Сахаров, Константин Вячеславович

Константин Вячеславович Сахаров
Дата рождения	30 марта 1881(1881-03-30)
Место рождения	Российская империя, Оренбург
Дата смерти	23 февраля 1941(1941-02-23) (59 лет)
Место смерти	Германия, Берлин
Принадлежность	Российская империя Российская империя Белое движение
Род войск	инженерные войска
Годы службы	до 1904 — 1920
Звание	Штабс-капитан (1907) Капитан (1912) Полковник (1917) Генерал-майор (1918) Генерал-лейтенант (1919)
Сражения/войны	Русско-японская война Первая мировая война: Галицийская битва и другие Гражданская война в России: Златоустовская операция Челябинская операция Тобольская операция Великий Сибирский Ледяной поход: Омская операция Новониколаевская операция и другие
Награды и премии

Константи́н Вячесла́вович Са́харов (18 марта (30 марта) 1881, Оренбург — 23 февраля 1941, Берлин, Германия) — генерал-лейтенант (1919). Видный деятель Белого движения в Сибири.

Биография

Родился 18 марта 1881 года в семье капитана инженерной службы Вячеслава Петровича Сахарова и Софьи Ивановны Сахаровой (в девичестве Мазуркевич).

На военной службе

Окончил Оренбургский Неплюевский кадетский корпус (где получил прозвище «Бетонная голова»), затем, по стопам отца, поступил в Николаевское инженерное училище по окончании которого в чине подпоручика получил назначение для прохождения службы в 8-й Восточно-Сибирский сапёрный батальон, позже проходил службу в 5-м и 3-ем Восточно-Сибирских сапёрных батальонах. Участник русско-японской войны 1904—1905 гг. В 1907 году произведён в чин Штабс-капитана. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба (1908; по 1-му разряду). Цензовое командование ротой отбывал в Лейб-Гвардии Литовском полку. Служил старшим адъютантом штаба 47-й пехотной дивизии (1912), капитан. Участвовал в Первой мировой войне, в 1916—1917 — исправляющий должность начальника штаба 3-й Финляндской стрелковой дивизии, затем служил в Ставке Верховного главнокомандующего. Полковник. Был награждён Георгиевским оружием. Удостоен ордена св. Георгия 4-й степени (1917)

за то, что в период боев Галичской операции с 26-го июля по 23-е августа 1916 года по форсировании дивизией р.р. Коропец, Золотой Липы и Хорожанки, исполняя обязанности начальника штаба дивизии, на основании разведок, с личной для себя опасностью, составил план операции на основании намерения начальника дивизии, и, находясь во всех разведках под действительным огнём противника, искусно провёл в жизнь составленный план.

Участвовал в работе Московского совещания в августе 1917 как представитель Союза Георгиевских кавалеров. После выступления генерала Л. Г. Корнилова в конце августа 1917 был арестован в Могилёве, но вскоре освобождён. Жил в Саратове, с приходом к власти большевиков отправился на Дон к генералу Л. Г. Корнилову в Добровольческую армию, но в Астрахани был задержан советскими властями, находился несколько месяцев в заключении.

В Белой Сибири

Бежал из тюрьмы, добрался до Уфы, где поступил на службу в войска «Уфимской Директории». Состоял в распоряжении начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала В. Г. Болдырева, 15 ноября 1918 произведён в генерал-майоры. 23 ноября 1918 был назначен начальником гарнизона острова Русского, с 5 декабря — начальник учебно-инструкторской школы во Владивостоке. В январе — мае 1919 — представитель генерала А. И. Деникина в Ставке адмирала А. В. Колчака. С 29 марта 1919 — генерал для поручений при Верховном главнокомандующем адмирале А. В. Колчаке и с того же числа на него были возложены «обязанности по инспектированию всех формирований и школ подготовки младшего командного состава на территории Российского государства, освобождённой от власти большевиков, кроме районов, подчинённых непосредственно командующим армиями».

С 20 мая 1919 — начальник штаба Западной армии, с 22 июня 1919 — командующий этой армией (14 июля 1919 переименована в 3-ю армию). Его приход вызвал временный уход из армии генерала С. Н. Войцеховского. Отличался крайне правыми взглядами. Энергично пытался создать резервы для армии, разгрузить забитую железную дорогу, но из-за недостатка компетентных людей и времени ему это не удалось.

Один из главных инициаторов и разработчиков (вместе с Д. А. Лебедевым) неудачной для белых Челябинской операции.

С 10 октября 1919 — командующий Московской группой армий Восточного фронта, образованной из 3-й армии, Оренбургской армии и Степной группы, с сохранением командования 3-й армией. 4 ноября 1919 был назначен главнокомандующим армиями Восточного фронта. Неудачно пытался организовать оборону Омска от наступающих красных войск — в результате была потеряна не только белая столица, но и значительные запасы. Кроме того, его обвиняли в том, что накануне сдачи Новониколаевска была сорвана эвакуация города.

Неудачи белых войск привели к падению авторитета Сахарова в армии, его считали одним из главных виновников поражений на фронте. 9 декабря 1919 он был арестован и смещён с должности братьями Пепеляевыми: В. Н. Пепеляевым (премьер-министром Омского правительства) и А. Н. Пепеляевым (генерал-лейтенантом, одним из видных военачальников Белой Сибири). В тот же день войскам фронта было объявлено об увольнении генерала Сахарова «по болезни от занимаемой должности с назначением в распоряжение Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего». Было назначено служебное расследование его деятельности, отложенное до окончания Гражданской войны.

Участник Великого Сибирского ледяного похода. Перед своей смертью генерал В. О. Каппель официально освободил его из-под ареста (23 января 1920). Во время похода Сахаров был назначен командующим отступающими в Забайкалье частями 3-й армии. Награждён Знаком отличия Военного ордена «За Великий Сибирский поход» 1 степени, удостоверение за № 2 (приказ командующего войсками Российской восточной окраины № 213, 27 апреля 1920 года).

Награждён орденами св. Владимира 3-й степени и св. Георгия 3-й степени.

В эмиграции

После прихода белых войск в Читу, под давлением «каппелевцев» был вынужден покинуть армию. В марте 1920 эмигрировал в Японию, затем недолго жил в США. По его инициативе в Нью-Йорке было образовано Русское национальное общество, в которое вошли правые общественные деятели. В октябре 1920 прибыл в Германию, принимал участие в монархическом движении.

Автор ряда научных работ и воспоминаний, в которых стремился снять с себя значительную долю ответственности за поражение белых в Сибири. Обвинял в крахе режима А. В. Колчака, евреев, агентов Антанты и Америки, эсеров. Симпатизировал фашизму, считал, что «если пристально вглядеться в стимулы, двигавшие белыми, то в них выступает всё то же, что создаёт самый фашизм в других странах». В 1933 вошёл в состав крайне правой эмигрантской организации Российское освободительное народное движение (РОНД), преподавал русскую историю и военное дело на созданных РОНД общеобразовательных курсах для русской молодёжи. С 1935 был полномочным представителем атамана Г. М. Семёнова в Европе.

Умер после операции по поводу язвы желудка в Берлине, похоронен на кладбище Тегель.

Награды

• Орден Святой Анны 4 степени (1905 год)
• Орден Святого Станислава 3 степени с мечами и бантом (1905 год)
• Орден Святой Анны 3 степени (1905 год)
• Орден Святого Станислава 2 степени (1912 год)
• Орден Святого Георгия 4-й степени (1917 год)
• Георгиевское оружие (1917)
• Орден Святого Владимира 3 степени (1919 год)
• Орден Святого Георгия 3-й степени (1919 год)
• Знак отличия Военного ордена «За Великий Сибирский поход» 1-й степени (№ 2; 1920 год).

Семья

Супруга Сахарова-Поленова, Екатерина Васильевна (1887-?) — дочь художника Поленова, Василия Дмитриевича.

Сын генерала Сахарова Игорь (1912—1977) воевал на стороне генерала Ф. Франко в Испании, затем был командиром полка в составе 1-й дивизии Русской освободительной армии генерала А. А. Власова в чине полковника.

Труды

• [www.archive.org/details/bielaiasibir00sakh Белая Сибирь.] Мюнхен, 1923.
  • Переиздание в сборнике: Восточный фронт адмирала Колчака. Центрполиграф. Москва. 2004. ISBN 5-9524-0959-8.
  • Переиздание в сборнике: Гражданская война в России: Катастрофа Белого движения в Сибири. Транзиткнига, Terra Fantastica. 2005.
  • Немецкий перевод: Das weisse Sibirien. Der russische Bürgerkrieg 1918—1920. München. 1925
• [www.archive.org/details/cheshskielegiony00sakh Чешские легионы в Сибири.] Берлин, 1930.
• Die tschechischen Legionen in Sibirien. 1930. (Дополненные переиздания в 1931, 1936 и 1938.)

Ссылки

• [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=731 Сахаров, Константин Вячеславович] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»
• [www.hrono.ru/biograf/bio_s/saharov_kv.html Биография]
• [www.rusinst.ru/articletext.asp?rzd=1&id=6317 Биография]

Отрывок, характеризующий Сахаров, Константин Вячеславович

В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.