Иерусалимское королевство

Иерусалимское королевство
лат. Regnum Hierosolymitanum старофр. Roiaume de Jherusalem итал. Regno di Gerusalemme араб. مملكة بيت المقدس‎ греч. Βασίλειο της Ιερουσαλήμ
← 1099 — 1291 →
Флаг Герб
Столица	Иерусалим (1099—1187) Тир (1187—1191) Акра (1191—1229) Иерусалим (1229—1244) Акра (1244—1291)
Язык(и)	латинский, старофранцузский и итальянский (распростр. тж. арабский и греческий)
Форма правления	вотчинная монархия
Конституция	Так называемые «Иерусалимские ассизы»
История
-  1099	Первый крестовый поход
-  1145	Второй крестовый поход
-  1187	Осада Иерусалима
-  1189	Третий крестовый поход
-  1291	Падение Акры

К:Появились в 1099 годуК:Исчезли в 1291 году

Иерусали́мское короле́вство (старофр. Roiaume de Jherusalem, лат. Regnum Hierosolimitanum) — христианское государство, возникшее в Леванте в 1099 после завершения Первого крестового похода. Оно было уничтожено в 1291 с падением Акры.

Основание и ранняя история

Королевство было создано после захвата крестоносцами Иерусалима в 1099. Готфрид Бульонский, один из предводителей Первого крестового похода, был избран первым королём. Он отказался принять этот титул, не желая носить королевский венец там, где Спаситель носил терновый; вместо этого он принял титул Advocatus Sancti Sepulchri («Защитник Гроба Господня»). Годфрид умер в следующем году, его брат и наследник Балдуин I не был столь благочестив и сразу принял титул «Король Иерусалима».

Балдуин удачно расширил королевство, захватив портовые города Акра, Сидон и Бейрут, а также утвердив своё владычество над государствами крестоносцев на Севере — графством Эдесса (им же основанном), княжеством Антиохия и графством Триполи. При нём увеличилось количество жителей — латинян, пришедших с Арьергардным крестовым походом, а также появился латинский патриарх. Итальянские города-государства (Венеция, Пиза и Генуя) начали играть важную роль в королевстве. Их флот участвовал в захвате портов, где они получали свои кварталы для торговли.

Около 1080 года в Иерусалиме орден иоаннитов (госпитальеров) основал госпиталь для паломников. Другой монашеский орден — тамплиеры — обосновался в храме, переделанном из мечети аль-Акса.

Балдуин умер в 1118 и не оставил наследников. Его преемником стал его кузен Балдуин де Бурк, граф Эдессы. Балдуин II также был способным правителем, и, хотя он несколько раз в течение правления попадал в плен к сельджукам, границы государства расширялись, а в 1124 был взят Тир.

Жизнь в королевстве

Новое поколение, родившееся и выросшее в Леванте, считало Святую землю своей родиной и негативно относилось к вновь приезжающим крестоносцам. Также они часто были больше похожи на сирийцев, а не на франков. Многие знали греческий, арабский и другие восточные языки, женились на гречанках или армянках.

Как писал Фульхерий Шартрский: «Мы, жители Запада, стали жителями Востока; тот, кто был римлянином или франком, превратился здесь в галилеянина или обитателя Палестины; тот, кто проживал в Реймсе или Шартре, видит себя горожанином из Тира или Антиохии».

Устройство во многом основывалось на феодальных порядках тогдашней Западной Европы, но с многими важными отличиями. Королевство располагалось на небольшой территории, земель, пригодных для сельского хозяйства, было немного. С древних времён в этом регионе вся экономика сосредотачивалась в городах, в отличие от средневековой Европы. Феодалы, владея землями, тем не менее предпочитали жить в Иерусалиме и других городах.

Как и в Европе, бароны имели вассалов, при этом являясь вассалами короля. Сельское хозяйство основывалось на мусульманском варианте феодальной системы — iqta (свод наделов), этот порядок не был изменён. Хотя мусульмане (а также евреи и восточные христиане) преследовались в некоторых городах и не имели права жить в Иерусалиме, в сельских районах они жили как и прежде. «Rais», староста общины, был своеобразным вассалом барона, владевшего землёй, а поскольку бароны жили в городах, общины имели высокую степень независимости. Они поставляли войскам королевства продовольствие, но не несли военной службы, в отличие от Европы; подобно и итальянцы не несли никаких повинностей, несмотря на проживание в портовых городах. В итоге армия королевства была немногочисленной и состояла из франков — жителей городов.

Преобладание в области городов и присутствие итальянских купцов привели к развитию экономики, которая была более торговой, чем сельскохозяйственной. Палестина всегда была пересечением торговых путей; теперь торговля распространилась и на Европу. Европейские товары — например, текстиль из Северной Европы — появились на Ближнем Востоке и в Азии, тогда как азиатские товары отправлялись в Европу. Итальянские города-государства получали огромную прибыль, что повлияло на их расцвет в следующие века.

Поскольку знатные сеньоры больше жили в Иерусалиме, чем в провинции, они имели гораздо большее влияние на короля, чем это было в Европе. Знатные бароны составляли Высший совет, одну из ранних форм парламента в Западной Европе. Совет состоял из епископов и влиятельных баронов, отвечал за выборы короля, предоставление денег королю, созыв войск.

Недостаток войск в значительной степени возмещался созданием духовно-рыцарских орденов. Ордена тамплиеров и госпитальеров были созданы в первые годы королевства и часто заменяли баронов в провинции. Их лидеры находились в Иерусалиме, жили в огромных замках и часто покупали земли, которые бароны не могли защитить. Ордена находились непосредственно под папским управлением, а не королевским; они были в значительной степени самостоятельны и не обязаны были нести воинскую повинность, однако, на деле, участвовали во всех главных сражениях.

Важными источниками сведений по жизни королевства являются труды Вильгельма Тирского и мусульманского писателя Усамы ибн Мункыза.

Середина XII столетия

Балдуину II наследовала его дочь Мелисенда, которая правила вместе со своим мужем Фульком Анжуйским. Во время их царствования было достигнуто наибольшее культурное и экономическое развитие, символ которого — псалтырь Мелисенды, заказанный королевой между 1135 и 1143 годами. Фульк, знаменитый полководец, столкнулся с новым опасным врагом — атабеком Мосула Занги. Хотя Фульк удачно противостоял Занги в течение своего правления, Гийом Тирский порицал его за плохое устройство охраны границ. Фульк умер на охоте в 1143. Занги воспользовался этим и захватил графство Эдесса в 1146. Королева Мелисанда, ставшая регентом при своём сыне Балдуине III, назначила нового коннетабля Манассе Иерж, возглавившего армию после смерти Фулька. В 1147 в королевство прибыли участники Второго Крестового похода.

Встретившись в Триполи, предводители крестоносцев, король Франции Людовик VII и король Германии Конрад III, решили атаковать дружественного королевству эмира Дамаска, как наиболее уязвимого противника, несмотря на договор между Дамаском и Иерусалимским королевством. Это было полным противоречием советам Мелисанды и Манассе, считавшим главным противником — Алеппо, победа над которым давала возможность вернуть Эдессу. Крестовый поход закончился в 1148 полным провалом. Мелисанда управляла страной как регент, пока Балдуин III не сверг её правительство в 1153, но уже в следующем году Балдуин назначил её регентом и главным советником. Балдуин III отобрал Аскалон у Фатимидов, последнюю египетскую крепость на палестинском побережье. В то же время общее положение крестоносных государств ухудшилось, так как Нур ад-Дин захватил Дамаск и объединил мусульманскую Сирию под своей властью.

Балдуин III умер в 1162, на год позже своей матери, ему наследовал его брат, Амори. Его правление сопровождалось противостоянием с Нур-Ад-Дином и коварными попытками не допустить захват Египта Саладином. Хотя и при поддержке византийского императора, Мануила Комнина, Амори провалил военный поход против Египта. Амори и Нур-Ад-Дин умерли в 1174.

Бедствие и восстановление

Амори I наследовал его молодой сын, Балдуин IV. С ранних лет он узнал, что болен проказой, но это не помешало ему доказать, что он является деятельным и сильным правителем и хорошим военачальником. Он смог на время отодвинуть внешнюю угрозу от королевства, но его болезнь и ранняя смерть внесли новые междоусобицы и раздоры в и без того парализованную жизнь королевства.

Балдуин IV умер весной 1185, титул короля перешёл к его племяннику, малолетнему Балдуину V. Регентом стал граф Раймунд Триполийский. Балдуин V был слабым ребёнком и умер летом 1186. Королевская власть перешла к Сибилле, сестре Балдуина IV и матери Балдуина V.

Потеря Иерусалима и Третий крестовый поход

Последующее в 1187 году падение Иерусалима по существу закончило первое Королевство Иерусалима. Захват города потряс Европу и привёл к Третьему Крестовому походу, который начался в 1189 году. Им руководили Ричард I Львиное Сердце и Филипп Август (Фридрих Барбаросса умер в пути). Войско крестоносцев дважды подступало к Иерусалиму, но так и не осмелилось напасть на город.

В 1192 году Ричард Львиное Сердце выступил посредником на переговорах, по результатам которых маркграф Конрад Монферратский стал королём Иерусалимским, а Ги де Лузиньяну был предоставлен Кипр. В том же году Конрад пал от руки убийцы в Тире.

После гибели Конрада на Изабелле женился его родственник Генрих II Шампанский.

Когда в 1229 году Иерусалимским королём стал Фридрих II Штауфен, ему удалось на время вернуть Иерусалим христианам, воспользовавшись противоречиями между мусульманскими правителями.

Захват Иерусалима в 1244 году хорезмийцами (остатками туркменских войск Джелал ад-Дина Манкбурны), призванными айюбидским султаном Египта Ас-Салих Наджм ад-Дин Айюб ибн Мухаммадом, ознаменовал конец христианского владычества над этим древним городом.

См. также

• Список королей Иерусалима
• Крестоносцы
• Владения Мальтийского ордена
• Царство небесное (фильм)

Литература

• Браун Р., По следам крестоносцев: Путеводитель по замкам Израиля. - Модиин: Издательство Евгения Озерова, 2010. – 180 с., ил., ISBN 978-965-91407-1-8
• Браун Р., По следам крестоносцев - 2: Исторический путеводитель по местам сражений Иерусалимского королевства. - Тель-Авив: Артель, 2013. – 167 с., ил.

Ссылки

• [www.templiers.info/web/middle_east.php История Иерусалимского королевства] на сайте [www.templiers.info/ "Интернет-проект «История ордена Храма» (ИПИОХ)]

Отрывок, характеризующий Иерусалимское королевство

15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!