Зябликово (Москва)
| Зябликово | |
| История | |
|---|---|
| Первое упоминание | |
| В составе Москвы с | |
| Статус на момент включения |
деревня |
| Другие названия |
Озябликово |
| Расположение | |
| Округа | |
| Районы | |
| Станции метро | |
| Координаты |
55°36′33″ с. ш. 37°45′25″ в. д. / 55.60917° с. ш. 37.75694° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.60917&mlon=37.75694&zoom=18 (O)] (Я) |
Зя́бликово — бывшая деревня, вошедшая в состав Москвы при её расширении в 1960 году. Располагалась на территории современного района Орехово-Борисово Южное в районе современных Воронежской улицы и Гурьевского проезда.
Деревня располагалась между двумя оврагами: с севера — Шмелёвский овраг с речкой Шмелёвкой, с востока — Кузнецовский овраг с Кузнецовкой. С других сторон к деревне примыкали поля, а южнее полей начинался лес.
К востоку располагались деревни Беседы и Мильково, к западу — Орехово, к северу — сёла Борисово и Братеево.
Содержание
Происхождение названия
Есть несколько версий происхождения названия Зябликово:
- от «озяблый», то есть «замерзший», «мерзляк»[1] (это подтверждается тем, что существовало и другое название деревни — Озябликово);
- от птицы зяблик;
- от слова «зябля» — место, где скапливается и иногда застаивается вода[2].
При этом несмотря на то, что официальный сайт района «Зябликово» придерживается третьей версии[2], на гербе района изображён именно зяблик.
История
Впервые деревня Зябликово упоминается в писцовой книге поместных и вотчинных земель 1627—1629 годов[3]. В Жданском стане Московского уезда в вотчине села Беседы значится«деревня Зябликово на речке на Крупенской (…) пашни паханые добрые земли три четверти, да наездом пахано семь четь, да перелогом и лесом поросло семь четь с осминою и с четвериком в поле, а в дву потому ж».[3]
Тогда в деревне было 9 дворов (5 крестьянских и 4 бобыльских), и 10 человек мужского населения. Позже Зябликово вошло в Коломескую дворцовую волость, и по переписи дворцовых волостей в 1646 году в деревне — 7 крестьянских и 2 бобыльских двора, а мужское население — те же 10 человек[3][4].
В писцовых книгах 1675—1677 гг. стольника И. Афросимова в составе Бесецкой волости описывается[3]«деревня Зябликово на вершине Дмитриева пруда, а ныне припущено в пашню пустошь Садки да пустошь Лохтево (…) под дворами и огороды усадные земли три десятины без полу чети, животинного выпуску две десятины, пашни паханые худые земли пятдесят восем четей в поле, а в дву потому ж».
27 октября 1765 года сёла Остров и Беседы с деревнями в обмен на с. Ильинское Серпуховского уезда были пожалованы графу Алексею Григорьевичу Орлову (1737—1807)[3][5]. Из этих населённых пунктов была образована Островская вотчина сначала (1781—1802 гг.) Никитского, а затем Подольского уезда Московской губернии. Зябликово располагалось на границе уезда, на самом северо-западе Островской вотчины[3].
По Экономическим примечаниям к Генеральному межеванию (1784 год) земля здесь была «иловатая з глиною, хлеб средственной, покосы хорошие, лес дровяной, крестьяне на оброке»[3]. В деревне «Зябликова на правой стороне Хмелевки, а Кузнецовки на левой сторонах» по первой ревизии отмечено 30 дворов, 92 души мужского полу, 85 женского[3]. На плане Генерального межевания 1766 г. видно, что в деревне две перпендикулярные улицы (из них выходят дороги к Большой Каширской дороге и в село Ащерино).
В 1807 году после смерти графа А. Г. Орлова-Чесменского вотчина переходит к его дочери Анне Алексеевне Орловой-Чесменской[3].
В Отечественную войну 1812 г. все её владение попало в зону действий французских войск. В каждое селение управителем вотчины было выдано оружие, учреждена круглосуточная стража. Осенью начались столкновения с приходящими из Москвы французскими отрядами. 19 сентября в Зябликово пришёл отряд из 50 человек, в сражении с крестьянами погибло десять французов, из крестьян же - один Иван Михайлов, французы отступили. С 27 сентября в селениях вотчины 4 дня стояла конная французская гвардия, и до 7 октября из Москвы наезжали грабить деревни отряды французов по 300-400 человек. Местные крестьяне вступали также в ополчение, а после войны в Зябликово не вернулись 7 человек.
В 1837 году после ходатайства своих крестьян о выкупе и переводе их в разряд государственных Анна Алексеевна Орлова-Чесменская уступает Островское имение в казну за 14 млн руб., причём крестьяне в обеспечение этой суммы обязались вносить ежегодно по 30 руб. с души и сверх того ещё доход со своих оброчных статей от 24,5 до 29 руб. в год[3].
Таким образом, в 1839 году крестьяне Зябликова, как и все другие крестьяне бывшей Островской вотчины графини А. А. Орловой-Чесменской, по отпускному акту перешли в состояние свободных хлебопашцев с обязательством уплатить долг графини Сохранной казне Московского воспитательного дома, который был полностью уплачен к 1861 году[3].
В 1874 году в деревне было 66 хозяйств, 172 мужчины и 217 женщин. В среднем на одного работника приходилось 4,5 дес. удобной земли. Кроме непосредственно принадлежавших деревне угодий крестьяне пользовались находившимися в общем владении всех селений бывшей Островской вотчины заливными лугами на противоположном берегу Москвы-реки, а также пустошами Суворихой и Кулигой-Разюмихой Подольского уезда, лугом Борисовским-Городня Московского уезда и пустошью Бояркинской Бронницкого уезда[3].
В конце XIX века население деревни составляло 164 мужчины и 207 женщин. Всего в общину входили 78 семей, из них 14 (17 %) в деревне не проживали. Часть населения занималась годовыми отхожими промыслами, и поэтому постоянно здесь проживали 95 мужчин (57 % мужского населения) и 195 женщин (94 % женского населения)[3].
В 1899 году грамотными были 41 % жителей деревни (68 % мужчин и 22 % женщин)[3].
Традиционные промыслы в деревне
Почвы Зябликова были довольно скудны, а урожаи низки. Именно поэтому основу деятельности крестьян составляли различные промыслы. При характеристике Островского имения в 1830-х годах отмечается:«Крестьяне все хорошо обстроены (…) находятся не только в безнужности, но даже в обильном состоянии (…) занимаются хлебопашеством, но главнейшие их промыслы суть:1) садоводство, от которого (…) получают неимоверные прибыли, 2) разный в Москву извоз камня и извести, 3) прогон барок, 4) тянутье из золота и серебра канители и резание плиса
5) личные заработки в Москве».[3][6]
Было развито садоводство, как и в соседних деревнях — Борисове, Шипилове.
Одним из основных промыслов в Зябликове было изготовление канители — вытягивание тонкой медной или посеребрённой проволоки из более толстой через специальное приспособление. Канитель использовалась в парчевом, позументном, золотошвейном и золотокружевном производстве. В конце XIX века в деревне была одна надомная мастерская, в которой работало 15 человек (из семьи хозяина — два взрослых, один малолетний, из наемных рабочих — восемь взрослых, четыре малолетних)[3].
Также было распространено изготовление гильз — это был женский и детский промысел[3]. С 1893 года было налажено производство парусиновых чемоданов[3].
В составе Москвы
В 1960 году деревня Зябликово, как и прилегающие территории, была включена в черту Москвы. Сама деревня существовала до середины 1980-х годов, потом её территории начали застраивать современными зданиями, сейчас это 16-й микрорайон Орехова-Борисова. При этом восточная часть деревни (в том числе на другом берегу Кузнецовки) была просто снесена, но не застроена.
Деревня дала название московскому району «Зябликово», хотя находилась вовсе не на его территории, а на территории современного района «Орехово-Борисово Южное», а также станции метро «Зябликово».
Напишите отзыв о статье "Зябликово (Москва)"
Примечания
- ↑ Зябликово, район // Имена московских улиц. Топонимический словарь / Агеева Р. А. и др. — М.: ОГИ, 2007.
- ↑ 1 2 [zb.uao.mos.ru/ Официальный сайт район «Зябликово»]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 [moskva-yug.ucoz.ru/publ/3-1-0-7 «Селения Южного округа». Чусов С. Ю. // Зябликово]
- ↑ РГАДА, ф. 1209, оп. 1, д. 9809, л. 430.
- ↑ РГАДА, ф. 1209, оп.3, д. 45933, л. 405—405 об.
- ↑ ЦИАМ, ф. 13, оп. 1, д. 1, л. 10 об.-11.
Отрывок, характеризующий Зябликово (Москва)
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.
– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
