Авраам

Об Аврааме в исламской традиции см. Ибрахим

Авраам (אַבְרָהָם)
«Жертвоприношение Авраамом Исаака» Рембрандт, Эрмитаж
Пол:	мужской
Толкование имени:	«отец множества племён»
Имя на других языках:	греч. Ἀβραάμ лат. Abraham
В иных культурах:	араб. إبراهيم‎ (Ибрахи́м)
Местность:	Месопотамия, Ханаан
Отец:	Фарра (Терах)
Мать:	Аматлея (Аматсула)
Супруг(а):	Сарра, Агарь (Хагар), Хеттура (Кетура)
Дети:	Измаил (Ишмаэль), Исаак (Ицхак), Зимран, Иокшан, Медан, Мадиан, Ишбак, Шуах
Место погребения:	Пещера Махпела, Хеврон
День памяти:	9 (22) октября
Связанные понятия:	Еврей, Авраамические религии, Авраамово лоно, Авраамов завет
Связанные события:	Обрезание, Жертвоприношение Исаака
Характерные черты:	милосердие, гостеприимство

АвраамАвраам

Авраа́м (ивр. ‏אַבְרָהָם‏‎, Avrȃhȃ́m, др.-греч. Ἀβραάμ, лат. Abraham, араб. إبراهيم‎, Ibrāhīm) — библейский персонаж, родился, по традиционной библейской хронологии, в 1812 году до н. э. (XIX век до н. э.), прожил 175 лет и умер в 1637 году до н. э. (XVII век до н. э.). По ЭСБЕ, родился в 2040 году до н. э. (XXI век до н. э.) и умер в 1865 году до н. э. (XIX век до н. э.).

Родоначальник многих народов (Быт. 17:4). Духовный предок всех верующих авраамических религий. Первый из трёх Библейских патриархов, живших после всемирного потопа. Согласно книге Бытия — еврей и родоначальник всего еврейского народа. Потомок Евера (Эвера), правнука Сима (Шема), первого сына Ноя.

В Священных Писаниях

В Ветхом Завете

Повествование о жизни и деятельности Авраама содержится в книге Бытие (11:26-25:10).

Авраам, первоначальное имя которого было Аврам (אַבְרָם), родился в шумерском городе Ур (в Библии «Ур Касдим» — «Ур-халдейский»), одном из древнейших и важнейших городов южной Древней Месопотамии. Там он женился на своей единокровной сестре Саре (Сарай) (Быт. 20:12), которой позже Бог дал имя Сарра (Сара). Отец Аврама Фарра (Терах) покинул Ур и, взяв с собой своих детей: Аврама, Сару и Лота (своего внука от рано умершего сына Арана), направился в Ханаан. По дороге, в городе Харране (Северная Месопотамия) Фарра умер.

После этого Бог велел Авраму уйти из дома его отца и следовать, куда укажет. Также Бог пообещал, что произведёт от Аврама великий народ, благословит и возвеличит самого Аврама и через него — все народы на Земле. Тогда Аврам, которому на тот момент было 75 лет, вместе с женой Сарой, племянником Лотом, всем имуществом и людьми, которых имел, вышел из Харрана в землю хананеев. Господь сказал, что отдаст эту землю потомкам Аврама. Воздвигая жертвенники Богу, Аврам продолжал двигаться на юг, однако в той земле был голод, а потому, желая избежать его, Аврам направился в Египет.

Приближаясь к этому государству, он велел своей жене Саре назваться сестрой, опасаясь, что из-за её красоты польстившиеся на Сару люди могут его убить. Египетские вельможи действительно сочли Сару весьма красивой и сообщили об этом фараону. Фараон взял её себе в жёны, а Авраму благодаря этому «было хорошо: он имел крупный и мелкий скот, ослов, рабов и рабынь, лошаков и верблюдов». Однако Бог поразил фараона и его дом из-за Сары. Фараон призвал к себе Аврама и спросил, почему же тот не сообщил, что Сара — его жена. После чего отпустил Аврама со всем имуществом, Сарой и Лотом, и фараоновы люди проводили их (Быт. 11-12).

Аврам и Лот были настолько богаты скотом, серебром и золотом, что их имуществу не хватало места. Поэтому, чтобы между их пастухами не было раздоров, они разделились. Лот отправился на восток — в Иорданские окрестности, — а Аврам стал жить в земле Ханаанской. После этого Бог ещё раз подтвердил, что отдаст эти земли Авраму и его потомкам, которых будет огромное количество (много, «как песка земного»). Аврам поселился у дубравы Мамре в Хевроне (Быт. 13). Однажды Аврама известили, что на Содом, где в то время жил Лот, напало объединённое войско Кедорлаомера, царя Эламского и союзных ему царей, которые разграбили и увели в плен содомлян. Тогда Аврам немедленно вооружил 318 своих рабов, догнал неприятеля и напал на него ночью, разгромив и преследуя до Ховы, благодаря чему вызволил из плена Лота, и вернул своё и его имущество, а также женщин и народ. Возвратившись из похода, Аврам получил благословение Мелхиседека (Малки-Цедека, ивр.), царя Салима (Шалема) и «священника Бога Всевышнего». Когда царь Содома предложил Авраму забрать всю военную добычу себе, Аврам отказался, чтобы никто не мог сказать, будто обогатил Аврама. Однако доли, принадлежащие его людям, отдал Анеру, Эшколу и Мамрию (Быт. 14).

После этих событий Бог в очередной раз подтвердил своё обещание дать Авраму многочисленное потомство, которому будет отдана земля от «реки египетской» до реки Евфрата и которое будет вначале порабощено, но потом освобождено и богато. Аврам по требованию Бога принёс ему в жертву трёхлетнюю телицу, трёхлетнюю козу, трёхлетнего барана, а также горлицу и молодого голубя. Все они, кроме птиц, были рассечены пополам (Быт. 15). Однако Сара была бесплодна и отдала мужу свою рабыню — египтянку Агарь. Забеременевшая от Аврама Агарь стала презирать свою госпожу, и Сара обвинила в этом Аврама. Тогда Аврам дал своей жене право делать со служанкой всё, что угодно. Агарь бежала от притеснений, которые начались после этого, в пустыню, и у источника встретила ангела, который велел ей вернуться, а также сообщил, что Бог услышал её страдания, что Агарь родит сына и назовёт его Исмаилом. Когда Агарь родила Измаила, Авраму было 86 лет (Быт. 16).

Через тринадцать лет Бог явился Авраму, чтобы поставить завет с Аврамом. Бог переименовал Аврама в Авраама и снова пообещал — теперь уже Аврааму, — что тот станет отцом множества потомков (и народов), что от него произойдут цари и что Бог даст им землю Ханаан в вечное владение и будет им Богом. Бог повелел обрезать всякого человека мужского пола в восьмой день от рождения, включая младенцев, рождённых в доме и купленных за серебро у иноземцев. Душа же тех, кто не совершит обрезание, по словам Бога, будет истреблена. Девяностолетняя Сара была им переименована в Сарру. Бог также обещал, что Сарра родит Аврааму сына — Исаака. Авраам послушно исполнил волю Бога. Все домочадцы мужского пола, как рождённые в доме, так и купленные, были обрезаны. Аврааму было 99 лет, когда была обрезана его крайняя плоть (Быт. 17).

Вскоре после обрезания к Аврааму Бог явился в виде трёх мужей-путников. Авраам просил возможности услужить Богу, поскольку был его рабом, предложил омыть ноги мужей, принести хлеба, масла и молока, приготовить телёнка. Бог сообщил, что через год снова явится к Аврааму и даст сына Сарре. Сарра, услышав разговор Авраама с Богом, не поверила, поскольку была уже слишком стара, чтобы зачать, и засмеялась. Бог спросил Авраама, почему Сарра смеётся, и Авраам рассказал, что она бесплодна. Однако Бог подтвердил, что в назначенный срок будет у Сарры и даст ей сына. После этого Бог поделился с Авраамом своими планами: об избрании Авраама, чтобы тот заповедал сынам своим исполнять волю Господа, и о том, что Бог хочет узнать, точно ли Содом и Гоморра поступают так, как говорят об их грехах.

И два мужа отправились в Содом и Гоморру, а Авраам стал торговаться с Богом, не желая, чтобы в тех городах погибли праведные вместе с неправедными. Снизив норму числа праведных, при которой эти города будут пощажены, с пятидесяти до десяти, Господь ушёл (Быт. 18).

После разрушения Содома и Гоморры и ухода Лота из Содома Авраам проезжал через город Герар. И опять из-за страха, что его убьют, чтобы завладеть его женой, он назвал Сарру своей сестрой. Сарра вновь попала к местному царю — Авимелеху — в жёны, и снова Бог явился Авимелеху во сне и сказал, что убьёт царя — Авимелеха, — раз тот взял в жены женщину, которая имеет мужа. Однако Авимелех не прикасался к Сарре и был невиновен. Сарра сама называла Авраама своим братом. Поэтому Бог велел Авимелеху вернуть жену мужу, пригрозив в ином случае смертью. Проснувшись, царь Авимелех позвал Авраама и спросил, за что тот навёл на его государство большой грех и поступил так, как не поступают. Авраам же признался, что думал, будто нет в этом городе страха пред Богом и его убьют за его жену. Кроме того, Сарра действительно является сестрой Авраама, поскольку она дочь его отца от другой женщины. И они договорились прикрываться этим в своих путешествиях. Тогда царь Герара дал Аврааму много рабов, скота и тысячу шеклей серебра, возвратил ему жену и оправдал её перед всеми, а также позволил свободно жить на его земле. Авраам помолился Господу, и Бог вернул роду Герара способность рождать детей (Быт. 20).

Господь сдержал своё слово и Сарра зачала и родила сына, несмотря на то, что была уже стара. Столетний Авраам нарёк сына Исааком и обрезал в восьмой день от его рождения. В день, когда Исаак был отнят от груди матери, отец устроил большой пир. Однако Исмаил — сын Авраама от Агари — насмехался над Исааком. Увидевшая это Сарра сказала Аврааму выгнать рабыню вместе с её сыном. Аврааму это показалось весьма неприятным, но Бог подтвердил слова Сарры. И Авраам дал Агари хлеб и мех воды и отпустил её вместе с Исмаилом. После этого Авраам заключил союз с Авимелехом о колодце в Вирсавии, выдав ему мелкого и крупного скота, насадил при Вирсавии рощу и долго странствовал по Филистимской земле (Быт. 21).

После этого Бог решил испытать послушание Авраама и велел ему принести в жертву Исаака. Авраам вместе с Исааком и ещё двумя отроками, взяв наколотых для всесожжения дров и сев на своего осла, отправился в землю Мориа, куда указал ему Бог — к горе Мориа. Прибыв туда на третий день пути, Авраам оставил осла и отроков и вместе с сыном поднялся на гору, сказав, что поклонится там и вернётся назад вместе с Исааком. По дороге на гору на вопрос сына о том, где же агнец для всесожжения, Авраам отвечал, что Бог укажет, однако на месте на вершине горы Авраам собрал жертвенник, разложил дрова и, связав Исаака, положил его поверх дров. Когда он занёс руку с ножом, чтобы заколоть сына, к нему с неба воззвал ангел. Через него Бог сообщил Аврааму, что теперь знает о его страхе перед Богом, а также повторил свои обещания Аврааму о множестве потомков и благословении, пообещав также им военные победы. После этих событий Авраам вернулся в Вирсавию (Беер-Шеву) (Быт. 22).

Сарра скончалась в возрасте 127 лет в Кириаф-Арбе (Кирьят-Арбе), возле Хеврона. Для её погребения Авраам просил в собственность у хетта Ефрона (Эфрона) пещеру Махпела («двойная пещера») около Хеврона. Хетты признали Авраама князем Божьим и продали ему эту пещеру с полем за четыреста шекелей серебра (Быт. 23).

Состарившись, Авраам посылает своего старшего раба Элиезера к своей родне в Северную Месопотамию на поиски невесты для Исаака, чтобы избежать брачных связей с ханаанеями. Раб-посланник с десятью верблюдами и сокровищами, выданными Авраамом, у города Нахора встретил добродетельную девушку, напоившую и его самого, и всех верблюдов. Этой девушкой оказалась Ребекка (Ривка) — дочь племянника Авраама Вафуила (Бетуэля). Раб поклонился Богу, который привёл его к нужному месту. В доме, где жила Ребекка, раб рассказал о жизни Авраама и о том, зачем пришёл. Родственники Ребекки сказали, что дело это от Господа, и без возражений отдали Ребекку. Раб сделал богатые подарки ей, её брату и матери и на следующий день повёз её к Аврааму и Исааку. Встретив Ребекку, Исаак женился на ней. Получив возлюбленную жену, Исаак утешился в печали по своей матери (Быт. 24).

В глубокой старости Авраам женился на Хеттуре (Ктуре), родившей ему ещё несколько детей: Зимрана, Иокшана, Медана, Мадиана, Ишбака и Шуаха (Быт. 25:1-5). Все они, как и старший сын Авраама — Измаил — сделались родоначальниками разных арабских племён, чем и объясняется значение имени Авраама, как «отца множества племён» (Быт. 17:5). Авраам отдал всё, что у него было, своему сыну Исааку, а сыновьям от наложниц, которые у него были, дал подарки и отослал на восток. Скончался Авраам в возрасте 175 лет, престарелый и насыщенный жизнью, и был погребён Исааком и Измаилом рядом со своей женой Саррой в пещере Махпела в Хевроне (Быт. 25).

В Новом Завете

В Новом Завете Авраам наряду с Моисеем наиболее часто упоминаемый ветхозаветный праведник. Родословие Иисуса возводится к прародителю всех евреев Аврааму: «Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова» (Мф. 1:1). В рождении Иисуса христианская традиция видит исполнение обетования Аврааму о том, что в семени его (которое, по слову апостола Павла, есть Христос (Гал. 3:16)) благословятся все народы земли (Быт. 22:18).

В Евангелии от Иоанна, а затем в христианской богословской традиции упоминания Авраама используются для обоснования божественности Иисуса Христа. В главе 8 описан спор Иисуса с фарисеями, сомневающимися, что тот послан от Бога. Фарисеи именуют себя «семенем Авраамовым» (Ин. 8:33) и утверждают, что не нуждаются в «освобождении» через познание истины, которую, по его собственным словам, несёт Христос. Иисус признаёт их телесное происхождение от Авраама (Ин. 8:37), но отрицает духовное: фарисеи не исполняют заветов патриарха, собираясь убить человека, возвещающего слово Бога (Ин. 8:39); из-за этого они не имеют права именоваться детьми Авраамовыми, их отец — диавол, чьи «похоти» они и исполняют (Ин. 8:44). Разгневанные фарисеи считают Иисуса одержимым бесом (Ин. 8:48) и обвиняют его в том, что он «славит сам себя» и ставит себя выше давно умершего и пользующегося всеобщим почтением патриарха Авраама (Ин. 8:53). На это Иисус отвечает: «Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой; и увидел и возрадовался» (Ин. 8:56) — то есть, по богословскому толкованию, знал о грядущем пришествии Христа-Мессии. Фарисеи недоумевают, поняв эти слова так, что Иисус, которому «нет ещё пятидесяти лет», будто бы жил одновременно с Авраамом (Ин. 8:57). На это Иисус говорит: «Прежде нежели был Авраам, Я есмь» (Ин. 8:58), утверждая тем самым, что он существовал вечно.

Авраамово лоно упоминается в притче о «Богаче и Лазаре», рассказанной Иисусом Христом (Лк. 16:22). После этого происходит диалог Авраама и богача, который просит послать в его дом Лазаря, чтобы тот предупредил его братьев о наказании грешников:

Авраам сказал ему: у них есть Моисей и пророки; пусть слушают их. Он же сказал: нет, отче Аврааме, но если кто из мёртвых придёт к ним, покаются. Тогда [Авраам] сказал ему: если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мёртвых воскрес, не поверят. (Лк. 16:29-31)

В эпизоде с мытарем Закхеем евангелист Лука описывает осуждение Иисуса за то, что он зашёл в дом мытаря, которого считали человеком грешным. Закхей раскаивается и Христос говорит ему: «ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама» (Лк. 19:9).

Авраама упоминает Иоанн Креститель в своей проповеди покаяния: «Сотворите же достойные плоды покаяния и не думайте говорить в себе: отец у нас Авраам, ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму» (Лк. 3:8). Иоанн этими словами напоминает своим соотечественникам, что один лишь факт принадлежности к потомкам Авраама не спасёт их от Божьего гнева если они не принесут покаяние. О том, что «не все дети Авраама, которые от семени его» (Рим. 9:7), пишет и апостол Павел.

В послании к христианской общине Галатии, состоявшей из бывших язычников, Павел говорит, что «Писание, провидя, что Бог верою оправдает язычников, предвозвестило Аврааму: в тебе благословятся все народы» (Гал. 3:8). Авраамово благословение распространяется на язычников через Иисуса Христа (Гал. 3:14). По слову Павла, обетования были даны Аврааму и семени его, «которое есть Христос… если же вы Христовы, то вы семя Авраамово и по обетованию наследники» (Гал. 3:16-29). Опираясь на ветхозаветный рассказ об Аврааме, вера которого вменилась ему в праведность (Быт. 15:6) до получения завета обрезания, Павел в Послании к Римлянам ставит праведность веры выше праведности закона:

И знак обрезания он получил, [как] печать праведности через веру, которую [имел] в необрезании, так что он стал отцом всех верующих в необрезании, чтобы и им вменилась праведность, и отцом обрезанных, не только [принявших] обрезание, но и ходящих по следам веры отца нашего Авраама, которую [имел он] в необрезании. Ибо не законом [даровано] Аврааму, или семени его, обетование — быть наследником мира, но праведностью веры. Если утверждающиеся на законе суть наследники, то тщетна вера, бездейственно обетование; ибо закон производит гнев, потому что, где нет закона, нет и преступления. Итак по вере, чтобы [было] по милости, дабы обетование было непреложно для всех, не только по закону, но и по вере потомков Авраама, который есть отец всем нам (Рим. 4:11-17)

В то же время, в Послании апостола Иакова именно на примере Авраама доказывается, что «вера без дел мертва»:

Не делами ли оправдался Авраам, отец наш, возложив на жертвенник Исаака, сына своего? Видишь ли, что вера содействовала делам его, и делами вера достигла совершенства? И исполнилось слово Писания: «веровал Авраам Богу, и это вменилось ему в праведность, и он наречен другом Божиим». Видите ли, что человек оправдывается делами, а не верою только? (Иак. 2:21-24)

В Коране

В Коране Авраам выступает под именем Ибрахим, в его честь названа 14-я сура Корана, ниспосланная в Мекке (кроме мединских аятов 28 и 29) после суры «Нух» и состоящая из 52 аятов. Она получила своё название из-за упоминания в ней мольбы пророка Ибрахима к Аллаху. В исламе Ибрахим один из величайших пророков (расуль) Аллаха, о котором в Коране сказано: «Есть ли кто-нибудь прекраснее своей верою того добродеющего, кто полностью предался Аллаху и последовал за верой Ибрахима-ханифа? А ведь Аллах сделал Ибрахима [Своим] другом» (4:125). Рассказ Корана об Ибрахиме своими деталями частично повторяет библейское повествование (бесплодие Сарры, посягательство на неё египетского царя, рождение сына от служанки Агарь и т. п.). Особенно подробно Коран описывает борьбу Ибрахима с идолопоклонством халдейских племён (21:63-67). За эту проповедь он был ввергнут в огонь по приказу царя Н`Амруда, но Аллах сделал для него огонь прохладным (21:69).

История жертвоприношения Ибрахимом (Авраамом) своего сына излагается и в Коране, но лишь в немногих стихах (37, 100—106):

Когда сын достиг того, чтобы разделить усердие с ним, [Ибрахим] сказал: «О сын мой! Воистину, я видел во сне, что я приношу тебя в жертву с закланием. Что думаешь ты [об этом]?» Сын ответил: «О отец мой! Поступай так, как тебе велено. Если так будет угодно Аллаху, ты найдешь меня терпеливым». Когда они оба покорились [воле Аллаха] и [отец] поверг его [лицом вниз]… Воистину, это и есть явное испытание. И Мы заменили ему [сына] на большую жертву.

Сын Ибрахима в этом эпизоде в Коране по имени не назван, но в мусульманской традиции Исмаил (Измаил), а не Исаак был «забихуллах» — жертвой, выбранной Аллахом.

Традиционные предания

В еврейской традиции

В еврейских преданиях (мидрашах) Аврааму приписывается заслуга открытия идеи монотеизма и её развития. Ещё трёхлетним ребёнком, увидев закат солнца и исчезновение луны и звёзд, он осознает, что «Господин есть над ними — Ему-то я буду служить и возносить моления свои». Согласно мидрашу, Авраам разбивает идолов своего отца Фарры (Тераха).

«Земля Мория», упоминаемая в истории жертвоприношения Исаака, отождествляется в еврейской традиции с горой Мория в Иерусалиме, на которой Соломон построил Храм. Поэтому считается, что Храм был воздвигнут на том самом месте, где Авраам соорудил жертвенник для всесожжения.

Еврейские источники приписывают Аврааму авторство книги «Сефер Йецира» (ивр. ‏ספר היצירה‏‎ — «Книга творения»), которая является наиболее древним источником по каббале. В Каббале раскрывается соответствие Авраама и сфиры хесед.

В христианской традиции

Образ патриарха Авраама служит прототипом наивысшего благочестия и праведности, как в Ветхом, так и в Новом Завете. По мнению Иоанна Златоуста, Авраам был хранителем и учителем веры и нравственности своего народа среди окружающих его язычников. Августин Блаженный писал, что обещание Бога Аврааму об умножении потомства и его благословении (Быт. 12:1-3) относится ко всему человечеству, на которое должно снизойти благословение Божие. В преподнесённых Аврааму Мельхиседеком хлебе и вине (Быт. 14:18) Отцы Церкви видели прообраз евхаристии.

Григорий Нисский в своём сочинении «Слово о божестве Сына и Духа и похвала праведному Аврааму» рассматривает глас ангела к Аврааму во время жертвоприношения Исаака как одно из доказательств троичности Бога:

…кто же беседовавший с Авраамом? Ужели Отец? Но не скажешь, что Отец есть чей-нибудь ангел. Следовательно, Единородный Сын, о Котором говорит пророк: «Нарицается имя Его велика совета Ангел» (Ис. 9:6).

— Григорий Нисский. Слово о божестве Сына и Духа и похвала праведному Аврааму

В раннехристианской доктрине жертвоприношение Исаака рассматривается как предсказание мученичества Христа. По мнению Отцов Церкви, Иисус сам указал на эту историю как на прообраз предстоящей его голгофской жертвы: «Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой; и увидел и возрадовался» (Ин. 8:56). Это мнение содержится уже в трудах Иринея Лионского (II век), Григория Богослова (IV век) и развивается последующими богословами. Ими сравнивается послушание Исаака воле Авраама и Иисуса воле Бога Отца, несение Исааком дров на гору называется прообразом несения Иисусом Креста, а его путь на гору — крестным путём на Голгофу.

Святитель Иоанн Златоуст, комментируя жертвоприношение Исаака восхищается мужеством Авраама и смирением его сына, проявленном в ходе этого Божьего искушения:

Но кому здесь более удивляться и изумляться? Мужественному ли духу праотца, или покорности сына? Он не убежал, не огорчился поступком отца своего, но повиновался и покорился его намерению и как агнец безмолвно возлежал на жертвеннике, ожидая удара от руки отца. Когда все было уже приготовлено и не оставалось ничего более, то благий Господь, желая показать, что Он дал ему такое повеление не для действительнаго заклания сына, а для обнаружения всей добродетели праведника, являет наконец и собственное человеколюбие, увенчавая праведника за самое произволение, то есть самую решимость праотца принимая за действительно принесённую жертву. — Иоанн Златоуст. Беседы на книгу Бытия (Беседа 48)

В античной традиции

Согласно Николаю Дамасскому, Авраам был царём Дамаска, явившимся из земли халдеев. Затем он переселился в Ханаан.

По преданиям, Авраам занимался естественными науками, знал астрономию, химию и другие знания, которые он унаследовал на своей родине от халдеев и впоследствии распространял среди финикиян и даже египтян. Некоторые считают Авраама изобретателем буквенного шрифта и календарных вычислений.; другие приписывают ему даже сочинение некоторых книг.

В мусульманской традиции

В мусульманской традиции Исмаил (Измаил), а не Исаак был «дабиих Алла» — жертвой, выбранной Аллахом.

В религиозной традиции

В иудаизме

Образ Авраама занимает центральное место в исторической памяти еврейского народа. Описание его жизни и его испытаний рассматривается в еврейской традиции в качестве поучительного примера, символически отображающего последующую историю еврейского народа.

Авраам рассматривается в еврейской традиции не только как родоначальник еврейского народа, но и как провозвестник монотеизма, который принёс людям веру в единого невидимого Бога, творца земли и неба и владыки мира. Авраамические религии, а также многие философские идеи, лежащие в основе современной цивилизации, восходят к идеям и постулатам, провозглашённым Авраамом. Тем не менее, в тексте Пятикнижия нигде не упоминается о том, что Авраам провозгласил веру в Единого Бога впервые. Еврейские комментаторы подчёркивают, что, хотя лично для Авраама эта вера стала действительно открытием чего-то нового, однако объективно — это было восстановлением заново очень старой и почти забытой истины, которая была известна Адаму, Ноаху (Ною) и его потомкам Шему (Симу) и Эверу (Еверу). Тем самым, Авраам действительно выдвигал нечто совершенно новое для того общества, в котором жил, призывая возвратиться к Единому Богу, возродить веру далёкого прошлого. Его идеи, вероятно казались его современникам варварскими и примитивными и Авраам должен был восприниматься ими не в качестве новатора, а в качестве ультраконсерватора, приверженца забытого древнего культа. Одно из доказательств того, что вера в Единого Бога уже существовала во времена Авраама, содержится в самом Пятикнижии: это рассказ о встрече с Мелхиседеком, царём Салима, «священником Бога Всевышнего» (Быт. 14:18). Таким образом, Авраам был не одинок — у него были единомышленники, изолированные друг от друга, рассеянные в разных местах, но сохранившие веру в Единого Бога.

Заслуга Авраама заключается в том, что он был первым, кто серьёзно отнёсся к изначальному религиозному представлению о Боге. Фактически Авраам был первым пророком древней веры. Он стремился внушить свою приверженность этой вере небольшой группе людей — сформированной им общине, которая должна была стать особым племенем (а позже — нацией), хранящим эту идею. С этой же целью Авраам бродил по Ханаану, неустанно взывая к имени Всевышнего, строя жертвенники, привлекая к себе тех, кто верил в Единого Бога, и пытаясь побудить других верить в Него.

В библейском повествовании ярко выражена беспримерная верность и преданность Авраама Богу. Несмотря на все испытания он беспрекословно выполняет приказания Бога. Кульминационным пунктом этих испытаний является жертвоприношение Исаака. Еврейская традиция рассматривает жертвоприношение Исаака как символ готовности к самым тяжёлым жертвам во имя преданности Богу.

Мишна свидетельствует о том, что уже в I—II вв. тема жертвоприношения Исаака содержалась в молитве, читавшейся в дни постов. Талмуд предписывает чтение рассказа о жертвоприношении Исаака в синагоге на второй день Рош ха-Шана и объясняет обычай трубить в шофар (изготовляемый из рога барана) в Рош ха-Шана как напоминание о том, что вместо Исаака в жертву был принесён баран.

В Библии подчёркивается исключительная связь между Богом и Авраамом. Эта связь приобрела впоследствии форму союза (завета; ивр. брит), заключённого между Богом и Авраамом. Этот союз имеет важнейшее значение в еврейской истории и в развитии общечеловеческой культуры. Он включает три основных элемента:

1. избранность потомков Авраама по линии его сына Исаака;
2. обещание дать землю Ханаанскую в собственность этим избранным потомкам Авраама;
3. повеление следовать заветам Бога, которые включают как культовые заповеди, так и этические нормы поведения.

Повествование книги Бытие об Аврааме содержит лишь общее этическое предписание быть непорочным (Быт. 17:1), однако поведение Авраама, без сомнения, свидетельствует о наличие определённой системы моральных принципов. Так, Авраам приобретает известность своим гостеприимством, заступается за жителей Содома, отказывается от присвоения добычи в войне и категорически отклоняет предложение «сынов Хетта» получить пещеру Махпела в подарок.

В христианстве

В православии

Православная церковь почитает Авраама в лике праведных и совершает его память дважды в год: 9 октября (по Юлианскому календарю) вместе с его племянником Лотом и в «Неделю праотцев» во второе воскресение перед Рождеством Христовым.

Имя Авраама и связанные с ним ветхозаветные образы часто встречаются в православной гимнографии. Наиболее распространено в песнопениях упоминание лона Авраамова, которое встречается уже в древней литургии апостола Иакова: «Помяни, Господи… православных… Сам упокой их… в Царстве Твоем, в наслаждении райском, в недрах Авраама, Исаака и Иакова…». Само имя Авраама в молитвах выступает как составная часть обращения к Богу: «Господи вседержителю, Боже отец наших, Авраамов, и Исааков, и Иаковль, и семене их праведного…».

Православная церковь использует ветхозаветные тексты, повествующие о жизнии Авраама в качестве паремий:

• рассказ о явлении Аврааму Бога в образе трёх путников под Мамврийским дубом читается за богослужением в день памяти священника Захарии и его жены Елизаветы
• рассказ о жертвоприношении Исаака читается на вечерни пятницы пятой недели Великого поста и Великой субботы.

Выражение «отец множества племён» (Быт. 17:5) трактуется в том смысле, что Авраам через Иисуса стал отцом христианским народам. В 318 домочадцах Авраама (Быт. 14:14) составители богослужебного чина Православной церкви видели прообраз числа участников Первого Вселенского собора.

Явление Аврааму Бога в образе трёх путников (Быт. 18) рассматривается Православной церковью как символ троичного Божества, что и отразилось на иконах Троицы. Этот иконописный сюжет получил название «Гостеприимство Авраама» (традиционно на иконе изображается сам Авраам, закалывающий тельца, иногда может присутствовать изображение его жены, слушающей речь ангелов).

В исламе

Мусульмане считают Ибрахима строителем Каабы. Он построил её в Мекке вместе со своим сыном Исмаилом на том же месте, где она стояла во времена Адама. По окончании строительства Ибрахим научил Исмаила обрядам хаджа и сделал его хранителем Каабы.

Умер Ибрахим в Иерусалиме в возрасте 175 лет. Мусульмане построили над пещерой Махпела, в которой похоронен Авраам, мечеть и оберегают её, как одну из величайших святынь.

Согласно Корану сын Авраама (Ибрахима) — Исмаил был родоначальником арабского народа.

Легенды и фольклор

Славянские апокрифы

В славянской литературе предания об Аврааме нашли своё отражение в двух переводных апокрифах, основанных на греческих переводах еврейских сказаний.

• Откровение Авраама — рассказывает, что Авраам убеждается в бессилии идолов, которых делает его отец Фарра и приходит к мысли о Боге, сотворившем всё. Тогда он услышал голос с неба, приказывающий ему после 40-дневного поста, принести жертву Богу, и приставленный к Аврааму ангел Иоиль ведёт его на гору Хорив. Здесь Авраам приносит жертву и подвергается покушению дьявола Азазила, но ангел приказывает ему оставить Авраама. По захождении солнца Авраам вместе с Иоилем возносится на небо, сидя на крыле голубином. Он видит неописуемый свет, затем престол, стоящий на четырёх животных, семь небес и всё, что делается на них, землю, преисподнюю и Эдем, в котором находятся Адам, Ева и Азазил.

• Смерть Авраама (Завещание Авраама) — архангел Михаил является в образе путника в дом Авраама чтобы возвестить ему наступление смерти, но не решается объявить ему печальную весть и просит Бога послать Аврааму память смертную, чтобы тот сам догадался о наступлении кончины. Воля Божия открывается Аврааму через сон Исаака. Перед смертью Авраам пожелал увидеть все дела Божии, и архангел вознёс его на небо. Там он увидел двое врат: широкие ведущие людей на погибель и узкие — в жизнь вечную. У ворот сидел Адам, плачущий при виде идущих через широкие врата и смеющийся при виде идущих через узкие (плакал он в семь раз больше, чем смеялся). Далее Авраам вместе с Михаилом побывал на судном месте, где Авель совершает суд, а Енох по книгам отыскивает грехи, которым ведёт запись. Здесь Авраам сам произносит приговор грешникам, ещё живущим на земле, проявив такую суровость, что Бог, до конца жизни ожидающий от людей покаяния, велит архангелу возвратить Авраама на землю. Далее следует рассказ о смерти Сарры, о женитьбе Исаака и о вторичной женитьбе Авраама. В конце апокрифа рассказывается о смерти Авраама. Смерть является ему украшенной великой красотой, но, по желанию Авраама, показывается ему и в своём настоящем виде, со многими головами из змей, из ножей, из огней. О погребении Авраама рассказывается согласно с Библией.

В русском переводе данные апокрифы известны с XIV века (Сильвестровский сборник), а также были включены в состав Палеи.

Мусульманские предания

Мусульмане утверждают, что Авраам был в Мекке и основал там вместе с Измаилом святилище Каабу (Коран II, 119 и д.). О посещении Аврамом сына своего Измаила в Аравии говорит и еврейское предание. См. подробности о всех легендах об А. в книге Беера «Leben Abrahams». Новейшая критика коснулась своим анализом и лиц патриархов. Одни критики отождествляют Авраама с Брамою, другие с Зороастром, ещё другие, наподобие древнего Филона Александрийского, аллегоризировали историю патриархов, видя в них лишь олицетворение известных отвлечённых понятий. Критически-историческое освещение преданий об Аврааме у.

Исторический анализ

Переселение в Ханаан

По мнению ряда исследователей, библейский рассказ о переселении семьи Авраама в Ханаан отражает происходившую в XIX—XVIII веках до н. э. интенсивную миграцию западно-семитских племён, называемых амореями или сутиями, из Верхней Месопотамии в сиро-палестинский регион. Связь с Верхней Месопотамией нашла, в частности, отражение в именах отца, деда и прадеда Авраама (Фарра (Терах), Нахор, Серух), являющихся названиями городов и местностей в районе Харана, куда семья Фарры перешла из Ура. Имя их предка Евер (Эвер), означающее «другая сторона», как в ивр. ‏עֵבֶר הַנָּהָר‏‎ (эвер а-наар, ср. аккад. eber nāri) — «за рекой», «Заречье», связано с эпитетом иври — «(человек) из Эвера», то есть Заречья. Этот эпитет (от которого происходит слово «еврей») впервые применяется в Библии по отношению к Аврааму (Быт. 14:13), а затем и к израильтянам вообще. Первоначально им могли называться все племена, перешедшие через Евфрат на пути из Верхней Месопотамии в Сирию и Ханаан.

Некоторые исследователи считают, что существует связь между эпитетом иври и наименованием хабиру (варианты: хапиру или апиру), которое встречается в аккадских и египетских источниках с конца третьего тысячелетия до н. э. Эта точка зрения оспаривалась И. М. Дьяконовом, по мнению которого иврим и хапиру «не имеют между собой ничего общего; хапиру не были кочевниками, кем несомненно являлись ибрим, и их этнический состав был не только и не столько аморейско-сутийским, сколько ханаанейским, аккадским, и, возможно, хурритским и т. п.» Лингвистически слово иври он также не связывал с хапиру, которое, по его мнению, восходит к аккадскому глаголу habaru («быть изгнанным»). Однако точка зрения Дьяконова оспаривается западными исследователями, указывавшими на многочисленные свидетельства о кочевом характере хапиру.

Иврим были чужеземцами, проникшими в Ханаан и остававшимися, по-видимому, чуждыми религии, культу и быту ханаанских народностей. Действительно, характерной чертой Авраама является полный разрыв с культурой страны его происхождения Месопотамией, с одной стороны, и отчуждённость от верований, культа и образа жизни ханаанеев — с другой. Авраам, как затем его сын и внук — патриархи Исаак и Иаков — не обладает в Ханаане собственной землёй и находится в зависимости от ханаанских царьков — правителей городов. Он поддерживает мирные отношения с окружающими племенами, но сохраняет свою обособленность во всём, что касается верований, культа и даже чистоты рода. Он посылает своего раба к родичам в Северную Месопотамию для того, чтобы привезти жену Исааку.

Согласно другой гипотезе, эпоха Авраама приходится на XXI—XX века до н. э. Эта гипотеза основана на сообщении Третьей книги Царств (3Цар. 6:1), согласно которому между Исходом из Египта и началом постройки Соломоном Храма прошло 480 лет. Опираясь на внутрибиблейскую хронологию, можно подсчитать, что Авраам вышел из Харана около 2091 года до н. э. Впрочем, по мнению большинства исследователей, период в 480 лет носит скорее символический характер (12 поколений по сорок лет). Кроме того, археологи не обнаружили свидетельств существования на территории Ханаана в XXI—XX веках до н. э. городов, подобных упоминаемым в библейском рассказе о патриархах.

Было также высказано предположение, что семья Фарры могла покинуть Ур около 1740 года до н. э., в период подавления восстания против вавилонского правителя Самсу-илуны, в котором участвовал и Ур. В 1739 году до н. э. город был разрушен войсками Самсу-илуны, вырезавшими значительную часть населения, и надолго обезлюдел. Следует также отметить, что именование Ура «Уром Халдейским» (Быт. 11:31) является анахронизмом, так как халдеи появились в Вавилонии лишь в 1100—1000 гг. до н. э. По всей видимости, такое обозначение города возникло в период подъёма Ура в правление последнего царя Нововавилонской (Халдейской) династии Набонида (556—539 гг. до н. э.) и было внесено в повествование об Аврааме.

Союз «меж рассечённых частей»

В рассказе о заключении завета между Богом и Авраамом (Быт. 15:9—18) нашла отражение практика заключения союза, при котором договаривающиеся стороны проходили между частями рассечённого животного. В еврейском языке заключение Завета часто описывается идиомой «разрубить Завет». Похожее выражение встречается в тексте из сирийской Катны (XV век до н. э.), а также в аморейских текстах из Мари, где заключение союза описывается выражением «убить ослёнка».

Датировка времени написания

Большинство современных историков пришло к выводу, что не только предания о патриархах, но и их запись в дошедшей до нас литературной форме относятся к очень древнему периоду, хотя, по всей вероятности, они были зафиксированы в период царей (после X в. до н. э.).

Имена

Личные имена Аврам и Авраам впервые встречаются в датируемых 3—2 тысячелетиями до н. э. месопотамских клинописных табличках, египетских текстах, а также в текстах, найденных в сирийской Эбле. Этимология имени Аврам точно неизвестна. Возможно, оно означает «отец вознесён», «отец великолепен», и является формой раннесемитского собственного имени Ав(и)рам. Полученное Аврамом после заключения завета (Быт. 17:5) имя Авраам означает «отец множества» (народов). В отличие от имён Исаака, Иакова-Израиля и его сыновей, имя Авраама никогда не используется в Библии для обозначения местностей или колен.

Имя матери Авраама в Пятикнижии не упоминается, по арабским источникам (см. Herbelot I, 64) её звали Адна, а по еврейским (Талмуд, Бава-Батра 91а) — Аматлея, вероятно Аматсула — древнехалдейское женское имя, встречаемое в клинообразных надписях, а не позднейшее греческое Амалтея, как полагает Кагут (Plenus Aruch s. v.) и другие.

В философии

История жертвоприношения Исаака, как пример столкновения моральных норм и божественного повеления, рассматривалась рядом философов нового и новейшего времени, так или иначе решавших проблему соотношения морали и религии. Иммануил Кант, чья этика декларирует полную автономность морали «в силу чистого практического разума» и независимость её от религии (и, более того, зависимость веры в Бога от предписаний морали), приводит в трактате «Спор факультетов» ответ, который Авраам должен был дать на приказ принести в жертву своего сына:

Я уверен, что не должен убивать моего доброго сына. А вот в том, что ты, явившийся мне, действительно Бог, я не уверен, и не могу быть уверен.

Более того, по Канту, Авраам мог быть уверен, что услышанный им голос не принадлежит Богу. Приказание совершить что-либо противоречащее моральному закону не может, по Канту, исходить от Бога, то есть высшего морального существа, идея которого является производной, а не основой морали.

Сёрен Кьеркегор, посвятивший проблеме трактовки жертвоприношения Исаака книгу «Страх и трепет», признаёт вслед за Кантом, что с этической точки зрения такое жертвоприношение было бы просто убийством. Но Авраам, по Кьеркегору, «перешагивает через всё этическое, и вне его он обретает более высокую цель, в отношении к которой он и устраняет этическое». Кьеркегор говорит о «телеологическом упразднении этического», возможном для человека, живущего религиозной жизнью (в противоположность людям, живущим, по терминологии Кьеркегора, эстетически или этически). «Парадокс веры таков: единичный индивид выше, чем всеобщее» (то есть всеобщие моральные нормы); «существует абсолютный долг перед Богом», по сравнению с которым «этическое оказывается сведенным к относительному». Авраам — «рыцарь веры», верующий «силой абсурда». При этом его вера не является верой в то, что Бог отменит своё приказание, или верой в будущую жизнь: Авраам собирался совершить жертвоприношение и при этом «верил в противоречие» — в то, что он «состарится на этой земле, почитаемый своим народом, благословенный в своем роде, незабвенный в Исааке — любимейшем в его жизни».

Развивая идеи Кьеркегора, Жан-Поль Сартр в знаменитом эссе «Экзистенциализм — это гуманизм» использует введённое им выражение «тревога Авраама» для утверждения абсолютной свободы и одновременно абсолютной ответственности человека:

Мне вовсе не обязательно быть Авраамом, и тем не менее на каждом шагу я вынужден совершать поступки, служащие примером для других. Для каждого человека все происходит так, как будто взоры всего человечества обращены к нему и будто все сообразуют свои действия с его поступками. И каждый человек должен себе сказать: действительно ли я имею право действовать так, чтобы человечество брало пример с моих поступков? Если же он не говорит себе этого, значит, скрывает от себя свою тревогу. Речь идет здесь не о том чувстве, которое ведёт к квиетизму, к бездействию. Это — тревога, известная всем, кто брал на себя какую-либо ответственность.

В искусстве и литературе

В изобразительном искусстве

• Питер Ластман: «Жертвоприношение Авраама» (1616 год, Лувр), «Авраам на Пути в Ханаан» (1614 год).
• Гюстав Доре: «Три ангела посещают Авраама» (1852).

В литературе

• Ласло Бито. «Авраам и Исаак» (1998).
• Вольтер. Философский словарь: Авраам

В русской литературе

• [www.world-art.ru/lyric/lyric.php?id=7444 «Исаак и Авраам»] И. Бродский

В музыке

Песня группы Arcade Fire — Abraham’s Daughter (Дочь Авраама)

В кинематографе

• Авраам (фильм) — телевизионный фильм о жизни пророка Авраама

См. также

• Генеалогическое древо Авраама
• Молк

Литература

• Авраам // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Краткая еврейская энциклопедия, Изд. О-ва по исследованию еврейских общин. Иерусалим: 1976—2005.
• И. Р. Тантлевский. История Израиля и Иудеи до разрушения Первого Храма. — СПб.: Издательство С.-Петербургского Университета, 2005. — ISBN 5-288-03735-3.

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/10045 Авраам] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
• Статья [www.pravenc.ru/text/62850.html «Авраам»] в [www.pravenc.ru Православной энциклопедии]
• Статья [www.newadvent.org/cathen/01051a.htm «Авраам»] в [www.newadvent.org/cathen Католической энциклопедии]
• [apokrif.fullweb.ru/apocryph2/ts-abr.shtml Смерть Авраама (Завещание Авраама)] — ветхозаветный апокриф об Аврааме
• [www.machanaim.org/tanach/in_2i.htm «Две истории сотворения мира»], П. Полонский
• Глава [www.judaicaru.org/limudim/limudim_2_2.html Авраам] из книги р. А. Штейнзальца «Библейские образы»
• Тема [www.judaicaru.org/limudim/avraam.html Авраам] для самостоятельного изучения по программе «Лимудим»
• [www.wdl.org/ru/item/2890 «Путешествие и жизнь патриарха Авраама»] представляет собой карту, начиная с 1590

Отрывок, характеризующий Авраам

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.
Пьер чувствовал, что он был центром всего, и это положение и радовало и стесняло его. Он находился в состоянии человека, углубленного в какое нибудь занятие. Он ничего ясно не видел, не понимал и не слыхал. Только изредка, неожиданно, мелькали в его душе отрывочные мысли и впечатления из действительности.
«Так уж всё кончено! – думал он. – И как это всё сделалось? Так быстро! Теперь я знаю, что не для нее одной, не для себя одного, но и для всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого , так уверены, что это будет, что я не могу, не могу обмануть их. Но как это будет? Не знаю; а будет, непременно будет!» думал Пьер, взглядывая на эти плечи, блестевшие подле самых глаз его.
То вдруг ему становилось стыдно чего то. Ему неловко было, что он один занимает внимание всех, что он счастливец в глазах других, что он с своим некрасивым лицом какой то Парис, обладающий Еленой. «Но, верно, это всегда так бывает и так надо, – утешал он себя. – И, впрочем, что же я сделал для этого? Когда это началось? Из Москвы я поехал вместе с князем Васильем. Тут еще ничего не было. Потом, отчего же мне было у него не остановиться? Потом я играл с ней в карты и поднял ее ридикюль, ездил с ней кататься. Когда же это началось, когда это всё сделалось? И вот он сидит подле нее женихом; слышит, видит, чувствует ее близость, ее дыхание, ее движения, ее красоту. То вдруг ему кажется, что это не она, а он сам так необыкновенно красив, что оттого то и смотрят так на него, и он, счастливый общим удивлением, выпрямляет грудь, поднимает голову и радуется своему счастью. Вдруг какой то голос, чей то знакомый голос, слышится и говорит ему что то другой раз. Но Пьер так занят, что не понимает того, что говорят ему. – Я спрашиваю у тебя, когда ты получил письмо от Болконского, – повторяет третий раз князь Василий. – Как ты рассеян, мой милый.
Князь Василий улыбается, и Пьер видит, что все, все улыбаются на него и на Элен. «Ну, что ж, коли вы все знаете», говорил сам себе Пьер. «Ну, что ж? это правда», и он сам улыбался своей кроткой, детской улыбкой, и Элен улыбается.
– Когда же ты получил? Из Ольмюца? – повторяет князь Василий, которому будто нужно это знать для решения спора.
«И можно ли говорить и думать о таких пустяках?» думает Пьер.
– Да, из Ольмюца, – отвечает он со вздохом.
От ужина Пьер повел свою даму за другими в гостиную. Гости стали разъезжаться и некоторые уезжали, не простившись с Элен. Как будто не желая отрывать ее от ее серьезного занятия, некоторые подходили на минуту и скорее отходили, запрещая ей провожать себя. Дипломат грустно молчал, выходя из гостиной. Ему представлялась вся тщета его дипломатической карьеры в сравнении с счастьем Пьера. Старый генерал сердито проворчал на свою жену, когда она спросила его о состоянии его ноги. «Эка, старая дура, – подумал он. – Вот Елена Васильевна так та и в 50 лет красавица будет».
– Кажется, что я могу вас поздравить, – прошептала Анна Павловна княгине и крепко поцеловала ее. – Ежели бы не мигрень, я бы осталась.
Княгиня ничего не отвечала; ее мучила зависть к счастью своей дочери.
Пьер во время проводов гостей долго оставался один с Элен в маленькой гостиной, где они сели. Он часто и прежде, в последние полтора месяца, оставался один с Элен, но никогда не говорил ей о любви. Теперь он чувствовал, что это было необходимо, но он никак не мог решиться на этот последний шаг. Ему было стыдно; ему казалось, что тут, подле Элен, он занимает чье то чужое место. Не для тебя это счастье, – говорил ему какой то внутренний голос. – Это счастье для тех, у кого нет того, что есть у тебя. Но надо было сказать что нибудь, и он заговорил. Он спросил у нее, довольна ли она нынешним вечером? Она, как и всегда, с простотой своей отвечала, что нынешние именины были для нее одними из самых приятных.
Кое кто из ближайших родных еще оставались. Они сидели в большой гостиной. Князь Василий ленивыми шагами подошел к Пьеру. Пьер встал и сказал, что уже поздно. Князь Василий строго вопросительно посмотрел на него, как будто то, что он сказал, было так странно, что нельзя было и расслышать. Но вслед за тем выражение строгости изменилось, и князь Василий дернул Пьера вниз за руку, посадил его и ласково улыбнулся.
– Ну, что, Леля? – обратился он тотчас же к дочери с тем небрежным тоном привычной нежности, который усвоивается родителями, с детства ласкающими своих детей, но который князем Василием был только угадан посредством подражания другим родителям.
И он опять обратился к Пьеру.
– Сергей Кузьмич, со всех сторон , – проговорил он, расстегивая верхнюю пуговицу жилета.
Пьер улыбнулся, но по его улыбке видно было, что он понимал, что не анекдот Сергея Кузьмича интересовал в это время князя Василия; и князь Василий понял, что Пьер понимал это. Князь Василий вдруг пробурлил что то и вышел. Пьеру показалось, что даже князь Василий был смущен. Вид смущенья этого старого светского человека тронул Пьера; он оглянулся на Элен – и она, казалось, была смущена и взглядом говорила: «что ж, вы сами виноваты».
«Надо неизбежно перешагнуть, но не могу, я не могу», думал Пьер, и заговорил опять о постороннем, о Сергее Кузьмиче, спрашивая, в чем состоял этот анекдот, так как он его не расслышал. Элен с улыбкой отвечала, что она тоже не знает.
Когда князь Василий вошел в гостиную, княгиня тихо говорила с пожилой дамой о Пьере.
– Конечно, c'est un parti tres brillant, mais le bonheur, ma chere… – Les Marieiages se font dans les cieux, [Конечно, это очень блестящая партия, но счастье, моя милая… – Браки совершаются на небесах,] – отвечала пожилая дама.
Князь Василий, как бы не слушая дам, прошел в дальний угол и сел на диван. Он закрыл глаза и как будто дремал. Голова его было упала, и он очнулся.
– Aline, – сказал он жене, – allez voir ce qu'ils font. [Алина, посмотри, что они делают.]
Княгиня подошла к двери, прошлась мимо нее с значительным, равнодушным видом и заглянула в гостиную. Пьер и Элен так же сидели и разговаривали.
– Всё то же, – отвечала она мужу.
Князь Василий нахмурился, сморщил рот на сторону, щеки его запрыгали с свойственным ему неприятным, грубым выражением; он, встряхнувшись, встал, закинул назад голову и решительными шагами, мимо дам, прошел в маленькую гостиную. Он скорыми шагами, радостно подошел к Пьеру. Лицо князя было так необыкновенно торжественно, что Пьер испуганно встал, увидав его.
– Слава Богу! – сказал он. – Жена мне всё сказала! – Он обнял одной рукой Пьера, другой – дочь. – Друг мой Леля! Я очень, очень рад. – Голос его задрожал. – Я любил твоего отца… и она будет тебе хорошая жена… Бог да благословит вас!…
Он обнял дочь, потом опять Пьера и поцеловал его дурно пахучим ртом. Слезы, действительно, омочили его щеки.
– Княгиня, иди же сюда, – прокричал он.
Княгиня вышла и заплакала тоже. Пожилая дама тоже утиралась платком. Пьера целовали, и он несколько раз целовал руку прекрасной Элен. Через несколько времени их опять оставили одних.
«Всё это так должно было быть и не могло быть иначе, – думал Пьер, – поэтому нечего спрашивать, хорошо ли это или дурно? Хорошо, потому что определенно, и нет прежнего мучительного сомнения». Пьер молча держал руку своей невесты и смотрел на ее поднимающуюся и опускающуюся прекрасную грудь.
– Элен! – сказал он вслух и остановился.
«Что то такое особенное говорят в этих случаях», думал он, но никак не мог вспомнить, что такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.
– Ах, снимите эти… как эти… – она указывала на очки.
Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно растерянным выражением.
«Теперь уж поздно, всё кончено; да и я люблю ее», подумал Пьер.
– Je vous aime! [Я вас люблю!] – сказал он, вспомнив то, что нужно было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы жены и миллионов, в большом петербургском заново отделанном доме графов Безухих.


Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, – писал он, – и Анатоль мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам».)
– Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, – неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.
– Слышите, как ходит, – сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. – На всю пятку ступает – уж мы знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9 м часу князь вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.