Монгольская Народная Республика

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Монгольская Народная Республика
ᠪᠦᠭᠦᠳᠡ
ᠨᠠᠶᠢᠷᠠᠮᠳᠠᠬᠤ
ᠮᠣᠩᠭᠣᠯ
ᠠᠷᠠᠳ
ᠤᠯᠤᠰ
(1921—1946)
Бүгд Найрамдах Монгол Ард Улс (1946—1992)
Социалистическая республика




Крупнейшие города Улан-Батор, Эрдэнэт
Телефонный код 976
Площадь 1 564 116 км²
Население 2 млн чел. (на 1989 год)
Форма правления Социалистическая республика
Часовые пояса +7 … +8

Монго́льская Наро́дная Респу́блика (МНР; монг. Бүгд Найрамдах Монгол Ард Улс?, ᠪᠦᠭᠦᠳᠡ ᠨᠠᠶᠢᠷᠠᠮᠳᠠᠬᠤ ᠮᠣᠩᠭᠣᠯ ᠠᠷᠠᠳ ᠤᠯᠤᠰ?) — социалистическое государство в Центральной Азии, существовало с 1924 по 1992 год. Высшим органом народной власти являлся Великий народный хурал.





История МНР

Создание МНР

29 декабря 1911 года Внешняя Монголия провозгласила свою независимость от империи Цин. Страну возглавил теократический правитель Богдо-гэгэн VIII. В период 1911—1921 Монголия под управлением Богдо-хана была непризнанным государством, протекторатом России, автономией в составе Китая. Летом 1919 года китайские войска ликвидировали монгольскую автономию, а в 1921 году их изгнала Азиатская конная дивизия под командованием Р. Ф. фон Унгерн-Штернберга, действовавшего с санкции Богдо-гэгэна[1].

Российская империя поддерживала стремление монголов к независимости от Китая, поэтому борцы за независимость Монголии, состав которых был весьма пёстрым — от дворян и лам до мелких скотоводов-аратов — ориентировались на Россию. Часть их (в частности, С. Дамдинбазар, позднее перешедший на просоветские позиции) поддержала барона Унгерна, однако большинство ориентировалось на Советскую Россию, хотя по-разному видело взаимоотношения с ней. В октябре 1920 года в РСФСР приехала монгольская делегация, надеявшаяся на поддержку побеждавших в Гражданской войне «красных русских» в вопросе о независимости Монголии[2]. В тот период советское руководство рассматривало Монголию как «трамплин» для экспорта революции в Китай и далее по всей Азии, и не ставило целью поддержку борьбы монголов за независимость. Через несколько лет после встречи ряд членов делегации (Бодоо, Данзан и др.) были объявлены «контрреволюционерами», поэтому в монгольской историографии имена членов делегации обычно не упоминались.

После того, как китайские войска покинули Маймачен, 1-3 марта 1921 года там был проведён учредительный съезд Монгольской народной партии. 13 марта на совещании представителей МНП, партизанских отрядов и аратства в северных районах Монголии, находившихся под контролем отрядов МНП, было создано Временное народное правительство, 10 июля 1921 года переименованное в Народно-Революционное Правительство, открыто провозгласившее союз с Советской Россией. Премьер-министром и министром иностранных дел в нём стал Д. Бодоо, бывший лама[2]. 11 июля страна была объявлена ограниченной монархией во главе с Богдо-гэгэном. 1 ноября 1921 года правительство приняло так называемый «Клятвенный договор», которым Богдо-гэгэн фактически лишался права влиять на важные государственные решения. 30 октября открылся Малый Хурал, являвшийся совещательным органом при правительстве. В состав этого органа входили министры и их заместители, представители аратов, князья и представители ламаистского духовенства. 5 ноября 1921 года между правительством РСФСР и монгольским народным правительством было подписано соглашение об установлении добрососедских отношений. После смерти Богдо-гэгэна монархия была ликвидирована и 26 ноября 1924 года была провозглашена Монгольская Народная Республика, был принята конституция, провозглашавшая высшим органом государственной власти Великое Народное Собрание, созываемое один раз в год и избираемое районными собраниями, между его сессиями — Малое Народное Собрание, избираемое Великим Народным Собранием, между сессиями последнего — Президиум Малого Народного Собрания, исполнительным органом — Совет министров, местными органами государственной власти — собрания (хуралы).

Войска РККА по просьбе правительства Монголии должны были оставаться на её территории вплоть до 1926 года. Однако правительство СССР поставило вопрос о выводе частей Красной Армии с территории Монгольской Народной Республики.

Нота правительства СССР от 24.1.1925 г.:

«Правительство СССР считает, что пребывание советских войск в пределах Монгольской Народной Республики уже не вызывается необходимостью».

1920—1930-е годы

В развитии МНР советские историки выделяли два основных этапа: этап демократических преобразований (1921—1940) и этап социалистических преобразований (1940—1990)[3].

В 1924 на III съезде МНРП путь капиталистического развития был признан неприемлемым для Монголии, была провозглашена генеральная линия партии на некапиталистическое развитие страны. На IV съезде МНРП (1925) была принята Программа партии, в которой была поставлена задача ликвидации класса феодалов, завоевания экономической независимости страны, создания экономических предпосылок для строительства социализма, преодоления культурной отсталости и религиозно-феодальной идеологии. МНРП как руководящая политическая сила в стране последовательно проводила программу в жизнь. Монголия взяла курс на социалистические преобразования, ориентируясь при этом на мероприятия, проводимые в СССР. Первой Конституцией МНР 1924 года были ликвидированы феодальные земельные владения. Осуществлялась ликвидация феодальной налоговой системы и обложение налогами феодалов.

К началу 1920-х годов Монголия находилась в полной экономической зависимости от иностранных компаний. В 1924 году в стране действовало более 2300 иностранных торговых фирм, их доля в торговом обороте составляла более 90 %. Для развития собственной экономики правительство МНР установило государственную монополию на внешнюю торговлю, были аннулированы долги иностранным торговцам и банкирам. Ходившая в стране иностранная валюта была изъята из обращения, в результате денежной реформы в декабре 1925 была введена национальная валюта — тугрик. При активной экономической и организационно-технической поддержке СССР были приняты меры по перестройке экономики МНР на социалистических началах. Были организованы потребительская кооперация и государственная торговля, на акционерных началах с Советским Союзом был образован торгово-промышленный банк.

К моменту революции 1921 года в стране насчитывалось 747 буддистских монастырей и 120 тыс. монахов и священников (при общем населении страны в 650 тыс. чел.)[4] В 1926 году в МНР был принят Закон об отделении церкви от государства, в котором отмечалось, что «наше правительство сочувственно относится к религии Блаженного Сакья-муни, поэтому оно в пределах закона твёрдо защищает дело соблюдения, изучения и распространения данного учения»[5], но упразднялись привилегии высших чинов буддийского духовенства, — хубилганов и хамбо, — и предписывалось каждый раз для отыскания нового перерождения того или иного хутухты ходатайствовать перед правительством. Вскоре после этого МНРП и Ревсомол повели активную борьбу за обмирщение представителей буддийского духовенства.

В 1929 году в стране практически одновременно с СССР была начата коллективизация. В 1929—1931 годах у крупных феодалов был изъят скот и имущество. Для крупных хозяйств была введена прогрессивная шкала налоговых выплат, что приводило к массовому разорению индивидуальных хозяйств. В свою очередь, государство поддерживало хозяйства бедных и средних аратов, предпринимало меры на повышение товарности их хозяйств. Поощрялись как простейшие формы трудовой кооперации (товарищества по совместному выпасу скота, сенокошению, строительству помещений для скота и другие), так и создание государственных хозяйств. При этом имели место случаи насильственной коллективизации. Шла ликвидация частной торговли и кустарных промыслов. Предпринимались попытки закрытия буддийских монастырей.

В 1930 году было объявлено о раскрытии заговор лам. Манджушри-хутухта Цэрэндорж, Егузээр-хутухта Галсандаш, Эрэгдэндагва, Гомбоидшин, Дилова-хутухта Жамсранжав и другие священнослужители были обвинены в том, что они обратились в Пекин с просьбой водворить в страну Богдо-гэгэна IX, уничтожив МНРП и прекратив обмирщение ламства[6]. К этому времени около 10 тыс. лам уже ушло из монастырей. Эти процессы вызывали недовольство зажиточных аратов, нойонов и ламства, вылившееся в 1932 году в Хубсугульское восстание, подавленное лишь через полгода. Руководителей восстания на публичном судебном разбирательстве приговорили к расстрелу.

16 мая 1932 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение «О Монголии». Руководители Монголии были подвергнуты критике за то, что «слепо копировали политику советской власти в СССР». Им было предложено «усвоить политику, соответствующую буржуазно-демократической республике», то есть отказаться от сплошной коллективизации, ликвидации частной торговли и атак на монастыри. Руководству МНР пришлось пойти не только на кадровые перестановки и корректировку политического курса, но и принять решение об отказе МНРП от руководства государственной властью. В результате численность партии в течение последующих двух лет сократилась в 5 раз[7].

С начала 1930-х годов в МНР начала формироваться национальная фабрично-заводская промышленность. Наряду с госпредприятиями создавались объединившие кустарей кооперативные артели, ставшие важной подотраслью промышленности.

В конце 1934 года в Монголии насчитывалось 843 главных буддистских монастыря, около 3000 храмов и часовен и 6000 других строений, принадлежащих монастырям. Монахи составляли 48 % взрослого мужского населения[8].

27 ноября 1934 года МНР заключила соглашение с СССР, предусматривающее:

«…взаимную поддержку всеми мерами в деле предотвращения и предупреждения угрозы военного нападения, а также оказания друг другу помощи и поддержки в случае нападения какой-либо третьей страны на МНР и СССР».

23 января 1936 года правительство МНР приняло ряд мер по укреплению обороноспособности страны, одной из которых явилось решение Президиума ЦК МНР — обратиться к СССР с просьбой об оказании военной помощи. Выполняя свои обязательства, руководство СССР направило в Монголию части РККА (смотри статью Советские войска в Монголии).

Воспользовавшись тем, что глава правительства Монголии Пэлжидийн Гэндэн утратил доверие Сталина (в частности, из-за того, что отказался провести массовые репрессии против буддийских монахов и форсировать введение централизованной экономики), в 1936 году его первый заместитель Хорлогийн Чойбалсан добился отстранения Гэндэна от власти. Чойбалсан, бывший в 1937—1950 военным министром, в 1936—1940 министром внутренних дел, до 1939 года формально не занимал высшей должности в государстве, правительстве или партии, однако фактически уже в 1936 г. стал диктатором и провёл массовые репрессии, уничтожив не только своих противников в партии, но также бывших аристократов, монахов и многие другие «нежелательные категории». В этом он следовал Сталину, на встречах с монгольскими руководителями рекомендовавшему бороться с контрреволюционерами и «японскими агентами»[9]. Масштаб репрессий был колоссален, только в течение 1937—1938 гг. было репрессировано 36 тысяч человек (что составило 5 % населения страны)[10]. В результате репрессий в конце 1930-х годов все монастыри были закрыты, их имущество было национализировано, однако только часть строений была использована, подавляющая часть монастырей была разрушена (относительно сохранились только 6)[8]. По минимальной оценке, 18 тысяч монахов были казнены[11]. Только в одном из массовых захоронений, обнаруженных у города Мурэн, были найдены останки 5 тысяч расстрелянных монахов (то есть свыше 1 % всего взрослого населения страны на тот период)[12]. К 1940 году государственная и кооперативная промышленность давала около 20 % суммарной продукции промышленности и сельского хозяйства. В 1940 году по сравнению с 1932 годом объём валовой продукции промышленности возрос в 22 раза.

1940-е

В 1940 году на X съезде МНРП была принята третья Программа партии, в которой констатировалось создание основ социалистического уклада и предусматривала создание материально-технической базы социализма. В этом же году была принята новая Конституция, не внесшая значительных изменений в политическую систему — Великое Народное Собрание стало созывать не раз в год а один раз в три года, Малое Народное Собрание стало собираться один раз в год, местные органы государственной власти стали называться собрания трудящегося народа, при этом районные собрания трудящегося народа стали также созываться раз в три года и избирали Малые Собрания Трудящегося Народа, собиравшиеся в свою очередь два раза в год, сельские и уличные собрания трудящегося народа стали представлять собой общее собрание избирателей села или улицы.

По примеру СССР был осуществлён переход к долгосрочному планированию народного хозяйства: с 1941 года народное хозяйство развивалось на основе годовых, а с 1948 года — пятилетних планов.

С началом Великой Отечественной войны МНР начала поставлять в СССР все необходимое для ведения военных действий. В октябре 1941 года МНР отправила в Советский Союз первый эшелон:

  1. продукты питания,
  2. полушубки,
  3. солдатские ремни,
  4. шерстяные свитера,
  5. одеяла,
  6. меховые жилеты,
  7. перчатки и рукавицы.

Эшелон сопровождала делегация трудящихся во главе с заместителем премьер-министра Лубсаном и секретарем ЦК МНР Янжимой. Они побывали в частях и подразделениях Западного фронта и были приняты командованием.

В январе 1942 года сессия Малого хурала МНР постановила:

  1. Приобрести танковую колонну имени «Революционной Монголии», которую преподнести в качестве подарка доблестной Красной Армии Советского Союза.
  2. Поручить правительству провести необходимую массовую работу среди аратов, рабочих и служащих по разъяснению настоящего решения и организовать сбор средств на танковую колонну имени «Революционной Монголии».

К февралю 1942 года

во Внешторгбанк СССР поступило из МНР на постройку танков:

  1. тугриков — 2,5 млн,
  2. американских долларов — 100 тыс.,
  3. золота — 300 кг (в советской валюте — 3,8 млн рублей).

На эти средства была приобретена танковая колонна в количестве:

  1. 32 танка Т-34,
  2. 21 танк Т-70

12 января 1943 года монгольская правительственная делегация передала танки 112-й Краснознаменной танковой бригаде.

К июню 1942 года в МНР собрали 7,7 млн тугриков, в том числе отправили в СССР на 6,9 млн тугриков различных подарков. В частности, арат Пунцах вместе с другими аратами своего сомона передал в подарок войскам Западного фронта пятьдесят четыре коня. МНР продолжало отдавать в фонд помощи СССР свои сбережения. Рабочий промкооперации Улан-Батора Доржпалан внес 4 тыс. тугриков. Учительница из Улан-Батора, Церенглан внесла 705 тугриков, два золотых кольца, серебряный браслет, меховую доху, ватную куртку и продукты. Эта доха была вручена командиру 112-й танковой бригады Андрею Лаврентьевичу Гетману.

В 1943 году был организован сбор средств на приобретение эскадрильи самолётов «Монгольский арат». 22 июля 1943 года Премьер-министр МНР Чойбалсан направил Верховному Главнокомандующему телеграмму с просьбой принять 2 млн тугриков на строительство 12 боевых самолетов Ла-5 авиаэскадрильи «Монгольский арат». Деньги были перечислены на счет Наркомата финансов СССР. 18 августа Сталин выразил благодарность Монголии. 25 сентября 1943 года на полевом аэродроме станции Вязовая Смоленской области состоялась передача эскадрильи 2-му гвардейскому полку 322-й истребительной авиационной дивизии. В составе авиаэскадрильи воевали Герои Советского Союза Н. П. Пушкин, А. И. Майоров, М. Е. Рябцев. Монголия также взяла на себя вещевое и продовольственное обеспечение танковой колонны и эскадрильи до конца войны.

За четыре года Великой Отечественной войны Монгольская Народная Республика поставила СССР около 500 тыс. лошадей по условной цене главным образом в счет погашения прежних долгов перед СССР. 32 тысячи лошадей были переданы вооруженным силам СССР в качестве подарков от монгольских крестьян-аратов. Также за годы войны МНР поставила в СССР 64 тыс. тонн шерсти и почти 500 тыс. тонн мяса.

Со второй половины 1940-х годов развернулись геологоразведочные работы в целях расширения минерально-сырьевой и топливно-энергетической базы промышленности.

В 1949 году была проведена Конституционная реформа — собрания трудящегося народа были упразднены, законодательным органом оставалось Великое Народное Собрание избираемое народом сроком на 4 года, коллективным главой государства становился Президиум Великого Народного Собрания избираемый Великим Народным Собранием сроком на 4 года, исполнительным органом остался Совет Министров, местными представительными органами становились собрания депутатов трудящихся избираемые населением сроком на 2 года, местными исполнительными органами исполнительные управления собраний депутатов трудящихся избираемые собраниями депутатов трудящихся сроком на 2 года.

1950—1990-е годы

В январе 1952 года Чойбалсан умер. В 1952—1984 во главе страны стоял бывший соратник Чойбалсана Ю. Цеденбал. Репрессированные при Чойбалсане были реабилитированы, однако, в отличие от СССР, в Монголии не проводилась кампания критики прошлого, а памятники Чойбалсану не сносились. В это время в политике заметную роль играла жена Цэдэнбала — А. Цэдэнбал-Филатова. В 1984 Цэдэнбала сменил Ж. Батмунх. Значительную роль продолжал играть частный сектор: в 1956 году араты-единоличники составляли 61,4 % всего населения страны и им принадлежало 80,9 % всего скота в стране[13]. Под влиянием политики Н. С. Хрущева в МНР прошла вторая волна коллективизации, а также были кооперированы ремесленники-кустари, было ограничено содержание скота рабочими и служащими городов[13]. В 1960 году в стране было 354 сельскохозяйственных объединения вместо 210 тыс. единоличных аратских хозяйств за десять лет до того, а в сельхозобъединения с общественной собственностью входило 99,3 % хозяйств и 73,3 % поголовья скота. В 1960 году была принята новая конституция, практически не изменившая политическую систему — собрания депутатов трудящихся были переименованы в собрания народных депутатов, сроки полномочий Великого Народного Собрания и Президиума Великого Народного Собрания увеличены до 5 лет, собраний депутатов трудящихся до 3 лет. Была поставлена задача превратить МНР из животноводческого в аграрно-индустриальное, а затем — в индустриально-аграрное государство. При этом ставка была сделана на развитие не всех отраслей промышленности. Развивалась легкая и пищевая промышленность, строились предприятия деревообрабатывающей промышленности и строительных материалов. Одним из крупных достижений этого периода явилось развитие зерноводства путём освоения целинных земель.

Валовая продукция государственной и кооперативной промышленности в 1960 году по сравнению с 1940 годом возросла в 5,4 раза, численность работающих — в 2,6 раза, а среднегодовой темп прироста её продукции за этот период составлял 23 %. К 1960 году промышленность МНР выпускала 50 % совокупной продукции сельского хозяйства и промышленности, на неё приходилось 14 % национального дохода.

С начала 1960-х годов начался второй этап индустриализации страны, цель которого была превращение страны в индустриально-аграрную. Ряд ведущих отраслей экономики создавались при помощи совместных с СССР акционерных обществ: Монгольский торгово-промышленный банк — «Монголбанк», автотранспортное предприятие «Монголтранс», шерстеперерабатывающее предприятие «Монголшерсть», Улан-Баторская железная дорога, предприятия «Монголнефть», «Совмонголметалл», строительная организация «Совмонгол-промстрой» и другие.

В результате культурных преобразований в МНР сформировалась новая светская интеллигенция, была ликвидирована неграмотность.

Конец МНР

В связи с Перестройкой в СССР с 1989 года в стране начались массовые демонстрации и акции неповиновения, приведшие к отставке Политбюро ЦК МНРП в полном составе. С 1990 года, в связи с ослаблением влияния СССР, в стране начинаются ограниченные реформы, возникают несколько оппозиционных партий, однако позиции правящей МНРП по-прежнему оставались сильны.

Государственный строй

Монгольская Народная Республика являлась социалистическим государством, народной республикой.

Высшим органом государственной власти и единственный законодательный орган был Великое Народное Собрание (Ардын Их Хурал), избиравшийся на 4 года на основе всеобщего прямого избирательного права при тайном голосовании по норме: 1 депутат от 4 тысяч жителей. Великий хурал утверждал конституцию и поправки в неё, определял внутреннюю и внешнюю политику, утверждал планы развития хозяйства страны, государственный бюджет. В период между сессиями Великого хурала высшим органом власти являлся его Президиум.

Высшим исполнительным орган было правительство МНР (Совет Министров), состоящий из Премьер-Министра МНР, заместителей Премьер-Министра МНР и министров, образуемое Великим Народным Собранием.

Территория МНР делилась на районы (аймаки) и города республиканского подчинения, районы на волости (сомоны) и города, города могли делиться на городские районы (хороны). Местными представительными органами являлись собрания народных депутатов, избираемые на 3 года. Местными исполнительно-распорядительными органами являлись исполнительные управления избираемые собраниями народных депутатов.

Избирательным правом обладали граждане, достигшие 18 лет.

Судебная система МНР включала Верховный суд, аймачные и городские суды, специальные (по уголовным делам военнослужащих), а также аймачные выездные и районные суды. Прокурор МНР назначался Великим Народным Собранием на 4 года.

Внешняя политика

Первые двадцать лет существования МНР подвергалась угрозе вторжения сначала китайских, а затем японских войск из Маньчжурии. В ноябре 1934 между МНР и СССР было заключено устное соглашение о взаимной помощи в случае нападения на одну из сторон. В марте 1936 был подписан советско-монгольский протокол о взаимной помощи. В соответствии с этим протоколом, Красная армия совместно с МНА отразили агрессию японских войск, в мае-августе 1939 вторгшихся на территорию МНР в районе реки Халхин-Гол. После прихода в Китае к власти Мао Цзэдуна СССР был гарантом безопасности Монголии от экспансии маоистов, предъявлявших претензии почти ко всем соседним государствам и устраивавшим провокации. Таким образом основным торговым, военным и политическим партнером МНР на протяжении 70 лет являлся СССР. С 1962 года, когда МНР вступила в СЭВ, этот список расширился. С западными странами МНР отношений практически не имела, за исключением Финляндии. Отношения между МНР и Финляндской Республикой были установлен в 1963 г. Финляндия стремилась таким образом уравновесить свои тесные связи с франкистской Испанией. После Апрельской революции МНР признала Португалия. Страну посещали представители левой, зарубежной интеллигенции: Фредерико Жюлио-Кюри, Пабло Неруда, Николас Гильен, Жоржи Амаду в рамках движения борьбы за мир. МНР поддерживала связи с африканскими странами социалистической ориентации, и национально-освободительными движениями в частности Народной Республикой Мозамбик и СВАПО-Намибией.

МНР — член ООН (с 1961), член СЭВ (с 1962).

Административное деление

Территория МНР делилась на 18 аймаков (монг. аймаг) и два города центрального подчинения (Улан-Батор и Дархан[14]):

Аймаки Территория,
тыс. км²
Административный центр
Архангай 55 Цэцэрлэг
Баян-Улгий 46 Улэгэй
Баянхонгор 116 Баян-Хонгор
Булганский аймак 49 Булган
Гоби-Алтайский аймак 142 Алтай
Восточно-Гобийский аймак 111 Сайншанд
Восточный аймак 122 Чойбалсан
Среднегобийский аймак 78 Мандалгоби
Дзабханский аймак 82 Улясутай
Увэр-Хангайский аймак 63 Арбай-Хэрэ
Южно-Гобийский аймак 165 Далан-Дзадагад
Сухэ-Баторский аймак 82 Барун-Урт
Селенгинский аймак 43 Сухэ-Батор
Центральный аймак 81 Зуунмод
Убсунурский аймак 69 Улангом
Кобдоский аймак 76 Кобдо
Хубсугульский аймак 101 Мурэн
Хэнтэйский аймак 82 Ундэр-Хан
Улан-Батор 2
Дархан 0,2

Республика в филателии

См. также

Напишите отзыв о статье "Монгольская Народная Республика"

Примечания

  1. Кузьмин С. Л. История барона Унгерна. Опыт реконструкции. — М.: КМК, 2011. — ISBN 978-5-87317-692-2
  2. 1 2 Цветков В. Ж. [www.dk1868.ru/statii/Tstvetkov6.htm Белое Дело барона Унгерна]
  3. [www.leftinmsu.narod.ru/polit_files/books/osvobod_strany.htm Освободившиеся страны в переходный период. Под ред. Р. И. Хасбулатова]
  4. С. И. Брук. Население мира. Этнодемографический справочник. — М.: Наука. 1986. — С. 400.
  5. Архив АВПРФ, ф. 111, оп. 3, п. 3, д. 8, л. 1
  6. Ломакина И. И. Монгольская столица, старая и новая. — М.: КМК, 2006. — ISBN 5-87317-302-8 — С. 173.
  7. [kamsha.ru/journal/analitycs/mongolia.html Такая спокойная Монголия. (Неизвестные кошмары 20 века)]
  8. 1 2 [www.country-studies.com/mongolia/buddhism.html Mongolia Buddhism]
  9. Батсайхан О. Встречи И. В. Сталина с монгольскими руководителями в 1932—1937 годах. // Восток, № 3, 2011, С. 142—146.
  10. [rus.ruvr.ru/2008/09/11/860500.html Отметили День репрессированных] // Передача «Радио Монголии» в эфире радио «Голос России» от 11.09.2008
  11. Christopher Kaplonski. [www.chriskaplonski.com/downloads/bullets.pdf Thirty Thousand Bullets.] Remembering political repression in Mongolia.
  12. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9D0CE7D81538F930A15753C1A967958260 Mass Buddhist Grave Reported in Mongolia] — NYTimes.com
  13. 1 2 www.bscnet.ru/upload/iblock/b45/vestnik_5.pdf
  14. Большая советская энциклопедия/Монгольская Народная Республика

Ссылки

  • [archive.is/20130504134540/worldconstitutions.ru/archives/549 Конституция Монголии 1924 года]
  • [www.linguamongolia.com/lmpdfmongconstre1.pdf Конституция Монголии 1940 года в редакции 1949 года]
  • [www.sovetika.ru/mnr/konst.htm Конституция Монголии 1960 года]
  • [oprave.ru/?p=19490 История Конституции Монголии]

Отрывок, характеризующий Монгольская Народная Республика

Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.