История Древнего Рима

Эта статья содержит сведения об истории Древнего Рима начиная с основания Рима до свержения последнего римского императора в 476 году. Основная статья обо всей древнеримской цивилизации — Древний Рим

История Древнего Рима длилась от основания города Рим в 753 году до н. э. до падения созданной под его началом Римской империи в 476 году н. э. Период делится на три основных этапа: царский (середина VIII века до н. э. — 510 год до н. э.), республиканский (509 до н.э. —27 годы н. э.) и императорский (27 год н. э. — 476 год н. э.). Продолжением Истории Древнего Рима можно считать также период Домината в Византии (395—610 годы).

Древний Рим — одна из самых могущественных древних цивилизаций, получившая название от её столицы — Рима. Сильное влияние на становление древнеримской цивилизации оказали культуры этрусков, латинов и древних греков. Пика своего могущества Древний Рим достиг во II веке н. э., когда под его властью оказались народы Северной Африки, Средиземноморья, Европы и Ближнего Востока.

Древний Рим создал культурную почву для европейской цивилизации, оказав определяющее влияние на средневековую и последующую историю. Современному миру Древний Рим подарил римское право, некоторые архитектурные формы и решения (например, крестово-купольную систему) и множество других новшеств (например, водяная мельница). Христианство как вероучение родилось на территории Римской империи. Официальным языком древнеримского государства был латинский, религия в течение большей части периода существования была политеистична, неофициальным гербом империи был золотой орёл (aquila), после принятия христианства появились лабарумы с хризмой.

Ранняя римская история

Город был основан вокруг поселений у брода через реку Тибр, на пересечении торговых путей. Согласно археологическим свидетельствам, Рим был основан как деревня, вероятно, в IX веке до н. э. двумя центрально-италийскими племенами, латинами и сабинянами (сабинами), на холмах Палатинском, Капитолийском и Квиринале.

Легенда о Ромуле и Реме

Четырнадцатый по счёту царь Альба-Лонги Нумитор был свергнут своим братом Амулием. Амулий не хотел, чтобы дети Нумитора помешали его честолюбивым замыслам: сын Нумитора пропал во время охоты, а Рею Сильвию заставили стать весталкой. На четвёртый год служения к ней в священной роще явился бог Марс, от которого Рея Сильвия и родила двух братьев. Разгневанный Амулий приказал положить младенцев в корзину и бросить в реку Тибр. Однако корзину прибило к берегу у подошвы Палатинского холма, где их вскормила волчица, а заботы матери заменили прилетевшие дятел и чибис. Впоследствии все эти животные стали священными для Рима. Затем братьев подобрал царский пастух Фаустул. Жена его, Акка Ларенция, ещё не утешившаяся после смерти своего ребёнка, приняла близнецов на своё попечение. Когда Ромул и Рем выросли, они вернулись в Альба-Лонгу, где узнали тайну своего происхождения. Они убили Амулия и восстановили на троне своего деда Нумитора.

Спустя четыре года, по воле своего деда, Ромул и Рем отправились к Тибру искать место для основания новой колонии Альба-Лонга. По легенде, Рем выбрал низменность между Палатинским и Капитолийским холмами, но Ромул настаивал на том, чтобы основать город на Палатинском холме. Обращение к знамениям не помогло, вспыхнула ссора, в ходе которой Ромул убил своего брата. Раскаявшись в убийстве Рема, Ромул основал город, которому дал своё имя (лат. Roma), и стал его царём. Датой основания города считается 21 апреля 753 до н. э. когда вокруг Палатинского холма плугом была проведена первая борозда. По средневековой легенде, сыном Рема — Сением был основан город Сиена.

Латины и этруски

С середины II тыс. до н. э. в нижнем течении Тибра расселялись латино-сикульские племена, ветвь италиков, пришедших на Апеннинский полуостров из придунайских областей в начале II тыс. до н. э. Латины обосновались на холмах Палатин и Велия, соседние холмы заняли сабины. После объединения нескольких латинских и сабинских поселков в середине VIII в. до н. э. на Капитолийском холме была выстроена общая для всех крепость — Рим.

Этруски были древними племенами, населявшими в первом тысячелетии до н. э. северо-запад Апеннинского полуострова (область — древняя Этрурия, современная Тоскана) между реками Арно и Тибр и создавшими развитую цивилизацию, предшествовавшую римской и оказавшую на неё большое влияние. Римская культура унаследовала многие обычаи и традиции из культуры этрусков. Примерно во II веке до н. э., вследствие ассимиляции со стороны Рима, этрусская цивилизация прекратила своё существование.

Начало Рима

С целью увеличить население Рима на первых стадиях его развития, Ромул предоставил пришельцам права, свободы и гражданство наравне с первыми поселенцами, для которых он отвёл земли Капитолийского холма. Благодаря этому в город начали стекаться беглые рабы, изгнанники и просто искатели приключений из других городов и стран.

В Риме также не хватало женского населения — соседние народы справедливо считали постыдным для себя вступление в родственные союзы с толпой бродяг, как они называли в то время римлян. Тогда Ромул придумал торжественный праздник — Консуалии, с играми, борьбой и разного рода гимнастическими и кавалерийскими упражнениями. На праздник съехались многие соседи римлян, в том числе сабиняне (сабины). В минуту, когда зрители и, в особенности, зрительницы были увлечены ходом игры, по условному знаку многочисленная толпа римлян с мечами и копьями в руках набросилась на безоружных гостей. В сумятице и давке римляне захватили женщин, сам Ромул взял себе в жёны сабинянку Герсилию. Свадьба с ритуалом похищения невесты с тех пор стала римским обычаем.

Царский период

Семь царей

Традиция неизменно говорит о семи римских царях, всегда называя их одними и теми же именами и в одном и том же порядке: Ромул, Нума Помпилий, Тулл Гостилий, Анк Марций, Тарквиний Приск (Древний), Сервий Туллий и Луций Тарквиний Гордый.

Ромул

После похищения римлянами сабинянских женщин вспыхнула война между Римом и сабинянами. Во главе со своим царем Тацием, они отправились на Рим. Однако похищенные женщины сумели помирить обе враждующие стороны, так как уже прижились в Риме. Тогда римляне и сабиняне заключили мир и жили под властью Ромула и Тация. Однако через шесть лет после совместного правления Таций был убит оскорблёнными гражданами колонии Камерии, куда он совершал поход. Ромул стал царём объединённых народов. Ему приписывается создание сената, состоявшего в то время из 100 «отцов», укрепление Палатина и формирование римской общины (разделение римлян на патрициев и плебеев).

Нума Помпилий

Нума Помпилий был вторым царем Рима. Вскоре после смерти первого царя, Ромула, Нума был избран Римским царем сенатом за справедливость и набожность. История рассказывает, что он был сабином и что, прибыв в Рим, он сначала поселился на Квиринале, а затем построил себе дворец на Велии, между Квириналом и Палатином. Нуме приписывается введение 12-месячного календаря вместо старого 9-месячного, создание жреческих коллегий и строительство храма Януса на форуме.

Тулл Гостилий

Тулл Гостилий прославился как воинственный царь: он разрушил Альба Лонгу, воевал с Фиденами, Вейями, сабинами. Жителей разрушенной Альбы он переселил в Рим, дав им права гражданства, а знать зачислил в сенат. В лице Анка Марция Рим снова получил царя-сабина. Он был внуком Нумы и в области богопочитания старался во всем подражать деду.

Анк Марций

Анк Марций не вел ни одной войны, но расширил Рим в сторону моря и этрусского берега Тибра. Это послужило началом интенсивных отношений с этрусками, которые вскоре укрепляются в правлении следующего царя.

Тарквиний Древний

Богатство и обходительный нрав сделали Тарквиния Древнего, переселенца из этрусского города Тарквиний, настолько популярным в римском обществе, что после смерти Анка его избрали царем. Он вел удачные войны с соседями, увеличил количество сенаторов на 100 человек, учредил общественные игры, приступил к осушению посредством каналов болотистых частей города. Последний царь, Луций Тарквиний Гордый, был сыном Древнего; этрусское происхождение двух царей повлияло на общественную жизнь Рима: многочисленные «этрускизмы» в языке, обычаях, политическом устройстве и религии римлян; широкая «экспансия» этрусков, в частности в Лации и Кампании (Тускул, Капуя), наличие в Риме целого этрусского квартала.

Сервий Туллий

Преемником Тарквиния был Сервий Туллий. Существуют две версии его происхождения. Согласно одной, он был сыном одной знатной женщины из города Корникула, попавшей в плен к римлянам. Он вырос в доме Тарквиния, где он пользовался величайшей любовью и почетом, в том числе и у сенаторов и народа. Царь выдал за него замуж свою дочь. После того, как царь Тарквиний был убит сыновьями Анка Марция, Сервий Туллий, воспользовавшись своей популярностью, захватил власть с одобрения сената.

Согласно другой версии, Сервий Туллий был Мастарной, этрусским авантюристом, выгнанным из Этрурии и поселившимся в Риме. Там он переменил имя и достиг царской власти. Этот рассказ произносит император Клавдий (I в. н. э.), и, скорее всего, он в значительной степени основан на непонимании этрусских сказаний.

Тарквиний Гордый

Преемником Сервия Туллия стал Тарквиний Гордый, сын Тарквиния Приска, следовательно, этруск. Власть он захватывает убийством своего тестя (Тарквиний был женат на дочери С. Туллия, Туллии). Его правление носило деспотический характер: он не считался с мнением сената, прибегал к казням, изгнаниям и конфискациям. Когда Тарквиний был изгнан из Рима, этруски пытались оказать ему помощь и восстановить на троне.

Падение царской власти и образование республики

Изгнание царя было делом рук римского (латино-сабинского) патрициата. По преданию, Секст Тарквиний, сын Тарквиния Гордого, с обнаженным мечом в руке явился в спальню к Лукреции, жене римского патриция Тарквиния Коллатина, и угрозами овладел ею. Лукреция рассказала о случившемся мужу и отцу, и, выхватив нож, спрятанный под одеждой, вонзила его себе в сердце. Родственники и друзья во главе с Луцием Юнием Брутом вынесли окровавленное тело Лукреции на площадь и призвали граждан к восстанию против Тарквиниев. Царь не смог подавить движения и был вынужден с семьей уйти в изгнание в Этрурию. Тогда народ в собрании по центуриям выбрал двух консулов — Брута и Коллатина, учредив таким образом республику.

Республиканский Рим

Ранняя Римская Республика (509—265 гг. до н. э.)

Борьба патрициев и плебеев

Ранняя история Рима отмечена господством родовой аристократии, патрициев, кроме которых никто не мог заседать в Сенате. Им подчинялись плебеи, являвшиеся, возможно, потомками побежденного народа. Однако не исключено, что по происхождению патриции были просто богатыми землевладельцами, организовавшимися в кланы, и присвоившими привилегии высшей касты. Власть избранного царя ограничивалась Сенатом и собранием кланов, которая даровала царю после избрания imperium (верховную власть). Плебеям не дозволялось носить оружие, их браки не признавались законными — эти меры были рассчитаны на то, чтобы оставить их без защиты, без поддержки семьи и родовой организации. Так как Рим был самым северным форпостом латинских племен, соседствующим с этрусской цивилизацией, римское аристократическое образование напоминало спартанское особым вниманием к патриотизму, дисциплине, смелости и военному мастерству.

Свержение монархии не привело к сильным изменениям в политическом устройстве Рима. Место пожизненного царя заняли два избираемых на один год из числа патрициев консулы. Они руководили заседаниями сената и народного собрания, контролировали выполнение принятых этими органами решений, распределяли граждан по центуриям, следили за сбором податей, осуществляли судебную власть, во время войны командовали войсками. По истечении срока полномочий они отчитывались перед сенатом и могли быть подвергнуты судебному преследованию. Помощниками консулов по судебным делам были квесторы, к которым позже перешло заведование казной. Народное собрание было высшим государственным органом, оно утверждало законы, объявляло войну, заключало мир, избирало всех должностных лиц (магистратов). Возросла роль сената: ни один закон не мог вступить в силу без его одобрения; он контролировал деятельность магистратов, решал внешнеполитические вопросы, осуществлял надзор над финансами и религиозной жизнью.

Основным содержанием истории раннереспубликанского Рима была борьба плебеев за равноправие с патрициями, которые монополизировали право заседать в сенате, занимать высшие магистратуры и получать землю из «общественного поля». Плебеи требовали отмены долговой кабалы и ограничения долгового процента. Рост военной роли плебеев (к началу V в. до н. э. они уже составляли основную часть римской армии) позволил им оказывать эффективное давление на патрицианский сенат. В 494 до н. э. после очередного отказа сената удовлетворить их требования они ушли из Рима на Священную гору (первая сецессия), и патрициям пришлось пойти на уступки: была учреждена новая магистратура — народные трибуны, избиравшиеся исключительно из плебеев (первоначально два) и обладавшие священной неприкосновенностью; они имели право вмешиваться в деятельность остальных магистратов (интерцессия), налагать запрет на любые их решения (вето) и привлекать их к судебной ответственности. В 457 до н. э. число народных трибунов возросло до десяти. В 452 до н. э. плебеи вынудили сенат создать комиссию из десяти членов (децемвиров) с консульской властью для записи законов, прежде всего ради фиксации (то есть ограничения) полномочий патрицианских магистратов. В 443 до н. э. консулы лишились права распределять граждан по центуриям, которое было передано новым магистратам — двум цензорам, избиравшимся из числа патрициев раз в пять лет центуриатными комициями сроком на 18 месяцев. В 421 до н. э. плебеи получили право занимать должность квестора, хотя реализовали его лишь в 409 до н. э. Реставрировался институт консулов при условии, что один из них обязательно будет плебеем, но сенат добился передачи судебной власти от консулов преторам, избираемым из патрициев. В 337 до н. э. плебеям стала доступна и должность претора. В 300 до н. э. по закону братьев Огульниев плебеи получили доступ в жреческие коллегии понтификов и авгуров.

Таким образом, все магистратуры оказались открытыми для плебеев. Их борьба с патрициями завершилась в 287 до н. э. Победа плебеев привела к изменению социальной структуры римского общества: добившись политического равноправия, они перестали быть сословием, отличным от сословия патрициев; знатные плебейские роды составили вместе со старыми патрицианскими родами новую элиту — нобилитет. Это способствовало ослаблению внутриполитической борьбы в Риме и консолидации римского общества, что позволило ему мобилизовать все свои силы для проведения активной внешнеполитической экспансии.

Завоевание Римом Италии

После превращения Рима в республику началась территориальная экспансия римлян. Первоначально их основными противниками на севере были этруски, на северо-востоке — сабины, на востоке — эквы и на юго-востоке — вольски.

В 509—506 до н. э. Рим отразил наступление этрусков, выступивших в поддержку свергнутого Тарквиния Гордого, а в 499—493 до н. э. одержал верх над Арицийской федерацией латинских городов (Первая Латинская война), заключив с ней союз на условиях невмешательства во внутренние дела друг друга, взаимной военной помощи и равенства при разделе добычи. Это позволило римлянам начать серию войн с сабинами, вольсками, эквами и могущественными южноэтрусскими поселениями.

Укрепление внешнеполитических позиций римлян в Средней Италии было прервано нашествием галлов, которые в 390 до н. э. разгромили римскую армию у реки Аллия, захватили и сожгли Рим; римляне укрылись в Капитолии. Хотя галлы вскоре покинули город, влияние римлян в Лации значительно ослабло; союз с латинами фактически распался, против Рима возобновили войну вольски, этруски и эквы. Однако римлянам удалось отразить натиск соседних племен. После нового галльского вторжения в Лаций в 360 до н. э. возродился римско-латинский союз (358 до н. э.). К середине IV в. до н. э. Рим уже имел полный контроль над Лацием и Южной Этрурией и продолжил экспансию в другие районы Италии. В 343 до н. э. жители кампанского города Капуи, понеся поражение от самнитов, перешли в римское подданство, что вызвало Первую Самнитскую войну (343—341 до н. э.), закончившуюся победой римлян и подчинением Западной Кампании. Рост могущества Рима привел к обострению его отношений с латинами, что спровоцировало Вторую Латинскую войну (340—338 до н. э.), в итоге которой Латинский союз был распущен, часть земель латинов конфискована, с каждой общиной заключен отдельный договор. Жители ряда латинских городов получили римское гражданство; остальные были уравнены с римлянами только в имущественных, но не в политических правах. В ходе Второй (327—304 до н. э.) и Третьей (298—290 до н. э.) Самнитских войн римляне разгромили Самнитскую федерацию и нанесли поражение её союзникам — этрускам и галлам. Те были вынуждены вступить в неравноправный союз с Римом и уступить ему часть своей территории. Рим укрепил своё влияние в Лукании и Этрурии, установил контроль над Пиценом и Умбрией и овладел Сенонской Галлией, превратившись в гегемона всей Средней Италии. Проникновение Рима в Южную Италию привело в 280 до н. э. к войне с Тарентом, самым могущественным из государств Великой Греции, и его союзником эпирским царем Пирром. В 276—275 до н. э. римляне победили Пирра, что позволило им к 270 до н. э. подчинить Луканию, Бруттий и всю Великую Грецию. Завоевание Римом Италии вплоть до границ с Галлией завершилось в 265 до н. э. взятием Вольсиний в Южной Этрурии. Общины Южной и Средней Италии вошли в Италийский союз во главе с Римом.

Поздняя Римская Республика (264-27 гг. до н. э.)

Рим становится мировой державой

Экспансия Рима в другие территории Средиземноморья сделала неизбежным столкновением Римской республики с Карфагеном, ведущей державой Средиземноморья. В результате трёх войн между двумя державами, Рим уничтожил Карфагенское государство и включил его территорию в состав республики. Это позволило ему продолжить экспансию в другие районы Средиземноморья. После завоеваний III—I вв. до н. э. Рим превратился в мировую державу, а Средиземное море — во внутреннее римское море.

Первая Пуническая война

Первая Пуническая война (264 — 241 до н. э.) не решила всех противоречий между двумя державами. Она закончилась поражением Карфагена. Для победы Риму пришлось значительно развить судостроение и свой флот. Карфагенский флот был очень могущественен и практически непобедим. Победа Рима стала возможной благодаря превосходству ресурсов — за время войны потери в кораблях составляли 700 и 500 (для Рима и Карфагена соответственно). Римская армия состояла из ополченцев и к концу войны стала опытной и достаточно профессиональной. Карфагенская же армия наёмников часто показывала свою ненадёжность. Рим также показал свою готовность идти до конца и не останавливаться перед любыми жертвами ради победы. Резервы же Карфагена, опиравшегося на наёмные армии, исчерпались быстрее. Неспособность Карфагена поддерживать большие армии привела к невозможности широкого применения абордажного боя на море. Это привело к оголению сухопутного фронта. В результате поражения, Карфаген был вынужден отказаться от Сицилии, выплачивать 3200 талантов контрибуции в течение 10 лет, вносить небольшой выкуп за свою сицилийскую армию. Первая война была, в сущности, только схваткой из-за Сицилии. Следующим же этапом стала борьба за мировое господство.

Вторая Пуническая Война

Вторая Пуническая война (Ганнибаловая война) (218—202 до н. э.) была ожесточенная война между Римом и Карфагеном за господство над Средиземным морем. В разное время на стороне Рима воевали Сиракузы, Нумидия, Этолийский союз и Пергам, на стороне Карфагена — Македония, Нумидия, Сиракузы и Ахейский союз.

Официальной причиной войны для римлян стала осада и взятие испанского города Сагунта (союзника Рима) карфагенским полководцем Ганнибалом. После этого Рим объявил Карфагену войну. Поначалу карфагенская армия под предводительством Ганнибала одерживала верх над римскими войсками. Самой значимой из побед карфагенян является битва при Каннах, после которой в войну на стороне Карфагена вступила Македония. Однако римляне вскоре смогли перехватить инициативу и перешли в наступление. Последним сражением войны стала битва при Заме, после которой Карфаген запросил мира. По условиям мира Карфаген выплатил 10000 талантов контрибуции, не мог содержать более 10 боевых кораблей и вести боевых действий без разрешения Сената, и отдавал Испанию римлянам.

В результате войны Карфаген потерял все свои владения за пределами Африки. Рим стал сильнейшим государством Запада.

Третья Македонская война

В 171—168 до н. э. римляне разгромили коалицию Македонии, Эпира, Иллирии и Этолийского союза (Третья Македонская война) и уничтожили Македонское царство, создав на его месте четыре самостоятельных округа, плативших им дань; Иллирия также была разделена на три зависимых от Рима округа; Этолийский союз прекратил своё существование.

В результате очередной победы Рима в Третьей Македонской войне, он уже не нуждался в поддержке своих бывших союзников — Пергама, Родоса и Ахейского союза. Римляне отняли у Родоса его владения в Малой Азии и нанесли удар по его торговому могуществу, объявив соседний Делос свободным портом. Рим превратился в гегемона Восточного Средиземноморья.

Третья Пуническая война

В ходе Третьей Пунической войны (149—146 до н. э.) Карфаген был взят римской армией и разрушен до основания. В результате Карфагенское государство прекратило своё существование.

Братья Гракхи

В 133 до н. э. народный трибун Тиберий Семпроний Гракх выдвинул проект земельной реформы, которая должна была ограничивать предел владения ager publicus (общественной землёй) 500 югерами — 125 га. Допускалось также увеличение земельного надела на 250 югеров за каждого сына, но не более чем на двоих сыновей. Остальная земля конфисковывалась и разделялась между безземельными гражданами участками по 30 югеров без права продажи. После упорной борьбы закон был принят, и была создана комиссия по перераспределению земли. Однако вскоре Тиберий был убит. Через несколько лет народным трибуном стал его младший брат Гай, предложивший серию законопроектов. Вскоре, однако, он был вынужден покончить жизнь самоубийством во время начавшихся беспорядков.

Конец II и начало I века до н. э.

Важным вопросом в начале I века до н. э. стала проблема прав италиков — в ходе завоевания Римом Италии завоёванные общины получали различные права, которые, как правило, были ограниченными по сравнению с римскими. В то же время италики служили в римской армии и зачастую использовались в качестве «пушечного мяса». Невозможность получить права, равные правам римских граждан, подтолкнули италиков к Союзнической войне.

Диктатура Суллы

Луций Корнелий Сулла пришёл к власти в 82 году до н. э. Сулла призвал Сенат избрать «междуцаря» — интеррекса, поскольку консулов тогда не было: Гней Папирий Карбон умер в Сицилии, Гай Марий младший — в Пренесте. В итоге сенат избрал Луция Валерия Флакка в надежде, что он внесет предложение устроить выборы консулов. Сулла поручил ему внести в народное собрание следующее предложение: как считал Сулла, для Рима в настоящее время было бы полезно, чтобы в нём было диктаторское правление, хотя этот обычай прекратился 120 лет тому назад. Тот, кто будет избран, будет править до тех пор, пока Рим, Италия, вся римская держава, потрясенная междоусобными распрями и войнами, не укрепится. Это предложение имело в виду самого Суллу — в этом не было никакого сомнения. Сулла и сам не мог скрыть этого и в конце своего послания открыто заявлял, что именно он в настоящее время будет полезен для Рима. На Форуме начали вывешивать проскрипции — таблички с именами тех, кого следовало ликвидировать. Убийца проскрибированного, принёсший Сулле голову в качестве доказательства, получал два таланта (40 кг) серебра; раб получал свободу. Доносчики также получали подарки. Тех же, кто укрывал врагов Суллы, ждала смерть. Многие соратники Суллы (Помпей, Красс, Лукулл) нажили огромные богатства на распродажах имущества и на внесении богатых людей в проскрипции. Чтобы сохранить видимость исконного государственного строя, Сулла допустил и назначение консулов в 81 году до н. э. Консулами стали Марк Туллий Декула и Гней Корнелий Долабелла. Существующие законы Сулла начал отменять и вместо них издавал другие. К числу членов сената Сулла прибавил до 300 новых членов из наиболее знатных всадников.

Восстание Спартака

Во II веке до н. э. рабство стало важной хозяйственной системой, хотя тезис о решающем его значении, распространённый в советской историографии, не подтверждается материалами источников. Однако число рабов было очень велико. Огромное увеличение количества рабов и ухудшение их положения послужило одной из основных причин роста недовольства среди рабов. К времени правления Суллы ситуация в стране была крайне напряжена.

Вскоре после смерти Суллы в стране разразилось восстание рабов под предводительством Спартака. Отряд Спартака увеличивался за счет притока новых беглых рабов, которых гладиаторы быстро обучали искусству рукопашного боя; его численность достигала нескольких десятков тысяч человек. Армия восставших рабов прошла с боями через всю Италию, где Спартак намеревался переправиться на остров Сицилию. Однако пираты, которым он заплатил за корабли, обманули Спартака и не прислали свои суда. В этот момент посланные Римом войска, возглавляемые Марком Лицинием Крассом, смогли запереть армию восставших на крайнем юге Италии, лишив их возможности манёвра. Спартаку удалось ещё раз прорваться сквозь заслоны Красса, но тот вскоре разбил восставших. Сам Спартак пал в бою, пытаясь пробиться к Крассу и вступить с ним в единоборство. Всех взятых в плен 6000 восставших Красс приказал распять на крестах, установленных вдоль Аппиевой дороги. Разрозненные остатки восставших, пытавшихся прорваться на север, были перехвачены и уничтожены Гнеем Помпеем, вернувшимся из Испании.

60-е и 50-е годы

60-е годы ознаменовались дальнейшим усилением влияния Гнея Помпея, очистившего Средиземноморье от пиратов и одержавшего несколько крупных побед на Востоке. Кроме того, в это десятилетие Квинт Цецилий Метелл покорил Крит, а Луций Лициний Лукулл провёл кампанию в Малой Азии, хотя впоследствии плодами его побед воспользовался Помпей. Против усиления Помпея выступило большинство сенаторов, а также влиятельный в Риме Марк Лициний Красс, давний соперник Помпея. В это же десятилетие набирает популярность Гай Юлий Цезарь, и в 63 году он избирается великим понтификом, опередив многих именитых соперников.

В 63 году в Риме был раскрыт и подавлен заговор Катилины — заметная попытка насильственного изменения республиканского строя. Основную роль в раскрытии заговора сыграл оратор и консул этого года Марк Туллий Цицерон, провозглашённый «отцом отечества». В 60 году Гаю Юлию Цезарю было отказано в триумфе, что стало причиной разрыва Цезаря с сенатом. Это было связано с тем, что традиционно хорошо организованный триумф был способом значительно увеличить расположение народа к себе, а в случае Цезаря — ещё раз напомнить о себе и своей прежней щедрости после отсутствия в Риме. В результате недовольные по разным причинам сенатом Цезарь, Гней Помпей Великий и Марк Лициний Красс организовали первый триумвират на антисенатской основе, в рамках которого контролировали политическую жизнь Рима в несколько последующих лет. Однако вскоре искусственность триумвирата стала очевидной, а после смерти дочери Цезаря и жены Помпея Юлии Цезарис (54 год до н. э.) и гибели Красса в походе против Парфии (53 год до н. э.) триумвират распался.

Находившийся в Галлии Цезарь и оставшийся в Риме Помпей были двумя людьми, которые имели возможность претендовать на единоличную власть. В это время Помпей примирился с сенатским большинством, и вскоре заручился его поддержкой: сенаторы видели Помпея более подходящей кандидатурой на роль диктатора, чем Цезаря. Коррупция на выборах приняла невероятные масштабы, суммы подкупов исчислялись уже миллионами сестерциев. Ситуацию усугубляли раздоры между народными трибунами, действовавшими в интересах разных сторон. В Риме уже открыто говорили о необходимости диктатуры. В 52 году до н. э. Гней Помпей Великий несколько месяцев был консулом без коллеги, что давало ему практически неограниченные полномочия, но в то же время гарантировало его подотчётность сенату. Сенат с согласия Помпея стал требовать от Цезаря сложить с себя полномочия наместника в Галлии, распустить свои легионы и вернуться в Рим как частное лицо.

Гражданская война

Нарастающие неразрешимые противоречия между Цезарем и Помпеем привели к охватившей всё Средиземноморье гражданской войне.

Гай Юлий Цезарь

Гай Юлий Цезарь был знаменитым римским генералом и государственным деятелем. В списке его достижений завоевание Галлии (современная Франция и Бельгия — 58-50 гг. до н. э.), победа в Гражданской войне 49-46 гг. до н. э. Значение Kaiser на немецком языке, Царь на славянских языках, и Qaysar на языках исламского мира — это однокоренные слова от римского Caesar. В период с 46-го по 44 годы до н. э. он был диктатором, тем самым, заложив основы монархии и империи в Римской республике. Цезарь также стал родоначальником ряда политических и социальных реформ в государственной структуре Рима. Благодаря своим военным достижениям и завоеваниям Цезарь добился популярности у римских граждан, а выдающиеся ораторские способности позволили укрепить эту популярность, которая стала основой для восхождения на высшие ступени власти в римском государстве.

В период с 46-го по 44 годы до н. э. Юлий Цезарь был диктатором, тогда он и заложил принципы диктатуры в Римской республике, ставшие основой для возникновения Римской империи, которая фактически оформилась при правлении наследника Цезаря — Октавиана Августа. Став вначале консулом республики, а затем и диктатором, Юлий Цезарь проводил реформы, которые усилили единоличную власть главы государства, расширили его полномочия и права при принятии решений. Одновременно с этим он заложил основы реформы, которая делала роль патрициев все более формальной, и постепенно отлучала их от значительного влияния на политические и военные события республики.

Правление Цезаря стало основой для экономического процветания Рима. Присоединив к Римскому государству Галлию, а, также расширив влияние среди стран Средиземноморского бассейна, он позволил стать Риму экономическим гегемоном античного мира. Цезарь был убит 15 марта 44 г. до н. э. в результате заговора, во главе которого стояли сенаторы, в том числе Гай Кассий Лонгин и Марк Юний Брут.

Октавиан Август и Марк Антоний

После смерти Цезаря, Октавиан получил в управление Цизальпинскую и большую часть Трансальпийской Галлии. Марк Антоний, видевший себя единственным преемником Цезаря, стал открыто соперничать с ним за будущую власть над Римом. Однако пренебрежительное отношение к Октавиану, многочисленные интриги, попытка отнять Цизальпинскую Галлию у предыдущего прокуратора Брута и набор войска для войны вызвали неприязнь к Антонию среди народа.

Сенат поручил консулам 43 года Пансе и Гирцию поддержать Октавиана. В середине апреля Антоний разбил Пансу, но позже потерпел поражение от Гирция. Совместно с Гирцием Октавиан нанёс Антонию сокрушительное поражение, и тот был вынужден бежать. Вскоре Антонию удалось собрать 23 легиона, из которых 17 и 10 тысяч всадников двинулись под его начальством в Италию. Однако Октавиану, не получившему от сената желаемого признания, в ходе переговоров удалось договориться с Антонием. В 42 г. Антоний и Октавиан в двух битвах наголову разгромили сначала Кассия, потом Брута. После собственной агитации в Греции, Антоний прибыл в Азию, где собирался набрать деньги для выплаты солдатских жалований и из Киликии выслал египетской царице Клеопатре предложение заключить союз с новыми триумвирами. Однако Клеопатра явилась перед ним лично, и соблазненный Антоний отправился вслед за ней в Александрию, где довольно долго вел праздную жизнь. В Риме были недовольны проегипетской политикой Антония. Когда Октавиан, уступая общественному давлению и в то же время преследуя свои цели, стал готовиться к войне, Антоний развелся с Октавией, однако энергичных действий не предпринял, продолжая увеселительную поездку по Греции. Вскоре Цезарион по настоянию Клеопатры был провозглашен преемником Цезаря, что положило конец союзу между бывшими триумвирами. Антоний был объявлен врагом государства, лишен всех должностей и будущего консульства. В битве при Акции соединённые силы Антония и Клеопатры потерпели поражение. Вскоре после этого оставшиеся у Антония войска покинули его. После вторжения в 31 году до н. э. Октавиана в Египет все предложения Антония о мире были отклонены. Когда Октавиан появился у ворот Александрии, Антоний с конным отрядом отразил первую атаку. Получив ложное известие о том, что Клеопатра покончила жизнь самоубийством, Антоний бросился на свой меч. Октавиан Август стал первым римским императором в истории всего государства.

Падение республики

Главной причиной падения республики являлось противоречие между политической формой республики I в. до н. э. и её социально-классовым содержанием. Широкий средиземноморский рынок, новые группы провинциальных рабовладельцев, сложные взаимоотношения между Италией и провинциями, между гражданами и «негражданами» настоятельно требовали новой системы управления. Было невозможно управлять мировой державой методами и аппаратом, пригодными для маленькой общины на Тибре.

Старые классы, интересы которых отражала римская республика, к концу I в. до н. э. исчезли или деградировали. Почти совершенно исчезло италийское крестьянство; нобилитет и всадничество в результате гражданских войн в значительной своей части погибли физически или разорились. На смену нобилитету и всадничеству пришли новые социальные группировки: новые богачи, люмпен-пролетариат, военные колонисты. Они ничем не были связаны со старой республикой. Их существование было тесно связано с военной империей, с победоносными полководцами конца республики.

Профессиональная армия, выросшая из гражданских войн, явилась непосредственной опорой этих полководцев и главным орудием военного переворота.

Падение республики было неизбежно. Октавиан победил потому, что за ним стояла Италия, что он мог использовать единый аппарат римского государства. Он был хитрее, осторожнее, выдержаннее Антония, он был приемным сыном Цезаря. Октавиан победил, наконец, потому, что его политическая воля была единой и целеустремленной, что вокруг него не было той борьбы двух партий, римской и восточной, партии римских эмигрантов и партии Клеопатры, которая ослабляла и парализовывала волю Антония.

Императорский Рим

Статья Римская империя содержит обобщающий материал императорского периода Рима

Ранняя Римская империя. Принципат (27/30 г до н. э. — 235 г. н. э.)

Правление Августа (31 г до н. э. — 14 г н. э.)

Основой полномочий Октавиана были трибунат и высшая военная власть. В 29 г до н. э. он получил почетное прозвище «Август» («Возвеличенный») и был провозглашен принцепсом (первым лицом) сената; отсюда название новой политической системы — принципат. В 28 году до н. э. римляне разгромили племя мезов и организовали провинцию Мезию. Во Фракии между тем развернулась ожесточенная борьба между сторонниками и противниками римской ориентации, которая на несколько лет отложила окончательно завоевание Фракии римлянами. В 24 до н. э. сенат освободил Августа от любых ограничений, накладываемых законом, в 13 до н. э. его решения были приравнены к сенатским постановлениям. В 12 до н. э. он стал великим понтификом, а во 2 до н. э. удостоился звания «отца отечества». Получив в 29 до н. э. цензорские полномочия, Август изгнал из сената республиканцев и сторонников Антония и сократил его состав. Август осуществил военную реформу, завершив длившийся целое столетие процесс создания римской профессиональной армии. Теперь солдаты служили 20-25 лет, получая регулярное жалованье и постоянно находясь в военном лагере без права заводить семью. По выходу в отставку им выдавалось денежное вознаграждение и предоставлялся участок земли. Принцип добровольного найма граждан в легионы и провинциалов во вспомогательные соединения, были созданы гвардейские части для охраны Италии, Рима и императора — гвардейцы (преторианцы). Впервые в римской истории были организованы специальные полицейские части — когорты вигилов (стражей) и городские когорты.

Династия Юлиев-Клавдиев

Тиберий

Тиберий Клавдий Нерон (14 — 37 гг н. э.) был вторым римским императором, приемным сыном и преемником Октавиана Августа, основателем династии Юлиев-Клавдиев. Он прославился как успешный полководец, а его репутация как высокомерного и распущенного человека, скорее всего, необоснованна.

Вместе со своим младшим братом Друзом, Тиберий смог расширить границы Римской империи по Дунаю и в Германию (16 — 7 годы до нашей эры, 4 — 9 годы нашей эры).

В целях экономии государственных средств император сократил денежные раздачи и число зрелищ. Тиберий продолжил борьбу с злоупотреблениями провинциальных наместников, полностью ликвидировал откупную систему и перешёл к прямому сбору налогов.

Калигула

Калигула (Полное имя Гай Цезарь Август Германик) (37 — 41 гг н. э.) — третий римский император, внучатый племянник Тиберия. Калигула пытался установить неограниченную монархию, ввел пышный придворный церемониал и требовал от подданных называть его «господином» и «богом», повсюду насаждался императорский культ. Им проводилась политика открытого унижения сената и террора против аристократии и всадничества. Опорой Калигулы являлись преторианцы и армия, а также городской плебс, для привлечения симпатий которого он тратил огромные средства на раздачи, зрелища и строительство. Истощенная казна пополнялась за счет конфискаций имущества осужденных. Режим Калигулы вызвал всеобщее недовольство, и в январе 41 он был убит в результате заговора преторианской верхушки.

Клавдий I

Клавдий (41 — 54 гг н. э.) является четвёртым императором, дядей императора Калигулы. После убийства племянника он был найден солдатом преторианской гвардии, приведён в лагерь и против воли провозглашён императором. Утвердившись во власти, он казнил организаторов убийства Калигулы, отменил многие одиозные законы, амнистировал незаконно осуждённых. С детства имел плохое здоровье и считался слабоумным, хотя некоторые историки утверждают, что это был очень мудрый и нетипично для того времени моральный политик, поэтому был не понят современниками и прозван слабоумным. В правлении Клавдия продолжалась политика романизации и постепенного предоставления гражданских прав покорённому населению, был построен новый водопровод, порт Портус, осуществлено осушение Фусцинского озера.

Нерон

Нерон (54 — 68 гг н. э.) был пятым римским императором, последним из династии Юлиев-Клавдиев. Римский император Нерон прославился и сделал свой вклад в историю как неоднозначный и сложный человек, который с одной стороны знаменит своей жестокостью, паранойей, боязнью заговоров и покушений на себя, а с другой известен как любитель изящных искусств, поэзии, пиров и спортивных игр.

Правление Нерона характеризуется крайней жестокостью. Так, была убита его жена Октавия, которая не смогла подарить ему наследника, были уничтожены сотни патрициев и граждан Римской империи, которые подозревались в заговорах или неодобрении его политики. Неуравновешенность и сложное психическое состояние Нерона подтверждается пожаром, который он устроил в Риме. Чтобы получить незабываемые впечатления и эмоциональный прилив, который был необходим ему как поэту и театральному актёру, Нерон поджёг город и наблюдал за пожаром с холма, делясь впечатлениями с окружавшими его патрициями и придворными. Подтверждением жестокости императора стало расследование причин пожара. Им была выдвинута мысль о причастии христиан к поджогу города. Тысячи христиан, которые в те времена жили в Риме и его окрестностях были арестованы и собраны в тюрьмах города. По указу императора христиане были подвергнуты пыткам и издевательствам и в конечном итоге были получены признания от лидеров христиан, в том, что именно они подожгли город. А когда было получено признание — тысячи невинных людей были казнены или же использованы для организации гладиаторских боев, самые крупные представления посетил сам Нерон со своей свитой, которую заставлял разделять получаемое им удовольствие.

Нерон не имел интереса к политике и управлению государством. Такое отношение к государству привело к началу упадка в экономике, отсутствию поддержки в среде аристократии, обеспеченных граждан, армии.

Нерон умер 9 июня 68 года, покончив жизнь самоубийством. Из-за отсутствия наследников и последователей, Нерон стал последним Римским императором династии Юлиев-Клавдиев.

Итог правления династии Юлиев-Клавдиев

Во внешней политике Юлии-Клавдии превратили следующие покоренные царства в римские провинции: Каппадокия, Коммагена, Мавритания, Фракия, Понт, южная Британия. Границы Римской империи значительно расширились.

Династия Флавиев

Правившая в 69 — 96 династия Флавиев состояла из трёх императоров: Веспасиана, Тита и Домициана. Веспасиан (69 — 79) был основателем династии, укрепившим императорскую власть. Он подавил мятеж германского племени батавов и восстание иудеев, сократил численность преторианской гвардии, провёл чистку сената и включил в него представителей италийской муниципальной верхушки и ряд знатных провинциалов. Он упорядочил финансы благодаря режиму строгой экономии и увеличению налогов, что позволило ему осуществить крупные строительные проекты: Форум Веспасиана, храм Мира, Колизей.

Преемниками Веспасиана были его сыновья Тит (79 — 81) и Домициан (81 — 96). В целях пополнения оскудевшей казны, Домициан развязал террор против имущих слоев, который сопровождался массовыми конфискациями. По примеру Калигулы, Домициан требовал именовать себя «господином» и «богом» и ввел ритуал церемониального поклонения, а для подавления оппозиции сената он проводил периодические его чистки, используя полномочия пожизненного цензора. В обстановке всеобщего недовольства был составлен заговор, и он был убит в сентябре 96 года.

При Флавиях многие представители провинциальной знати были введены в сенат из всаднического сословия. Флавии распространяли на провинциалов права римского и латинского гражданства, что способствовало расширению социальной базы императорской власти. Проводимая Флавиями политика отражала интересы провинциальной знати, вызывая в ряде случаев недовольство сената.

Династия Антонинов

Династия Антонинов — третья от начала принципата римская императорская династия, её представители: Нерва (96-98), Траян (98-117), Адриан (117—138), Антонин Пий (138—161), Марк Аврелий (161—180) и Коммод (180—192). Правление Антонинов было эпохой относительной стабилизации, но все же оно не избежало крупных внутриполитических потрясений: мятежи иудеев при Траяне и Адриане, волнения в Греции, Египте и Мавритании при Антонине Пии, восстания в Британии и в Египте и мятеж наместника Сирии Авидия Кассия при Марке Аврелии. Кризисные тенденции усилились при Коммоде, который попытался возродить абсолютистский курс Калигулы, Нерона и Домициана: ущемление высших слоев, террор против сенатской оппозиции, заигрывание с армией (повышение жалованья солдатам) и столичным плебсом (щедрые раздачи и грандиозные зрелища), требование божественных почестей и провозглашение себя новым Геркулесом. Истощение казны, массовые конфискации, увеличение налогов, неспособность государства обеспечить бесперебойное снабжение Италии продовольствием и справиться с многочисленными разбоями в провинциях лишили Коммода какой-либо поддержки в обществе. В ночь на 1 января 193 он был убит в результате заговора своих приближенных. С его гибелью окончилась эпоха Антонинов.

Династия Северов

К династии Северов принадлежали: Септимий Север (193—211), Каракалла (211—217), Гета (211—212), Гелиогабал (218—222) и Александр Север (222—235). Главным во внешней политике Северов был восточный вопрос. Во время войны 195—198 Септимию Северу удалось отразить парфянское нашествие, захватить всю Месопотамию и превратить её в римскую провинцию. В 215 Каракалла совершил успешный поход в Парфию. Важной задачей была защита рейнско-дунайской границы от вновь усилившегося в начале III в. натиска германских и сарматских племен. В 212—214 Каракалла вел борьбу с хаттами и алеманнами на Рейне и с карпами и языгами на Среднем Дунае. В 234—235 с переменным успехом с алеманами сражался Александр Север. Ещё одним местом военных действий стала римская Британия, куда в 208 вторглись пикты, населявшие Каледонию: к 211 римляне вытеснили их за вал Адриана, однако смерть императора помешала им овладеть северной частью острова.

Поздняя Римская империя. Доминат (284—476 гг.)

Диоклетиан (284—305), став императором Рима, столкнулся с серьёзными внутри- и внешнеполитическими проблемами. Диоклетиан пошёл по пути дальнейшего укрепления императорской власти. Он окончательно порвал с прежним принципатом, основанным Октавианом Августом и установил систему домината: император перестал быть лучшим гражданином и первым из сенаторов, чьи чрезвычайные полномочия основывались на его особом авторитете; отныне он превратился в абсолютного монарха, обожествленного и возвышающегося над законами. Основой режима домината являлся разветвленный центральный и местный бюрократический аппарат, развитию которого способствовала реформа провинциального управления.

Правление Константина I Великого

Правление Константина было поворотным пунктом в истории Европы, в частности потому, что Константин поощрял рост христианской церкви. В 325 он созвал Никейский собор с тем, чтобы сформулировать христианское вероучение, и лично председательствовал на многих его заседаниях. В 330 он основал на месте древнего Византия Константинополь и перенес туда свою столицу. Константин умер в Ахироне, пригороде Никомедии, 21 мая 337, во время подготовки к войне с Персией; перед смертью он был крещен. Константин заранее разделил Римскую империю между своими тремя сыновьями: Константин II (337—340) получил Британию, Испанию и Галлию; Констанций II (337—361) получил Египет и Азию; Констант (337—350) получил Африку, Италию и Паннонию, а после смерти его брата Константина II в 340 к нему полностью отошёл Западный Иллирик, Армения и Понт достались двум племянникам Константина, Делмацию и Ганнибалиану.

В 350 году в Августодуне появился узурпатор Магненций, ему удалось свергнуть Константа с престола; галльские, африканские и италийские легионы провозгласили его императором. В это же время на востоке персидский царь Сапор стал разорять римские владения, и тогда Констанций II, увидев себя со всех сторон окруженным врагами, возвел в сан цезаря Галла и направил его на восток, а сам со своей армией двинулся против Магненция. В 351 году Констанций II разбил Магненция при Мурсе. Потерпев ещё несколько неудач, Магненций закончил жизнь самоубийством в Лионе в 353 году, бросившись на меч. Юлиан II в 363 году предпринял поход в Персию (весна — лето) который поначалу складывался весьма успешно: римские легионы дошли до столицы Персии, Ктесифона, но закончился катастрофой и гибелью Юлиана.

Образование Западной и Восточной Римских империй

В 383 Грациан (375—383), сын императора Валентиниана I, погиб в результате мятежа Магна Максима, который подчинил своей власти западные провинции. В 392 Валентиниан II был убит своим военачальником франком Арбогастом, провозгласившим императором Запада ритора Евгения (392—394), который, будучи язычником, попытался возродить религиозную политику Юлиана Отступника. В 394 Феодосий I разбил Арбогаста и Евгения под Аквилеей и в последний раз восстановил единство Римской державы. Но в январе 395 он скончался, перед смертью разделив государство между двумя сыновьями: старшему Аркадию достался Восток, младшему Гонорию — Запад. Империя окончательно распалась на Западно-римскую и Восточно-римскую (Византийскую).

Распад Западно-римской империи

В начале V в. положение Западно-римской империи значительно осложнилось. В 401 в Италию вторглись вестготы во главе с Аларихом, а в 404 — остготы, вандалы и бургунды под предводительством Радагайса, которых с большим трудом удалось разгромить опекуну императора Гонория (410—423) вандалу Стилихону. После двух осад в 408 и 409 гг. Рим впервые в своей многовековой истории был взят 24 августа 410 г. вестготами Алариха и подвергнут 2-дневному разграблению.

В правление Валентиниана III (425—455) давление варваров на Западно-римскую империю усилилось. В конце 440-х началось завоевание Британии англами, саксами и ютами. В начале 450-х на Западно-римскую империю обрушились гунны во главе с Аттилой. В июне 451 римский полководец Аэций в союзе с вестготами, франками, бургундами и саксами нанес Аттиле поражение на Каталаунских полях (к востоку от Парижа), однако уже в 452 гунны вторглись в Италию. Только смерть Аттилы в 453 и распад его племенного союза избавили Запад от гуннской угрозы. В марте 455 Валентиниан III был свергнут сенатором Петронием Максимом. В июне 455 вандалы захватили Рим и подвергли его страшному разгрому. Западно-римской империи был нанесен смертельный удар. Вандалы подчинили себе Сицилию, Сардинию и Корсику. В 457 бургунды заняли бассейн Родана (совр. Роны), создав самостоятельное Бургундское королевство. Под властью Рима к началу 460-х осталась фактически одна Италия. Престол стал игрушкой в руках варварских военачальников, которые по своей воле провозглашали и низвергали императоров. Затянувшейся агонии Западно-римской империи положил конец скир Одоакр: в 476 он сверг последнего западно-римского императора Ромула Августа, отослал знаки высшей власти византийскому императору Зенону и основал на территории Италии собственное варварское королевство.

4 сентября 476 года Западная Римская империя прекратила своё существование. Восточная Римская империя просуществовала ещё 10 веков до 1453 года, когда империя подверглась нападению турок и окончательно распалась.

См. также

• Хронология истории древнего Рима
• История Рима
• Древний Рим
• Античность
• Византийская империя
• Италия
• Рим
• Римское право
• Источники знаний о Римской империи

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003861458#?page=1 История народа римского] / Соч. Тита Ливия Падуанского; Пер. [и предисл.] А. Клеванова. [Т. 1]-5. — Москва : тип. Волкова и К°, 1858—1867. — 5 т.; 24. Содержание утраченных книг от 45 до 140 и все уцелевшие отрывки из них / Пер. и изд. А. Клеванов, канд. Моск. ун-та и член Моск. о-ва истории и древностей. — 1867. — [4], 474, V с.
• Ранович А. «Восточные провинции Римской империи в I—III вв.».
• Евтропий. «Бревиарий от основания Города».
• Санчурский Н. В. «Римские древности».
• Геродиан. «История императорской власти после Марка».
• Гиббон Э. «История упадка и крушения Римской империи».
• Немировский А. И. «История раннего Рима и Италии».
• Немировский А. И. «Идеология и культура раннего Рима».
• Аппиан. «Римские войны».
• Моммзен Т. «История Рима».
• Сергеенко М. Е. «Жизнь древнего Рима».
• Утченко С. Л. «Древний Рим. События».
• Машкин Н. А. «Юлий Цезарь».
• Публий Корнелий Тацит. Сочинения.
• Квинт Гораций Флакк. Собрание сочинений.
• Гай Саллюстий Крисп. Сочинения.
• Веллей Патеркул. «Римская история».
• Кнабе Г. С. «Древний Рим — история и повседневность».

Полезные ссылки

• Рим, город/История города // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.roman-glory.com Римская Слава] Военное искусство античности
• [www.ancientrome.ru История Древнего Рима] Источники и публикации по истории и культуре Древнего Рима, карты, справочники.

Отрывок, характеризующий История Древнего Рима

– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
Офицер опять обратился к Герасиму. Он требовал, чтобы Герасим показал ему комнаты в доме.
– Барин нету – не понимай… моя ваш… – говорил Герасим, стараясь делать свои слова понятнее тем, что он их говорил навыворот.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и, прихрамывая, пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
– На абордаж!!! – закричал пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал, наконец, пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер, вырвав пистолет и бросив его, подбежал к офицеру и по французски заговорил с ним.
– Vous n'etes pas blesse? [Вы не ранены?] – сказал он.
– Je crois que non, – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l'ai manque belle cette fois ci, – прибавил он, указывая на отбившуюся штукатурку в стене. – Quel est cet homme? [Кажется, нет… но на этот раз близко было. Кто этот человек?] – строго взглянув на Пьера, сказал офицер.
– Ah, je suis vraiment au desespoir de ce qui vient d'arriver, [Ах, я, право, в отчаянии от того, что случилось,] – быстро говорил Пьер, совершенно забыв свою роль. – C'est un fou, un malheureux qui ne savait pas ce qu'il faisait. [Это несчастный сумасшедший, который не знал, что делал.]
Офицер подошел к Макару Алексеичу и схватил его за ворот.
Макар Алексеич, распустив губы, как бы засыпая, качался, прислонившись к стене.
– Brigand, tu me la payeras, – сказал француз, отнимая руку.
– Nous autres nous sommes clements apres la victoire: mais nous ne pardonnons pas aux traitres, [Разбойник, ты мне поплатишься за это. Наш брат милосерд после победы, но мы не прощаем изменникам,] – прибавил он с мрачной торжественностью в лице и с красивым энергическим жестом.
Пьер продолжал по французски уговаривать офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека. Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида, и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически нежное выражение, и он протянул руку.
– Vous m'avez sauve la vie! Vous etes Francais, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз,] – сказал он. Для француза вывод этот был несомненен. Совершить великое дело мог только француз, а спасение жизни его, m r Ramball'я capitaine du 13 me leger [мосье Рамбаля, капитана 13 го легкого полка] – было, без сомнения, самым великим делом.
Но как ни несомненен был этот вывод и основанное на нем убеждение офицера, Пьер счел нужным разочаровать его.
– Je suis Russe, [Я русский,] – быстро сказал Пьер.
– Ти ти ти, a d'autres, [рассказывайте это другим,] – сказал француз, махая пальцем себе перед носом и улыбаясь. – Tout a l'heure vous allez me conter tout ca, – сказал он. – Charme de rencontrer un compatriote. Eh bien! qu'allons nous faire de cet homme? [Сейчас вы мне все это расскажете. Очень приятно встретить соотечественника. Ну! что же нам делать с этим человеком?] – прибавил он, обращаясь к Пьеру, уже как к своему брату. Ежели бы даже Пьер не был француз, получив раз это высшее в свете наименование, не мог же он отречься от него, говорило выражение лица и тон французского офицера. На последний вопрос Пьер еще раз объяснил, кто был Макар Алексеич, объяснил, что пред самым их приходом этот пьяный, безумный человек утащил заряженный пистолет, который не успели отнять у него, и просил оставить его поступок без наказания.
Француз выставил грудь и сделал царский жест рукой.
– Vous m'avez sauve la vie. Vous etes Francais. Vous me demandez sa grace? Je vous l'accorde. Qu'on emmene cet homme, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз. Вы хотите, чтоб я простил его? Я прощаю его. Увести этого человека,] – быстро и энергично проговорил французский офицер, взяв под руку произведенного им за спасение его жизни во французы Пьера, и пошел с ним в дом.