Загорье (Москва)

Населённый пункт, вошедший в состав Москвы

Загорье
Загорье на карте 1930 года (фрагмент)
История
Первое упоминание	XVII век
В составе Москвы с	17 августа 1960
Статус на момент включения	деревня
Расположение
Округа	ЮАО
Районы	Бирюлёво Восточное
Станции метро	Царицыно
Координаты	55°34′30″ с. ш. 37°40′20″ в. д.55.57500° с. ш. 37.67222° в. д. / 55.57500; 37.67222

Заго́рье — бывшая деревня, вошедшая в состав Москвы. Ныне это название носят шесть микрорайонов, расположенных в южной части района Бирюлёво Восточное. Загорье примыкает к МКАД между Липецкой улицей и Павелецким направлением МЖД. Вблизи находится платформа «Бирюлёво-Пассажирская», первоначально носившая название «Загорье».

История

Загорье располагалось на территории современного района Бирюлёво Восточное. Происхождение названия селения точно не установлено. Возможно, оно получило своё наименование из-за того, что находилось на самой возвышенной части этой местности, и если двигаться к нему со стороны центра, вполне может сложиться впечатление, что оно располагалось как бы «за горами».

Загорье в XVII—XVIII веках

Первое документальное упоминание Загорья относится к первой половине XVII в. Судя по переписной книге 1646 г., а также межевой книге, составленной 18 ноября 1675 г., деревней Загорье владел Андрей Тимофеевич Племянников, представитель рода небогатых служилых людей. Согласно описанию 1709 г., «сельцом, что была деревня Загорье на речке на Журавенке», владел его сын стольник Григорий Андреевич Племянников. В сельце отмечены двор вотчинника, где жил приказчик, скотный двор и два крестьянских двора. Также отмечены три пустых двора. Составители документа тщательно зафиксировали причину запустения каждого из них: хозяин одного жил «за скудостью» у своего дяди, другого — ударился в бега, а третьего взяли в солдаты.

В середине XVIII в. Загорье принадлежало советнику Коллегии иностранных дел Петру Петровичу Курбатову. «Экономические примечания» 1766 г. описывают это имение следующим образом:

«Сельцо Загорье Петра Петрова сына Курбатова. 21 двор, 40 душ мужского пола, 52 - женского. Под селениями - 9 десятин 1735 саженей, пашенной - 71 десятина 123 сажени, сенных покосов - 6 десятин 129 саженей, лесу - 70 десятин 2069 саженей, неудобной земли - 4 десятины 2245 саженей. Всего 162 десятины 1516 саженей. На правом берегу речки Журавенки дом господский деревянный и при нем сад с плодовыми деревьями, земля глинистая, хлеб и покосы средственные, лес строевой еловый, дровяной, сосновый, березовый и дубовый, крестьяне на пашне»

В начале 1780-х годов в руках у императрицы Екатерины II оказались в собственности соседние с Загорьем село Чёрная Грязь (Царицыно) и три четверти села Булатникова. Эти два селения соединяла прямая дорога протяженностью всего в пять вёрст, однако между ними вклинивалось сельцо Загорье. Государыня стала думать о соединении двух частей своего имения в единое целое, и в марте 1781 г. управитель Царицына В. Я. Карачинский получил «повеление Её Императорского Величества торговать… у князя Трубецкого в селе Булатникове четвертую часть, а также у Петра Петровича Курбатова разделяющие село Царицыно с селом Булатниковым деревни». В ответ на предложение о продаже своего владения П. П. Курбатов написал:

«Записка государю моему Василию Яковлевичу Карачинскому 8 марта 1781 года. На вопрос ваш о продаже подмосковной моей деревни Загорье, прямо дружески открываются: 1. Она сама по себе не многое значит, но в рассуждении её местоположения, леса, рощей по нескольким местам саженных, можно почесть её приятною для близкого от города выезда. 2. С радостью превеликою увижу её принадлежащую к селу Царицыну, лишь бы только угодна была для соединения Царицына с Булатниковым, выговаривая, однако, дворовых людей, с которыми мне, а им со мною, расстаться было бы прискорбно или прямо сказать не можно. 3. О цене ничего сказать не могу, а вам нельзя быть неизвестну, сколько б получить можно за лес и рощи, ежели б похотел я продавать их с места, но знаете сами сколь мало лаком я к деньгам. Да и что мне в них, ежели при моей старости, не имел бы я такой близкой от города деревеньки, для частых в летнее время выездов и по той же Серпуховской дороге, которою я и в отдаленную мою деревню иногда езжу. 4. Есть тут вблизи экономические деревни, но велики. Село Покровское, а к нему небольшая деревенька Котляково, почти безлесная, которые имеют под собою одну неразделенную дачу, но разделять их покажется может быть за неудобно. Подальше есть одна еще деревенька дворцовая, особняком стоящая и от дворцовых сел отдаленная - Чертаново. 5. Хотя бы в ней явилось несколько и больше душ против моей деревеньки, но кажется можно при сем случае почесть то малостию, за выговоренные дворовые души равное число вывести. За особое почту себе счастие, когда моя деревенька соединит Царицыно с Булатниковым»

Однако императрица довольно быстро охладела к Царицыну, и переговоры закончились в итоге ничем.

Загорье в XIX веке

В 30-40-е годы XIX в. Загорье принадлежало княгине Марии Алексеевне Хованской, родной сестре Ивана Алексеевича Яковлева, который являлся отцом известного публициста Александра Ивановича Герцена. На воспитании у княгини жила племянница Наталья Александровна Захарьина. Впоследствии она стала женой А. И. Герцена.

В середине XIX в. Загорье принадлежало Александру Владимировичу Соймонову, племяннику известного композитора А. А. Алябьева. Из документов 1860—1880-х годов выясняются имена ещё двух владельцев усадьбы. 30 июля 1862 г. была составлена уставная грамота, выданная З. Я. Смирнову. Сохранилось дело 1879—1884 гг. о выкупе земли крестьянами у З. Я. Смирнова и С. А. Ивановой.

В конце XIX в. практически все семьи Загорья занимались промыслами — женщины, в основном, изготовляли гильзы для папирос, мужчины работали артельщиками, ломовыми извозчиками, трудились на мишурных и канительных фабриках. Именно последним объясняется то, что хотя по данным 1889 г. в Загорье числилось 112 жителей, постоянно здесь проживали лишь 28 мужчин и 52 женщины. Такой низкий процент наличного мужского населения был вызван работой мужчин на стороне. Усадьба с конца XIX в. принадлежала семье Крестовниковых.

Известный купеческий род Крестовниковых происходил из крестьян Костромской губернии, а сами они состояли в московском купечестве с 1826 г., когда в Москве появился основатель рода Константин Кузьмич Крестовников.

Когда именно Крестовниковы стали владельцами усадьбы Загорье неизвестно. Вероятно, это произошло в середине 80-х годов XIX в. Во всяком случае, имеется свидетельство, что в 1887 г. Г. А. Крестовников проводил туда телефонную линию. Официально имение было записано на Юлию Тимофеевну, о чём свидетельствует запись в справочнике 1911 г. В это время в деревне значился 21 двор. Основным занятием крестьян являлось садоводство. По соседству свои дачи имели и дяди Григория Александровича.

Всего в Загорье у Крестовниковых было четыре двухэтажных дома. Один из них был построен специально для церковно-приходской школы, открытой в 1890 г. и находившейся на попечении Крестовниковых. В начале XX в. в ней преподавали две учительницы. Детей здесь обучали грамоте, а для девочек и затем и для взрослых были открыты курсы кружевного ремесла. Целью было дать крестьянским женщинам профессию, приносящую неплохой доход. Попечительницей кружевной мастерской являлась Мария, дочь Г. А. Крестовникова.

Загорье в XX веке

Семейством Крестовниковых было сделано очень многое для Загорья — они вырыли колодцы, благоустроили пруды, в которых затем разводили рыбу, разбили регулярный и ландшафтные парки, посадили сирень редких сортов, различные виды деревьев.

От Загорья до Царицына ими было построено шоссе, названное в их честь Крестовниковским, проходившее по нынешним 3-й Радиальной и Липецкой улицам, а также Бирюлёвскому дендропарку. Григорий Александрович Крестовников умер в 1918 г. Юлия Тимофеевна дожила до 1920 г.

После революции имение было национализировано, и в нём создали совхоз имени В.И. Ленина, основным направлением которого являлось разведение элитных сортов ягод, особенно земляники. В течение долгих лет директором совхоза был Григорий Платонович Солопов. На площади в 25 гектаров он получал в среднем по 60 центнеров земляники с гектара (в лучших звеньях эта цифра доходила до 70 центнеров). Большую роль в достижении этих урожаев сыграла переведенная сюда в 1932 г. плодово-ягодная станция, на базе которой был создан Научно-исследовательский зональный институт Нечерноземной полосы РСФСР. Среди выведенных здесь сортов земляники садовой особенно выделялся сорт «Красавица Загорья» и сорт земклуники «Надежда Загорья». Дома Крестовниковых, хотя и были разграблены после революции, ещё долго находились в пользовании жителей Загорья. В одном из них располагался клуб, в другом — школа с сохранявшейся богатой библиотекой прежних владельцев, в третьем — детский сад, в четвёртом — ясли.

В 1960 г. Загорье вошло в черту Москвы, а в 1970-е годы дома деревни были снесены в период массовой застройки района.

Институт садоводства

Институт садоводства (ГНУ ВСТИСП Россельхозакадемии, Всероссийский селекционно-технологический институт садоводства и питомниководства) располагается на территории посёлка Загорье, между Михневской, Загорьевской и Ягодной улицами. Главное здание расположено по адресу Загорьевская улица, д. 4.

В апреле 2010 года институту садоводства исполнилось 80 лет, итогом его работы стали коллекции плодово-ягодных сортов насчитывающие 1410 образцов и 1797 цветочно-декоративных культур, ввод в культуру нетрадиционных пород, таких как облепиха, ежевика, калина, рябина и т.д. Выведены высокоурожайные, зимостойкие сорта плодово-ягодных пород, разработаны эффективные схемы возделывания и защиты растений от вредителей и болезней, решены вопросы содержания почвы, питательный режим и методы хранения урожая, разработан ряд ягодоуборочных машин, комбайнов, агрегатов для ухода за садами и пр.

Институт активно сотрудничал с родственными зарубежными учреждениями Польши, Болгарии, Германии, Франции, Италии, Великобритании, продолжается эта работа и сейчас в первую очередь с институтами садоводства стран СНГ. Экономистами института совместно с другими специалистами разработана концепция развития промышленного садоводства России до 2020 года.

В последние годы институт садоводства часто посещают руководители Министерства сельского хозяйства РФ, Россельхозакадемии и города Москвы. При проведении в 2009 году отчётно-выборной сессии Россельхозакадемии институт посетили: Первый заместитель Председателя правительства В. А. Зубков и заместитель Министра сельского хозяйства А. В. Петриков, с деловыми предложениями в институт приезжали мэр Москвы Ю. М. Лужков и его первый заместитель П. П. Бирюков. 13 июля 2006 года в Доме науки, при институте, по инициативе дирекции состоялось выездное заседание Совета по вопросам агропромышленного комплекса России при Председателе Совета Федерации Федерального Собрания С. М. Миронова.

Литература

• Аверьянов К. А. История московских районов: Энциклопедия. — М.: Астрель, АСТ, 2008. — С. 830. — ISBN 978-5-17-029169-4.
• Филатова Т. С. Загорье. Изучаем историю Москвы и Подмосковья. — М., 1999. — С. 125.
• Принева Л. А. Исторический очерк о ВСТИСП. История, современность и перспективы развития садоводства России. — М., 2000. — С. 124.
• Насимович Ю. А. [www.seminarium.narod.ru/moip/lib/moskraev/zagorie/zagorie.html Очерк природы Загорья в Москве]. — М.: ВНИИ охраны природы, 1999. — 11 с.

Отрывок, характеризующий Загорье (Москва)

Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.