Спутники Венеры

Спутники Венеры — гипотетические небесные тела естественного происхождения, обращающиеся вокруг Венеры, об открытии которых в XVII—XVIII веках неоднократно сообщали различные астрономы. В настоящее время известно, что естественные спутники у Венеры отсутствуют.

Первые заявления о том, что обнаружены спутники Венеры, относятся к XVII веку. Всего за 120-летний период до 1770 года было зарегистрировано более 30 наблюдений спутников как минимум 12 астрономами. К 1770 году поиски спутников Венеры были практически прекращены, в основном из-за того, что не удавалось повторить результаты предыдущих наблюдений, а также в результате того, что никаких признаков наличия спутника не было обнаружено при наблюдении прохождения Венеры по диску Солнца в 1761 и 1769 году.

Современный взгляд на этот вопрос выразил в 1928 году датский астроном Карл Луплау Янсен (датск.): «У Венеры нет лун. В прошлом имели место многочисленные заявления о наблюдении спутников Венеры, но открытие всегда оказывалось основанным на ошибке. В настоящее время можно считать доказанным фактом отсутствие у Венеры каких-либо спутников существенных размеров». Астрономами XX века проблема существования спутников Венеры рассматривается лишь в контексте истории астрономии и космологии. Существуют также гипотезы, имеющие своей целью объяснить отсутствие спутника: либо изначальное (с момента формирования Солнечной системы), либо вызванное какой-либо космической катастрофой.

У Венеры существует квазиспутник, астероид 2002 VE₆₈, обращающийся вокруг Солнца таким образом, что между ним и Венерой существует орбитальный резонанс, в результате которого на протяжении многих периодов обращения он остаётся вблизи планеты.

Сводная таблица наблюдений спутника Венеры

Год	Астроном	Место наблюдения	Число наблюдений
1645	Франческо Фонтана	Неаполь	3
1646	Франческо Фонтана	Неаполь	1
1672	Джованни Доминик Кассини	Париж	1
1686	Джованни Доминик Кассини	Париж	1
1740	Джеймс Шорт	Лондон	1
1759	Андреас Майер	Грейфсвальд	1
1761	Луи Лагранж	Марсель	3
1761	Жак Монтень	Лимож	4
1761	неизвестен	Сент-Неот	1
1761	Фридрих Артзт	Гундерслёвхолм	1
1761	Абрам Шойтен	Крефельд	2
1761	Педер Рудкиар	Копенгаген	8
1764	Педер Рудкиар	Копенгаген	2
1764	Кристиан Хорребоу и др.	Копенгаген	3
1764	Монбарон	Осер	3
1768	Кристиан Хорребоу и др.	Копенгаген	1

Франческо Фонтана и его наблюдения

Первым человеком, который заявил о наблюдении спутников Венеры, был Франческо Фонтана, юрист и астроном из Неаполя. Он уже был известен к тому времени благодаря усовершенствованию конструкции телескопа (его телескопы давали большее увеличение) и за счёт весьма сомнительных даже для астрономов той эпохи описаний якобы увиденных им деталей на диске Марса и пяти новых спутников Юпитера.

Фонтана занимался наблюдениями Венеры в 1645 году. В описании наблюдения, произведённого вечером 11 ноября 1645 года, он отметил наличие в центре серпа Венеры красноватого пятна радиусом около 1/5 венерианского. Далее он сообщает:

Я увидел две маленькие точки, сопровождающие Венеру, которые, как я предположил, были её придворными и спутниками, так же, как и те, что принадлежат Юпитеру и Сатурну. Это новое открытие, которое, как мне кажется, ещё не было опубликовано. Необходимо заметить, что они появляются не всегда, но лишь когда Венера мерцает, как это будет ясно из схем, и эти маленькие точки всегда кажутся имеющими красноватый оттенок. Эти маленькие точки, однако, не всегда видны в том же положении по отношению к Венере, но движутся взад-вперёд, как рыба в море. Из этого можно заключить, что и сама Венера движется подобным образом и не прикреплена ни к какой части неба.

Оригинальный текст (англ.)  

Two small dots were seen to accompany Venus, which I would suppose to be her Courtiers and Attendants, as we shall also call those of Jupiter and Saturn. This is a new discovery not yet published in my opinion. But it is true that they do not always appear, but only when Venus is shimmering, as will be revealed in the diagrams, and these little dots were always seen to be of a more reddish colour. These little dots were, however, not always seen in the same situation on Venus, but they moved back and forth like fish in the sea. From this it can be deduced that Venus itself moves in the same way and is not attached to any part of the sky.

В описании другого наблюдения (от 25 декабря 1645 года, через час после заката) он пишет: «Я видел не два, как в предыдущем наблюдении, а лишь один маленький шар или звезду в верхней части выпуклой стороны Венеры». В описании от 22 января 1646 года он указывает: «Я обнаружил, что Венера окружена небольшим количеством лучей, но её рога более остры и напоминают по форме лук; маленький шар или пятно стояло перед вогнутым краем настоящей Венеры»

Эти наблюдения не прошли незамеченными, хотя большинство астрономов восприняло их критически. Пьер Гассенди в своём Institutionis astronomicæ (1647) сослался на труд Фонтаны, но далее указал, что ему так и не удалось увидеть ничего похожего на имевшиеся в нём описания на своём телескопе.

Джованни Баттиста Риччоли в своём труде «Новый Альмагест» (1651), включавшем, в частности, описания наблюдений пепельного света Венеры, охарактеризовал наблюдения Фонтаны как «крайне неизящные». Риччоли предположил, что Фонтана видел не спутники Венеры, а «что-то похожее на атмосферное явление, или маленькое вечернее облако, или что-то похожее на солнечные пятна на поверхности Венеры», а также, что ни он, ни Франческо Гримальди, ни Пьер Гассенди не сообщали о наблюдениях каких-либо шариков рядом с Венерой с помощью любых телескопов.

Работа Атанасиуса Кирхера Iter extaticum coeleste (1656, 1660) включает описание заявлений Фонтаны об открытии спутников, однако в ней также отмечается, что уверенности в действительном наличии у Венеры спутников эти свидетельства не дают.

Фламандский математик Андреас Таквет (Andreas Tacquet) упомянул открытие Фонтаны в своём труде Astronomia (1669), при этом он предположил, что причиной более поздних неудач было худшее качество использованных этими исследователями телескопов, чем аппарата, использованного Фонтаной, который славился как раз высоким качеством изготавливаемых им инструментов.

Иоганн Зан (англ.), каноник ордена премонстратов из Нюрнберга, в своём труде Oculus artificialis teledioptricus sive telescopium также упоминает открытие Фонтаны и приводит его зарисовки. Помимо этого, он также ссылается на наблюдения, проделанные Йоханнесом Визелем (Johannes Wiesel), оптиком из Аугсбурга, который также якобы видел спутники Венеры (о том, действительно ли Визель проводил какие-то наблюдения, неизвестно).

Отто фон Герике, немецкий инженер, чьи достижения в области астрономии включали разработанную им космологическую систему, отличавшуюся от системы Коперника предположением о наличии бесконечного пространства, в котором распределены неподвижные звёзды, считал, что все планеты наделены одним или несколькими спутниками, в том числе и Венера, которую, ссылаясь на наблюдения Фонтаны, он наделил двумя спутниками, которые, по его мнению, вращались вокруг Венеры по одной и той же орбите.

Поисками спутников Венеры занимался и Христиан Гюйгенс, который также знал о наблюдениях Фонтаны, хотя и находил их сомнительными. Интересно отметить, что он в одном из своих писем указывает на то, что Фонтана наблюдал три спутника, хотя тот писал лишь о двух. Однако после трёх лет бесплодных наблюдений Гюйгенс был вынужден признать отсутствие спутника.

Более поздние оценки наблюдений Фонтаны также отмечают плохое качество его наблюдений, вызванное как несовершенством его телескопа, так и другими факторами. Карл Людвиг Литроу (англ.), директор Венской обсерватории, отмечал, что крайне подозрительными являются лучи света, которые Фонтана наблюдал вокруг Венеры, причём когда этих лучей не было, спутника Фонтана не видел.

Джованни Доменико Кассини

Хотя наблюдения Фонтаны и получили некоторую известность, из изложенного выше ясно, что мало кто из учёных верил в открытые им спутники. Однако в 1730 году было опубликовано сообщение значительно более авторитетного астронома, Джованни Доменико Кассини, который к тому времени уже был известен открытиями Большого красного пятна Юпитера (1665), четырёх спутников Сатурна (Япета, Реи, Тефии и Дионы), деления Кассини (1675), объяснением явления зодиакального света (1683) и измерением расстояний от Земли до Марса и от Земли до Солнца (1672).

В своей работе Découverte de la lumiere celeste qui paroist dans le Zodiaque (издание 1730 года) Кассини приводит следующее описание наблюдения:

28 августа 1686 года, 4 часа 15 минут утра. Наблюдая Венеру в телескоп с фокусным расстоянием 34 фута, к востоку от неё, на расстоянии 3/5 её диаметра я увидел светящееся проявление нечёткой формы, которое имело ту же фазу, что и Венера, которая в этот момент была в убывающей фазе. Диаметр этого объекта составлял почти четверть диаметра Венеры. Я внимательно наблюдал его в течение 15 минут, но отвлекшись на четыре или пять минут, я перестал его видеть; но в этот момент уже дневной свет был довольно сильным. Я видел похожее явление, которое также повторяло фазу Венеры, 25 января 1672 года, с 6 часов 52 минут до 7 часов 2 минут утра, пока яркость сумеречного света не заставила его исчезнуть. Венера тогда была в виде серпа, и этот объект, который имел диаметр, почти достигавший четверти венерианского, также имел эту форму. Он находился к западу от южного рога Венеры на расстоянии одного её диаметра. В ходе этих двух наблюдений я засомневался, не является ли этот объект спутником Венеры, который имеет такую плотность, которая не позволяет ему хорошо отражать свет Солнца, и который по величине находится в такой же пропорции к Венере, в которой Луна находится к Земле, и находящийся на том же расстоянии от Солнца и Земли, что и Венера, фазы которой он повторяет. Но несмотря на исследования, которые я время от времени производил после данных наблюдений, чтобы завершить открытие такой важности, мне так и не удалось увидеть его, помимо этих двух раз; и поэтому я хотел бы воздержаться от окончательного решения.

Оригинальный текст (фр.)  

Le 28. Aouft… A 4 heures 15 minutes en regardant Venus par la lunette de 34 pieds, je vis à trois cinquièmes de son diamètre vers l’Orient une lumière informe, qui sembloit imiter la phase de Venus, dont la rondeur étoit diminuée du côté de l’Occident. Le diamètre de ce Phénomene étoit à peu près égal à la quatrième partie du diamètre de Venus. Je l’observai attentivement pendant un quart d’heure, & après avoir interrompu l’observation l’espace de quatre ou cinq minutes, je ne la vis plus: mais le jour étoit grand. J’avois vû une apparence semblable qui imitoit la phase de Venus le 25. Janvier de l’an 1672, depuis 6 heures 51 minutes du matin jusqu’à 7 heures 2 minutes, quand la clarté du Crépuscule la fit évanoüir. Venus étoit alors en croissant, & ce Phénomene qui étoit égal à peu près à la quatrième partie du diamètre de Venus, étoit àuffi en forme de croissant. Il étoit éloigné de la corne australe du diamètre de Venus, du côté de l’Occident. Dans ces deux observations j’ai douté si ce ne feroit pas un satellite de Venus qui seroit d’une consistance moins propre à refléchir sa lumière du Soleil, & qui auroit à peu près la même proportion à Venus que la Lune à la terre, étant à la même distance du Soleil & de la terre, que Venus, dont il imiteroit les phases. Mais quelque recherche que j’aye faite après ces deux observations, & en divers autres temps, pour achever une decouverte de si grande importance, je ne l’ai jamais pû voir que ces deux fois. C’est pourquoi je suspends mon jugement sur ce Phénomène.

Хотя Кассини был достаточно осторожен в своём сообщении и не заявлял с определённостью, что видел именно спутник Венеры, в XVIII веке общей практикой было рассмотрение данной информации как открытия или заявки на открытие. Однако в течение следующих 50 лет после первого наблюдения Кассини в 1672 году никому не удавалось увидеть спутник. Противоречивыми были и оценки наблюдений Кассини.

Так, Дэвид Грегори, профессор астрономии в университете Оксфорда, в своём введении в ньютоновскую астрономию (Astronomiae physicae et geometricae elementa, 1702) оценил данные наблюдения положительно, а в более позднем издании этой же работы указал, что имеется «нечто большее, чем просто подозрение, чтобы склонить нас к вере в существование спутника Венеры», и далее: «если у Венеры есть спутник, это делает её похожей во всех отношениях на нашу Землю, от которой она менее отличается по продолжительности дня и ночи и по количеству получаемого тепла, чем любая другая планета». Отсутствие повторных наблюдений он объяснил слабой отражающей способностью спутника.

С другой стороны, римский учёный Франческо Бьянчини, оценивая наблюдения Фонтаны и Кассини, хотя и отвергал возможность того, что эти астрономы допустили ошибку, приняв за спутник отражение в линзах, считал, что наблюдаемое явление имело другую природу: он объяснял увиденное этими астрономами имевшим место в прошлом уплотнением «текучей небесной субстанции» между Венерой и наблюдателями.

Аналогичное объяснение предлагал и Жак Кассини, сын Джованни Кассини и его преемник на посту директора Парижской обсерватории. Он считал, что феномен, увиденный его отцом, не мог быть связан с атмосферой Венеры и представлял собой временное уплотнение небесной материи, заполнявшей пространство между планетами, способное отражать свет.

Джеймс Шорт

Следующее сообщение о наблюдении спутника Венеры относится к 1740 году. В 1744 году в журнале Philosophical Transactions Лондонского королевского общества было опубликовано сообщение Джеймса Шорта (англ.), члена Общества, довольно известного к тому времени оптика и изготовителя телескопов. Утром 3 ноября 1740 года (по григорианскому календарю) на угловом расстоянии 10°2′ от Венеры он увидел яркую звёздочку:

Я нашёл, что Венера была очень чёткой, и, следовательно, воздух был очень чист. Я установил 240-кратное увеличение и, к моему большому удивлению, увидел, что эта звезда имела ту же фазу, что и Венера. Я попробовал установить 140-кратное увеличение, и даже после этого я нашёл, что объект имел ту же фазу. Его диаметр составлял примерно третью часть диаметра Венеры или чуть меньше; его свет был не таким ярким и ясным, но очень резким и вполне определённым. Линия, проведённая через центры его и Венеры, образовывала с экватором угол около 18 или 20 градусов.

Оригинальный текст (англ.)  

Finding Venus very distinct, and consequently the Air very clear, I put on a magnifying Power of 240 times, and, to my great surprise, found this Star put on the same Phasis with Venus. I tried another magnifying Power of 140 times, and even then found the Star under the same Phasis. Its Diameter seemed about a Third, or somewhat less, of the Diameter of Venus; its Light was not so bright and vivid, but exceeding sharp and well defined. A Line, passing through the Centre of Venus and it, made an Angle with the Equator of about 18 or 20 Degrees.

Наблюдения Шорта продолжались около часа, и в последующем повторить их ему не удалось. Более того, после произведённых им наблюдений прохождения Венеры по диску Солнца в 1761 году, по сообщениям его коллег, он заявлял, что не верит в существование спутника Венеры и даже хотел отречься от предыдущего сообщения. О таком его мнении сообщает, например, Жозеф Жером Лаланд, с которым Шорт встречался весной 1763 года.

Несмотря на это, сообщение Шорта получило достаточную известность. Автор статьи о Венере в первом издании «Энциклопедии», Жан Лерон д’Аламбер, кратко упоминал о наблюдениях Кассини и Шорта, но не занимал чёткой позиции по поводу существования спутника. Во втором издании «Энциклопедии» было размещено детальное описание спутника Венеры, сделанное Лаландом, в котором тот охарактеризовал наблюдение Шорта как наилучшим образом доказывающее существование этого спутника, ввиду невозможности предположить, что этот астроном был введён в заблуждение оптическими иллюзиями. Аналогичное описание, автором которого также был Лаланд, содержалось и в Encyclopédie méthodique par ordre des matières.

В целом положительно отнёсся к наблюдениям Шорта и вообще к возможности существования спутника Венеры авторитетный французский физик Жан-Жак де Меран, который объяснил неопределённости и ошибки имевшихся наблюдений, а также трудности с повторным наблюдением тем, что свет от этих планет искажался солнечной атмосферой (которая, как считалось в то время, окружала эти планеты).

Неопределённость ситуации с наблюдениями спутника Венеры вызвала попытки объяснить отсутствие или наличие спутника теоретически. Одним из наиболее распространённых было объяснение, согласно которому спутники присутствуют лишь у внешних планет, которые получают мало света от Солнца, для того, чтобы дать этим планетам дополнительное освещение; внутренним же планетам (Меркурию и Венере) такие дополнительные «светильники» были ни к чему. Более поздние авторы, в частности, упомянутый выше де Меран, отвергали эту теорию на том основании, что вряд ли следует делать подобного рода выводы, основываясь на представлении о том, что обитатели других планет, в существовании которых тогда многие астрономы не сомневались, так же нуждаются в свете, как и люди, и по той причине, что в эту теорию не укладывалось отсутствие спутников у Марса (которые были открыты лишь в 1877 году).

Андреас Майер

До прохождения Венеры по диску Солнца в 1761 году было ещё одно наблюдение, которое, впрочем, прошло практически незамеченным общественностью: Андреас Майер (Andreas Mayer), профессор математики, физики и астрономии университета Грейфсвальда, 20 мая 1759 года записал в свой дневник наблюдений:

Вечером, около 8 ч. 45 м 50 с, я увидел над Венерой на расстоянии около 1½ её диаметров маленький шар намного меньшей яркости. Будущие наблюдения покажут, был ли этот маленький шар оптической иллюзией или спутником Венеры. Наблюдение было сделано на грегорианском телескопе с фокусным расстоянием 30 дюймов. Оно продолжалось около получаса, при этом местоположение маленького шара по отношению к Венере оставалось неизменным, несмотря на изменение направления трубы телескопа.

Оригинальный текст (англ.)  

In the evening, about 8h 45′ 50″, I saw above Venus a little globe of far inferior brightness, about 1½ diam. of Venus from herself. Future observations will show whether this little globe was an optical appearance or the satellite of Venus. The observation was made with a Gregorian telescope of thirty inches focus. It continued for half an hour, and the position of the little globe with regard to Venus remained the same, although the direction of the telescope had been changed.

Майер продолжил наблюдения Венеры и позже (во время прохождений Венеры 1761 и 1769 года), но о наблюдении спутника он больше не сообщал, хотя в посвящённой первому из этих событий работе 1762 года он ссылался на наблюдение 1759 года: «Когда 20-го вечером я… направил его [телескоп] к вечерней звезде, которая тогда так ярко сияла, на этом участке неба на расстоянии 1½ диаметров от Венеры была маленькая сфера, диаметр которой составлял ¼ диаметра Венеры. … О том, принадлежит ли этот спутник Венере, я не решаюсь делать предположения».

В целом к моменту прохождения Венеры по диску Солнца в 1761 году имелось 8 наблюдений предполагаемого спутника (4 были сделаны Фонтаной, 2 — Кассини и по одному — Шортом и Майером), причём наблюдения Фонтаны всерьёз к тому времени уже практически не воспринимались, учёные опирались в основном на сообщения Кассини и Шорта.

Прохождение Венеры через диск Солнца в 1761 году

Внимание астрономов в 1761 году было приковано к Венере, так как в этот год должно было произойти редкое и долгожданное астрономическое событие: прохождение Венеры по солнечному диску. В частности, его наблюдение было призвано решить задачу определения расстояния от Земли до Солнца.

Хотя эту задачу в тот момент удовлетворительно решить так и не удалось, были получены другие ценные сведения о Венере. Кроме того, именно в 1761 году была сделана половина всех наблюдений предполагаемого спутника Венеры: 8 наблюдений было сделано до 1761 года, 19 — в 1761 году и 9 — в период с 1762 по 1768 годы.

Астрономы того времени понимали, какие возможности для обнаружения спутника даёт им это событие. Шотландский астроном и конструктор инструментов для наблюдения за небом, Джеймс Фергюсон (англ.), в своей работе 1756 года Astronomy Explained upon Sir Isaac Newton’s Principles, выдержавшей 17 переизданий, писал:

У Венеры может быть спутник или луна, пока ещё не открытая нами, что не покажется удивительным, если мы примем во внимание, насколько неудобным для его наблюдения является наше местоположение. Его освещённая сторона никогда не бывает полностью обращённой к нам, так как это возможно лишь когда Венера находится позади Солнца, а в это время Венера представляется лишь чуть более заметной, чем обычная звезда, а её спутник может быть слишком мал, чтобы мы могли его наблюдать на таком расстоянии. Оригинальный текст (англ.)   Venus may have a Satellite or Moon, although it be undiscovered by us; which will not appear very surprising, if we consider how inconveniently we are placed for seeing it. For it’s enlightened side can never be fully turned towards us, but when Venus is beyond the Sun; and then, as Venus appears little bigger than an ordinary Star, her Moon may be too small to be perceived at such a distance.

Далее он пишет: «Но если у Венеры есть спутник, он определённо может наблюдаться во время прохождения её по диску Солнца, в 1761 году, если его орбита не находится под большим углом к эклиптике; поскольку даже если он в этот момент будет находиться в соединении или противостоянии, вряд ли можно предположить, что он движется настолько медленно, что он будет скрыт Венерой все шесть часов, в течение которых она будет видна на диске Солнца».

Луи Лагранж

Первым в 1761 году спутник Венеры увидел однофамилец известного математика, Жозефа Луи Лагранжа, Луи Лагранж (Louis Lagrange), иезуит франко-итальянского происхождения, которого современники (в частности, Лаланд) считали опытным и аккуратным астрономом. Лагранж проводил наблюдения в Марселе между 10 и 12 февраля 1761 года на рефракторе с фокусным расстоянием 180 сантиметров и 800-кратным увеличением; сам он не опубликовал никаких сообщений об открытии (вероятно, потому что не верил в существование спутника), однако Лаланд упоминает о его наблюдениях во втором издании «Энциклопедии», указывая, что Лагранж видел маленькую звёздочку, которая двигалась по орбите, перпендикулярной эклиптике, и не имела фаз.

Жак Монтень

История последующих французских наблюдений спутника Венеры тесно связана с именем Армана Анри Бодуэна де Жемандо (Armand Henri Baudouin de Guèmadeuc), парижского чиновника, автора скандального сборника анекдотов [www.archive.org/details/lespiondvalis00bauduoft L’espion dévalisé]. Бодуэн, помимо всего прочего, проявлял серьёзный интерес к учёным и науке, в том числе астрономии.

Весной 1761 года Бодуэн, которому тогда было 24 года, сам проводил наблюдения, призванные обнаружить спутник Венеры, на своём телескопе с фокусным расстоянием 7,6 метра. Эти поиски не увенчались успехом, но Бодуэн не оставлял надежды. Ему удалось привлечь к наблюдениям 45-летнего Жака Лейбара Монтеня (Jacques Leibar Montaigne), который к тому времени был известен как страстный искатель комет.

Монтень проводил наблюдения на телескопе с фокусным расстоянием 2,7 метра с увеличением 40—50, не оснащённом микрометром. С 3 по 11 мая 1761 года ему удалось увидеть искомый спутник четыре раза, однако повторить успех этих наблюдений непосредственно во время прохождения Венеры через солнечный диск ему не удалось. По сообщению Лаланда во втором издании «Энциклопедии», Монтень в 9 часов 30 минут вечера 3 мая увидел на расстоянии примерно 20′ от Венеры маленький слабо светящийся серп, ориентированный так же, как и Венера. Диаметр этого серпа составлял примерно четверть диаметра планеты; другие три наблюдения дали похожие, но не полностью совпадающие результаты, особенно велики были отличия в последнем из наблюдений.

Можно отметить полную уверенность Бодуэна в том, что опубликованные им данные говорили о существенном и реальном астрономическом достижении, не говоря уже о том, что они преподносились как кульминация длинной серии попыток подтвердить ранее сделанное Кассини наблюдение. Бодуэн писал: «С 1686 года, когда Кассини счёл, что обнаружил спутник Венеры, все астрономы неустанно занимались его поисками… Можно заявить, что существование спутника больше не представляет собой нерешённую проблему… У Венеры совершенно определённо есть спутник и мы не перестаём надеяться увидеть его воочию».

Бодуэн также предпринял попытку вычисления элементов орбиты спутника. Так, на основе первых трёх наблюдений период обращения спутника был принят им в 9 дней 7 часов, однако после наблюдений 11 мая вычисления были пересмотрены, а новый период составил 12 дней. Как считал Бодуэн, диаметр вновь открытого небесного тела составил ¼ диаметра Венеры, а радиус орбиты был чуть меньше расстояния от Земли до Луны. Кроме того, им был предсказан характер движения спутника во время прохождения Венеры по диску Солнца, однако 6 июня, в день прохождения, наблюдения Бодуэна и Шарля Мессье, которые происходили в Париже на террасе Юлиановых бань рядом с особняком ордена Клуни, где находилась обсерватория Мессье, спутник увидеть не удалось.

По мнению Бодуэна, основанному на наблюдениях Монтеня и вычислениях Лаланда, орбита спутника образовывала с эклиптикой прямой угол, расстояние спутника от планеты составляло 50—60 её радиусов, а период обращения — 12 дней.

Данное сообщение об открытии стало предметом рассмотрения Французской академии наук, о нём дали отзывы известные французские астрономы. Так, Лаланд от имени Королевской академии добавил к первой из публикаций Бодуэна постскриптум, в котором говорилось о важности данного открытия, утверждённый также Жан-Полем Гранжаном де Фуши (Jean Paul Grandjean de Fouchy), постоянным секретарём Академии. В другом сертификате, выданном Лаландом и Лакайлем после сообщения Бодуэна о последнем из наблюдений спутника, говорилось:

По заданию Академии мы изучили заметки М. Бодуэна о новом наблюдении спутника Венеры, сделанном в Лиможе 11 мая М. Монтенем. Это четвёртое наблюдение, имеющее огромную важность для теории спутника, показало, что его период обращения должен быть больше, чем представлялось на основе первых трёх наблюдений. М. Бодуэн считает, что этот период может быть установлен в 12 дней, а расстояние от спутника до планеты он считает равным 50 её радиусов; отсюда он делает вывод, что масса Венеры равна массе Земли. Эта оценка массы Венеры является очень важной для астрономии, так как она фигурирует во многих вычислениях и связана с различными явлениями.

Оригинальный текст (англ.)  

We having examined, by order of the Academy, the remarks of M. Baudouin on a new observation of the satellite of Venus, made at Limoges the 11th of May by M. Montaign. This fourth observation, of great importance for the theory of the satellite, has shewn that its revolution must be longer than appeared by the first three observations. M. Baudouin believes it may be fixed at 12 days; as to its distance, it appears to him to be 50 semidiameters of Venus; whence he infers that the mass of Venus is equal to that of the earth. This mass of Venus is a very essential element to astronomy, as it enters into many computations, and produces different phenomena.

Из двух астрономов, подписавших данное заявление, лишь Лаланд являлся горячим сторонником идеи о существовании спутника. Сообщается, что Лакайль не признавал этого открытия, а мотивы подписания им этого заявления остаются неясными.

Лаланд же, напротив, был последовательным сторонником спутника в течение долгого времени после того, как другие астрономы признали его несуществование. Описания спутника были включены Лаландом в «Энциклопедию» (1778—1782) и восьмое издание Dictionnaire de physique (в котором он писал: «1761 год войдёт в историю астрономии благодаря сделанному 3 мая открытию спутника Венеры»). Лишь к 1790-м годам он пришёл к выводу, что спутник являлся не более чем иллюзией, ввиду того, что его так и не удалось увидеть с тех пор.

Фридрих Арцт

Астроном-любитель Фридрих Арцт (Friedrich Artzt) вёл наблюдения из местечка Гундерслёвхолм в Зеландии. В ходе наблюдения прохождения, как только Венера дошла до центра солнечного диска, он увидел появление маленького тёмного пятна на его крае, которое следовало по тому же пути, что и Венера, и не пропало даже после того, как Венера перестала быть видимой. Предполагаемый спутник отставал от планеты на 5 часов и его радиус оценивался Арцтом примерно в 1/5 радиуса Венеры. Арцт был уверен, что видел именно спутник, но опубликовал свои наблюдения лишь в 1813 году.

Другие наблюдения

Были и другие наблюдения, оставшиеся незамеченными астрономическим сообществом того времени. Так, в момент прохождения Венеры через диск Солнца ускользающий от всех спутник наблюдал Абрам Шойтен (Abraham Scheuten), астроном-любитель из Крефельда, Германия. Его записки от 6 июня 1761 года содержали следующее описание: «Этим утром в 5.30 я видел Венеру на диске Солнца. Облачность помешала делать наблюдения с 8 до 12 часов. В 12 часов я увидел Венеру и её маленький спутник в центре солнечного диска. В 3 часа дня она была вблизи его края». Шойтен оценил размер спутника в ¼ диаметра Венеры. Отмечается, что Шойтен продолжал видеть спутник даже после того, как Венера вышла с солнечного диска.

Кроме того, в London Chronicle or Universal Evening Post за 16-18 июня 1761 года было опубликовано сообщение оставшегося анонимным наблюдателя из Сент-Неота (Хантингдоншир): «Этим утром, во время наблюдения прохождения, я заметил феномен, который двигался по иной кривой, нежели солнечные пятна, которые я ранее наблюдал. У меня возникла мысль, что это планета, дополнительная к Венере, поскольку казалось, что центром её движения является Венера. С помощью моего телескопа я мог наблюдать, что эта вторая планета практически повторяла прохождение Венеры, но находилась ближе к эклиптике. Прохождение Венеры закончилось в 8.31, а второй планеты — в 9.09».

После 1761 года

Датские наблюдения

Длинная серия наблюдений предполагаемого спутника была проведена в 1760-х годах астрономами копенгагенской университетской обсерватории Рундетарн, директором которой был Кристиан Хорребоу. Хорребоу, основываясь на сообщениях Кассини и Шорта, не сомневался в существовании спутника.

Первые наблюдения спутника в этой обсерватории были произведены Педером Рудкиаром (Peder Roedkiær), одним из ассистентов Хорребоу. С 28 июня по 1 декабря 1761 года он видел спутник 8 раз, однако эти наблюдения так и не были опубликованы. Возможной причиной этого является то, что хотя Рудкиар и видел спутник (который при наблюдении в телескоп имел форму серпа), другим астрономам (в том числе Хорребоу) так и не удалось его наблюдать.

Следующий раз спутник удалось увидеть на вечерних наблюдениях 3 и 4 марта 1764 года. 4 марта Рудкиар записал в своём журнале, который содержал также грубый рисунок Венеры и спутника:

Этим вечером… Рудкиар снова увидел спутник Венеры. Он находился на расстоянии ½ диаметра Венеры от её левого края, а его центр образовывал с центром Венеры угол примерно равный 45°: в телескопе он казался находящимся выше центра Венеры. Можно было также легко различить его фазу, которая совпадала с фазой Венеры… То, что это именно спутник, было ясно, так как видимый размер как Венеры, так и спутника заметно увеличивался (при наблюдении в 14-футовый телескоп по сравнению с 9½ футовым), в отличие от размера неподвижных звёзд.

Оригинальный текст (англ.)  

This evening… Roedkiær again saw the Satellite of Venus. Its distance to the left from Venus was ½ of Venus’ diameter. Its centre made with Venus’ centre an angle of about half a right angle: it appeared higher than Venus’ centre in the telescope. He also could very well distinguish its phase which conformed to Venus’ phase. … That it was a satellite was clear primarily because both the diameters of Venus and the satellite were enlarged noticeably (by the telescope of 14 feet as compared with the telescope of 9½ feet), which applied to none of the fixed stars.

Рудкиар считал, что тем самым подтвердил более ранние наблюдения Монтеня.

Спутник удалось увидеть ещё раз этой же ночью, на этот раз не только Рудкиару, но и Кристиану Босерюпу (Christian Boserup) и П.Хорребоу (брату Кристиана Хорребоу). А 11 марта спутник увидел и сам Кристиан Хорребоу, который так описал свои впечатления:

Никогда ранее не приходилось мне видеть на небесах представление, которое бы увлекло меня больше; я подумал, что действительно увидел спутник Венеры и почувствовал радость в своём сердце, так как мне было теперь ясно, что Господь наделил жителей Венеры спутником, таким же как и наш. Я предпринял несколько попыток установить, не является ли это слабо светящееся тело вводящим в заблуждение отражением в телескопе, но … [пришёл к выводу], что этот огонёк должен в действительности быть спутником Венеры… Чтобы более подробно описать увиденное я не могу придумать лучшего способа, кроме как обратиться к выражениям, которые использовал месье Кассини в описаниях своих наблюдений от 25 января 1672 года и 28 августа 1686 года. Все они находятся в очень близком соответствии с увиденным здесь, и таким образом, наше наблюдение может быть призвано совершенным повторением сообщения Кассини.

Оригинальный текст (англ.)  

I have never before seen a spectacle in the heavens which has captivated me more; I thought that I truly saw the satellite of Venus and felt happy in my heart that I now saw that the Lord had provided the inhabitants of Venus with a satellite, just as ours. I sought to establish in many ways whether this weakly luminating body might be a deceptive reflction in the telescope, but … [reached the conclusion] that the light must really be the Venus satellite. … To describe this observation more closely I know of no better way than to refer to precisely the expressions that Mr. Cassini uses when he describes his observations of 25 January 1672 and 28 August 1686. All of these fit closely with the ones here observed, and thus our observation might be considered a perfect repetition of the ones reported by Cassini.

Хорребоу был достаточно опытным астрономом и попытался исключить возможность того, что за спутник было принято отражение света в телескопе или неподвижная звезда. Он был полностью убеждён в существовании спутника и важности открытия, однако широкой публикации его данных не последовало, и они остались практически неизвестными астрономическому сообществу

Четыре года спустя, 4 января 1768 года, Хорребоу и его ассистентам Оле Николаю Бутзову (Ole Nicolai Bützov) и Эйолвору Йонсену (Ejolvor Johnsen) удалось увидеть спутник в последний раз. Он находился на расстоянии примерно одного диаметра Венеры от неё самой, наблюдался в два разных телескопа, и заметно отличался по виду от неподвижных звёзд, видимых в телескоп. Данное наблюдение также не было опубликовано.

После смерти Хорребоу его пост занял Томас Бюге (Thomas Bugge), который придерживался мнения о том, что наблюдения спутника были вызваны обманами зрения. Этой же точки зрения придерживалось и большинство астрономов того времени.

Монбарон

В 1764 году спутник наблюдал Монбарон (Montbarron), советник из Осера. В 7 утра 15 марта 1764 года Монбарон увидел у тёмной стороны диска Венеры маленькую звезду; повторные наблюдения состоялись 28 марта и 29 марта, после этого Монбарон, несмотря на все поиски, больше звезды не видел. У объекта, который наблюдал Монбарон, не удавалось различить фазы, однако он не мерцал, что говорило о его принадлежности к телам Солнечной системы.

Падение интереса к спутнику в научных кругах

Отсутствие результата в науке — в некоторых случаях само по себе значимый результат. Неудача в наблюдении определённого события, предсказанного теорией или предыдущими опытами, может многое сказать о данной теории или опытах. Это произошло и со спутником Венеры: прохождение 1761 года наблюдали сотни профессиональных астрономов и любителей во всём мире. По итогам данного события было опубликовано более 120 научных статей и сообщений. Несомненно, многие из этих наблюдателей знали о попытках обнаружить спутник Венеры, и пытались обнаружить его в ходе прохождения, но результат всех этих попыток был отрицательным. Большинство наблюдателей не сочли нужным вообще упоминать об отсутствующем спутнике в своих отчётах, однако некоторые все же уделили ему отдельное внимание. Сообщения об отсутствии спутника можно обобщить в следующей таблице:

Астроном	Место наблюдения	Сообщение
Никола Луи де Лакайль	Франция	«Нам не удалось увидеть появления спутника на диске Солнца, ни вечером 5-го, ни 6-го вплоть до 3 часов дня»
Цезарь Франсуа Кассини	Вена	«Всё время наблюдений я пытался найти спутник, который должен был появиться перед Солнцем, но не смог увидеть ничего подобного»
Александр Гуа Пингре	остров Родригес	«Мне не удалось увидеть спутник этой планеты; не больше удачи в этом имел и мистер [Денис] Тулье, профессор математики, приглашённый Королём и Академией ассистировать мне»
Бенгт (Бенедикт) Ферне (Bengt Ferner)	близ Парижа	«Я надеюсь, что записки месье Бодуэна о спутнике Венеры попали к Вам в руки. Несмотря на все усилия, предпринятые, чтобы обнаружить спутник на солнечном диске, 6-го числа нам так и не удалось ничего увидеть»
Самуэль Данн (Samuel Dunn)	Челси	«Я внимательно исследовал диск Солнца, чтобы найти спутник Венеры, однако не увидел ничего»
Уильям Чаппл (William Chapple)	близ Эксетера	Спутник не обнаружен, найдены лишь два солнечных пятна, которые не повторяли движение планеты
Джон Уинтроп (англ.)	США	«Я крайне внимательно наблюдал Солнце…, надеясь найти спутник Венеры; но бесплодно. На Солнце было несколько пятен, но ни одно из тех, что я видел, не могло быть спутником»
Иоганн Каспар Штаудахер (Johann Caspar Staudacher)	Нюрнберг	«Спутник не было видно, но можно предположить, что он уже прошёл по диску Солнца ночью или оставался за планетой»

В результате всех этих неудачных попыток всё меньше и меньше астрономов пыталось искать спутник. 8 марта 1766 года спутник пытался найти Шарль Мессье, однако ему удалось увидеть лишь маленькое туманное пятнышко вблизи Венеры, которое оказалось новой кометой.

В ходе наблюдения за прохождением 1769 года лишь один астроном в своём сообщении счёл нужным упомянуть, что специально занимался поисками спутника. Уильям Уэльс (William Wales), наблюдавший прохождение из северной Канады (Гудзонов залив, близ реки Черчилл) писал в своём отчёте: «Мы не увидели у Венеры ничего похожего на атмосферу… ни в начале, ни в конце, ни во время прохождения; также нам не удалось увидеть ничего похожего на спутник, хотя мы предприняли несколько попыток его найти».

Было выдвинуто несколько теорий, объясняющих несоответствие результатов наблюдений тех астрономов, которые видели спутник, и тех, которые его не видели (см. раздел Объяснения наблюдений). Однако интерес к вопросу основной массой астрономов был на долгое время утрачен. Исследование Ламберта 1776 года долгое время оставалось последней серьёзной научной работой, посвящённой спутнику. Большинство астрономов считали, что у Венеры спутников нет — или просто игнорировали вопрос.

Несмотря на это, некоторые упоминания спутника в последующих работах всё же встречаются. Уильям Гершель, начавший в 1777 году серию наблюдений Венеры с целью определить характер вращения планеты (эти наблюдения привели его, независимо от Ломоносова, к предположению о существовании у Венеры плотной атмосферы), записал в дневнике наблюдений от 30 ноября 1789 года: «Не было видно никакого спутника. Если он и существует, он должен быть более тусклым, чем звезда 8 или 9 величины; увеличение 300».

Один из известнейших астрономов того времени, Боде, упоминал о поисках спутника в своих научно-популярных работах, упоминая, что с 1764 года ни один «настоящий» астроном не видел спутника и его существование является весьма сомнительным.

О спутнике (точнее, об его отсутствии) упоминали известные учёные того времени: Жан Сильвен Байи, Жан Этьен Монтукля; предыдущие наблюдения спутника они считали объяснёнными оптическими иллюзиями, описанными М.Хеллом.

Спутник не был забыт и энциклопедическими изданиями. Описания истории его поисков приводились в Physikalisches Wörterbuch Иоганна Самуэля Гелера (Johann Samuel Gehler), который склонялся к объяснению Хелля и считал, что имевшиеся свидетельства в пользу существования спутника объясняются ошибками наблюдения, Mathematical and Philosophical Dictionary Чарльза Хаттона (англ.) (1795), а также в Encyclopædia Britannica 1801 года. Попал он и в один из самых популярных учебников по физическим наукам в Северной Европе: Anfängsgründe der Naturlehre гёттингенского профессора Иоганна Эркслебена (англ.), выдержавший 6 изданий с 1784 по 1794 год, в котором говорилось, что «до сих пор нет уверенности в существовании спутника».

К 1830-м годам даже французские астрономы пришли к выводу о том, что Кассини мог наблюдать что угодно, но только не спутник Венеры. В целом вплоть до 1880-х годов в научных работах появлялись только редкие и немногословные упоминания спутника Венеры, а большинство астрономов считало этот спутник, как выразился Александр фон Гумбольдт, «принадлежащим к астрономическим мифам некритической эпохи». Во второй половине XIX века начали появляться и другие объяснения наблюдений спутника: например, Иоганн Медлер, директор Дорпатской обсерватории, предположил, что астрономы, сообщавшие о наличии спутника, видели не его, а неизвестную планету, период обращения которой был примерно равен периоду обращения Венеры, но основным он всё же считал объяснение, связанное с ложными изображениями.

Тем не менее, находились и такие учёные, которые всё ещё считали вопрос существования спутника заслуживающим внимания, а его поиски — заслуживающими продолжения. К их числу относился, например, Франсуа Араго. Возможность существования спутника не отвергали и другие астрономы (в основном любители) и философы, особенно придерживающиеся идеи множественности миров и принципа изобилия (англ.); при этом нередко необходимость существования спутника объяснялась потребностями предполагаемых обитателей Венеры и сходством Венеры и Земли во всех отношениях, кроме существования спутника.

Единственная попытка наблюдать спутник была предпринята в середине XIX века эксцентричным астрономом-любителем Джоном Крейгом (John Craig), построившим в 1852 году самый большой в мире ахроматический телескоп (англ.), однако ни о каких полученных с помощью данного инструмента результатах не известно.

В 1880-х годах произошло некоторое возрождение интереса к спутнику Венеры, которое, вероятно, было связано как с публикацией нескольких работ, посвящённых анализу предшествовавших наблюдений, так и с новыми открытиями и гипотезами: в 1877 году были открыты спутники Марса, который до этого считался одинокой планетой, а также получившей распространение в околонаучных кругах гипотезой о наличии у Земли второго спутника. Кроме того, в 1874 и 1882 годах произошли новые прохождения Венеры по диску Солнца, привлекшие интерес учёных к этой планете. При этом внимание астрономов уделялось в основном не возможности существования спутника (хотя редкие попытки всё же отыскать его предпринимались, большинство астрономов не сомневалось в его отсутствии), а объяснению предыдущих наблюдений, поскольку сомнения в том, что такие опытные астрономы, как Шорт, Кассини и Хорребоу были введены в заблуждение оптическими аномалиями, оставались весьма серьёзными. Многие учёные (например, Жозеф Бертран и Камиль Фламмарион) говорили о том, что за спутник Венеры в ранних наблюдениях принимались астероиды, обращающиеся между Марсом и Юпитером, случайно оказавшиеся в той же точке небесной сферы, что и Венера.

Интересно отметить, что значительное число работ 1880-х годов, посвящённых спутнику Венеры, написаны бельгийскими учёными. Однако были и сообщения, исходившие от учёных других стран: так, о поисках спутника во время прохождений Венеры заявляли учёные из Новой Зеландии (С. Дж. Ламберт, 1874), Ирландии (Уильям Эдуард Уилсон, 1882) и Англии (Лисон Принс, 1882). Разумеется, ни в одном из этих сообщений не говорилось об обнаружении спутника.

Исследования спутника в XIX веке завершила работа Паула Штробанта (Paul Stroobant), бельгийского астронома, работавшего в Королевской обсерватории Бельгии, расположенной в Уккеле, близ Брюсселя. Предложенное в ней объяснение, перепечатанное большинством известных научных журналов того времени, быстро завоевало симпатии учёных. По мнению Германа Клейна, редактора журнала Sirius, Штробант сумел успешно разрешить загадку спутника Венеры, тем самым ликвидировав одну из нерешённых проблем астрономии; аналогичные мнения были высказаны и другими учёными. Возможность существования у Венеры спутника сколько-нибудь заметных размеров, тем самым, была полностью закрыта.

История странных наблюдений, связанных с Венерой, на этом не завершилась. Утром 13 августа 1892 года Эдуард Эмерсон Барнард, позже открывший пятый спутник Юпитера — Амальтею, наблюдал Венеру. Внезапно он обнаружил похожий на звезду объект, имевший 7-ю звёздную величину и находившийся примерно в 1° к югу от Венеры. Этот объект не был ни звездою, ни одним из ярких астероидов, ни неизвестной планетой, ни оптическим обманом. Не был он и спутником Венеры. Истинная природа данного объекта неизвестна и поныне, хотя обычно считается, что Барнард наблюдал новую звезду.

Во второй половине XX века, с началом исследований Венеры автоматическими межпланетными станциями, исключена была и возможность существования у неё спутника даже малых размеров. К 1980-м годам всё космическое пространство близ Венеры можно было считать исследованным. Спутника там не оказалось.

Объяснения наблюдений

Хотя к концу XVIII века большинству астрономов стало ясно, что спутника Венеры (по крайней мере, доступного для наблюдения с использованием телескопов того времени) не существует, нераскрытым оставался вопрос: что всё-таки видели астрономы, сообщавшие об открытии спутника Венеры?

Спутник виден только при исключительно редком сочетании условий

Жан-Жак д’Орту де Меран, продолжавший поддерживать теорию о существовании спутника, основанную на наблюдениях Кассини и Шорта, по итогам наблюдений 1761 года счёл нужным более подробно изложить ранее данное им объяснение, суть которого заключалась в том, что сложности с наблюдением спутника объясняются тем, что он находится в солнечной атмосфере, простирающейся вплоть до самой Венеры, и потому виден лишь иногда, когда позволяют оптические условия. В 1762 году он написал следующее:

Спутник Венеры и его основная планета почти всё время погружены в атмосферу Солнца, что можно показать из наших знаний о положении и протяжённости данной атмосферы; спутник, таким образом, почти всегда окружён более или менее плотной текучей материей, которая скрывает его от нас полностью или частично, причём дополнительная сложность наблюдений определяется его малостью и структурой его отражающей поверхности; я считаю, что к совокупности этих непредсказуемых причин мы можем отнести случайный характер его появления и его длительные исчезновения; в то же время, мы всегда можем видеть его планету, которая довольно ярка, что определяется как её размером, который в 40 или 50 раз больше размера спутника, так и структурой её отражающей поверхности.

Оригинальный текст (англ.)  

Venus’ satellite and its principal planet are almost always submerged in the Sun’s atmosphere, as we can show from the position and dimensions of this atmosphere; the satellite is thus almost always enveloped by a fluid matter more or less dense, which hides it totally or partly from us, and it is complicated by its smallness and by the structure of its little reflecting surface; I think it is to this variable cause we must attribute its fortuitous appearance and its long disappearances, whereas we always see its planet rather luminous both because of its size, forty or fifty times greater, and because of the structure of its reflecting surface.

Таким образом, де Меран считал, что при определённом сочетании условий спутник можно будет увидеть снова.

Аналогичные объяснения (в которых видимость спутника ставилась в зависимость от свойств атмосфер его и Венеры, малой светоотражающей способности большей части поверхности спутника и т. д.) были предложены и другими астрономами. Так, Лаланд писал, что сложности с повторными наблюдениями могут объясняться свойствами поверхности спутника, состоящей из светлой и тёмной области; спутник может быть виден только когда к Земле повёрнута его светлая часть, что случается достаточно редко.

Оптическая иллюзия

Другое объяснение в 1765 году предложил венский астроном Хелль: наблюдатели, заявлявшие об открытии спутника, были введены в заблуждение ложными изображениями Венеры, образовавшимися при прохождении света через оптическую систему телескопа. В ходе его собственных наблюдений он также столкнулся с подобными иллюзиями, которые чуть было не привели к очередному «открытию» спутника, однако он смог не только определить истинную сущность увиденного им, но и экспериментальным путём установить причину появления ложных изображений.

Хелль установил, что при определённых условиях свет яркой планеты может отражаться от роговицы глаза, а затем от менисковой линзы в окуляре телескопа, создавая ложное изображение планеты, яркость которого будет зависеть от соотношения кривизны отражающих поверхностей; при этом получение такого ложного изображения возможно лишь в определённых условиях, включающих точное взаимное расположение глаза и окуляра и особые, плавные движения глаза.

Аналогичное объяснение было также предложено астрономом хорватского происхождения Руджером Бошковичем в 1767 году (по всей видимости, независимо от Хелля).

Именно такое объяснение было признано подавляющим большинством специалистов того времени. Однако не следует считать, что этим вопрос был полностью закрыт: наблюдения Майера в 1759 году и Хорребоу в 1764, как и Шорта в 1740, плохо соотносятся с данной теорией. Майер и Хорребоу специально отмечали, что увиденное ими оставалось неизменным независимо от положения оси телескопа, а Шорт наблюдал спутник в течение часа, с использованием различных увеличений, и крайне трудно предположить, что всё это время им соблюдались те особые условия, о которых писали Хелль и Бошкович.

Вычисление орбиты спутника

В 1774—1776 годах спутником заинтересовался Иоганн Генрих Ламберт, который предпринял попытку вычисления элементов орбиты спутника, основываясь на наблюдениях Ж. Л. Монтеня, Шойтена, Рудкиара и Хорребоу. Он получил следующие характеристики орбиты: эксцентриситет e = 0,195, наклонение орбиты 64°, период обращения — 11 дней 5 часов; кроме того, на основании этих данных ему удалось оценить массу Венеры, которая, по его вычислениям, составила около 7 земных масс (соответственно, при принятой тогда оценке радиуса Венеры в 0,97 земного, её плотность должна была быть в 8 раз больше плотности Земли).

На основе этих данных Ламберт пришёл к выводу, что невидимость спутника во время прохождений 1761 и 1769 годов вполне объяснима, так как при первом прохождении он оказался чуть ниже диска Солнца, а при втором — чуть выше. Кроме того, ему удалось предсказать, что 1 июня 1777 года, когда Венера будет проходить в 15′ выше Солнца, спутник будет находиться в нижней части орбиты и может быть обнаружен в виде тёмного пятна на диске Солнца. В предсказанное время спутник пытались найти астрономы из Берлина, Вены, Парижа, Стокгольма, Копенгагена и Нюрнберга, однако никому из них это не удалось.

Следует отметить, что полученные Ламбертом данные о соотношении масс Венеры и Земли грубо расходятся с последующими оценками, основанными на измерении гравитационных возмущений, согласно которым масса Венеры составляет 0,815 массы Земли.

Вулкан и Уран

Во второй половине XIX века появились попытки критической переоценки предыдущих объяснений редкости наблюдений спутника. Одна из заметных таких попыток связана с идеей о существовании ещё неоткрытых небесных тел во внутренней Солнечной системе — и в первую очередь планеты Вулкан, расположенной ближе к Солнцу, чем Меркурий, существованием которой пытались объяснить аномалии в движении Меркурия. На возможность такого истолкования наблюдений спутника обращали внимание, в частности, астрономы-любители К. Хазе (C. Haase) из Германии, Артур Блэклок (Arthur Blacklock) из Манчестера, а также анонимный автор заметки, посвящённой планете Вулкан, появившейся в 1876 году в американском еженедельнике Littell’s Living Age.

Другие авторы, в частности, берлинский астроном Иоганн Бернулли и данцигский любитель Юлиус Август Кох (Julius August Koch), указывали на возможность того, что за спутник была принята планета Уран, ещё не открытая к моменту наблюдений спутника, либо другое небесное тело (например, астероид).

Эти публикации и заявления вызвали приток нового интереса к спутнику, на волне которого немецким астрономом Ф. Шорром (F. Schorr) была опубликована книга Der Venusmond, в которой были обобщены результаты предыдущих наблюдений и сделано предположение о том, что отсутствие видимости спутника связано с темнотой его поверхности; рецензент этой книги, Томас Уильям Уэбб (англ.), соглашаясь с критикой теории Хелля, но в целом отвергая предположение Шорра, сам предпринял попытку объяснить ранние наблюдения спутника, сославшись на некие «атмосферные иллюзии».

Планета Нейт

В конце 1870-х годов проблемой спутника заинтересовался бельгийский астроном Жан Шарль Озо (англ.). В 1878 году он выдвинул предположения, что либо спутник всё же существовал, но примерно в 1760-х годах исчез (скорее всего, разрушился, подобно комете Биэлы), либо что за спутник была принята планета, находящаяся внутри орбиты Меркурия. Однако если первый вариант был весьма невероятным, то второй был позже отвергнут Озо на том основании, что в семи заслуживающих наибольшего доверия случаях наблюдения спутника Венера была слишком далеко от Солнца, чтобы рядом с ней могла находиться планета, которая находится ближе к Солнцу, чем Меркурий.

Озо предположил, что исторические наблюдения спутника Венеры на самом деле представляли собой наблюдения соединения двух планет: Венеры и неизвестного доселе небесного тела, которому он дал название Нейт, в честь египетской богини охоты и войн. Он пришёл к выводу, что исторические наблюдения были разделены временными промежутками, представляющими собой числа, кратные 2,96 года. Из этого промежутка времени между соединениями можно было вычислить период обращения новой планеты, составлявший 283 дня (0,78 лет). Таким образом, эта планета находилась чуть дальше от Солнца, чем Венера.

На деле, однако, оказывается, что, во-первых, в данную схему укладываются лишь семь наблюдений, не объединённых никаким общим признаком, а, во-вторых, отсутствует точная зависимость: промежутки между наблюдениями кратны числам, близким к 2,96 года, но не равным 2,96 года:

Наблюдатель	Дата	Промежуток	Число периодов	Длина периода
Фонтана	1645,87	—	—	—
Кассини	1672,07	26,20	9	2,91
Кассини	1686,65	14,58	5	2,92
Шорт	1740,81	54,16	18	3,02
Монтень	1761,34	20,50	7	2,97
Монбарон	1764,24	2,90	1	2,90

Итогом стало неприятие гипотезы Озо научным сообществом того времени, как основанной на подгонке фактов под теорию.

Атмосферный феномен

В 1885 году бельгийским астрономом и физиком Жюльеном Тирионом (Julien Thirion) было предложено новое объяснение наблюдений спутника Венеры. Тирион связал их с феноменом паргелиев или ложных солнц, который, как известно сейчас, вызывается дифракцией света на кристаллах льда в верхних слоях земной атмосферы. Тирион уделил особое внимание наблюдениям Фонтаны, который видел не один, а два объекта, что весьма характерно для описываемого класса явлений.

Тирион считал свою теорию заметно превосходящей теории предшественников. Данное объяснение, однако не пользовалось большой популярностью среди астрономов.

Слабые звёзды

Последним в XIX веке серьёзным исследованием, объяснявшим наблюдения спутника, была работа Паула Штробанта, опубликованная в 1887 году. Штробант в ней дал критический анализ всех предыдущих объяснений, придя к выводу, что объяснения, основанные на представлении об ошибке наблюдателей, слишком расплывчаты или не объясняют всех имеющихся наблюдений, а объяснения, предполагающие наличие нового небесного тела — не подтверждены реальными фактами. Штробант отверг предположение о том, что ранние наблюдатели видели Уран или Весту в соединении с Венерой (так как ни одно из этих тел не находилось в соединении с Венерой в нужный момент), не согласен он был и с предположением о существовании новой внутренней планеты, а отражение Венеры на кристаллах льда в земной атмосфере, по его мнению, не могло находиться в нужном месте по отношению к планете.

Основным объяснением, предложенным Штробантом, было предположение о том, что наблюдатели видели не спутник, а слабые звёзды, находившиеся в момент наблюдения вблизи Венеры. При этом ему удалось найти те звёзды, которые находились в позиции, очень близкой к указанной наблюдателями. Воспользовавшись Боннским обозрением, Штробант обнаружил, например, что 7 августа 1761 года в том месте, где по описанию Рудкиара должен был быть спутник, находилась звезда 6-й величины 71 Ориона, а в том месте, где спутник 3 января 1768 года видел Хорребоу — звезда θ Весов.

Не для всех наблюдений ему удалось подобрать точное соответствие из каталога (так, не удалось объяснить этим способом наблюдения Кассини и сообщение Майера 1759 года); для этих случаев он остановился на других объяснениях: ошибка в дате, оптическая иллюзия и т. д.

Именно работа Штробанта положила конец дискуссиям относительно природы объекта, который наблюдатели принимали за спутник Венеры.

Спутник Венеры в современных научных теориях

Попытки объяснить отсутствие спутника предпринимаются и современными учёными, однако при этом если и принимается, что спутник существовал, то считается, что он исчез задолго до развития на Земле инструментальной астрономии. Было установлено, что стабильные орбиты для спутника, как прямые, так и обратные, вокруг Венеры отсутствуют. Однако предположения о судьбе спутника разнятся, было выдвинуто несколько теорий его исчезновения.

Согласно первой, спутник был разрушен, поскольку действие приливных сил Солнца замедлило вращение Венеры и приблизило его слишком близко к планете. По мнению некоторых учёных, данная гипотеза согласуется с наличием на Венере хорошо сохранившихся ударных кратеров, которые могли образоваться относительно недавно в процессе разрушения спутника. По одному из вариантов данной теории, спутник образовался в результате столкновения Венеры с каким-то большим небесным телом, в результате чего она стала вращаться против часовой стрелки. Затем, через несколько миллионов лет, второе аналогичное столкновение вновь изменило направление вращения планеты, в результате чего приливное трение начало приближать к ней спутник, что в итоге и привело к столкновению.

По второй, спутником Венеры изначально был Меркурий, но приливные взаимодействия в итоге вывели его на самостоятельную планетарную орбиту. Данная гипотеза объясняет в том числе медленное вращение Венеры вокруг своей оси и значительный нагрев данной планеты, вызванные приливным взаимодействием с массивным спутником.

Возможно также, что Венера не имела спутников с самого момента своего образования. Согласно одной из гипотез, формирование Венеры произошло в результате лобового столкновения двух планетоидов, в результате которого спутник образоваться не мог.

Квазиспутник Венеры

В настоящее время у Венеры имеется один квазиспутник, астероид 2002 VE₆₈, находящийся с Венерой в орбитальном резонансе. Вычисление орбитального движения этого астероида в прошлом и будущем показало, что текущую орбиту он занял около 7000 лет назад, вероятно, в результате сближения с Землёй, и что он будет оставаться на ней ещё в течение 500 лет, после чего займёт положение в точке Лагранжа L₅ в системе Солнце — Венера, став, таким образом, одним из «троянцев» Солнечной системы. Этот астероид также может приближаться на достаточно малое расстояние к Земле, что, вероятно, и станет причиной изменения его орбиты в будущем.

Спутник в философии и культуре

Несмотря на то, что во второй половине XVIII века число астрономов, верящих в существование спутника, значительно уменьшилось, идея о наличии у второй от Солнца планеты компаньона оставалась весьма популярной в просвещённых кругах.

Шарль Бонне в своём знаменитом труде Contemplation de la nature (1764), основываясь на «принципе изобилия» («все сущности, которые могут существовать, существуют»), говорит о спутнике Венеры, как о реально обнаруженном объекте: «У Венеры и Земли есть по одному спутнику… Спутник Венеры, промелькнувший в поле зрения астрономов в прошлом веке, и недавно вновь увиденный, предвосхищает новые завоевания астрономии». Кроме того, как упоминалось выше, подробное описание спутника было дано в «Энциклопедии».

Спутник не избежал и внимания со стороны высшего общества. Фридрих Великий, желая, чтобы его друг Жан Лерон д’Аламбер стал президентом Берлинской Академии, с целью привлечь его в Берлин, предложил назвать спутник Венеры в его честь (впрочем, д’Аламбер отказался от предложения и в Берлин не поехал). Похожую честь с той же целью Фридрих оказал Вольтеру, сравнив его со спутником Венеры.

Интересно, что и д’Аламбер, и Вольтер в 1760-х годах, после наблюдений прохождения Венеры, упоминали спутник Венеры в своих работах. Если д’Аламбер относился к его существованию крайне критически (он упоминал в письме Вольтеру, что «лакей Венеры отказался проследовать за ней во время её прохождения перед Солнцем»), то Вольтер был более оптимистичен: в своём сочинении Singularités de la nature он писал, что несмотря на неудачи, преследующие астрономов, спутник всё же может существовать — надо лишь дождаться его обнаружения.

Спутнику продолжало уделяться достаточное внимание в получивший распространение популярной литературе по астрономии (в жанре, который можно обозначить как «астрономия для дам»). Если некоторые авторы подобных сочинений (например, Бенджамин Мартин (Benjamin Martin), в 1759 году опубликовавший диалоги The Young Gentleman and Lady’s Philosophy, и Йоханнес Флорентиус Мартинет (Johannes Florentius Martinet), автор четырёхтомника Katechismus der Natuur, написанного в 1776—1779 годах) считали спутник реально существующим, основываясь на работах Кассини, Шорта и Монтеня, то другие (например, Иоганн Генрих Гельмут (Johann Heinrich Helmuth), автор Anleitung zur Kenntnis des grossen Weltbaues für Frauenzimmer in freundschaftlichen Briefen) принимали в расчёт более современные данные, объясняя существующие наблюдения оптическими иллюзиями.

Таинственный спутник добрался и до художественной литературы, хотя и с большим опозданием. В романе «Гектор Сервадак» известного французского писателя Жюля Верна герои, вместе с куском земной поверхности оседлавшие комету, приближаются к Венере, разглядев на ней «облака, носившиеся в её атмосфере, постоянно насыщенной парами, и казавшиеся полосами на фоне диска» и «семь пятен, — это, по мнению Бианкини, моря, сообщающиеся между собой». Наконец, сближение заканчивается:

— Ну вот, — сказал капитан Сервадак, — а все-таки сближение планет пошло нам на пользу: теперь мы знаем, что у Венеры нет луны! Дело в том, что Доминико Кассини, Шорт, Монтень де Лимож, Монбарон и другие астрономы всерьёз утверждали, что у Венеры есть спутник.

— А жаль, что это не так, — добавил Гектор Сервадак, — ведь мы могли бы прихватить по дороге и эту луну; тогда к нашим услугам было бы целых две.

Другие французские авторы, Жорж ле Фор (Georges le Faure) и Анри де Граффиньи (Henry de Graffigny) в своём научно-фантастическом романе Aventures extraordinaires d’un savant Russe (1888), направив русско-французскую команду космонавтов в путешествие по Солнечной системе, вложили в уста своих героев обсуждение существования спутника Венеры. Диспут завершил русский исследователь Михаил Осипов следующим итогом:

Многие астрономы считали, что видели спутник, о котором вы говорите; что касается меня, и несмотря на многочисленные трактаты, опубликованные по данной проблеме, я продолжаю считать его существование проблематичным. С другой стороны, на это можно возразить, что трудно признать, что такие учёные, как Кассини, Хорребоу, Шорт и Монтень пали жертвой оптического обмана или увидели не то, что есть в действительности…

Я считаю, что возможны лишь два объяснения: либо они приняли малую планету, проходившую близ Венеры и попавшую в их поле зрения, за спутник; либо что этот спутник, который должен быть весьма мал, невидим с Земли кроме как в самых исключительных условиях.

Оригинальный текст (фр.)  

Beaucoup d’astronomes ont cru voir, en effet, le satellite dont vous parlez; quant à moi, malgré les nombreuses brochures publiées à ce sujet, je persiste à considérer son existence comme problématique… vous me répondrez qu’il est difficile, d’un autre côté, d’admettre que des savants comme Cassini, Horrebow, Short et Montaigne aient mal vu ou aient pu prendre, pour argent comptant, une illusion d’optique…

Pour moi, il n’y a que deux explications possibles: ou bien, ils ont pris pour un satellite de Vénus une petite planète passant dans le même champ optique, ou bien ce satellite, très petit, n’est visible de la terre que dans des conditions tout à fait exceptionnelles.

Осипов не отвергает и выдвинутую другим членом команды гипотезу о том, что спутник существовал, но с тех пор, вероятно, упал на планету.

Александр Беляев в книге «Прыжок в ничто» описывает наблюдение спутника Венеры космическими путешественниками, высадившимися на поверхность этой планеты, при этом он «объясняет» и сложности с наблюдением спутника земными астрономами:

В один из таких перерывов подул сильный ветер, и облака вдруг унесло в сторону. На минуту выглянуло звёздное небо.

— Луна. Смотрите, маленькая луна! — воскликнул Ганс, показывая рукавицей. Да, это был маленький спутник Венеры, который казался не более вишни. Малый размер и густая атмосфера Венеры, ярко излучающая свет, скрывали её спутника от глаз земных астрономов.

— А. Беляев. [lib.ru/RUFANT/BELAEW/jumpnoth.txt Прыжок в ничто.]

О существовании естественного спутника Венеры, имеющего название «Венита», упоминается в фантастической повести Аркадия и Бориса Стругацких «Страна багровых туч». Авторы указывают, что включили в повесть упоминание о спутнике в надежде на его скорое открытие — которое так и не произошло.

В XX веке спутник также попал в поле зрения сторонников различного рода псевдонаучных и эзотерических учений. Так, в розенкрейцеровской публикации 1958 года рассматривалась возможность того, что наблюдатели XVIII века видели не естественный, а искусственный спутник Венеры, выведенный на орбиту иной цивилизацией, а публикация в UFO Roundup от 5 октября 2000 года, подробно рассматривающая исторические наблюдения 1740—1760 годов, содержит вывод о том, что Шорт, Монбарон и Рудкиар могли видеть гигантский космический корабль, находившийся на околовенерианской орбите.

Не был обойдён спутник и сторонниками теософского учения. Чарлз Уэбстер Ледбитер, близкий друг Анни Безант, в 1911 году, упомянув исторические наблюдения спутника, и не веря в их ошибочность, предположил, что они находятся в соответствии с теософской доктриной, согласно которой Луна будет разрушена, когда человеческая раса дойдёт до седьмого круга перерождения; поскольку, по мнению Ледбитера, у Венеры был спутник, который потом исчез, это означало, что жители Венеры уже достигли седьмого круга.

Утверждается также, что спутник фигурирует в мифологии догонов, которые якобы считают его реально существующим.

Предпринимаются и попытки «объяснить» исторические наблюдения спутника присутствием в Солнечной системе неоткрытых объектов таинственного характера (например, «Противоземли/ Контр-земли», планеты, находящейся в точке Лагранжа L₃ системы Земля — Солнце).

Наконец, в устах критиков науки спутник Венеры, наряду с планетой Нейт, второй луной Земли и другими подобными объектами, становился одним из примеров «проклятой информации», отвергнутой официальной наукой, но не забытой и относящейся, как им представляется, к реально существующему объекту.

Литература

Описания наблюдений

• Fontana F. [fermi.imss.fi.it/rd/bdv?/bdviewer/bid=000000961524 Novae coelestium terrestriumq. rerum observationes et fortasse hactenus non vulgatae]. — Neapoli: Apud Gaffarum, 1646. — 151 p.

• Cassini J. D. [www-obs.univ-lyon1.fr/labo/fc/ama09/pages_hras/mars_t08_lum-zod.pdf Découverte de la lumiere celeste qui paroist dans le Zodiaque] // Mem. Acad. Roy. Sci. — 1730. — Vol. 8. — P. 119—209.

• Short J. An observation on the planet Venus (with regard to her having a satellite) // Philosophical Transactions (for 1739—41). — 1744. — Vol. 41, № 459. — P. 646—647.

• Baudouin A. Mémoire sur la découverte du satellite de Vénus, et sur les nouvelles observations qui viennent d’étre faites à cette sujet. — Paris: Desaint & Saillant, 1761.

• Baudouin A. Remarques sur une quatriéme observation du satellite de Venus faite à Limoges le 11 mai 1761. — Paris: Desaint & Saillant, 1761.

• Baudouin A. Abhandlung von der Entdeckung eines Trabanten der Venus. — Berlin: Verlag des Buchladens der Realschule, 1761.

• Horrebow C. Videre fortsættelse af observationerne gjorte paa Veneris drabant // Skrifter, Kgl. danske Videnskabernes Selskab. Part 9 (for 1761—64). — 1765. — P. 400—403.

• Artzt F. Iagttagelse over Venus og dennes Drabant // Nyeste Skilderie af Kjøbenhavn. — 1813. — Vol. 29. — P. 452—455.

• Schjellerup H. C. F. C. On some hitherto unknown observations of a supposed satellite of Venus // Copernicus: An International Journal of Astronomy. — 1882. — Vol. 2. — P. 164—168.

Иные исследования, посвящённые спутнику Венеры

• Hell M. De satellite Veneris. — Vienna: Joannis Thomæ de Trattnern, 1765.

• Lambert J. H. [bibliothek.bbaw.de/bibliothek/digital/struktur/03-nouv/1773/jpg-0600/00000257.htm Essai d’une Théorie du Satellite de Vénus] // Nouveaux Mémoires de l’Académie Royale des Sciences et Belles-Lettres Année MDCCLXXIII, Classe de Philosophie Expérimentale. — 1775. — P. 222—250.

• Schorr F. Der Venusmond und die Untersuchungen über die früheren Beobachtungen dieses Mondes. — Braunschweig: Vieweg und Sohn, 1875.

• Stroobant P. [adsabs.harvard.edu/abs/1888AN....118....5S Etude sur le Satellite énigmatique de Vénus] // Astronomische Nachrichten. — 1887. — Vol. 118. — P. 5—10.

• Kragh H. [books.google.ru/books?id=J2IJC7tM3QQC&hl=en The Moon that Wasn’t: The Saga of Venus’ Spurious Satellite]. — Birkhäuser, 2008. — 199 p. — (Science Networks — Historical Studies). — ISBN 978-3-7643-8908-6.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Спутники Венеры

Отрывок, характеризующий Спутники Венеры

– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l'as voulu, George Dandin, [Ты этого хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на союз с нею.
Борис в щегольском, адъютантском мундире, возмужавший, свежий и румяный, свободно вошел в гостиную и был отведен, как следовало, для приветствия к тетушке и снова присоединен к общему кружку.
Анна Павловна дала поцеловать ему свою сухую руку, познакомила его с некоторыми незнакомыми ему лицами и каждого шопотом определила ему.
– Le Prince Hyppolite Kouraguine – charmant jeune homme. M r Kroug charge d'affaires de Kopenhague – un esprit profond, и просто: М r Shittoff un homme de beaucoup de merite [Князь Ипполит Курагин, милый молодой человек. Г. Круг, Копенгагенский поверенный в делах, глубокий ум. Г. Шитов, весьма достойный человек] про того, который носил это наименование.
Борис за это время своей службы, благодаря заботам Анны Михайловны, собственным вкусам и свойствам своего сдержанного характера, успел поставить себя в самое выгодное положение по службе. Он находился адъютантом при весьма важном лице, имел весьма важное поручение в Пруссию и только что возвратился оттуда курьером. Он вполне усвоил себе ту понравившуюся ему в Ольмюце неписанную субординацию, по которой прапорщик мог стоять без сравнения выше генерала, и по которой, для успеха на службе, были нужны не усилия на службе, не труды, не храбрость, не постоянство, а нужно было только уменье обращаться с теми, которые вознаграждают за службу, – и он часто сам удивлялся своим быстрым успехам и тому, как другие могли не понимать этого. Вследствие этого открытия его, весь образ жизни его, все отношения с прежними знакомыми, все его планы на будущее – совершенно изменились. Он был не богат, но последние свои деньги он употреблял на то, чтобы быть одетым лучше других; он скорее лишил бы себя многих удовольствий, чем позволил бы себе ехать в дурном экипаже или показаться в старом мундире на улицах Петербурга. Сближался он и искал знакомств только с людьми, которые были выше его, и потому могли быть ему полезны. Он любил Петербург и презирал Москву. Воспоминание о доме Ростовых и о его детской любви к Наташе – было ему неприятно, и он с самого отъезда в армию ни разу не был у Ростовых. В гостиной Анны Павловны, в которой присутствовать он считал за важное повышение по службе, он теперь тотчас же понял свою роль и предоставил Анне Павловне воспользоваться тем интересом, который в нем заключался, внимательно наблюдая каждое лицо и оценивая выгоды и возможности сближения с каждым из них. Он сел на указанное ему место возле красивой Элен, и вслушивался в общий разговор.
– Vienne trouve les bases du traite propose tellement hors d'atteinte, qu'on ne saurait y parvenir meme par une continuite de succes les plus brillants, et elle met en doute les moyens qui pourraient nous les procurer. C'est la phrase authentique du cabinet de Vienne, – говорил датский charge d'affaires. [Вена находит основания предлагаемого договора до того невозможными, что достигнуть их нельзя даже рядом самых блестящих успехов: и она сомневается в средствах, которые могут их нам доставить. Это подлинная фраза венского кабинета, – сказал датский поверенный в делах.]
– C'est le doute qui est flatteur! – сказал l'homme a l'esprit profond, с тонкой улыбкой. [Сомнение лестно! – сказал глубокий ум,]
– Il faut distinguer entre le cabinet de Vienne et l'Empereur d'Autriche, – сказал МorteMariet. – L'Empereur d'Autriche n'a jamais pu penser a une chose pareille, ce n'est que le cabinet qui le dit. [Необходимо различать венский кабинет и австрийского императора. Австрийский император никогда не мог этого думать, это говорит только кабинет.]
– Eh, mon cher vicomte, – вмешалась Анна Павловна, – l'Urope (она почему то выговаривала l'Urope, как особенную тонкость французского языка, которую она могла себе позволить, говоря с французом) l'Urope ne sera jamais notre alliee sincere. [Ах, мой милый виконт, Европа никогда не будет нашей искренней союзницей.]
Вслед за этим Анна Павловна навела разговор на мужество и твердость прусского короля с тем, чтобы ввести в дело Бориса.
Борис внимательно слушал того, кто говорит, ожидая своего череда, но вместе с тем успевал несколько раз оглядываться на свою соседку, красавицу Элен, которая с улыбкой несколько раз встретилась глазами с красивым молодым адъютантом.
Весьма естественно, говоря о положении Пруссии, Анна Павловна попросила Бориса рассказать свое путешествие в Глогау и положение, в котором он нашел прусское войско. Борис, не торопясь, чистым и правильным французским языком, рассказал весьма много интересных подробностей о войсках, о дворе, во всё время своего рассказа старательно избегая заявления своего мнения насчет тех фактов, которые он передавал. На несколько времени Борис завладел общим вниманием, и Анна Павловна чувствовала, что ее угощенье новинкой было принято с удовольствием всеми гостями. Более всех внимания к рассказу Бориса выказала Элен. Она несколько раз спрашивала его о некоторых подробностях его поездки и, казалось, весьма была заинтересована положением прусской армии. Как только он кончил, она с своей обычной улыбкой обратилась к нему:
– Il faut absolument que vous veniez me voir, [Необходимо нужно, чтоб вы приехали повидаться со мною,] – сказала она ему таким тоном, как будто по некоторым соображениям, которые он не мог знать, это было совершенно необходимо.
– Mariedi entre les 8 et 9 heures. Vous me ferez grand plaisir. [Во вторник, между 8 и 9 часами. Вы мне сделаете большое удовольствие.] – Борис обещал исполнить ее желание и хотел вступить с ней в разговор, когда Анна Павловна отозвала его под предлогом тетушки, которая желала его cлышать.
– Вы ведь знаете ее мужа? – сказала Анна Павловна, закрыв глаза и грустным жестом указывая на Элен. – Ах, это такая несчастная и прелестная женщина! Не говорите при ней о нем, пожалуйста не говорите. Ей слишком тяжело!


Когда Борис и Анна Павловна вернулись к общему кружку, разговором в нем завладел князь Ипполит.
Он, выдвинувшись вперед на кресле, сказал: Le Roi de Prusse! [Прусский король!] и сказав это, засмеялся. Все обратились к нему: Le Roi de Prusse? – спросил Ипполит, опять засмеялся и опять спокойно и серьезно уселся в глубине своего кресла. Анна Павловна подождала его немного, но так как Ипполит решительно, казалось, не хотел больше говорить, она начала речь о том, как безбожный Бонапарт похитил в Потсдаме шпагу Фридриха Великого.
– C'est l'epee de Frederic le Grand, que je… [Это шпага Фридриха Великого, которую я…] – начала было она, но Ипполит перебил ее словами:
– Le Roi de Prusse… – и опять, как только к нему обратились, извинился и замолчал. Анна Павловна поморщилась. MorteMariet, приятель Ипполита, решительно обратился к нему:
– Voyons a qui en avez vous avec votre Roi de Prusse? [Ну так что ж о прусском короле?]
Ипполит засмеялся, как будто ему стыдно было своего смеха.
– Non, ce n'est rien, je voulais dire seulement… [Нет, ничего, я только хотел сказать…] (Он намерен был повторить шутку, которую он слышал в Вене, и которую он целый вечер собирался поместить.) Je voulais dire seulement, que nous avons tort de faire la guerre рour le roi de Prusse. [Я только хотел сказать, что мы напрасно воюем pour le roi de Prusse . (Непереводимая игра слов, имеющая значение: «по пустякам».)]
Борис осторожно улыбнулся так, что его улыбка могла быть отнесена к насмешке или к одобрению шутки, смотря по тому, как она будет принята. Все засмеялись.
– Il est tres mauvais, votre jeu de mot, tres spirituel, mais injuste, – грозя сморщенным пальчиком, сказала Анна Павловна. – Nous ne faisons pas la guerre pour le Roi de Prusse, mais pour les bons principes. Ah, le mechant, ce prince Hippolytel [Ваша игра слов не хороша, очень умна, но несправедлива; мы не воюем pour le roi de Prusse (т. e. по пустякам), а за добрые начала. Ах, какой он злой, этот князь Ипполит!] – сказала она.
Разговор не утихал целый вечер, обращаясь преимущественно около политических новостей. В конце вечера он особенно оживился, когда дело зашло о наградах, пожалованных государем.
– Ведь получил же в прошлом году NN табакерку с портретом, – говорил l'homme a l'esprit profond, [человек глубокого ума,] – почему же SS не может получить той же награды?
– Je vous demande pardon, une tabatiere avec le portrait de l'Empereur est une recompense, mais point une distinction, – сказал дипломат, un cadeau plutot. [Извините, табакерка с портретом Императора есть награда, а не отличие; скорее подарок.]
– Il y eu plutot des antecedents, je vous citerai Schwarzenberg. [Были примеры – Шварценберг.]
– C'est impossible, [Это невозможно,] – возразил другой.
– Пари. Le grand cordon, c'est different… [Лента – это другое дело…]
Когда все поднялись, чтоб уезжать, Элен, очень мало говорившая весь вечер, опять обратилась к Борису с просьбой и ласковым, значительным приказанием, чтобы он был у нее во вторник.
– Мне это очень нужно, – сказала она с улыбкой, оглядываясь на Анну Павловну, и Анна Павловна той грустной улыбкой, которая сопровождала ее слова при речи о своей высокой покровительнице, подтвердила желание Элен. Казалось, что в этот вечер из каких то слов, сказанных Борисом о прусском войске, Элен вдруг открыла необходимость видеть его. Она как будто обещала ему, что, когда он приедет во вторник, она объяснит ему эту необходимость.
Приехав во вторник вечером в великолепный салон Элен, Борис не получил ясного объяснения, для чего было ему необходимо приехать. Были другие гости, графиня мало говорила с ним, и только прощаясь, когда он целовал ее руку, она с странным отсутствием улыбки, неожиданно, шопотом, сказала ему: Venez demain diner… le soir. Il faut que vous veniez… Venez. [Приезжайте завтра обедать… вечером. Надо, чтоб вы приехали… Приезжайте.]
В этот свой приезд в Петербург Борис сделался близким человеком в доме графини Безуховой.


Война разгоралась, и театр ее приближался к русским границам. Всюду слышались проклятия врагу рода человеческого Бонапартию; в деревнях собирались ратники и рекруты, и с театра войны приходили разноречивые известия, как всегда ложные и потому различно перетолковываемые.
Жизнь старого князя Болконского, князя Андрея и княжны Марьи во многом изменилась с 1805 года.
В 1806 году старый князь был определен одним из восьми главнокомандующих по ополчению, назначенных тогда по всей России. Старый князь, несмотря на свою старческую слабость, особенно сделавшуюся заметной в тот период времени, когда он считал своего сына убитым, не счел себя вправе отказаться от должности, в которую был определен самим государем, и эта вновь открывшаяся ему деятельность возбудила и укрепила его. Он постоянно бывал в разъездах по трем вверенным ему губерниям; был до педантизма исполнителен в своих обязанностях, строг до жестокости с своими подчиненными, и сам доходил до малейших подробностей дела. Княжна Марья перестала уже брать у своего отца математические уроки, и только по утрам, сопутствуемая кормилицей, с маленьким князем Николаем (как звал его дед) входила в кабинет отца, когда он был дома. Грудной князь Николай жил с кормилицей и няней Савишной на половине покойной княгини, и княжна Марья большую часть дня проводила в детской, заменяя, как умела, мать маленькому племяннику. M lle Bourienne тоже, как казалось, страстно любила мальчика, и княжна Марья, часто лишая себя, уступала своей подруге наслаждение нянчить маленького ангела (как называла она племянника) и играть с ним.
У алтаря лысогорской церкви была часовня над могилой маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии мраморный памятник, изображавший ангела, расправившего крылья и готовящегося подняться на небо. У ангела была немного приподнята верхняя губа, как будто он сбирался улыбнуться, и однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни, признались друг другу, что странно, лицо этого ангела напоминало им лицо покойницы. Но что было еще страннее и чего князь Андрей не сказал сестре, было то, что в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь Андрей читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей мертвой жены: «Ах, зачем вы это со мной сделали?…»
Вскоре после возвращения князя Андрея, старый князь отделил сына и дал ему Богучарово, большое имение, находившееся в 40 верстах от Лысых Гор. Частью по причине тяжелых воспоминаний, связанных с Лысыми Горами, частью потому, что не всегда князь Андрей чувствовал себя в силах переносить характер отца, частью и потому, что ему нужно было уединение, князь Андрей воспользовался Богучаровым, строился там и проводил в нем большую часть времени.
Князь Андрей, после Аустерлицкой кампании, твердо pешил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война, и все должны были служить, он, чтобы отделаться от действительной службы, принял должность под начальством отца по сбору ополчения. Старый князь с сыном как бы переменились ролями после кампании 1805 года. Старый князь, возбужденный деятельностью, ожидал всего хорошего от настоящей кампании; князь Андрей, напротив, не участвуя в войне и в тайне души сожалея о том, видел одно дурное.
26 февраля 1807 года, старый князь уехал по округу. Князь Андрей, как и большею частью во время отлучек отца, оставался в Лысых Горах. Маленький Николушка был нездоров уже 4 й день. Кучера, возившие старого князя, вернулись из города и привезли бумаги и письма князю Андрею.
Камердинер с письмами, не застав молодого князя в его кабинете, прошел на половину княжны Марьи; но и там его не было. Камердинеру сказали, что князь пошел в детскую.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, Петруша с бумагами пришел, – сказала одна из девушек помощниц няни, обращаясь к князю Андрею, который сидел на маленьком детском стуле и дрожащими руками, хмурясь, капал из стклянки лекарство в рюмку, налитую до половины водой.
– Что такое? – сказал он сердито, и неосторожно дрогнув рукой, перелил из стклянки в рюмку лишнее количество капель. Он выплеснул лекарство из рюмки на пол и опять спросил воды. Девушка подала ему.
В комнате стояла детская кроватка, два сундука, два кресла, стол и детские столик и стульчик, тот, на котором сидел князь Андрей. Окна были завешаны, и на столе горела одна свеча, заставленная переплетенной нотной книгой, так, чтобы свет не падал на кроватку.
– Мой друг, – обращаясь к брату, сказала княжна Марья от кроватки, у которой она стояла, – лучше подождать… после…
– Ах, сделай милость, ты всё говоришь глупости, ты и так всё дожидалась – вот и дождалась, – сказал князь Андрей озлобленным шопотом, видимо желая уколоть сестру.
– Мой друг, право лучше не будить, он заснул, – умоляющим голосом сказала княжна.
Князь Андрей встал и, на цыпочках, с рюмкой подошел к кроватке.
– Или точно не будить? – сказал он нерешительно.
– Как хочешь – право… я думаю… а как хочешь, – сказала княжна Марья, видимо робея и стыдясь того, что ее мнение восторжествовало. Она указала брату на девушку, шопотом вызывавшую его.
Была вторая ночь, что они оба не спали, ухаживая за горевшим в жару мальчиком. Все сутки эти, не доверяя своему домашнему доктору и ожидая того, за которым было послано в город, они предпринимали то то, то другое средство. Измученные бессоницей и встревоженные, они сваливали друг на друга свое горе, упрекали друг друга и ссорились.
– Петруша с бумагами от папеньки, – прошептала девушка. – Князь Андрей вышел.
– Ну что там! – проговорил он сердито, и выслушав словесные приказания от отца и взяв подаваемые конверты и письмо отца, вернулся в детскую.
– Ну что? – спросил князь Андрей.
– Всё то же, подожди ради Бога. Карл Иваныч всегда говорит, что сон всего дороже, – прошептала со вздохом княжна Марья. – Князь Андрей подошел к ребенку и пощупал его. Он горел.
– Убирайтесь вы с вашим Карлом Иванычем! – Он взял рюмку с накапанными в нее каплями и опять подошел.
– Andre, не надо! – сказала княжна Марья.
Но он злобно и вместе страдальчески нахмурился на нее и с рюмкой нагнулся к ребенку. – Ну, я хочу этого, сказал он. – Ну я прошу тебя, дай ему.
Княжна Марья пожала плечами, но покорно взяла рюмку и подозвав няньку, стала давать лекарство. Ребенок закричал и захрипел. Князь Андрей, сморщившись, взяв себя за голову, вышел из комнаты и сел в соседней, на диване.
Письма всё были в его руке. Он машинально открыл их и стал читать. Старый князь, на синей бумаге, своим крупным, продолговатым почерком, употребляя кое где титлы, писал следующее:
«Весьма радостное в сей момент известие получил через курьера, если не вранье. Бенигсен под Эйлау над Буонапартием якобы полную викторию одержал. В Петербурге все ликуют, e наград послано в армию несть конца. Хотя немец, – поздравляю. Корчевский начальник, некий Хандриков, не постигну, что делает: до сих пор не доставлены добавочные люди и провиант. Сейчас скачи туда и скажи, что я с него голову сниму, чтобы через неделю всё было. О Прейсиш Эйлауском сражении получил еще письмо от Петиньки, он участвовал, – всё правда. Когда не мешают кому мешаться не следует, то и немец побил Буонапартия. Сказывают, бежит весьма расстроен. Смотри ж немедля скачи в Корчеву и исполни!»
Князь Андрей вздохнул и распечатал другой конверт. Это было на двух листочках мелко исписанное письмо от Билибина. Он сложил его не читая и опять прочел письмо отца, кончавшееся словами: «скачи в Корчеву и исполни!» «Нет, уж извините, теперь не поеду, пока ребенок не оправится», подумал он и, подошедши к двери, заглянул в детскую. Княжна Марья всё стояла у кроватки и тихо качала ребенка.
«Да, что бишь еще неприятное он пишет? вспоминал князь Андрей содержание отцовского письма. Да. Победу одержали наши над Бонапартом именно тогда, когда я не служу… Да, да, всё подшучивает надо мной… ну, да на здоровье…» и он стал читать французское письмо Билибина. Он читал не понимая половины, читал только для того, чтобы хоть на минуту перестать думать о том, о чем он слишком долго исключительно и мучительно думал.


Билибин находился теперь в качестве дипломатического чиновника при главной квартире армии и хоть и на французском языке, с французскими шуточками и оборотами речи, но с исключительно русским бесстрашием перед самоосуждением и самоосмеянием описывал всю кампанию. Билибин писал, что его дипломатическая discretion [скромность] мучила его, и что он был счастлив, имея в князе Андрее верного корреспондента, которому он мог изливать всю желчь, накопившуюся в нем при виде того, что творится в армии. Письмо это было старое, еще до Прейсиш Эйлауского сражения.
«Depuis nos grands succes d'Austerlitz vous savez, mon cher Prince, писал Билибин, que je ne quitte plus les quartiers generaux. Decidement j'ai pris le gout de la guerre, et bien m'en a pris. Ce que j'ai vu ces trois mois, est incroyable.
«Je commence ab ovo. L'ennemi du genre humain , comme vous savez, s'attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fideles allies, qui ne nous ont trompes que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l'ennemi du genre humain ne fait nulle attention a nos beaux discours, et avec sa maniere impolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commencee, en deux tours de main les rosse a plate couture et va s'installer au palais de Potsdam.
«J'ai le plus vif desir, ecrit le Roi de Prusse a Bonaparte, que V. M. soit accueillie еt traitee dans mon palais d'une maniere, qui lui soit agreable et c'est avec еmpres sement, que j'ai pris a cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puisse je avoir reussi! Les generaux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premieres sommations.
«Le chef de la garienison de Glogau avec dix mille hommes, demande au Roi de Prusse, ce qu'il doit faire s'il est somme de se rendre?… Tout cela est positif.
«Bref, esperant en imposer seulement par notre attitude militaire, il se trouve que nous voila en guerre pour tout de bon, et ce qui plus est, en guerre sur nos frontieres avec et pour le Roi de Prusse . Tout est au grand complet, il ne nous manque qu'une petite chose, c'est le general en chef. Comme il s'est trouve que les succes d'Austerlitz aurant pu etre plus decisifs si le general en chef eut ete moins jeune, on fait la revue des octogenaires et entre Prosorofsky et Kamensky, on donne la preference au derienier. Le general nous arrive en kibik a la maniere Souvoroff, et est accueilli avec des acclamations de joie et de triomphe.
«Le 4 arrive le premier courrier de Petersbourg. On apporte les malles dans le cabinet du Marieechal, qui aime a faire tout par lui meme. On m'appelle pour aider a faire le triage des lettres et prendre celles qui nous sont destinees. Le Marieechal nous regarde faire et attend les paquets qui lui sont adresses. Nous cherchons – il n'y en a point. Le Marieechal devient impatient, se met lui meme a la besogne et trouve des lettres de l'Empereur pour le comte T., pour le prince V. et autres. Alors le voila qui se met dans une de ses coleres bleues. Il jette feu et flamme contre tout le monde, s'empare des lettres, les decachete et lit celles de l'Empereur adressees a d'autres. А, так со мною поступают! Мне доверия нет! А, за мной следить велено, хорошо же; подите вон! Et il ecrit le fameux ordre du jour au general Benigsen
«Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией. Вы кор д'арме ваш привели разбитый в Пултуск: тут оно открыто, и без дров, и без фуража, потому пособить надо, и я так как вчера сами отнеслись к графу Буксгевдену, думать должно о ретираде к нашей границе, что и выполнить сегодня.
«От всех моих поездок, ecrit il a l'Empereur, получил ссадину от седла, которая сверх прежних перевозок моих совсем мне мешает ездить верхом и командовать такой обширной армией, а потому я командованье оной сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, отослав к нему всё дежурство и всё принадлежащее к оному, советовав им, если хлеба не будет, ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего, как о том дивизионные командиры Остерман и Седморецкий объявили, а у мужиков всё съедено; я и сам, пока вылечусь, остаюсь в гошпитале в Остроленке. О числе которого ведомость всеподданнейше подношу, донеся, что если армия простоит в нынешнем биваке еще пятнадцать дней, то весной ни одного здорового не останется.
«Увольте старика в деревню, который и так обесславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Всемилостивейшего дозволения вашего о том ожидать буду здесь при гошпитале, дабы не играть роль писарскую , а не командирскую при войске. Отлучение меня от армии ни малейшего разглашения не произведет, что ослепший отъехал от армии. Таковых, как я – в России тысячи».
«Le Marieechal se fache contre l'Empereur et nous punit tous; n'est ce pas que с'est logique!
«Voila le premier acte. Aux suivants l'interet et le ridicule montent comme de raison. Apres le depart du Marieechal il se trouve que nous sommes en vue de l'ennemi, et qu'il faut livrer bataille. Boukshevden est general en chef par droit d'anciennete, mais le general Benigsen n'est pas de cet avis; d'autant plus qu'il est lui, avec son corps en vue de l'ennemi, et qu'il veut profiter de l'occasion d'une bataille „aus eigener Hand“ comme disent les Allemands. Il la donne. C'est la bataille de Poultousk qui est sensee etre une grande victoire, mais qui a mon avis ne l'est pas du tout. Nous autres pekins avons, comme vous savez, une tres vilaine habitude de decider du gain ou de la perte d'une bataille. Celui qui s'est retire apres la bataille, l'a perdu, voila ce que nous disons, et a ce titre nous avons perdu la bataille de Poultousk. Bref, nous nous retirons apres la bataille, mais nous envoyons un courrier a Petersbourg, qui porte les nouvelles d'une victoire, et le general ne cede pas le commandement en chef a Boukshevden, esperant recevoir de Petersbourg en reconnaissance de sa victoire le titre de general en chef. Pendant cet interregne, nous commencons un plan de man?uvres excessivement interessant et original. Notre but ne consiste pas, comme il devrait l'etre, a eviter ou a attaquer l'ennemi; mais uniquement a eviter le general Boukshevden, qui par droit d'ancnnete serait notre chef. Nous poursuivons ce but avec tant d'energie, que meme en passant une riviere qui n'est рas gueable, nous brulons les ponts pour nous separer de notre ennemi, qui pour le moment, n'est pas Bonaparte, mais Boukshevden. Le general Boukshevden a manque etre attaque et pris par des forces ennemies superieures a cause d'une de nos belles man?uvres qui nous sauvait de lui. Boukshevden nous poursuit – nous filons. A peine passe t il de notre cote de la riviere, que nous repassons de l'autre. A la fin notre ennemi Boukshevden nous attrappe et s'attaque a nous. Les deux generaux se fachent. Il y a meme une provocation en duel de la part de Boukshevden et une attaque d'epilepsie de la part de Benigsen. Mais au moment critique le courrier, qui porte la nouvelle de notre victoire de Poultousk, nous apporte de Petersbourg notre nomination de general en chef, et le premier ennemi Boukshevden est enfonce: nous pouvons penser au second, a Bonaparte. Mais ne voila t il pas qu'a ce moment se leve devant nous un troisieme ennemi, c'est le православное qui demande a grands cris du pain, de la viande, des souchary, du foin, – que sais je! Les magasins sont vides, les сhemins impraticables. Le православное se met a la Marieaude, et d'une maniere dont la derieniere campagne ne peut vous donner la moindre idee. La moitie des regiments forme des troupes libres, qui parcourent la contree en mettant tout a feu et a sang. Les habitants sont ruines de fond en comble, les hopitaux regorgent de malades, et la disette est partout. Deux fois le quartier general a ete attaque par des troupes de Marieaudeurs et le general en chef a ete oblige lui meme de demander un bataillon pour les chasser. Dans une de ces attaques on m'a еmporte ma malle vide et ma robe de chambre. L'Empereur veut donner le droit a tous les chefs de divisions de fusiller les Marieaudeurs, mais je crains fort que cela n'oblige une moitie de l'armee de fusiller l'autre.
[Со времени наших блестящих успехов в Аустерлице, вы знаете, мой милый князь, что я не покидаю более главных квартир. Решительно я вошел во вкус войны, и тем очень доволен; то, что я видел эти три месяца – невероятно.
«Я начинаю аb ovo. Враг рода человеческого , вам известный, аттакует пруссаков. Пруссаки – наши верные союзники, которые нас обманули только три раза в три года. Мы заступаемся за них. Но оказывается, что враг рода человеческого не обращает никакого внимания на наши прелестные речи, и с своей неучтивой и дикой манерой бросается на пруссаков, не давая им времени кончить их начатый парад, вдребезги разбивает их и поселяется в потсдамском дворце.
«Я очень желаю, пишет прусской король Бонапарту, чтобы ваше величество были приняты в моем дворце самым приятнейшим для вас образом, и я с особенной заботливостью сделал для того все нужные распоряжения на сколько позволили обстоятельства. Весьма желаю, чтоб я достигнул цели». Прусские генералы щеголяют учтивостью перед французами и сдаются по первому требованию. Начальник гарнизона Глогау, с десятью тысячами, спрашивает у прусского короля, что ему делать, если ему придется сдаваться. Всё это положительно верно. Словом, мы думали внушить им страх только положением наших военных сил, но кончается тем, что мы вовлечены в войну, на нашей же границе и, главное, за прусского короля и заодно с ним. Всего у нас в избытке, недостает только маленькой штучки, а именно – главнокомандующего. Так как оказалось, что успехи Аустерлица могли бы быть положительнее, если б главнокомандующий был бы не так молод, то делается обзор осьмидесятилетних генералов, и между Прозоровским и Каменским выбирают последнего. Генерал приезжает к нам в кибитке по Суворовски, и его принимают с радостными и торжественными восклицаниями.
4 го приезжает первый курьер из Петербурга. Приносят чемоданы в кабинет фельдмаршала, который любит всё делать сам. Меня зовут, чтобы помочь разобрать письма и взять те, которые назначены нам. Фельдмаршал, предоставляя нам это занятие, ждет конвертов, адресованных ему. Мы ищем – но их не оказывается. Фельдмаршал начинает волноваться, сам принимается за работу и находит письма от государя к графу Т., князю В. и другим. Он приходит в сильнейший гнев, выходит из себя, берет письма, распечатывает их и читает письма Императора, адресованные другим… Затем пишет знаменитый суточный приказ генералу Бенигсену.
Фельдмаршал сердится на государя, и наказывает всех нас: неправда ли это логично!
Вот первое действие. При следующих интерес и забавность возрастают, само собой разумеется. После отъезда фельдмаршала оказывается, что мы в виду неприятеля, и необходимо дать сражение. Буксгевден, главнокомандующий по старшинству, но генерал Бенигсен совсем не того же мнения, тем более, что он с своим корпусом находится в виду неприятеля, и хочет воспользоваться случаем дать сражение самостоятельно. Он его и дает.
Это пултуская битва, которая считается великой победой, но которая совсем не такова, по моему мнению. Мы штатские имеем, как вы знаете, очень дурную привычку решать вопрос о выигрыше или проигрыше сражения. Тот, кто отступил после сражения, тот проиграл его, вот что мы говорим, и судя по этому мы проиграли пултуское сражение. Одним словом, мы отступаем после битвы, но посылаем курьера в Петербург с известием о победе, и генерал Бенигсен не уступает начальствования над армией генералу Буксгевдену, надеясь получить из Петербурга в благодарность за свою победу звание главнокомандующего. Во время этого междуцарствия, мы начинаем очень оригинальный и интересный ряд маневров. План наш не состоит более, как бы он должен был состоять, в том, чтобы избегать или атаковать неприятеля, но только в том, чтобы избегать генерала Буксгевдена, который по праву старшинства должен бы был быть нашим начальником. Мы преследуем эту цель с такой энергией, что даже переходя реку, на которой нет бродов, мы сжигаем мост, с целью отдалить от себя нашего врага, который в настоящее время не Бонапарт, но Буксгевден. Генерал Буксгевден чуть чуть не был атакован и взят превосходными неприятельскими силами, вследствие одного из таких маневров, спасавших нас от него. Буксгевден нас преследует – мы бежим. Только что он перейдет на нашу сторону реки, мы переходим на другую. Наконец враг наш Буксгевден ловит нас и атакует. Оба генерала сердятся и дело доходит до вызова на дуэль со стороны Буксгевдена и припадка падучей болезни со стороны Бенигсена. Но в самую критическую минуту курьер, который возил в Петербург известие о пултуской победе, возвращается и привозит нам назначение главнокомандующего, и первый враг – Буксгевден побежден. Мы теперь можем думать о втором враге – Бонапарте. Но оказывается, что в эту самую минуту возникает перед нами третий враг – православное , которое громкими возгласами требует хлеба, говядины, сухарей, сена, овса, – и мало ли чего еще! Магазины пусты, дороги непроходимы. Православное начинает грабить, и грабёж доходит до такой степени, о которой последняя кампания не могла вам дать ни малейшего понятия. Половина полков образуют вольные команды, которые обходят страну и все предают мечу и пламени. Жители разорены совершенно, больницы завалены больными, и везде голод. Два раза мародеры нападали даже на главную квартиру, и главнокомандующий принужден был взять баталион солдат, чтобы прогнать их. В одно из этих нападений у меня унесли мой пустой чемодан и халат. Государь хочет дать право всем начальникам дивизии расстреливать мародеров, но я очень боюсь, чтобы это не заставило одну половину войска расстрелять другую.]
Князь Андрей сначала читал одними глазами, но потом невольно то, что он читал (несмотря на то, что он знал, на сколько должно было верить Билибину) больше и больше начинало занимать его. Дочитав до этого места, он смял письмо и бросил его. Не то, что он прочел в письме, сердило его, но его сердило то, что эта тамошняя, чуждая для него, жизнь могла волновать его. Он закрыл глаза, потер себе лоб рукою, как будто изгоняя всякое участие к тому, что он читал, и прислушался к тому, что делалось в детской. Вдруг ему показался за дверью какой то странный звук. На него нашел страх; он боялся, не случилось ли чего с ребенком в то время, как он читал письмо. Он на цыпочках подошел к двери детской и отворил ее.
В ту минуту, как он входил, он увидал, что нянька с испуганным видом спрятала что то от него, и что княжны Марьи уже не было у кроватки.
– Мой друг, – послышался ему сзади отчаянный, как ему показалось, шопот княжны Марьи. Как это часто бывает после долгой бессонницы и долгого волнения, на него нашел беспричинный страх: ему пришло в голову, что ребенок умер. Всё, что oн видел и слышал, казалось ему подтверждением его страха.
«Всё кончено», подумал он, и холодный пот выступил у него на лбу! Он растерянно подошел к кроватке, уверенный, что он найдет ее пустою, что нянька прятала мертвого ребенка. Он раскрыл занавески, и долго его испуганные, разбегавшиеся глаза не могли отыскать ребенка. Наконец он увидал его: румяный мальчик, раскидавшись, лежал поперек кроватки, спустив голову ниже подушки и во сне чмокал, перебирая губками, и ровно дышал.
Князь Андрей обрадовался, увидав мальчика так, как будто бы он уже потерял его. Он нагнулся и, как учила его сестра, губами попробовал, есть ли жар у ребенка. Нежный лоб был влажен, он дотронулся рукой до головы – даже волосы были мокры: так сильно вспотел ребенок. Не только он не умер, но теперь очевидно было, что кризис совершился и что он выздоровел. Князю Андрею хотелось схватить, смять, прижать к своей груди это маленькое, беспомощное существо; он не смел этого сделать. Он стоял над ним, оглядывая его голову, ручки, ножки, определявшиеся под одеялом. Шорох послышался подле него, и какая то тень показалась ему под пологом кроватки. Он не оглядывался и всё слушал, глядя в лицо ребенка, его ровное дыханье. Темная тень была княжна Марья, которая неслышными шагами подошла к кроватке, подняла полог и опустила его за собою. Князь Андрей, не оглядываясь, узнал ее и протянул к ней руку. Она сжала его руку.
– Он вспотел, – сказал князь Андрей.
– Я шла к тебе, чтобы сказать это.
Ребенок во сне чуть пошевелился, улыбнулся и потерся лбом о подушку.
Князь Андрей посмотрел на сестру. Лучистые глаза княжны Марьи, в матовом полусвете полога, блестели более обыкновенного от счастливых слёз, которые стояли в них. Княжна Марья потянулась к брату и поцеловала его, слегка зацепив за полог кроватки. Они погрозили друг другу, еще постояли в матовом свете полога, как бы не желая расстаться с этим миром, в котором они втроем были отделены от всего света. Князь Андрей первый, путая волосы о кисею полога, отошел от кроватки. – Да. это одно что осталось мне теперь, – сказал он со вздохом.


Вскоре после своего приема в братство масонов, Пьер с полным написанным им для себя руководством о том, что он должен был делать в своих имениях, уехал в Киевскую губернию, где находилась большая часть его крестьян.
Приехав в Киев, Пьер вызвал в главную контору всех управляющих, и объяснил им свои намерения и желания. Он сказал им, что немедленно будут приняты меры для совершенного освобождения крестьян от крепостной зависимости, что до тех пор крестьяне не должны быть отягчаемы работой, что женщины с детьми не должны посылаться на работы, что крестьянам должна быть оказываема помощь, что наказания должны быть употребляемы увещательные, а не телесные, что в каждом имении должны быть учреждены больницы, приюты и школы. Некоторые управляющие (тут были и полуграмотные экономы) слушали испуганно, предполагая смысл речи в том, что молодой граф недоволен их управлением и утайкой денег; другие, после первого страха, находили забавным шепелявенье Пьера и новые, неслыханные ими слова; третьи находили просто удовольствие послушать, как говорит барин; четвертые, самые умные, в том числе и главноуправляющий, поняли из этой речи то, каким образом надо обходиться с барином для достижения своих целей.
Главноуправляющий выразил большое сочувствие намерениям Пьера; но заметил, что кроме этих преобразований необходимо было вообще заняться делами, которые были в дурном состоянии.
Несмотря на огромное богатство графа Безухого, с тех пор, как Пьер получил его и получал, как говорили, 500 тысяч годового дохода, он чувствовал себя гораздо менее богатым, чем когда он получал свои 10 ть тысяч от покойного графа. В общих чертах он смутно чувствовал следующий бюджет. В Совет платилось около 80 ти тысяч по всем имениям; около 30 ти тысяч стоило содержание подмосковной, московского дома и княжон; около 15 ти тысяч выходило на пенсии, столько же на богоугодные заведения; графине на прожитье посылалось 150 тысяч; процентов платилось за долги около 70 ти тысяч; постройка начатой церкви стоила эти два года около 10 ти тысяч; остальное около 100 та тысяч расходилось – он сам не знал как, и почти каждый год он принужден был занимать. Кроме того каждый год главноуправляющий писал то о пожарах, то о неурожаях, то о необходимости перестроек фабрик и заводов. И так, первое дело, представившееся Пьеру, было то, к которому он менее всего имел способности и склонности – занятие делами.
Пьер с главноуправляющим каждый день занимался . Но он чувствовал, что занятия его ни на шаг не подвигали дела. Он чувствовал, что его занятия происходят независимо от дела, что они не цепляют за дело и не заставляют его двигаться. С одной стороны главноуправляющий выставлял дела в самом дурном свете, показывая Пьеру необходимость уплачивать долги и предпринимать новые работы силами крепостных мужиков, на что Пьер не соглашался; с другой стороны, Пьер требовал приступления к делу освобождения, на что управляющий выставлял необходимость прежде уплатить долг Опекунского совета, и потому невозможность быстрого исполнения.
Управляющий не говорил, что это совершенно невозможно; он предлагал для достижения этой цели продажу лесов Костромской губернии, продажу земель низовых и крымского именья. Но все эти операции в речах управляющего связывались с такою сложностью процессов, снятия запрещений, истребований, разрешений и т. п., что Пьер терялся и только говорил ему:
– Да, да, так и сделайте.
Пьер не имел той практической цепкости, которая бы дала ему возможность непосредственно взяться за дело, и потому он не любил его и только старался притвориться перед управляющим, что он занят делом. Управляющий же старался притвориться перед графом, что он считает эти занятия весьма полезными для хозяина и для себя стеснительными.
В большом городе нашлись знакомые; незнакомые поспешили познакомиться и радушно приветствовали вновь приехавшего богача, самого большого владельца губернии. Искушения по отношению главной слабости Пьера, той, в которой он признался во время приема в ложу, тоже были так сильны, что Пьер не мог воздержаться от них. Опять целые дни, недели, месяцы жизни Пьера проходили так же озабоченно и занято между вечерами, обедами, завтраками, балами, не давая ему времени опомниться, как и в Петербурге. Вместо новой жизни, которую надеялся повести Пьер, он жил всё тою же прежней жизнью, только в другой обстановке.
Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, – исправление рода человеческого и имел другие добродетели, любовь к ближнему и в особенности щедрость.
Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург. По дороге назад, он намеревался объехать все свои именья и лично удостовериться в том, что сделано из того, что им предписано и в каком положении находится теперь тот народ, который вверен ему Богом, и который он стремился облагодетельствовать.
Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян – сделал уступки. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно благодарственные, с образами и хлебом солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были – одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно благодарным за сделанные ему благодеяния. Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ. В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах.
Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении. Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику брату, как он называл великого мастера.
«Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!»
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать.


В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с необросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.
– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.