. Среди найденных надписей учёные прочитали название четырёх южноаравийских государств: Минеа, Хадрамаут, Катабан и Сава. Как выяснилось, резиденцией савских царей был город Мариб (современный Йемен), что подтверждает традиционную версию происхождения царицы с юга Аравийского полуострова. Надписи, обнаруженные в Южной Аравии, не упоминают правительниц, однако из ассирийских документов VIII-VII веков до н. э. известны аравийские царицы в более северных областях Аравии. В 1950-е годы Вендел Филипс (Wendell Philips) произвёл раскопки храма богини Балкис в Марибе. В 2005 году американские археологи обнаружили в Сане руины храма около дворца библейской царицы Савской в Марибе (к северу от Саны). По словам исследовательницы из США Мадлен Филлипс найдены колонны, многочисленные рисунки и предметы в возрасте 3 тысячелетий. Возникновение легенды о сыне царицы Савской в Эфиопии исследователи связывают с тем, что, по-видимому, в VI веке до н. э. сабейцы, перебравшись через Баб-эль-Мандебский пролив, осели у Красного моря и заняли часть Эфиопии, «захватив» воспоминание о своей правительнице с собой и пересадив его на новую почву. Одна из провинций Эфиопии носит название Шева (Шава, совр. Шоа).

Достаточно распространена также точка зрения, согласно которой родиной царицы Савской или её прототипа была не Южная, а Северная Аравия. В ряду других североаравийских племён сабейцы упоминаются на стеле Тиглатпаласара III. Эти северные сабейцы по ряду признаков могут быть ассоциированы с сабейцами (савеянами), упоминаемыми в книге Иова (Иов. 1:15), Савой из книги пророка Иезекииля (Иез. 27:22), а также с внуком Авраама Шевой (Быт. 25:3, ср. также Быт. 10:7, Быт. 10:28) (упоминаемое рядом имя брата Шевы, Дедана, связано с оазисом Эль-Ула к северу от Медины). По мнению некоторых исследователей, Израильское царство сначала вступило в контакт с северными сабейцами, и лишь потом, возможно через их посредничество, с Сабой на юге. Историк Дж. А. Монтгомери предположил, что в X веке до н. э. сабейцы жили в Северной Аравии, хотя и контролировали торговые пути с юга. Знаменитый исследователь Аравии Г.Сент Джон Филби (H.St.John Philby) также полагал, что царица Савская происходила не из Южной Аравии, а из Северной, и легенды о ней в какой-то момент смешались с историями о Зенобии, воинственной царице Пальмиры (современный Тадмор, Сирия), жившей в III веке н. э. и принявшей иудаизм. Так, например, рассказывается (одним из биографов Мухаммеда), что именно в Пальмире, в VIII веке во время правления халифа Валида I, был найден саркофаг с надписью: «Здесь похоронена благочестивая Билкис, супруга Соломона…». Еврейская каббалистическая традиция также считает Тадмор местом захоронения царицы—злой дьяволицы, и этот город считается зловещим приютом демонов. Кроме того, существуют параллели между Савской и другой восточной самодержицей — знаменитой Семирамидой, также воевавшей и занимавшейся ирригацией, жившей примерно тогда же — в конце IX века до н. э., которые прослеживаются и в фольклоре. Так, писатель нашей эры Мелитон пересказывает сирийскую легенду, в которой отец Семирамиды зовётся Хадхад. Вдобавок, иудейская легенда сделала царицу матерью Навуходоносора, а Семирамиду — его женой.

Один из спутников Васко да Гамы высказал предположение, что царица Савская происходила из Софалы — древнейшей известной по документам гавани Южного полушария, берега, который, по его предположениям, именовался Офиром. В этой связи упоминает Софалу в «Потерянном рае» Джон Мильтон. Кстати, позже в этих местах португальцы будут предпринимать экспедиции в поисках золотых копей царицы Савской.

Прочие версии

Иосиф Флавий в своём труде «Иудейские древности» приводит рассказ о посещении Соломона царицей, «царствовавшая в то время над Египтом и Эфиопией и отличавшаяся особенною мудростью и вообще выдающимися качествами». Приехав в Иерусалим, она, как и в других легендах, испытывает Соломона загадками, восхищается его мудростью и богатством. Этот рассказ интересен тем, что историограф упоминает в качестве родины царицы совсем другие государства.

Согласно основанной на этих данных реконструкции исследователя Иммануила Великовского, создателя внеакадемической «ревизионистской хронологии», царица Савская — это царица Хатшепсут (XV век до н. э. по традиционной хронологии Древнего Египта), одна из первых и наиболее влиятельных правителей 18-й династии фараонов (Новое царство), отец которой, Тутмос I, присоединил к Египту страну Куш (Эфиопию).

Как отмечал Великовский, в Дейр эль-Бахри (Верхний Египет) царица построила для себя погребальный храм по образцу храма в земле Пунт, где имеется серия барельефов, подробно изображающих экспедицию царицы в таинственную страну, которую она называет «Божественной», или, по другому переводу, «Божьей Землёй». Барельефы Хатшепсут изображают сцены, схожие с библейским описанием визита царицы Савской к царю Соломону. Историки не знают, где в точности находилась эта земля, хотя в настоящее время существует гипотеза, что земля Пунт — территория современного Сомали. Кроме того, можно предположить, что названия «Савея» (на иврите Шева) и «Фивы» — столица Египта в период правления Хатшепсут (др.-греч. Θῆβαι — Теваи) — однозначны.

Британский писатель Ральф Эллис (Ralph Ellis), теории которого ставятся учёными под сомнение, предположил, что царица Савская могла быть супругой фараона Псусеннеса II, который правил Египтом в период жизни Соломона, и чьё имя по-египетски звучало как Pa-Seba-Khaen-Nuit.

Также предпринимались попытки провести аналогию между царицей Савской и китайской богиней Си Ван Му — богиней западного рая и бессмертия, легенды о которой возникли приблизительно в ту же эпоху и имеют схожие черты.

Образ в искусстве

В изобразительном искусстве

В изобразительном искусстве Западной Европы тема царицы Савской (как и многие другие ветхозаветные сюжеты), особой популярностью не пользовалась. В средневековье царица подчас изображалось негритянкой (хотя на самом деле население Йемена относится к семитской группе), а также упоминаются её изображения с гусиными ногами. Любопытно, что чернокожая царица Савская, как предполагают, могла быть одним из источников возникновения типа т. н. Чёрных Мадонн — икон и статуй, изображающих Богоматерь с чёрным лицом.

Изображения царицы как «Королевы Гусиная Лапа» были впервые описаны историком искусства Жаном Мабийоном ещё в 1682 г. Это были портальные статуи аббатства Сен-Бенинь (Дижон), церкви св. Петра в Невере (Бретань), Сен-Пуркен-сюр-Суль (Оверн) и в церкви Девы Марии в Нель-ла-Репост (Шампань). К сожалению, эти скульптуры не сохранились, будучи разрушены в антиклерикальный период Французской революции.

Рост интереса к царице происходит в эпоху Ренессанса, когда особое внимание уделяется её царственному величию и пышности. Наиболее интересным из всех её изображений является цикл фресок работы Пьеро делла Франческа в церкви Сан-Франческо в Ареццо, посвящённый истории Животворящего Креста, одним из значимых персонажей которой, согласно «Золотой Легенде», являлась царица. Пьеро делла Франческо изобразил её женщиной белой расы в европейских одеждах, несколько раз, в различных ситуациях.

Гораздо более типичной является не употреблённая Франческо иконография «Встреча Соломона и царицы Савской» с израильским царём, сидящим на троне, царицей, преклонившей колени перед ним, и пышной свитой. Подобная иконография встречается как в средневековых иллюминированных манускриптах, так и в живописи Нового Времени, в частности у Тинторетто, Рубенса и в росписях лоджии Рафаэля. Мотив встречи этих двух правителей иногда служил примером изображения встреч других ветхозаветных персонажей, например, Эсфири и Артаксеркса (иногда даже может возникать сложность в атрибуции сюжета), или даже короля Карла I с супругой. Ряд барочных изображений царицы можно встретить в комплексе росписей Эскориала, в котором прослеживалась тема уподобления этого дворца Храму, а в находящейся там картине Лукаса ван Хеере «Встреча…» царь Соломон изображён с чертами лица заказчика — испанского короля Филиппа II. Но по большей части её изображения можно найти лишь у малоизвестных художников. Также существует ряд гравюр на эту тему, возникающих начиная с XV века.

Кроме того, стоит отметить родство подобного поклонения царицы Савской теме «Поклонения волхвов» благодаря богословской трактовке (см. В Новом Завете). Изображение поклонения волхвов, таким образом, по композиции становилось зеркальным с точки зрения гендера повторением встречи Соломона с царицей, где место Соломона занимала дева Мария, а место царицы Савской — волхвы, цари Востока. Маленький же свёрток на руках Богородицы — Иисус, также был царём Иудейским, как и Соломон, его предок. Это сходство ощущалось, и порой подчёркивалось и самими художниками. Так, в картине Босха «Поклонение волхвов» нагрудник второго волхва украшен резным изображением посещения царя Соломона царицей Савской, а ренессансный иллюстратор Джулио Кловио поместил оба этих сюжета на двух страницах одного разворота своего «Часослова Фарнезе». См. также двойной витраж с аналогичным сочетанием.

Более редкий вариант — оба монарха изображались как равноправные собеседники — как например, на «Райских вратах» Лоренцо Гиберти или у Франческо дель Коза (обе работы ренессансные), что больше напоминало новозаветные изображения сцен Обручения. Сюжет загадывания царицей загадок, например, с одинаковыми детьми, цветами или яблоками, встречается не так уж часто, в основном в настенных коврах верхнерейнского и эльзасского ареала XV-нач. XVII вв., а также в гравюрах.

C появлением пейзажного жанра сцену прибытия царицы стали включать в ландшафтные полотна, например, Клод Лоррен. Начиная с XIX в. царица наконец приобретает образ, более ассоциирующийся с восприятием Востока сегодня. Это приближение к историческому натуроподобию обязано своим возникновением подъёму романтизма с его восхищением ориентализирующей тематикой, вызванной археологическими находками на Ближнем Востоке, включая Йемен. Неожиданно царица Савская встала в один ряд с Далилой, Саломеей и Клеопатрой, превратившись в одну из художественных икон ориентализма, экзотики и чувственности. См. рисунок Эрте в стиле ар-деко.

В православной иконописи изображение царицы практически не встречается, если не считать небольших изображений в числе сивилл (см. раздел Волшебница и сивилла). В полоцкой церкви Спасо-Преображения, построенной по заказу Евфросинии Плоцкой, существует фреска XII века «Утро царицы Савской».

А исламское искусство скорее находило удовольствие в простом изображении красивой женщины в её родных краях, подчас без привлечения фигуры Соломона. См. например персидскую миниатюру, изображающую царицу на троне, хотя можно найти и сюжеты встречи с ней Соломона.

В европейской литературе

• Боккаччо, «Достославные женщины», 1360—1362 годы;
• Кристина Пизанская, «Книга о Граде женском», 1404—1405 годы;
• Педро Кальдерон, пьеса «Восточная Сибилла, или Великая царица Савы» (впервые поставлена в Мадриде в 1682 году);
• Генрих Гейне упоминает царицу в стихотворении «Принцесса Шабаш» и рассказывает о встрече царя с нею в поэме «Атта Тролль», используя имя Балкаиза.
• Роберт Браунинг, поэма «Соломон и Балкис», 1833 год;

Положи палец на моё плечо, — и точно огненная струя пробежит по твоим жилам. Обладание малейшей частью моего тела наполнит тебя более сильной радостью, чем завоевание целой империи. Приблизь уста! У моих поцелуев вкус плода, который растает в твоём сердце! Ах! как ты забудешься под покровом моих волос, как упьёшься моей грудью, как изумишься моим рукам и ногам, и, спалённый моими зрачками, в моих объятиях, в вихре… Антоний щёлкает зубами.

<center>Флобер, «Искушение святого Антония»

• Гюстав Флобер, «Искушение св. Антония» — царица появляется перед святым Антонием в полупрозрачных одеждах в видении, пытаясь сбить его с пути истинного;
• Анатоль Франс, «Валтасар». В новелле фигурирует Балкида, царица Савская, и её возлюбленный — Валтасар, один из евангельских волхвов;
• Ян Потоцкий, в романе «Рукопись, найденная в Сарагосе» говорит, что царица родила Соломону двух дочерей-близняшек, которые были взяты на небо и стали бессмертными, и поделятся вечной жизнью с тем, кого изберут мужем;
• Кнут Гамсун, новелла «Царица Савская»
• Генри Хаггард, «Копи царя Соломона», 1885 год; «Перстень царицы Савской», 1910 год;
• Редьярд Киплинг, «Мотылёк, который топнул ногой», 1910 год — детская сказка, в которой царицу зовут Балкис и она — жена Соломона
• Вильям Линдсей, поэма «Царь Соломон и царица Савская», 1917 год;
• Уильям Батлер Йейтс, «Solomon to Sheba», 1918 год;
• Жерар де Нерваль, «История о Царице утра и о Сулаймане, повелителе духов»;
• Билкис — один из персонажей в книге Нила Геймана «Американские боги» — древнее божество, в условиях современной Америки подрабатывающее проституткой и при этом пожирающее мужчин;
• Артуро Перес-Реверте, роман «Королева Юга» о мексиканке, ставшей наркобароншей, своим названием отсылает к древней владычице;
• Рут Фэйнлайт, поэма «Соломон и Царица Савская», 2002 год.

В русской литературе

• Александр Куприн, повесть «Суламифь», 1908 год — царь рассказывает своей возлюбленной Суламифи о своих прежних женщинах, в том числе и царице Савской. В изложении Куприна царица жила в Иерусалиме, в связи с Соломоном, но все время прятала ноги, даже во время любовных игр заворачивая их в одежды. Любопытный царь устроил проверку с полом (как в легендах) и увидел, что ноги у царицы обычные, только неимоверно кривые и волосатые. А разгневанная царица сразу после разоблачения собралась и уехала домой, оскорблённая. Соломон послал ей вслед вестника с прекрасным средством для депиляции волос, но царица прислала Соломону обратно его отрубленную голову в мешке. Загадка у Куприна выглядит так: Царица прислала царю Соломону большой алмаз величиною с орех. В камне этом была тонкая, весьма извилистая трещина, которая узким сложным ходом пробуравливала насквозь все его тело. Нужно было продеть в этот алмаз шелковинку. Царь пустил в отверстие шелковичного червя, который, пройдя наружу, оставил за собою следом тончайшую шёлковую паутинку.
• Мирра Лохвицкая, драматическая поэма «На пути к Востоку»: царей зовут Балькис и Саломон, под видом греческого юноши по имени Гиацинт описывается поэт Константин Бальмонт, а Комос — его невеста Е. Андреева, и иносказательно описывается их свадьба. Брошенная Гиацинтом царица Савская несёт автобиографические черты Лохвицкой. Также стихотворение «Царица Савская».
• Игорь Северянин: Балькис — персонаж ряда его стихотворений («Саронская фантазия», «Балькис», «Родель», «Фантазия», «Вина Балькис»). Образ проник в его творчество под влиянием Лохвицкой.
• Вячеслав Иванов, стихотворение «Роза царицы Савской» из третьей книги «Cor Ardens».
• Николай Гумилёв, несмотря на то, что некоторое время жил в Эфиопии, о царице стихотворений не писал, хотя использовал её образ опосредованно, например, в «Приглашении в путешествие» а также употребляет в качестве словосочетание абиссинские розы, так как роза была цветком, посвящённым царице
• После возвращения философа Владимира Соловьёва из Египта, Фёдор Сологуб по его рассказам сочинил шуточную пьесу «Соловьёв в Фиваиде», в которой Сатана, обеспокоенный религиозным уче­нием философа, подвергает его различным испытаниям. Соловьёв отгадывает загадки Сфинкса, не поддаётся соблазнам семи смертных грехов и посрамляет Царицу Савскую. Выступает он под руку с Козь­мой Прутковым.

В музыке

• Шарль Гуно, опера «Царица Савская», премьера в 1862 году;
• Фридрих Гендель, оратория «Соломон», премьера 17 марта 1749 года. Одна из наиболее известных тем — «Прибытие царицы Савской»;
• Карл Голдмарк, опера «Царица Савская», (1875 год);
• Отторино Респиги, балет «Белкис — царица Савская», (1930-31 годы): царица Савская танцует наподобие Саломеи.

В кинематографе

• «Царица Шебы» (1921 год), в ролях Бетти Блайт;
• «Царица Савская» (1952 год);
• «Соломон и Шеба» (1959 год), в ролях Юл Бриннер и Джина Лоллобриджида;
• «Царица Шебы встречает Атомного человека» (1963 год), в ролях Джудит Малина, Тейлор Мид;
• «Соломон и Шеба» (1995 год), телефильм, в ролях Хэлли Берри, Джимми Смитц;
• «Соломон» (1997 год), телефильм, в ролях Бен Кросс и Вивика А. Фокс

Интересные факты

• Оба варианта имени царицы, Билкис и Македа, являются относительно распространёнными женскими именами — первое, соответственно, в исламских арабских странах, второе — среди христиан Африки, а также у афроамериканцев, подчёркивающих свою африканскую идентичность и интересующихся растафарианством.
• 11 сентября, день возвращения царицы Савской от Соломона в родную страну, является в Эфиопии официальной датой начала Нового Года и носит название Enkutatash.
• Третьим по старшинству орденов Эфиопии является Орден царицы Савской (Order of the Queen of Sheba), учреждённый в 1922 году. Среди кавалеров ордена были: королева Мария (супруга английского короля Георга V), президент Франции Шарль де Голль, президент США Дуайт Эйзенхауэр.
• Предок Пушкина Абрам Петрович Ганнибал, по одной из версий, был родом из Эфиопии и, по его утверждениям, принадлежал к княжескому роду. Если этот род, что вполне допустимо, имел какие-либо брачные связи с правящей династией, то «кровь царицы Савской и Соломона» текла и в жилах Пушкина.
• В Сомали в 2002 году были отчеканены монеты с изображением царицы Савской, хотя с этой страной её не связывают никакие легенды.
• Редкий вид йеменской газели носит имя «газель Билкис» (Gazella bilkis) в честь царицы Савской.
• Во французской кухне существует блюдо, названное в честь царицы — gâteau de la reine Saba, шоколадный пирог.
• В честь царицы названо два астероида: (585) Билкис и (1196) Шеба.
• Одно из туристических мест Эфиопии — развалины Дунгур в Аксуме — называют (без каких бы то ни было оснований) «дворцом царицы Савской». То же показывают в Салала в Омане.
• В 1985 году в мансийском святилище рядом с селением Верхне-Нильдино было обнаружено серебряное блюдо с изображением Давида, Соломона и царицы Савской, почитавшееся местным населением как фетиш. По местным легендам, оно было выловлено из Оби неводом во время рыбной ловли.

См. также

• Кебра Негаст
• Первый Храм
• Соломон
• Сабейское царство, сабеи, Цари Сабы
• Сивилла Сабская
• Самсон — ветхозаветный герой, чья чудесная сила заключалась в волосах. Задавал загадки филистимлянам.
• Сфинкс — полузверь, полуженщина из древнегреческой мифологии, задававшее загадки, считалось родом из Эфиопии. Подобно Лилит, душила своих жертв.
• Соломонова династия — по преданию, династия прямых потомков Соломона и царицы Савской

Литература

• Балькис // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Байер Рольф, Царица Савская. След в истории, Ростов-на-Дону, 1998. ISBN 5-222-00421-X, Rolf Beyer: Die Königin von Saba, Engel und Dämon. Der Mythos einer Frau. Lübbe, Bergisch Gladbach 1988, ISBN 3-7857-0449-6
• Бретон Ж. Повседневная жизнь Счастливой Аравии во времена царицы Савской. М., 2003. ISBN 5-235-02571-7
• Littmann, The Legend of the Queen of Sheba in the Tradition of Axum, Princeton, 1904.  (англ.)
• Mdrsh mshl, Midrasch Mischle, Sammlung Agadischer Auslegung der Spruche Salamon’s (Midrash on the Proverbs, Critically Edited, with a Commentary and Detailed Preface) by Salomon Buber
• The Targum of Esther (Second) (Targum Sheni) Translated by Bernard Grossfeld — Professor of Hebrew and Aramaic at the University of Wisconsin — Milwaukee, and founding member of the Association for Targumic Studies. Published in 1991 by T & T CLARK LTD, Edinburgh, in co-operation with The Liturgical Press, Collegeville, Minnesota 56321 USA. ISBN 0-567-09495-8 (ошибоч.)
• Jacob Lassner, [books.google.ru/books?id=7hzuHiOjYUoC Demonizing the Queen of Sheba: Boundaries of Gender and Culture in Postbiblical Judaism and Medieval Islam], University of Chicago Press, 1993  (англ.), включает подборку текстов о царице Савской (pp. 161—214):
  • The Queen Sheba in the Midrash Mishle; Riddles of the Midrash ha-Hefez; Targum Sheni; Pseudo Ben Sira; The Yemenite Tale of Saadiah Ben Joseph; Recent Jewish Folklore and Folkloric Texts; Various Qur’anic Texts; Tha’labi’s Version of Sulayman and Bilqis, the Queen; Passages from Al-Kisa’i
• Wendell Philips, Quataban and Sheba, 1955.
• «Queen of Sheba and Biblical Scholarship» by Bernard Leeman (Queensland Academic Press) Westbrook Australia 2005 ISBN 0-9758022-0-8
• The Queen of Sheba’s Goose-Foot in Medieval Literature and Art, in The Authority in the Medieval West, ed. M. GOSMAN et al., Groningen, 1999, pp. 175—192

Ссылки

• [www.jerusalem-korczak-home.com/ed/a1.html «Её Величество Женщина — Царица Савская», статья Алекса Резникова на сайте «Еврейские древности»]
• [www.isidore-of-seville.com/sheba/ Галерея и исследования]  (англ.)
• [sapiens.ya.com/jrcuadra/jrhist-9c.htm Галерея барочных изображений царицы и царя]  (англ.)
• [www.windweaver.com/sheba/Shebahome.htm «Makeda, Queen of Sheba» by Tracy Mark]  (англ.)
• Царица Савская (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.mgb-home.de/Israel-Geschichte.html Две библейские открытки с изображением встречи Соломона и царицы Савской]

Отрывок, характеризующий Царица Савская

– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.