Коньково-Троицкое
| Коньково-Троицкое | |
 Карта окрестностей Москвы 1823 года. Видны сёла Коньково-Сергиевское, Коньково, Беляево, Деревлёво | |
| История | |
|---|---|
| В составе Москвы с | |
| Статус на момент включения | |
| Другие названия |
Серина, Коньково-Сергиевское, Смелинское, Степановская, Бесово[1] |
| Расположение | |
| Округа | |
| Районы | |
| Станции метро | |
| Координаты |
55°38′17″ с. ш. 37°31′09″ в. д. / 55.63806° с. ш. 37.51917° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.63806&mlon=37.51917&zoom=14 (O)] (Я) |
Коньково-Троицкое (Коньково) — усадьба и бывшая деревня, существовавшая к югу от Москвы, на территории современного района «Коньково». Деревня располагалась слева от Калужской дороги при следовании из Москвы, напротив села Сергиевское. В XIX веке два села слились в одно большое с общим названием Коньково, которое в свою очередь вошло в состав Москвы в 1960 году.
Содержание
История
Первое сохранившееся сведение о Конькове ещё как о пустоши относится к 1627 году, когда писцовая книга отметила в Чермневе стану
|
за стольники: за Ильею, да за Васильем Безобразовыми в поместьи деревня Степановская, Емелинское, а Бесово тож, на вражке, по обе стороны вверх речки Городенки, а в ней живут деловые люди 2 двора.[2] | 
|
|
|
Конково, а Холзиково тож, по обе стороны врага, и пустошь Гаврилково, Дубинкино тож, на враге.[2] |
|
Безобразовы владели этим имением с 1617 года. Чтобы добраться сюда из Москвы, нужно было проехать верст 15 — 20 по столбовой дороге. По переписи 1646 года, в деревне Степановской отмечены дворянская усадьба, где жили четыре человека, крестьянский двор (шесть человек) и два бобыльских двора (восемь человек).
В середине XVII века расположенная по соседству пустошь Коньково заселяется и превращается в деревню, в которой на 1678 год значилось два господских дома, где жили четыре человека, и два бобыльских двора (три человека). В это время она принадлежала детям Ильи Безобразова — Андрею и Федору.
В конце XVII века в Коньково-Троицком появилась усадьба одного из ближайших сподвижников Петра I Г. И. Головкина и церковь Троицы, в духе нарышкинского барокко с белокаменным декором.
Головкин устраивает здесь усадьбу. В 1694 году строится Троицкая церковь в сельце Степановском. Сама же усадьба расположилась в основном на земле прилегающего Конькова и после постройки церкви стала именоваться Троицкое-Коньково. Крестьян Головкин выселил из усадьбы на большую калужскую дорогу, левая сторона которой служила границей его владений. В новопоселённой деревне Конькове в начале XVIII века значилось девять крестьянских дворов. Часть крестьян была вывезена сюда канцлером из имений в Боровском и Каширском уездах. Из описания 1747 года становится известно, что Головкин устроил в усадьбе «двор помещиков с каменным строением» и восемь прудов «со всякою рыбою». Ещё при Безобразовых в усадьбе имелись большие сады, расширенные новым владельцем.
После смерти Гавриила Ивановича Троицкое-Коньково перешло к его сыну Александру Гавриловичу. Здесь он практически не жил, служа посланником то в Берлине, то в Париже, то в Голландии. В 1749 году к Александру Гаврииловичу обратился граф Михаил Илларионович Воронцов с предложением купить его подмосковную. Но лишь спустя три года Воронцову удалось купить Троицкое-Коньково, уступленное ему Головкиным «по дружбе». При этом Воронцову пришлось влезть в долги, заложив столовое серебро и драгоценности. Сохранилось сделанное при покупке описание имения 1752 года, которое даёт о нём достаточно яркое представление:
|
|
Подмосковная вотчина графа А. Г. Головкина, село Троицкое, а Коньково тож, с деревней Дубинниково, от Москвы 11 верст по Калужской дороге. Церковь каменная с колокольнею. Палаты каменные, в них 10 покоев. Четыре сада с овощными (то есть фруктовыми) деревьями. В селе прудок и одна небольшая мельница. Мужескаго пола душ 92 человека, из оных выключено 11 душ. Крестьяне отправляют дворовую работу и платят по 50 рублей за год. Земли 97 четвертей в поле, а дву потому ж. Сена и дров мало. Оную деревню уступает граф Головкин по приятству за 4000 ефимков, а с переводом денег по курсу пошлины будет 5000 рублев коштовать (от немецкого слова kosten — стоить).[2] |
|
С началом царствования Екатерины II Воронцов был вынужден уйти в отставку. Последние несколько лет он провел в первопрестольной, где и скончался в 1767 году. В том же году его вдова Анна Карловна и дочь Анна Михайловна (в замужестве Строганова) продают Троицкое-Коньково Авдотье Наумовне Зиновьевой, жене петербургского обер-коменданта генерал-поручика Н. И. Зиновьева.
После смерти Зиновьевых, скончавшихся в один и тот же 1773 год, село досталось их дочери Екатерине Николаевне Орловой, едва достигшей к этому времени 15-летнего возраста.
В это трудное время Григорию Орлову пришлось взять на себя хлопоты о своей двоюродной сестре Екатерине Николаевне Зиновьевой, в один год лишившейся обоих родителей. В начале 1775 года он уезжает с ней за границу, а в следующем году женится на ней (что вызывает разбирательства Священного Синода). В том же году царица оказывает своему бывшему фавориту, остро нуждавшемуся в средствах, одну из последних милостей — она покупает Коньково с 13 дворами в свою собственность. Для царицы в Конькове начали возводить дворец, который не достроили. С этого времени Троицкое-Коньково на протяжении нескольких десятилетий являлось дворцовым владением.
Дворец
В Конькове по приказу императрицы строился дворец, аналогичный тому, который можно видеть в Царицыно. Екатерина II сама приезжала и осматривала доставшуюся ей усадьбу.
Известно несколько проектов дворца, разработанных для села Коньково. Большинство их выполнено в манере, типичной для архитектора Матвея Федоровича Казакова (1737—1812), строившего и в Царицыне. Однако существует вариант здания, принадлежавший руке Василия Ивановича Баженова (1733—1799). Его план представляет собой двухсторонний разворот больших полуокружностей переднего и заднего фасадов, а также двух малых полуокружностей на торцах. Аналогичную идею содержал первоначальный проект Казанского собора в Петербурге, как известно, реализованный лишь частично. Сохранилось письмо архитектора, где он пишет о чертежах: «и на Коньково готовлю».
Дальнейшая история
Церковь села Троицкое, значительно пострадавшая при отступлении наполеоновских войск из Москвы по Калужской дороге, была закрыта в 1813 году и с тех пор пустовала, ветшая и разрушаясь[3]. Впоследствии она была разобрана по инициативе Дмитрия Яковлевича Воздвиженского — священника соседнего села Сергиевского, граничившего с Коньковом на западе. Он не упустил случая получить бесплатный материал на ограду своего храма. Поэтому в ноябре 1821 года состоялся снос здания[3]. В рапорте в Московскую духовную консисторию Д. Я. Воздвиженский, мотивируя необходимость скорейшей разборки тем, что «… означенная Троицкая церковь уже совершенно обрушилась, как верх с главою, так и потолки провалились», высказал весьма обоснованное предположение, что помимо него найдется немало желающих воспользоваться строительным материалом. Подобный опыт у коньковских жителей имелся. Ещё в 1930-х годах часть крестьянских изб стояла на кирпичных и белокаменных цоколях, явно сложенных из остатков дворца или принадлежавших к нему построек. А отдельные избы были целиком кирпичные — прецедент, не имевший аналогов в Подмосковье[3].
После того как на два два соседних села — Троицкое-Коньково и Сергиевское — осталась одна церковь, они сливаются в одно большое село под названием Сергиевское или Коньково.
Современное состояние
Сейчас территория, где располагалась деревня Троицкое-Коньково, застроена панельными многоэтажными домами, и ничего не напоминает о ней. Лишь напротив сохранилась церковь села Сергиевское, которая в 1990-е годы была освящена уже как Троицкая.
А белокаменный обелиск второй половины XVIII века хранится в Донском монастыре.
Напишите отзыв о статье "Коньково-Троицкое"
Примечания
- ↑ [slovari.yandex.ru/~%D0%BA%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B8/%D0%A3%D1%81%D0%B0%D0%B4%D1%8C%D0%B1%D1%8B%20%D0%9F%D0%BE%D0%B4%D0%BC%D0%BE%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%8C%D1%8F/%D0%9A%D0%BE%D0%BD%D1%8C%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D0%BE-%D0%A1%D0%B5%D1%80%D0%B3%D0%B8%D0%B5%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B5/ Усадьбы Подмосковья. Коньково Сергиевское](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2873 дня))
- ↑ 1 2 3 Алексеев П. Д., Хорев Д. Ю. Коньково. История и современность. — 1997.
- ↑ 1 2 3 [testan.rusgor.ru/moscow/book/usad/usadby11_1.html Коробко М. Ю. Усадебное ожерелье Юго-Запада Москвы. Коньково — Троицкое]
Ссылки
- Коробко М. Ю. [www.mosjour.ru/index.php?id=1337 Коньково : об этой исчезнувшей подмосковной усадьбе и оставшихся после неё загадках] // Московский журнал. История государства Российского. - 2011. - № 11 (251). - С. 16-29.
Отрывок, характеризующий Коньково-Троицкое
Курьер был один из знакомых Пьеру московских бальных танцоров.– Ради бога, не можете ли вы меня облегчить? – сказал курьер, – у меня полна сумка писем к родителям.
В числе этих писем было письмо от Николая Ростова к отцу. Пьер взял это письмо. Кроме того, граф Растопчин дал Пьеру воззвание государя к Москве, только что отпечатанное, последние приказы по армии и свою последнюю афишу. Просмотрев приказы по армии, Пьер нашел в одном из них между известиями о раненых, убитых и награжденных имя Николая Ростова, награжденного Георгием 4 й степени за оказанную храбрость в Островненском деле, и в том же приказе назначение князя Андрея Болконского командиром егерского полка. Хотя ему и не хотелось напоминать Ростовым о Болконском, но Пьер не мог воздержаться от желания порадовать их известием о награждении сына и, оставив у себя воззвание, афишу и другие приказы, с тем чтобы самому привезти их к обеду, послал печатный приказ и письмо к Ростовым.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом назавтра приезде государя – все это с новой силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он l'Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.
У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.
Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
