Брак в Древнем Риме

Брак в Древнем Риме считался священным таинством и опорой государства. Большинство браков в богатых семьях Древнего Рима заключалось по расчёту: для продолжения рода (лат. matrimonium — брак, от лат. mater — мать), для объединения владений, а также для укрепления политических союзов. Среди бедного населения нередко также преобладал расчёт, однако не исключались браки по любви. Авторы времён Римской империи придерживались мнения, что республика была периодом расцвета римского брака, так как мужчины строго следили за моралью и поведением своих жён. Партнёрство супругов в современном понимании не требовалось, было не только ненужным, но и невозможным: в Древнем Риме считалось, что жена должна была посвятить свою жизнь поддержке мужа и заботе о нём.

Значение брака

Терминология римского брака: concubinatus — «сожительство» (от лат. concumbere, дословно: «вместе лежать») coniuges — «супружеская чета» (дословно: «идущие в одной упряжке») contubernium — «совместное проживание» (дословно: «соседство по палатке») conubium — «разрешение на брак» manus — «рука, власть, сила» matrimonium iustum — «законный брак» nuptiae — «свадьба», «обряд бракосочетания» (от лат. nubere — «кутаться в покрывало»)

Если желавшие заключить брак находились на содержании главы семьи (арх.-лат. pater familias), им требовалось получить его разрешение. Брак также мог состояться по инициативе главы семьи, например, в целях укрепления политического или торгового партнёрства. Согласие детей было выражением «расположения к браку» (лат. affectio maritalis), «решения соединить жизнь» и тесно связано с почитанием друг друга как мужа и жены (лат. honor maritalis). Юридический характер браку придавала именно эта моральная сторона, а не формальная и не физическая. II титул XXIII книги Дигест «De ritu nuptiarum» в собрании трудов римских юристов открывается словами Модестина: «Брак есть супружеский союз мужа и жены, общность всей жизни, единение божеского и человеческого права», что, по мнению учёных, подходит лишь к раннеримскому браку.

В свободном браке присутствовал сакральный элемент, и брачные обряды также именовались «священными». Юристы конца республики уделяли большее внимание «человеческому», чем «божественному» праву, а в Институциях Юстиниана определение брака выглядит так: «Законный брак заключают между собой римские граждане, которые сходятся, следуя предписаниям законов».

Мотивы для вступления в брак

Поиск подходящего жениха для девочки отец семейства порой начинал уже вскоре после её рождения. Аналогично ситуация складывалась для мальчиков. Сенека писал о том, что отцы семейства иногда выбирали для своих наследников неподходящих жён. Так [родители] тщательнее и придирчивее выбирают для себя скот и рабов, но не будущую супругу своего сына. О недостатках будущей жены жених, согласно Сенеке, часто узнаёт лишь на свадьбе.

Одной из важных причин для вступления в брак являлось заключение политических альянсов. Известны многочисленные примеры подобных союзов в I веке до н. э., в которых невеста и родившиеся у неё дети поддерживали стабильность политических объединений. Для мужчины брак служил укреплению богатства и подтверждал высокий гражданский статус. Кроме того, пока длился брак, муж мог распоряжаться денежной составляющей приданого и ожидать от семьи супруги финансирования его карьеры.

Не менее важным было рождение законных наследников, которые тем самым сохраняли положение в обществе из поколения в поколение. Иногда отец жениха посылал к будущей супруге повивальную бабку, чтобы та осмотрела невесту и узнала, способна ли она к деторождению и продолжению рода.

Предпосылки для вступления в брак

• Возраст. Девочки могли быть отданы замуж по достижении совершеннолетия, то есть в возрасте 12 лет (девушка считалась лат. viri potens — «в состоянии принимать мужчин»), мальчики в 14 лет (лат. pubes). Причинами рано выдавать дочь замуж были ранняя смертность женщин и детей и более низкая ожидаемая продолжительность жизни. Иногда девочки жили в доме жениха с более раннего возраста, однако для такой невесты обязанности жены в полном объёме наступали строго по закону. По мнению некоторых учёных, в действительности девушки чаще всего выходили замуж в возрасте между 17 и 23 годами, а мужчины женились в среднем в 27—30 лет. Однако один из современников императора Траяна считал, например, рекомендованный Гесиодом возраст для вступления в брак (18 лет), по «сегодняшним меркам, довольно поздним». Разница в возрасте супругов иногда доходила до 30 лет.
• Родственные связи. Супруги не должны были состоять в родстве. Браки, в которых муж и жена являлись родственниками до 4 колена, считались инцестом и карались смертной казнью (позднее ссылкой). Также были запрещены браки между приёмными детьми и родителями. Со временем условие о родственных связях между супругами стало менее строгим: с I века до н. э. был разрешён брак между двоюродными братьями и сёстрами. Такой брак, заключённый в 171 году до н. э., описывает Тит Ливий. В III веке н. э. было разрешено вступать в брак также дядям и племянницам. Брак между братьями и сёстрами встречался в Римском Египте среди простолюдинов, что для римлян являлось нарушением закона, но местными обычаями разрешалось.
• Согласие. Для заключения брака согласие отца семьи было обязательным. В ранний период римской истории не требовалось согласие детей, однако позднее глава семьи не мог повлиять на решение сына. Для обручения и брака дочери, по словам Ульпиана, её согласие рассматривалось как формальное. Девушка могла не согласиться на свадьбу только в том случае, если отец выбрал для неё недостойного (например, по характеру или поведению) или «запятнанного позором» жениха. Более взрослые дети часто сами выбирали себе супругов, а с введением законов Августа дети могли обратиться к магистрату, если отец не давал разрешения на брак.
• Статус. Право на создание семьи (лат. conubium) имели лишь свободные римские граждане. Брак был запрещён лицам, занимавшим определённые должности и имевшим определённый статус: например, опекунам и их подопечным, магистратам провинций во время нахождения в должности, солдатам и иноземцам, рабам.

Приданое

О приданом (лат. dos) отцы жениха и невесты обычно договаривались во время помолвки, однако соглашения могли заключаться и после брака. Оно могло состоять из имущества, денег, драгоценных металлов, дорогих тканей, прав, обязательств (например, женщина, выходившая замуж за своего должника, могла оставить ему этот долг как приданое).

Эпиграммы

Зачем я на жене богатой не женюсь?
Я выйти за жену богатую боюсь.
Всегда муж должен быть жене своей главою,
То будут завсегда равны между собою.

Марциал

Отец девушки должен был выплатить приданое в течение 3 лет после свадьбы. Муж мог использовать его во время брака: «Приданое, будучи связано с браком, служит его тяготам и общим детям…» При разводе муж был обязан выплатить всё приданое; если муж умирал, то жена также получала приданое обратно, так как, как писал римский юрист Помпоний, «для государства важно, чтобы приданое сохранялось для женщины, ибо крайне необходимо, чтобы женщины были с приданым ради рождения потомства и пополнения гражданства детьми». Муж не имел права распоряжаться личным состоянием женщины. «Исходное приданое», данное отцом дочери, возвращалось отцу в случае смерти дочери «вместо утешения» (лат. solacii loco), «чтобы, потеряв дочь, он не страдал ещё и от денежного убытка», приданое, данное матерью, оставалось у мужа умершей дочери как «пришлое».

Обычай выдавать дочерей и сестёр замуж без приданого большей частью не только не приветствовался, но и осуждался: «Но какой скандал — девицу выдать без приданого». В богатом городском доме власть жены объясняется, по мнению учёных, ролью её приданого: принесённые женщиной в дом мужа средства давали ей право требовать внимания со стороны мужа, что иногда рассматривалось мужьями как посягательство на их свободу. Так, один из героев комедии Плавта признается, что, «взяв деньги, власть он продал за приданое…»

Помолвка

Свадьбе могла предшествовать церемония помолвки (лат. sponsalia, от лат. spondere — «обещать»), на которой отцы договаривались о предстоящей свадьбе. Этот обычай соблюдался прежде всего в семьях высшего сословия и в юридическом плане являлся лишь праздником. Будущий жених вручал невесте наряду с дарами в знак верности железное кольцо (лат. anulus pronubus) без камня (в более позднее время — золотое кольцо). Кольцо носила только невеста на безымянном пальце левой руки, так как римляне полагали, что оттуда идёт вена к сердцу. Помолвка во времена империи скреплялась ещё и поцелуем. Во времена поздней республики и Римской империи праздник с приглашёнными гостями и подарками был скорее обычным делом и устраивался, чтобы упрочить уважение в обществе. Помолвка могла быть в любое время расторгнута словами: лат. conditione tua non utor — «твоим предложением не воспользуюсь».

Возрастных ограничений для помолвки не существовало. По закону Августа, от наказаний за безбрачие освобождались помолвленные холостяки, вследствие чего многие мужчины стали использовать это правило для уклонения от брака: устраивалась помолвка с совсем маленькими детьми. Август постановил, что помолвка считается недействительной, если в течение двух лет после неё брак не заключается официально.

Свадьба

Свадьба была большим семейным праздником, а для невесты свадьба являлась формальным «переходом» от девочки к женщине. Из письменных источников известны обычаи подготовки и проведения свадьбы в высших сословиях Древнего Рима, о традициях в семьях крестьян, торговцев, ремесленников точно ничего не известно.

Дата

Дата бракосочетания выбиралась с учётом религиозных традиций и праздников, верований в счастливые и несчастливые дни. Браки не заключались в календы — первые дни каждого месяца, ноны — 7-й день марта, мая, июля, октября и 5-й день остальных месяцев, иды — дни в середине месяца. Неблагоприятными считались весь март, посвящённый Марсу, богу войны, так как «воевать не пристало супругам», май, на который приходился праздник Лемурий, и первая половина июня, занятая работами по наведению порядка и чистоты в храме Весты. Дни поминовения умерших, как дни печали и траура, также не подходили для свадьбы, как и дни, когда бывал открыт mundus — вход в подземный мир: 24 августа, 5 сентября и 8 октября. Благоприятной считалась вторая половина июня.

Наряд

Вечером перед свадьбой девушка жертвовала свои старые игрушки и детскую одежду, тем самым прощаясь с детством. Накануне свадьбы невесте повязывали голову красным платком и надевали на неё длинную прямую белую тунику с поясом из шерсти предназначавшуюся и для дня свадьбы. Пояс из овечьей шерсти (лат. cingillum) завязывался двойным геркулесовым узлом, который должен был предотвратить несчастье.

Волосы невесты также накануне вечером укладывались наконечником копья (лат. caelibari hasta) в 5 прядей. Использовался именно наконечник копья, возможно, как символ дома и семейного права, или потому, что матроны находились под опекой Юноны Куриты, «которая именовалась так от носимого ею копья, что в языке сабинов зовётся curis, или потому, что оно предвещало рождение храбрых мужей; или что в силу брачного права невеста передаётся под власть мужа, так как копьё есть и наилучший [вид] оружия, и символ высшей власти». Затем волосы скреплялись шерстяными нитями (лат. vittae) и собирались в конусообразной форме.

Свадебный наряд невесты представлял собой длинное платье — паллу (лат. palla gelbeatica), ярко-красного цвета, надеваемое на тунику. На голову накидывали покрывало огненного, жёлто-красного цвета (лат. flammeum), немного спуская его на лицо, а со времён поздней республики надевали венок из цветов (вербены и майорана, позднее из цветов апельсинового дерева и мирта), собранных самой невестой. Обувь должна была быть того же цвета, что и flammeum. К украшениям относился прежде всего браслет. Об особенном наряде для жениха не сохранилось сведений, возможно, он надевал обычную белую тогу и венок (по греческой традиции). Дома невесты и жениха украшались венками, зелёными ветвями, лентами и цветными коврами.

Церемония

Утром в день свадьбы процессия, которую возглавляла распорядительница (лат. pronuba), женщина, служившая невесте примером, так как лишь один раз была замужем, направлялась к храму или домашнему атриуму. Затем пару подводили к алтарю, на котором в жертву приносилась свинья (реже овца или вол), чтобы по внутренностям узнать у богов, будет ли брак счастливым. Если предсказание было удачным, то проводивший ауспиции давал своё согласие на брак.

Затем подписывался брачный договор (лат. pacta dotalia), пара произносила «да» и обменивалась кольцами. В качестве знака верности и как символ дружеского и сердечного единения (а не как скрепление договора) жених и невеста подавали друг другу правую руку (лат. dextrarum iunctio). Затем просили благословения у пяти богов: у Юпитера как гаранта союза, у Юноны как богини брака, Венеры как богини любви, Фидес как олицетворения верности и Дианы как богини-матери.

После брачной церемонии начиналось обильное застолье (лат. cena nuptialis). Вечером после пира девушка окончательно покидала своих родителей: начиналась церемония «отведения» (лат. deductio) — проводы невесты в дом жениха. Невесту «похищали» в память о древних традициях: «делать вид, будто девушку похищают из объятий матери, а если матери нет, то ближайшей родственницы». Затем пару отводили в дом мужа в сопровождении насмешливых, а также непристойных песен (лат. versus Fescennini — так назывались, возможно, потому, что считалось, что они оберегают от колдовства (лат. fascinum), песен, гимнов, шуток. Также по дороге кричали свадебный возглас «Талассию!», по словам римского историка Тита Ливия, обычай идущий со времён похищения сабинянок:

Одну из девиц, самую красивую и привлекательную, похитили, как рассказывают, люди некоего Талассия, и многие спрашивали, кому её несут, а те, опасаясь насилия, то и дело выкрикивали, что несут её Талассию; отсюда и происходит этот свадебный возглас.

Невесту вели за руки двое мальчиков, третий нёс перед ней факел из терновника (лат. spina alba), который зажигали от огня на очаге дома невесты. За невестой несли прялку и веретено, как символы женских занятий в доме мужа. Прохожим раздавали (бросали) орехи как знак плодородия, которые должны были обеспечить новой семье обильное потомство.

Муж переносил жену через порог нового дома, чтобы жена не споткнулась о него, что считалось плохим знаком. После этого жена оборачивала дверной косяк шерстью и смазывала жиром (по словам Плиния Старшего, использовался волчий жир, как воспоминание о волчице, вскормившей Ромула и Рема) и маслом, что, возможно, должно было отпугивать злых духов в первую ночь. Гости уходили и продолжали праздновать в другом месте.

Жену раздевали женщины, которые лишь единожды состояли в браке, и отводили к кровати мужа. Муж встречал жену с огнём и водой (в основном, с факелом и кубком с водой), жена произносила слова: лат. Ubi tu Gaius, ego Gaia — «Где ты Гай, буду я, Гайя». Возможно, ранее эта формула означала, что женщина принимала имя мужа, или становилась как бы частью его. Поначалу фразу говорили после подписания брачного договора, позднее лишь в доме мужа.

Жену усаживали на стул напротив двери, затем ещё раз произносились молитвы, на этот раз божествам дома. Затем жена перенимала огонь и воду как два основных элемента домашнего хозяйства и давала за это три монеты. Одну из них получал муж, другую оставляли для домашних лар на алтаре, а третью оставляли позднее для компитальных лар на перекрёстке. В постели муж символически развязывал пояс на тунике, завязанный геркулесовым узлом, чтобы у него было так же много детей, как у Геркулеса.

Новобрачные призывали в первую брачную ночь «на помощь» Мутуна-Тутуна (греческий бог Приап, на «фаллос которого советуется сесть новобрачной») и богиню Пертунду, Венеру, бога Субига («чтобы она подчинилась мужу») и богиню Прему («чтобы, подчинившись, сохраняла покорное положение»). Тертуллиан так взывал к римлянам: «Пощадите вы богов, бесстыдники! Никто не присутствует при игрищах молодых супругов. Лишь сами новобрачные наслаждаются на ложах — и краснеют».

На следующий день жена появлялась впервые в наряде матроны и ещё раз приносила жертвы ларам и пенатам, а также получала подарки от мужа. В этот день молодая семья устраивала праздничное застолье у себя дома в кругу близких родственников и друзей (лат. repotia).

Расходы

Роскошь свадебных праздничных пиров император Август пытался ограничить законодательными мерами: затраты на свадьбу и последующее торжество не могли превышать 1000 сестерциев. Сумма была слишком незначительной, поэтому этот закон, вероятно, не соблюдался. Затраты увеличивались ещё и за счёт того, что гостям в благодарность за оказанную дому честь преподносили денежный подарок. Пары, не желавшие шума и больших растрат, предпочитали жениться в сельской местности.

Брачный договор

Брачный договор (лат. tabulae nuptiales) не являлся обязательным для заключения брака, однако такой договор часто составлялся, так как он регулировал вопросы, связанные с приданым и формальностями его выплаты в случае развода. Во время свадьбы договор зачитывался вслух, а затем десять свидетелей ставили свои печати.

Брачный контракт составлялся на табличках, ни одной из которых не сохранилось. Сохранилось несколько брачных договоров (из Египта, I век н. э.), представляющих собой листы папируса, на которых указаны все украшения и одежды невесты, составлявшие её приданое.

Уклонение от брака и законы Августа

Упадок семейных добродетелей и разорительная роскошь римских дам снижали в мужчинах склонность к семейной жизни. Число холостых и бездетных среди знати и даже в среднем сословии быстро увеличивалось, а вместе с ним снижалось число детей. К концу римской республики положение настолько ухудшилось, что Август (лат. Lex Iulia) и последующие императоры пытались изменить ситуацию путём принятия законов, ограничивавших гражданские права холостых граждан (санкции в случае безбрачия могли повредить cursus honorum и политической карьере) и предоставлявших некоторые привилегии женатым гражданам, преимущественно многодетным.

Поначалу сенат не соглашался принять закон, поэтому Август зачитал речь цензора Квинта Метелла Македонского, который около века до того также пытался повысить рождаемость и говорил о женщинах как о «неизбежном зле», без которого не может существовать государство. В сенате разразились споры о женской распущенности как одной из причин нежелания вступать брак и моральном поведении самих сенаторов. Всё же закон, направленный на укрепление брака и семьи в сословиях всадников и сенаторов, был принят. Тем самым, впервые в римской истории император лишил главу семьи традиционной власти и поставил брак под защиту государства.

Законы императора Августа о браке предусматривали, что мужчина был обязан жениться между 25-60 годами, а женщины — между 20-50 годами. В случае нарушения закона они не имели права наследовать, отлучались от общественных игр и празднеств (последний пункт отменил сам Август в 12 году до н. э.).

Гражданам также вменялось иметь детей. По закону о безбрачии и бездетности не имевшие детей женщины, которым исполнилось 20 лет, наказывались штрафом, мужчины платили штраф за бездетность по достижении 25 лет. После рождения третьего ребёнка женщина больше не платила налогов с личного имущества в соответствии с законом трёх детей (лат. ius trium liberorum) и освобождалась от власти мужа.

Виды брака

Брак «cum manu»

Поначалу доминировала форма брака лат. cum manu — «с рукой», что означало, что женщина, покидая родной дом, уходила из-под власти главы своей семьи, лат. pater familias, и попадала во власть (лат. patria potestas) мужа или главы семьи мужа. Женщина при этом не могла распоряжаться приданым и принесённым богатством. Однако, в отличие от афинских женщин, римская матрона была значительно самостоятельнее и пользовалась большим уважением. Она могла принимать участие в праздничных обедах, ходить в театр и на игры, в термы, имела доступ к искусству, образованию и науке.

К этой форме брака относились следующие ритуалы:

• конфарреация (лат. confarreatio) — торжественный ритуал, проводившийся в основном в семьях патрициев. Обряд совершали главный жрец (лат. pontifex maximus) и фламин Юпитера (лат. flamen Dialis): зачитывались прошения к богам, в жертву приносился хлеб из полбяной муки (лат. far — «полба», отсюда название ритуала). В ходе церемонии в жертву Церере и Теллусу приносились также овца и фрукты. Обязательным было присутствие десяти свидетелей. Установление этой традиции Дионисий Галикарнасский приписывал Ромулу. Плиний писал, что «Ничего не было священнее уз брака, заключённого таким образом». Невеста передавалась из рук отца в руки жениха — это подчёркивало полную зависимость римской патрицианки. Этот обряд не допускал развода — на труднейшую процедуру расторжения подобного брака решались только тогда, когда не оставалось никакого другого выхода. При заключении других видов брака женщина получала больше прав и возможностей. По этим причинам такая форма брака постепенно вышла из употребления, и в 23 году н. э., по словам Тацита, нельзя было найти даже трёх кандидатов на должность жреца Юпитера, которые должны были происходить от родителей, сочетавшихся путём конфарреации, и сами находиться в браке, заключённом таким же образом.
• coemptio («купля») — при этом ритуале для более простых граждан и плебеев времён начала республики, девушка в присутствии пяти свидетелей символически «выкупалась» женихом у её отца за один асс, при этом женщина становилась как бы собственностью мужа, причём «мужчина спрашивал, хочет ли женщина стать матерью семейства; она отвечала, что хочет. Также и женщина спрашивала, хочет ли мужчина стать отцом семейства». Эта форма брака также исчезла к середине I века до н. э..
• При браке в форме usus («по привычке, давности»), женщина, прожившая безотлучно в доме своего фактического мужа один год, признавалась его законной женой, находившейся в его manus. При этом важное значение имело само выражение намерения стать мужем и женой, иначе такое совместное проживание считалось конкубинатом. Чтобы избежать брака по причине usus, согласно законам XII таблиц достаточно было ежегодно отлучаться на три ночи подряд из своего дома (лат. trinoctium), прерывая таким образом годичное совместное проживание. «Но это право частью уничтожено законодательным путём, частью исчезло вследствие неприменения», — пишет Гай. Брак в такой форме редко заключался уже при Цицероне, и законами Августа был формально упразднён.

Брак «sine manu»

В поздний период Римской республики распространилась форма брака лат. sine manu — «без руки», при которой жена не находилась под властью мужа (лат. sine in manum conventione) и оставалась во власти отца или опекуна. Когда брак sine manu вытеснил все остальные формы, эта опека стала терять своё значение. Так, уже в конце республики опекаемой было достаточно пожаловаться на отлучку своего опекуна, продлившуюся хотя бы один день, и она могла выбрать себе другого по собственному желанию. По законам Августа, женщина, имевшая троих детей, освобождалась от опеки. О пожизненном пребывании женщины под властью отца, мужа, опекуна Гай писал: «В старину хотели, чтобы женщины и в совершенных годах находились по причине своего легкомыслия под опекой». Фактически замужняя женщина уже к концу республики пользуется в частной жизни такой же свободой, как и её муж: распоряжается самостоятельно своим имуществом, обладает свободой подать на развод.

Другие виды брака

В фиктивный брак вступали, например, бедные мужчины за плату, и это, возможно, было нередким случаем в Древнем Риме. Такой брак заключался, чтобы избежать законов о незамужестве и получить неограниченную свободу. Фиктивный брак упоминается Сенекой в книге о браке, а Тертуллиан пишет о терпении «купленных мужей».

Заочный брак. Выйти замуж можно было и в отсутствие жениха, если женщина по его письму или его посланцем будет отведена в дом мужа. Жениться на отсутствующей невесте было невозможно, так как для этого «необходимо введение (жены) в дом мужа, как бы в брачное жилище, а не (мужа) в дом жены». Заочный брак (так и не ставший фактическим) обязывал женщину оплакивать мужа, если тот погибнет.

Конкубинат (лат. concubinatus) встречался в зажиточных семьях высшего сословия, а также в других слоях населения. Так, женщины в сенаторском сословии иногда жили в конкубинате с вольноотпущенными мужчинами, так как в случае заключения брака она теряла свой статус (по той же причине сенаторы жили с вольноотпущенными женщинами в конкубинате). Такую форму «брака» можно было встретить среди солдат, рабов, сенаторов и вольноотпущенниц. Сенатор не мог сделать вольноотпущенницу законной женой, что считалось позором и для него, и для всей его семьи, однако отношения в конкубинате не налагали на него никакого пятна.

К конкубинату были такие же требования, как и к браку: жизнь с одним партнёром, жена должна быть верна партнёру и также исполнять свои обязанности. Конкубинат и распространённый «брак рабов» (лат. contubernium), часто поощрявшийся хозяевами, признавались обществом как форма сожительства.

Древнеримский юрист Марциан так писал о конкубинате:

Находиться в конкубинате может и вольноотпущенница другого лица, и свободнорождённая, и, главным образом, такая (женщина), место рождения которой неизвестно или которая продавала своё тело. Если же кто-либо предпочтёт иметь конкубиной женщину честной жизни и свободнорождённую, то это не разрешается без заявления перед свидетелями. Но необходимо или взять эту женщину в качестве жены, или же при отказе от этого вступить с ней во внебрачную связь.

В таких отношения римляне вступали также и по другим семейным обстоятельствам, например, в случае, если отец семейства не хотел жениться во второй раз, чтобы не ущемлять права на наследование детей из первого брака.

Брак между разными сословиями

Поначалу брак между патрициями и плебеями был запрещён, он стал возможным благодаря закону Канулея 445 года до н. э. Жена из дома патрициев при этом оставалась во власти своего отца, который имел право расторгнуть брак в любое время (правило просуществовало до II века). Однако такие браки не получили широкого распространения и стали скорее реальностью для богатых и уважаемых плебеев. Брак женщин других сословий с вольноотпущенниками встречался реже, чем брак бывшей рабыни и бывшего хозяина. Установленный одним из законов Августа запрет на то, чтобы вольноотпущенница замужем за господином могла развестись против его воли, имел силу ещё в праве Юстиниана.

С введением законов Августа сенаторам (а со времён Марка Аврелия и до трёх поколений потомков сенатора) запрещалось жениться на вольноотпущенниках/-цах, актёрах или актрисах или их детях, проститутках, сутенёрах или сводницах и их бывших рабах, осуждённых преступниках. С середины I века н. э. рабам был разрешён брак, до этого рабы просто жили вместе в непризнанном законом союзе (лат. contubernium). Сохранилось множество свидетельств таких браков между рабами императоров и свободными женщинами.

Также брак между римскими свободными женщинами и солдатами не считался законным и формально являлся сожительством, а дети из такого брака — незаконнорождёнными. Брак между «иностранцами» (не гражданами Рима) формально не воспрещался, но и не приветствовался. Император Траян разрешил ветеранам жениться на дочерях варваров, дети от таких браков признавались законнорождёнными.

Засвидетельствование брака

Для брачного союза не существовало специальных юридических церемоний. Римские юристы рассматривали брак как обоюдное согласие на брак и совместное проживание. Так, Модестин писал: «Долговременную связь свободной женщины следует понимать не как конкубинат, но как брак, если только она не промышляла своим телом».

Должна была присутствовать также склонность к браку — лат. affectio maritalis, что означало, что пара признаёт друг друга как мужа и жену и соответственно ведёт себя. Другое важное обстоятельство: жена должна быть отведена в дом мужа, и, согласно античным юристам, именно с этого момента начинался брак.

Также для того, чтобы брак был признан законным, должны были выполняться условия (лат. conubium), указанные в семейном праве (см. раздел Предпосылки), достигнут совершеннолетний возраст и получено согласие сторон.

Непризнание брака влекло за собой два последствия:

• Дети от него считались не имеющими отца и не состоящими в его власти;
• В случае прекращения неразрешённого брака никакие претензии по поводу приданого не принимались.

Развод

Во времена республики для развода требовались существенные основания, которые обсуждались на семейном совете. Развод в период ранней республики встречался редко, а первый случай датируется 306 годом до н. э. у Валерия Максима (когда Луций Анний развелся с женой, за что цензорами был исключен из сената) либо 231 (или 227) годом до н. э. у Сервия Сульпиция (когда консул Спурий Карвилий с согласия цензоров развелся с женой из-за её бесплодия).

К началу нашей эры разводы стали встречаться всё чаще. Женщины также разводились, однако в большинстве случаев инициатива исходила от мужчин. Разводы встречались в высшем сословии чаще, чем в низших сословиях. Разводы не были исключением и во времена империи, несмотря на законы императора Августа. Древнейшее требование о разводе встречается в Законах XII таблиц: «приказал своей жене взять принадлежащие ей вещи и, отняв ключ, изгнал».

Уже во II веке развод превратился в средство избавления от надоевшей жены. Валерий Максим пишет о следующих причинах для «быстрого» развода: жена вышла на улицу с непокрытой головой (второй развод в Риме, Сульпиций Галл); жена пошла в цирк, не спросив разрешения мужа (третий развод в Риме, Публий Семпроний Соф); жена остановилась поговорить с отпущенницей, о которой шла дурная слава.

…некий римлянин, разводясь с женой и слыша порицания друзей, которые твердили ему: «Разве она не целомудренна? Или не хороша собою? Или бесплодна?» — выставил вперед ногу, обутую в башмак, и сказал: «Разве он нехорош? Или стоптан? Но кто из вас знает, где он жмёт мне ногу?» В самом деле, по большей части не значительные или получившие огласку проступки жены лишают её мужа, но мелкие, частные столкновения, проистекающие из неуступчивости или просто от несходства нравов, даже если они скрыты от посторонних глаз, вызывают непоправимое отчуждение, которое делает совместную жизнь невозможной.

При браке sine manu женщины располагали полной свободой развода. Расторжение брака могло состояться по обоюдному согласию или по воле одного из супругов, при этом участие государственных чиновников или юристов не являлось обязательным. Возможными причинами для развода могли стать бездетность, недостойное поведение одного из супругов или желание жить с другим партнёром. Традиционная форма выражения желания развестись звучала: «У меня есть для тебя твои вещи» (лат. tuas res tibi habeto) или «Заботься о своих делах» (лат. tuas res tibi agito) и исходила, возможно, из понятия брака как имущественного отношения. К таким «вещам» также относилось приданое, которое муж должен был вернуть жене в полном размере. Единственным исключением был случай, когда при наличии доказательств измены жены муж был вправе (в зависимости от тяжести ситуации) оставить себе всё приданое или его часть. При этом мужчина, уличённый в неверности, по закону ни в чём не «проигрывал».

Отец мог развести дочь с мужем, лишь при Антонине Пие было запрещено «разлучать живущих в согласном браке». Позднее и односторонний свободный развод, инициированный супругой, стал восприниматься как норма. Плутарх приписывает Ромулу регламентацию развода: жене не дозволялось уйти от мужа, а мужу позволялось прогнать жену, виновную в отравлении детей, подделке ключей или прелюбодеянии.

С ростом коррупции в среде чиновников увеличилось количество разводов и распространилась легкомысленность при вступлении в брак. Так, император Тиберий снял с поста квестора, так как он женился на женщине за день до распределения мест (чтобы получить должность, для которой необходимо быть женатым), а на следующий день развёлся. Браки, длившиеся долгое время, были редки, что становилось поводом для сатиры у римских философов и поэтов. Сенека пишет, например, что «ни одна женщина не постыдится развестись, потому что женщины из благородных и знатных семейств считают годы не по числу консулов, а по числу мужей. Они разводятся, чтобы выйти замуж, и выходят замуж, чтобы развестись», а Ювенал, что некоторые женщины разводятся, когда ветви, украшавшие двери дома молодых супругов, ещё не завяли.

Некоторые тонкости разводов в Древнем Риме:

• Умалишённая не могла дать развод своему мужу ни сама, ни через попечителя, но её отец мог направить к её мужу «посланца». Получить же развод она могла, так как «считалась находящейся на положении той, с которой разводятся без её ведома».
• Вольноотпущенница, вышедшая замуж за хозяина, также не имела права на развод, если муж хотел, чтобы она оставалась его женой.
• За разводом должно было стоять серьёзное намерение разойтись, поэтому «если жена, сгоряча пославшая разводную, вскоре вернулась, то считается, что развода и не было».
• Чтобы развод был признан действительным, нужно присутствие семи взрослых римских граждан, среди которых не должно быть отпущенников инициатора развода (включая вольноотпущенников его отца, деда и т. д.).

Новый брак

Фасты

Сколько месяцев мать дитя своё носит во чреве,
Стольким же месяцам быть он указал и в году.
Столько же месяцев скорбь у вдовы соблюдается в доме,
И, погруженный в печаль, знаки он горя хранит.

Овидий

Вступление в новый брак проходило без особых церемоний. Вдовы и разведённые женщины должны были снова выйти замуж в течение 6 месяцев (по закону Августа), позднее — до 12 месяцев по закону Папия и Поппея. Если при вступлении во второй брак не была расторгнута первая помолвка, то претор мог наложить на этого гражданина — лат. infamia, то есть гражданин терял свою честь.

В Риме классического периода женщина, состоявшая лишь один раз в браке, называлась лат. univira и была особо почитаема как своего рода идеал брака. Хотя развод и новый брак были довольно частыми явлениями, разведённые женщины не всегда приветствовались в обществе. По мнению учёных, вдовы, напротив, не испытывали такого рода общественного отчуждения при вступлении в новый брак. По традиции, идущей, по мнению Овидия, ещё от Ромула, вдова была обязана соблюдать траур в течение 10 месяцев, что писатель объясняет 10 месяцами беременности. Мужчины не были обязаны хранить траур по умершей жене.

Сексуальность и мораль

Чувственная любовь и сексуальное удовольствие в римском браке считались нежелательными, и к этому супруги не стремились. С юридической точки зрения, близость в браке не являлась обязательной, её прекращение и даже жизнь врозь не прерывали течение брака с юридической точки зрения. Однако супружеская любовь, доходящая до самопожертвования, прославлялась римскими моралистами.

Так как женщине приписывалась способность влиять на мужчин, внешняя дистанция между супругами, по крайней мере во времена республики, являлась признаком мужской стойкости и моральной чистоты. Например, Катон Старший обнимал свою жену только тогда, когда гремел гром, и исключил из сената претора за то, что тот в присутствии дочери поцеловал свою жену. Муж должен был «сдерживать» женскую сексуальность.

Измена

Ещё в анналах цензоров 154 года до н. э. Кассия (лат. C. Cassius) и Мессалы (лат. M. Messalla) и консула в 133 году до н. э. Луция Пизона (лат. Lucius Calpurnius Piso Frugi) написано, что целомудрие в Риме уничтожено. Гораций, например, писал, что женской морали в Риме не найти, а Овидий — «целомудренна та, которой никто не домогался». Сенека младший писал, что «кажется, женщины имеют мужей, чтобы соблазнять любовников», а Тацит восхваляет германцев за то, что они не соблазняют и не позволяют себя соблазнить.

Женщин, обвинявшихся в нарушении целомудрия, если отсутствовал общественный обвинитель, по старой традиции должны были судить родственники . Так, Катон Старший выражает мнение, что муж вправе безнаказанно убить жену, если застанет её изменяющей ему, женщина же не может даже посметь коснуться неверного мужа. Другие тексты говорят о праве отца, но не мужа, убить прелюбодейку и её любовника в своем доме или доме зятя, муж же имел право убить любовника жены, но лишь если тот был актёром или вольноотпущенником, и сразу развестись с женой.

По указанию императора Веспасиана Сенат постановил, что женщины, которые вступили в связь с рабами, должны считаться рабынями. Несовершеннолетняя невеста (до 12 лет), «уведённая в дом» будущего мужа, по закону не отвечала за прелюбодеяние, совершённое до наступления прав жены. Лишь после рескрипта Септимия Севера и Каракаллы ответственность за прелюбодеяние распространилась на невест, «потому что не дозволяется оскорблять ни какой бы то ни было брак, ни надежду на брак».

По закону Августа все сексуальные отношения с замужними вне брака (даже если пара была помолвлена) и конкубината нарушали закон и наказывались ссылкой на остров, если доказывалась измена и инцест, это наказывалось пожизненной ссылкой (лат. deportatio), также отбиралось имущество и гражданские права. Однако, при этом совместное проживание без доказательства сексуальных отношений не наказывалось. Измена мужчин с проститутками, актрисами и прочими порочными женщинами (лат. probnosae) юридически не наказывалась.

Такие нравы осуждали, например, стоики (Музоний Руф (лат. Musonius Rufus), I век н э.), которые обличали измену вне зависимости от того, кто её совершил, и выступали против такой двойной морали римлян. Лишь при Константине мужчины и женщины стали в равной степени отвечать за измену перед судом. Однако традиционно большинство женщин всё же воспринимало поведение мужей как должное, считая, что мужчины имеют большую сексуальную свободу.

Мораль и брак

Цицерон в одном из писем писал, что считает жизнь холостяков самой прекрасной на свете, а греческий философ II века Секунд (лат. Secundus) на свой же вопрос, что такое женщина, отвечал, что это «порча мужчины, ненасытное животное, оплот уничтожения, гибельная гадюка». По мнению учёных, большинство замужних женщин Древнего Рима сохраняли супружескую верность. Возможно, в глазах критиков жизнь женщины, чья роль отличалась от традиционной, ограниченной домом и детьми, казалась уже скандальной. Всё же образы и истории женщин в произведениях римских писателей не выдуманы, и некоторые женщины своим распутством отчасти создали атмосферу интриг и неспокойствия в обществе.

Римскими поэтами и писателями также восхвалялся идеал толерантной женщины, не «мешавшей» любовным похождениям мужа. Выдающийся римский юрист Домиций Ульпиан считал неправильным, что муж вправе требовать от жены моральных добродетелей, которым сам не соответствует. Так, идеалом мужественности считалось самообладание, в действительности же насилие было частым в семье.

Надписи на гробницах и саркофагах сообщают о жёнах, имевших одного мужа, или о женщинах, которые оставались вдовами, не выходили вторично замуж, храня верность своему первому мужу. Верность являлась качеством, которое особо прославляют надписи. От жён также ожидалось, что они будут вести домашнее хозяйство и выполнять традиционные женские обязанности, быть для мужа всегда на месте.

Во время принципата идея об ограничении женских инстинктов сменилась представлением о возможности воспитания жены. Брак, таким образом, стал выполнять и педагогическую функцию, поэтому также ценилась жена, которая не только подчинялась мужу, но и была способна принять другую «форму», то есть измениться.

	Добродетели жены	Идеальная жена	Гармоничный брак
	modesta — скромная proba — честная frugalis — бережливая obsequentissima — уступчивая pia — добродетельная fidelissima — абсолютно верная casta — целомудренная pudens — стыдливая officiosa — услужливая	univira — жена одного мужа domiseda — быть домоседкой pulcherrima — прекраснейшая prudentissima — самая благоразумная rarissima — необыкновенная incomparabilis — несравненная	sine querella — без ссор concorditer — в гармонии sine offensa — без обид sine fraude — без обмана sine iracundia — без гнева

Римский брак в культуре

Божества, покровители брака:

• Конкордия — богиня согласия и покровительница супружеского мира.
• Юнона — богиня брака, семьи и материнства. Священным именем Юноны на свадьбах было Цинксия (лат. Cinxia), так как первоначально заключившие брак были лат. cinguli — «опоясанные». Другое прозвище Юноны — Унксия (лат. Unxia) напоминает о том, что порог дома должен быть смазан, чтобы предотвратить проникновение злых сил, Афференда (лат. Dea Afferenda) следила за приданым. Боги Юга лат. Dea Iuga и Югатин лат. Deus Jugatinus) — также имена Юноны, которая скрепляла браки.
• Бог Домидук (лат. Domiducus или лат. Interducus) приводил новобрачную к супружескому дому, Домиций помогал ей решиться войти в этот дом, Мантурна склоняла её остаться там жить.
• Церера — следила за правами замужних женщин.

• Гименей — в греческой мифологии божество брака, также олицетворение брачных песен, который также почитался в Древнем Риме. Так, сохранилась фреска из Помпей, изображающая Гименея стройным нагим юношей в шафранном плаще, с факелом в одной и венком в другой руке.
• Пикун и Пилумн (лат. Pilumnus et Picumnus) — в римской мифологии братья, боги брака и рождения.

В искусстве:

• Сохранились немногочисленные фрагменты фресок с изображением dextrarum junctio в римских колумбариях.
• римские фрески, украшавшие дома, например, в Риме — античная фреска «Свадьба Альдобрандини» (Ватиканская апостольская библиотека), некоторые учёные считают фрески с виллы Мистерий в Помпеях, также изображением свадебных обрядов. Значительно больше сохранилось фресок по греческому образцу на тему свадьбы богов, например, свадебная процессия Посейдона и Амфитриты (Помпеи), свадьба Геры и Зевса.
• римские мраморные саркофаги с изображением свадебных ритуалов, например, свадебного шествия, или где изображены жених и невеста, соединяющими правые руки, при этом в левой руке жених держит свиток (брачный договор). Часто за парой изображена дружка невесты (иногда с чертами богини — покровительницы брака Юноны), которая соединяет руки супругов. Произведений искусства, посвящённых другим свадебным ритуалам римской свадьбы не сохранилось.

В литературе:

Эпиталама (Свадебная песня)

           Девушка так же: невинна пока — бесплодно стареет.
           Если ж, для брака созрев, достойно в супружество вступит,
           Мужу дороже и меньше родителю в тягость.
           Гимен, о Гименей, Гимен, явись, Гименей!
           Девушка, ты не перечь такому супругу. Нельзя ведь,
           Право, перечить тому, за кого сам отец тебя выдал.
           Мать и отец заодно — их воле должна быть послушна.
           Девство не все ведь твое, а отчасти родителей также:
           Треть в нём отцовская есть, материнская треть в нём другая,
           Треть лишь одна в нём твоя. Потому не перечь ты обоим,
           Тем, что права передали свои и приданое зятю.
           Гимен, о Гименей, Гимен, явись, Гименей!

Катулл

• Сохранилась «Свадебная песня» (стих 62) Катулла, написанная на манер греческих эпиталам, представляющая собой попеременное пение юношей и девушек перед наступлением брачной ночи. Стих 61 посвящён свадьбе Юнии Аурункулеи и Манлия Торквата (лат. Junia Aurunculeia, Manlius Torquatus), в котором можно найти подтверждение известных древнеримских традиций вступления в брак: выбор даты свадьбы, наряд невесты, обряд похищения, проводы в дом мужа.
• Одними из тем эпиграмм римского поэта Марциала были любовь, брак и распутство.
• В своих комедиях Плавт демонстрирует представления римлян об идеальной женщине и о её зависимом положении в семье, рисует портреты честных и верных жён. Молодые женщины выступают носительницами взглядов на брак как на союз, не зависящий от имущественных условий: «Не за деньги отдавал ты нас, за человека же…».
• В VI сатире Ювенал описывает слабости и пороки современных ему женщин. Ювенал выступает против брака, описывая женщин-блудниц, «прелестниц пьяных», спальни, «полные перебранок», Рим, где царят «все преступленья и всевозможный разврат».
• Апулей в «Метаморфозы, или Золотой осёл» описывает подготовку к свадьбе.
  

Латинские источники

• Гай. [ancientrome.ru/ius/source/gaius/index.htm «Институции»]. Проверено 17 февраля 2009. [www.webcitation.org/614hn63TB Архивировано из первоисточника 20 августа 2011]..
• Авл Геллий. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/Gellius/home.html «Аттические ночи»]. Проверено 6 марта 2009. [www.webcitation.org/614hnXAIX Архивировано из первоисточника 20 августа 2011]. (лат.) (англ.)
• Дионисий Галикарнасский. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/Dionysius_of_Halicarnassus/home.html «Римские древности»] (англ.). Проверено 5 марта 2009. [www.webcitation.org/614hnxYOV Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Тит Ливий. [ancientrome.ru/antlitr/livi/index.htm «История Рима от основания Города»]. Проверено 26 февраля 2009. [www.webcitation.org/614hoNwUh Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Валерий Максим. [www.thelatinlibrary.com/valmax2.html «FACTORVM ET DICTORVM MEMORABILIVM»] (лат.). Проверено 5 марта 2009. [www.webcitation.org/614hooltg Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Павл. [ancientrome.ru/ius/library/paul/paul5.htm «Сентенции»] (лат.). Проверено 7 марта 2009. [www.webcitation.org/614hpG1Yb Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Плиний Младший. [www.krotov.info/acts/02/01/pliniy.html Письмо Юнию Маврику (1, 14)]. Проверено 17 февраля 2009. [www.webcitation.org/614hph8NU Архивировано из первоисточника 20 августа 2011]. — Плиний описывает «идеального» жениха, идеальную жену Кальпурнию (письмо 4, 19, 2-5), стратегии наследования (письмо 8, 10).
• Светоний. [ancientrome.ru/antlitr/svetoni/vita-caesarum/august-f.htm Жизнь двенадцати царей. Книга 2. Божественный Август]. Проверено 18 февраля 2009. [www.webcitation.org/614hq9Pjd Архивировано из первоисточника 20 августа 2011]. — брак и политические альянсы (62).
• Тацит. [ancientrome.ru/antlitr/tacit/annal/kn04f.htm Анналы, книга 4]. Проверено 18 февраля 2009. [www.webcitation.org/614hqnsMA Архивировано из первоисточника 20 августа 2011]. — о насилии в браке (22,1).
• Секст Помпей Фест. [webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:RmYkk7bQdd8J:syktsu.ru/files/0aaffb34669b7ef7402ad63777fbab19.doc+%D1%86%D0%B8%D0%BD%D0%BA%D1%81%D0%B8%D1%8F+%D1%80%D0%B8%D0%BC&hl=de&ct=clnk&cd=3&gl=de&client=firefox-a О значении слов]. Проверено 13 февраля 2009.
• Цицерон. [ancientrome.ru/antlitr/cicero/phil/officiis1.htm#01 Философские трактаты. Об обязанностях. Книга I, 54]. Проверено 17 февраля 2009. [www.webcitation.org/615fL0NgC Архивировано из первоисточника 21 августа 2011]. — о значении брака и семьи для общества.
• «Corpus iuris civilis» — свод римского гражданского права, 529—534 года.

В «Институциях», учебнике для начинающих юристов, главы о браке: 1,9 — 1,10.

[www.gumer.info/bibliotek_Buks/Pravo/digest/index.php Дигесты]. Проверено 10 марта 2009. [www.webcitation.org/614hrzL52 Архивировано из первоисточника 20 августа 2011]. — 50 книг, составленных из трудов римских юристов. Книги о браке: XXIII—XXV.

«Кодекс Юстиниана». Главы о браке: 5,1 — 5,27.

• Неизвестный автор. [ancientrome.ru/ius/library/vatican/FragVat.htm#III Fragmenta Vaticana. De re uxoria ac dotibus]. Проверено 17 февраля 2009. [www.webcitation.org/615fLSjRz Архивировано из первоисточника 21 августа 2011]..

Литература и ссылки

• [bibliotekar.ru/polk-20/index.htm Культура Древнего Рима] / Ю. К. Колосовская и др.. — М.: Наука, 1985. — Т. 2.
• Сергеенко М. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Serg/ Жизнь Древнего Рима]. — СПб.: Летний Сад, 2000.
• Топчиян, Ю. А. [www.yspu.org/vestnik/novye_Issledovaniy/27_8/ Брак и семья в восприятии римлян республиканского периода](недоступная ссылка — история). Проверено 25 февраля 2009.
• Carcopino, Jerome. Rom. Leben und Kultur in der Kaiserzeit. — Stuttgart: Philipp Reclam, 1992. — ISBN 3-15-010382-7.

• Duby, Georges, Michelle Perro. Geschichte der Frauen in der Antike. — Frankfurt/Main: Campus, 1993. — Т. 1. — ISBN 2-7351-0513-X.
• Friedl, Raimund. [books.google.de/books?id=zhiEOsWMRyEC&pg=PA49&dq=ehe+im+alten+rom&lr=&as_brr=3&client=firefox-a#PPP1,M1 Der Konkubinat im kaiserlichen Rom]. — Tübingen: Franz Steiner, 1994.
• Фридлендер Л. [ancientrome.ru/publik/article.htm?a=1262896623 Картины из бытовой истории Рима в эпоху от Августа до конца династии Антонинов]. — Ч. I = Sittengeschichte Roms. — СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1914.
• Gardner, Jane. Women in Roman Law and Society. — Croom Helm, 1986. — ISBN 3-406-39114-1.
• Goodall Powers, Jennifer. [ablemedia.com/ctcweb/consortium/ancientweddings.html Roman weddings] (англ.). Проверено 3 марта 2009. [www.webcitation.org/614hl8s5j Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Hirsch, Angelika-Benedicta. [books.google.de/books?id=M9L5pVCbYjgC&pg=PA18&dq=hochzeit+altes+rom&client=firefox-a Warum die Frau den Hut aufhatte. Kleine Kulturgeschichte des Hochzeitsrituals]. — Vandenhoeck&Ruprecht, 2008. — ISBN 3525604378.
• Pirntke, Gunter. [www.new-ebooks.de/downloads/16_1246.pdf Heiraten im alten Rom] (нем.)(недоступная ссылка — история). Проверено 7 февраля 2009.
• Pleticha, H., O. Schönberger, «Die Römer», «Der kleine Pauly». [www.imperiumromanum.com/gesellschaft/frauen/frauen_index.htm Frauen im Alten Rom] (нем.). Проверено 3 февраля 2009. [www.webcitation.org/614hgasgk Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Schall, Ute. Am Anfang war die Wölfin: Frauen im alten Rom. — Düsseldorf: Droste, 1994. — С. 43-87. — ISBN 3-7700-1017-5.
• Smith, William. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/secondary/SMIGRA*/Matrimonium.html A Dictionary of Greek and Roman Antiquities//Matrimonium] (англ.). Проверено 7 февраля 2009. [www.webcitation.org/614hg8rBm Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
• Späth, Thomas/Beate Wagner-Hasel. Frauenwelte der Antike. Geshlechterordnung und weibliche Lebenspraxis. — Stuttgart: J. B. Metzler, 2000. — С. 32- 53. — ISBN 3-476-01677-3.
• Weeber, Karl-Wilhelm. Alltag im Alten Rom: ein Lexikon. — Zürich, 1997. — ISBN 3-7608-1140-X.

Отрывок, характеризующий Брак в Древнем Риме

– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
– Sire, tout Paris regrette votre absence, [Государь, весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.] – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.
– Je suis fache, de vous avoir fait faire tant de chemin, [Очень сожалею, что заставил вас проехаться так далеко.] – сказал он.
– Sire! Je ne m'attendais pas a moins qu'a vous trouver aux portes de Moscou, [Я ожидал не менее того, как найти вас, государь, у ворот Москвы.] – сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.
– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
– Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
– Roi de Rome, [Римский король.] – сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. – Admirable! [Чудесно!] – С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, – есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, – это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.
Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал Боссе и дежурного. Он приказал вынести портрет перед палатку, с тем, чтобы не лишить старую гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и наследника их обожаемого государя.
Как он и ожидал, в то время как он завтракал с господином Боссе, удостоившимся этой чести, перед палаткой слышались восторженные клики сбежавшихся к портрету офицеров и солдат старой гвардии.
– Vive l'Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l'Empereur! [Да здравствует император! Да здравствует римский король!] – слышались восторженные голоса.
После завтрака Наполеон, в присутствии Боссе, продиктовал свой приказ по армии.
– Courte et energique! [Короткий и энергический!] – проговорил Наполеон, когда он прочел сам сразу без поправок написанную прокламацию. В приказе было:
«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»
– De la Moskowa! [Под Москвою!] – повторил Наполеон, и, пригласив к своей прогулке господина Боссе, любившего путешествовать, он вышел из палатки к оседланным лошадям.
– Votre Majeste a trop de bonte, [Вы слишком добры, ваше величество,] – сказал Боссе на приглашение сопутствовать императору: ему хотелось спать и он не умел и боялся ездить верхом.
Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать. Когда Наполеон вышел из палатки, крики гвардейцев пред портретом его сына еще более усилились. Наполеон нахмурился.
– Снимите его, – сказал он, грациозно величественным жестом указывая на портрет. – Ему еще рано видеть поле сражения.
Боссе, закрыв глаза и склонив голову, глубоко вздохнул, этим жестом показывая, как он умел ценить и понимать слова императора.


Весь этот день 25 августа, как говорят его историки, Наполеон провел на коне, осматривая местность, обсуживая планы, представляемые ему его маршалами, и отдавая лично приказания своим генералам.
Первоначальная линия расположения русских войск по Ко лоче была переломлена, и часть этой линии, именно левый фланг русских, вследствие взятия Шевардинского редута 24 го числа, была отнесена назад. Эта часть линии была не укреплена, не защищена более рекою, и перед нею одною было более открытое и ровное место. Очевидно было для всякого военного и невоенного, что эту часть линии и должно было атаковать французам. Казалось, что для этого не нужно было много соображений, не нужно было такой заботливости и хлопотливости императора и его маршалов и вовсе не нужно той особенной высшей способности, называемой гениальностью, которую так любят приписывать Наполеону; но историки, впоследствии описывавшие это событие, и люди, тогда окружавшие Наполеона, и он сам думали иначе.
Наполеон ездил по полю, глубокомысленно вглядывался в местность, сам с собой одобрительно или недоверчиво качал головой и, не сообщая окружавшим его генералам того глубокомысленного хода, который руководил его решеньями, передавал им только окончательные выводы в форме приказаний. Выслушав предложение Даву, называемого герцогом Экмюльским, о том, чтобы обойти левый фланг русских, Наполеон сказал, что этого не нужно делать, не объясняя, почему это было не нужно. На предложение же генерала Компана (который должен был атаковать флеши), провести свою дивизию лесом, Наполеон изъявил свое согласие, несмотря на то, что так называемый герцог Эльхингенский, то есть Ней, позволил себе заметить, что движение по лесу опасно и может расстроить дивизию.
Осмотрев местность против Шевардинского редута, Наполеон подумал несколько времени молча и указал на места, на которых должны были быть устроены к завтрему две батареи для действия против русских укреплений, и места, где рядом с ними должна была выстроиться полевая артиллерия.
Отдав эти и другие приказания, он вернулся в свою ставку, и под его диктовку была написана диспозиция сражения.
Диспозиция эта, про которую с восторгом говорят французские историки и с глубоким уважением другие историки, была следующая:
«С рассветом две новые батареи, устроенные в ночи, на равнине, занимаемой принцем Экмюльским, откроют огонь по двум противостоящим батареям неприятельским.
В это же время начальник артиллерии 1 го корпуса, генерал Пернетти, с 30 ю орудиями дивизии Компана и всеми гаубицами дивизии Дессе и Фриана, двинется вперед, откроет огонь и засыплет гранатами неприятельскую батарею, против которой будут действовать!
24 орудия гвардейской артиллерии,
30 орудий дивизии Компана
и 8 орудий дивизии Фриана и Дессе,
Всего – 62 орудия.
Начальник артиллерии 3 го корпуса, генерал Фуше, поставит все гаубицы 3 го и 8 го корпусов, всего 16, по флангам батареи, которая назначена обстреливать левое укрепление, что составит против него вообще 40 орудий.
Генерал Сорбье должен быть готов по первому приказанию вынестись со всеми гаубицами гвардейской артиллерии против одного либо другого укрепления.
В продолжение канонады князь Понятовский направится на деревню, в лес и обойдет неприятельскую позицию.
Генерал Компан двинется чрез лес, чтобы овладеть первым укреплением.
По вступлении таким образом в бой будут даны приказания соответственно действиям неприятеля.
Канонада на левом фланге начнется, как только будет услышана канонада правого крыла. Стрелки дивизии Морана и дивизии вице короля откроют сильный огонь, увидя начало атаки правого крыла.
Вице король овладеет деревней [Бородиным] и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Морана и Жерара, которые, под его предводительством, направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками армии.
Все это должно быть исполнено в порядке (le tout se fera avec ordre et methode), сохраняя по возможности войска в резерве.
В императорском лагере, близ Можайска, 6 го сентября, 1812 года».
Диспозиция эта, весьма неясно и спутанно написанная, – ежели позволить себе без религиозного ужаса к гениальности Наполеона относиться к распоряжениям его, – заключала в себе четыре пункта – четыре распоряжения. Ни одно из этих распоряжений не могло быть и не было исполнено.
В диспозиции сказано, первое: чтобы устроенные на выбранном Наполеоном месте батареи с имеющими выравняться с ними орудиями Пернетти и Фуше, всего сто два орудия, открыли огонь и засыпали русские флеши и редут снарядами. Это не могло быть сделано, так как с назначенных Наполеоном мест снаряды не долетали до русских работ, и эти сто два орудия стреляли по пустому до тех пор, пока ближайший начальник, противно приказанию Наполеона, не выдвинул их вперед.
Второе распоряжение состояло в том, чтобы Понятовский, направясь на деревню в лес, обошел левое крыло русских. Это не могло быть и не было сделано потому, что Понятовский, направясь на деревню в лес, встретил там загораживающего ему дорогу Тучкова и не мог обойти и не обошел русской позиции.
Третье распоряжение: Генерал Компан двинется в лес, чтоб овладеть первым укреплением. Дивизия Компана не овладела первым укреплением, а была отбита, потому что, выходя из леса, она должна была строиться под картечным огнем, чего не знал Наполеон.
Четвертое: Вице король овладеет деревнею (Бородиным) и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Марана и Фриана (о которых не сказано: куда и когда они будут двигаться), которые под его предводительством направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками.
Сколько можно понять – если не из бестолкового периода этого, то из тех попыток, которые деланы были вице королем исполнить данные ему приказания, – он должен был двинуться через Бородино слева на редут, дивизии же Морана и Фриана должны были двинуться одновременно с фронта.
Все это, так же как и другие пункты диспозиции, не было и не могло быть исполнено. Пройдя Бородино, вице король был отбит на Колоче и не мог пройти дальше; дивизии же Морана и Фриана не взяли редута, а были отбиты, и редут уже в конце сражения был захвачен кавалерией (вероятно, непредвиденное дело для Наполеона и неслыханное). Итак, ни одно из распоряжений диспозиции не было и не могло быть исполнено. Но в диспозиции сказано, что по вступлении таким образом в бой будут даны приказания, соответственные действиям неприятеля, и потому могло бы казаться, что во время сражения будут сделаны Наполеоном все нужные распоряжения; но этого не было и не могло быть потому, что во все время сражения Наполеон находился так далеко от него, что (как это и оказалось впоследствии) ход сражения ему не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено.


Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее, и Россия бы погибла, et la face du monde eut ete changee. [и облик мира изменился бы.] Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека – Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного человека – Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был большой насморк 26 го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24 го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, – так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека – Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека – Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе сражения), а что ему казалось только, что он это велел, – как ни странно кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил. Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.


Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.