Давид

Давид דָּוִד<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Педро Берругете, Давид, XV в.</td></tr>
2-й Царь единого Израильского царства
ок. 1005 — 965 год до н. э.
Предшественник:	Саул
Преемник:	Соломон
Наследник:	Соломон
Вероисповедание:	иудаизм
Рождение:	ок. 1035 год до н. э. Вифлеем (Бет-Лехем)
Смерть:	ок. 965 год до н. э. Иерусалим
Место погребения:	Иерусалим
Род:	основатель династии царей Иудеи
Отец:	Иессей (Ишай)
Мать:	Нацевет бат Адаэль
Супруга:	Авигея, Авитал, Ависага Сунамитянка (Авишаг), Аггифа, Ахиноама, Вирсавия (Бат-Шева), Мелхола (Михаль), Мааха, Эгла
Дети:	Амнон, Авессалом, Адония, Далуиа, Иефераам, Сафатия, Соломон (Шломо), Тамар

Дави́д (ивр. ‏דָּוִד‏‎ рус. возлюбленный) — второй царь народа Израиля после Саула, младший сын Иессея (Ишая) из Вифлеема (Бет-Лехема). По Библии (3 Цар. 2:11), царствовал сорок лет: семь лет и шесть месяцев был царём Иудеи (со столицей в Хевроне), затем 33 года — царём объединённого царства Израиля и Иудеи (со столицей в Иерусалиме). По разным хронологиям, даты правления: 1055 — 1015 год до н. э., 1012 — 972 год до н. э., 1005 — 965 год до н. э., по традиционной еврейской хронологии ок. 876 — 836 год до н. э.. Образ Давида представляет собой образ идеального властителя. Историчность царя Давида является предметом научной дискуссии.

Согласно библейским пророчествам, из рода Давида (по мужской линии) должен выйти Мессия (ивр. Машиах). Согласно еврейской традиции Мессия должен прийти в будущем, согласно христианскому Новому Завету, Мессия из рода Давида уже явился, и это Иисус Христос.

В Священных Писаниях

Происхождение и помазание

Давид был младшим из восьми сыновей Иессея — вифлеемлянина из колена Иуды, правнуком Вооза (Боаза) и моавитянки Руфи (Рут).

Он был белокур, красив, румян, силён, красноречив и хорошо играл на лирах. Будучи пастухом (он пас овец своего отца), Давид показал себя человеком надёжным и смелым, побеждая льва и медведя, защищал своих овец.

Поэтому Бог, отвергнув царя Саула (Шаула) за непокорность, послал пророка Самуила (Шмуэля) помазать Давида в присутствии его отца и братьев как будущего царя. С помазанием на Давида снизошёл Дух Божий и почивал на нём (1 Цар. 16:1-13).

При дворе царя Саула

Призванный к царю Саулу, Давид игрой на кинноре успокаивал царя Саула. После того как Давид, пришедший в израильское войско навестить своих братьев, принял вызов великана-филистимлянина Голиафа и сразил его пращой, обеспечив тем самым победу израильтянам, Саул окончательно взял его ко двору (1 Цар. 16:14 — 18:2).

Как придворный и воин, Давид завоевал дружбу царского сына Ионафана (Ионатана), а его отвага и успехи в борьбе с филистимлянами начали затмевать в глазах народа славу самого Саула. Это вызвало зависть и ревность царя, так что «с того дня и потом подозрительно смотрел Саул на Давида» (1 Цар. 18:7-9). Со временем подозрения укрепились и Саул дважды пытался убить Давида. Когда это ему не удалось, Саул стал действовать более осторожно. Он подверг Давида опасности, во время которой Саул уже не скрывал своей вражды. Случай с копьём, которое царь метнул в Давида, и угроза попасть в темницу, от которой его уберегла только жена Мелхола, вынудили Давида бежать к Самуилу в Раму. Самуил привел Давида в убежище, где было сильное присутствие Бога. Там в Навафе сонм пророков фокусировался на Боге. Атмосфера изменилась, так что убийцы посланые Саулом тоже стали пророчествовать, а вместе с ними и сам царь Саул был исполнен Духа Божия.(Шаблон:Библия/1 а)При последней встрече Ионафан подтвердил Давиду, что примирение с Саулом более невозможно (1Цар. 19:7)

Бегство и эмиграция

Под предлогом исполнения тайного поручения царя Давид получил хлебы предложения и меч Голиафа от священника Ахимелеха в Номве (Нове), а затем бежал к филистимскому царю Анхусу в Геф (Гат). Там Давида хотели схватить, и, чтобы спастись, он притворился безумным (1 Цар. 21; Пс. 33:1; 55:1).

Затем Давид искал убежища в пещере Адолламской, где собрал вокруг себя родственников и множество притесняемых и недовольных; своих родителей он укрыл у моавитского царя. Поспешному бегству Давида и его тщетным попыткам обрести безопасность положило конец переданное ему через пророка Гада Божье повеление идти в землю Иуды (1Цар. 22:1-5). Оттуда Господь, в ответ на вопрос Давида, повёл его дальше, на освобождение от филистимлян Кеиля, куда к нему прибыл с ефодом Авиафар, единственный священник из Номвы, спасшийся от мести Саула. Саул, услышав о пребывании Давида в Кеиле, начал многолетнее беспощадное преследование соперника (1Цар. 23). Однако тот снова и снова ускользал от него, при этом Давид дважды отказывался от представившейся возможности убить царя, помазанника Божьего, чтобы не понести за это кары (1 Цар. 23; 24; 26).

На службе у филистимлян

Оказавшись в немилости у царя Саула, Давид бежал со своими сторонниками (600 мужей) к своим недавним врагам филистимлянам (1Цар. 27:1), ища покровительства их короля Анхуса, властителя города Геф. Анхус пожаловал Давиду пограничный город Секелаг (в пустыне Негев) (1Цар. 27:6), который был превращен в разбойничью базу. Отряды Давида грабили местное население (амаликитян), а часть добычи отсылали филистимлянскому царю Анхусу (1Цар. 27:9). Когда филистимляне собрались в поход против Израиля, только возражения князей помешали включить отряды Давида в войска филистимского вторжения (1Цар. 28:4). В это время Давид использовал очередной трофей, захваченный у амаликитян, для подкупа иудейских старейшин (1Цар. 30:26)

Царь в Хевроне

Тем временем филистимляне нанесли сокрушительное поражение израильтянам в битве при Гелвуе (1Цар. 31:6). Воспользовавшись временным вакуумом власти, Давид во главе вооружённого отряда прибыл в иудейский Хеврон, где колено Иуды на собрании провозгласило его царем иудейским (2Цар. 2:4), что означало фактическое отделение Иудеи от Израиля, царем которого был провозглашен сын Саула Иевосфей (2Цар. 2:10). Два еврейских государства вступили между собой в междоусобную борьбу, которая длилась два года (ибо Иевосфей царствовал 2 года) и завершилась победой Давида (2Цар. 3:1). Старейшины Израиля пришли в Хеврон и избрали Давида царем над всем Израилем (2Цар. 5:3). К тому же периоду времени относится желание Давида вернуть ковчег завета (2Цар. 6:1-2), который ранее был захвачен филистимлянами, а позднее отослан ими обратно в Израиль по причине большого количества наростов, поразивших филистимлян (1Цар. 6:1-16). В конечном итоге, Давиду удалось это осуществить — он вернул ковчег из Гефа (2Цар. 6:17). Интересно, что третьей частью армии Давида командовал Еффей — военачальник из того же филистимлянского города, из которого также происходил Голиаф, и в котором когда-то скрывался от преследований Саула сам Давид. То есть один из трёх маршалов Давида был филистимлянином (2Цар. 15:19; 2Цар. 18:2).

В Хевроне у Давида родилось 6 сыновей: первенец Амнон, Далиуа, Авессалом, Адония, Сафатия и Иефераам.

Царь в Иерусалиме

Первым крупным предприятием Давида стала война с иевусеями (2Цар. 5:6), в результате которой он захватил Иерусалим и перенёс туда столицу своего государства. Давид заключил союз с тирским царем Хирамом, который помог ему построить в Иерусалиме деревянный терем (2Цар. 5:11). В новой столице от новых жен у Давида родилось множество сыновей, среди которых был и Соломон (2Цар. 5:14).

Религиозная реформа

После объединения Израиля Давид превратил иевусейский Иерусалим в сакральный иудейский центр, поместив ковчег завета в скинии на горе Сион (Пс. 73:2; Пс. 75:3). Пребывание в филистимлянской земле в отрыве от израильской религиозной традиции привело к тому, что израильтяне недоумевали (2Цар. 6:20), когда Давид плясал перед Господом (2Цар. 6:16), одетый лишь в льняной ефод (2Цар. 6:14). Однако Давид категорически отвергал человеческие жертвоприношения (Пс. 105:38) и служения истуканам (Пс. 105:36). Богослужения стали более экзальтированными (Пс. 99:2) и музыкальными (1Пар. 25:6; Пс. 150:3), поскольку стихотворец и музыкант Давид сам сочинял псалмы.

Давид подчинил духовную власть светской, объединив священников под началом первосвященников (2Цар. 8:17) и включив их в состав государственного аппарата (писцами и судьями — 1Пар. 26:29). Богослужения стали проводиться дважды в день (1Пар. 23:30), а ротацию священников определял жребий и очерёдность (1Пар. 25:8). Другие левиты были назначены судьями и писцами в землях западнее и восточнее Иордана.

Давид также намеревался построить для Ковчега Божьего дом — Храм. Не Давид, а лишь его сын осуществит строительство, ибо Давид, участвуя в войнах, пролил слишком много крови (1Пар. 22:8). Хотя Давид и не должен был строить Храм, он начал подготавливать строительство, собрал средства и предоставил своему сыну Соломону строительные материалы и планы (2Цар. 7; 1Пар. 17; 22; 28:1 — 29:21). Поскольку в это время на Израиль, в наказание за перепись населения, предпринятую Давидом, была послана язва, царь получил через пророка Гада задание возвести алтарь Господу на том месте, где милосердие Божье остановило ангела с мечом, простёртым на Иерусалим, — на гумне Орны-иевусеянина. Тем самым Давиду было указано место, на котором Соломон позже начал строительство Храма (2Цар. 24; 2Пар. 3:1).

Территориальные приобретения

Объединив Израиль, Давид распространил свою экспансию на сопредельные территории. Так он завоевал Моав (2Цар. 8:2). Затем Давид начал победоносную войну против арамеев, чьи полукочевые царства (Сува, Дамаск, Беф-Рехова) располагались на территории Сирии (2Цар. 8:6). Сирийский поход вывел Давида к берегам Евфрата и обеспечил ему доступ к богатейшим месторождениям меди (2Цар. 8:8). На юге он присоединил Идумею (2Цар. 8:14).

С аммонитянами при царе Наасе отношения были мирными, но его сын Аннон оскорблением послов Давида спровоцировал войну. Первым же походом Иоав и Авесса разрушили союз между Анноном и призванными им на помощь арамеями (сирийцами), которые после этого окончательно покорились Давиду. Через год Давид взял Равву.

Царство Давида простиралось от Ецион-Гавера на Акабском заливе на юге до границы Емафа на севере и занимало, за исключением узких прибрежных полосок, населённых филистимлянами и финикийцами, все пространство между морем и Аравийской пустыней. Тем самым Израиль в основном достиг границ земли обетованной (Чис. 34:2-12; Иез. 47:15-20).

Государственное строительство

Обширное царство требовало упорядоченной организации управления и войска. При дворе Давид создал, во многом по египетскому образцу, должности дееписателя и писца (2Цар. 8:16 и след.).

Далее мы узнаем о советниках царя (1Пар. 27:32-34), о чиновниках, управлявших царским имуществом (27:25-31), и о надзирателе за сбором податей (2Цар. 20:24). Наряду с начальниками над отдельными коленами (1Пар. 27:16-22), действовали уже упоминавшиеся левитские судьи и чиновники (1Пар. 26:29-32). Давид произвёл также всеобщую перепись народа, которая, однако, была противна воле Господней и не была завершена (1Пар. 27:23 и след.).

Высшим воинским чином обладали главный военачальник, то есть начальник народного ополчения, которое состояло из 12 воинских подразделений, обязанных служить месячный срок, и начальник личной охраны царя, хелефеев и фелефеев (2Цар. 20:23), наёмников критского и филистимского происхождения.

Особое положение занимали храбрые Давида — его спутники со времени бегства от Саула, прославившиеся своими подвигами. Некоторые из них (Иоав, Авесса, Ванея) заняли впоследствии высшие командные должности (2Цар. 23:8-39; 1Пар. 11:10 — 12:22; 20:4-8).

Гаваонитяне и Мемфивосфей

Когда Давид вопросил Господа о причине трёхлетнего голода, он получил наказ искупить старый Саулов долг крови перед гаваонитянами. По требованию последних Давид выдал им двух сыновей и пятерых внуков Саула, которые были подвергнуты жестокой казни. После того как Давид приказал предать земле их останки, «умилостивился Бог над страною» (2Цар. 21:1-14). Давид должен был в этом случае действовать как верховный владыка и судья своего народа, повинуясь требованию Господа, возложившего долг крови Саула на его семью; сам он не питал к роду Саула личной ненависти.

В знак этого Давид призвал Мемфивосфея, хромого сына Ионафана, к своему двору и разрешил ему есть за царским столом вместе со своими сыновьями (2Цар. 9). Давид оказал милость Мемфивосфею ради клятвы Ионафану именем Господним (2Цар. 21:7).

Давид и Вирсавия

На вершине своего могущества, во время войны с аммонитянами, Давид впал в грех. Увидев красивую купающуюся женщину и узнав, что это Вирсавия (Бат-Шева), жена Урии, одного из его военачальников. Давид приказал слугам привести Бат-Шеву и вступил с ней в близость, а затем отослал её домой. Когда царю стало известно, что она ждет от него ребёнка, он вызвал её мужа из похода надеясь, что после долгого воздержания он войдет к ней и грех прелюбодеяния будет сокрыт. Однако Урия перед всем двором отказался войти в свой дом. Давид отправил Урию обратно в войско, послав с ним письмо, где повелел: «Поставьте Урию в место самого жестокого сражения и отступите от него, чтобы он был сражен и умер». Вскоре царю сообщили, что Урия погиб. И когда истек срок траура, он взял Бат-Шеву в жены и Бат-Шева родила царю сына.

Спустя время, Бог, не увидев раскаяния Давида за грех прелюбодеяния, послал к нему Пророка Нафана с притчей:
В одном городе были два человека, один богатый, а другой бедный; у богатого было очень много мелкого и крупного скота, а у бедного ничего, кроме одной овечки, которую он купил маленькую и выкормил, и она выросла у него вместе с детьми его; от хлеба его она ела, и из его чаши пила, и на груди у него спала, и была для него, как дочь; и пришел к богатому человеку странник, и тот пожалел взять из своих овец или волов, чтобы приготовить [обед] для странника, который пришел к нему, а взял овечку бедняка и приготовил её для человека, который пришел к нему.

и далее: Сильно разгневался Давид на этого человека и сказал Нафану: жив Господь! достоин смерти человек, сделавший это; 6 и за овечку он должен заплатить вчетверо, за то, что он сделал это, и за то, что не имел сострадания. 7 И сказал Нафан Давиду: ты — тот человек.

Пророк Нафан вопрошал Давида от имени Бога: «Отчего же ты пренебрег словом Господа, сделав злое в Моих глазах: хитийца Урию ты убил мечом, а его жену взял себе в жены?!».

Таким образом, Давид сам того не ведая, навлек на себя смертный приговор, поскольку справедливо пожелал смерти «тому человеку» (себе, то есть), но раскаялся. И пророк сказал: «Господь снял твой грех — ты не умрешь. Но поскольку этим поступком ты дал повод врагам Бога хулить Его, умрет родившийся у тебя сын». Но Давида ещё ожидали четыре кары Божьи («за овечку он должен заплатить вчетверо»):

1. Смерть младшего сына.
2. Изнасилование дочери (Фамарь) старшим сыном Амноном.
3. Смерть Амнона от руки его же брата Авессалома
4. Предательство и смерть Авессалома от руки воинов Давида.

Прощение Давиду распространилось и на брак с Вирсавией, от которой родился ещё один сын, преемник Давида — Соломон.

Незаконная связь с Вирсавией повлекла за собою целый ряд зол, омрачивших последние годы царствования Давида.

В Талмуде

Согласно талмудическому толкованию, жена Урии-хеттийца была на тот момент формально не замужем, так как в армии Давида был обычай: каждый, кто уходил на войну, давал жене гет (разводное письмо). Если муж не возвращался с войны, то жена считалась разведенной с момента вручения разводного письма. Урия дал своей жене гет, отправляясь на войну, и поэтому связь с Вирсавией не была грехом против Урии. Также рассказывается, что сама же Бат-Шва видела в пророческих снах, как в будущем у неё родится от царя Давида сын, который сложит множество притч и песен.

Поразившая Давида болезнь (в течение шести месяцев его тело было покрыто язвами) стала наказанием за его проступок. И хотя в отношении самой Бат-Швы он не нарушил требований закона, его грех заключался в том, что он «убил Урию мечом аммонитян», — то есть послал его на верную смерть. А смертная казнь была заменена Давиду на болезнь, ведь пораженный язвами цараат подобен мертвому — то есть эта болезнь имеет искупительную силу смерти.

В браке с Вирсавией, вскоре родился преемник Давида — Соломон.

Закат правления

Старший сын Давида Амнон изнасиловал свою единокровную сестру Фамарь (2Цар. 13:14). Давид расстроился, но не стал наказывать своего сына. Видя такую несправедливость, за честь сестры вступился Авессалом и убил своего старшего брата, но, страшась гнева отца, бежал в Гессур (2Цар. 13:38), где пробыл три года (970 — 967 год до н. э.). Затем, когда печаль Давида ослабла, Авессалом был прощён и смог возвратиться в Иерусалим. Однако Авессалом окружил себя частной армией и, ощущая свою возросшую популярность среди израильтян, во время религиозной церемонии объявил себя царём (2Цар. 19:10). Библия сообщает, что это произошло «по прошествии сорока лет царствования Давида» (2Цар. 15:7), то есть практически под самый конец его правления. Поскольку авторитет Давида к этому времени пошатнулся, то он не стал оказывать сопротивления и бежал вместе со своей гвардией из столицы за Иордан. Авессалом начал преследовать своего отца и в лесу Ефремовом произошло решающее сражение, вследствие которого Давид смог вернуть себе трон; но власть Давида была ещё шаткой, поскольку открылся новый мятеж, который возглавил Савей (2Цар. 20:2). Однако Давиду удалось усмирить и этот мятеж, но покой обрести ему все же не удалось. О своих правах на царский трон заявил Адония (3Цар. 1:18) — следующий по старшинству сын Давида. Пророк Нафан и Вирсавия настояли, чтобы стареющий Давид передал власть Соломону, что и было сделано (3Цар. 2:1; 1Пар. 23:1).

Давид умер в возрасте 70 лет после 40 лет царствования и был погребён в Иерусалиме (3Цар. 2:10-11), на горе Сион, где, согласно христианскому преданию, проходила Тайная вечеря.

Историчность Давида

Историчность царя Давида, так же как и историчность единого Израильского царства, является предметом дискуссии историков и археологов. Долгое время считалось, что хотя отсутствуют прямые свидетельства существования Давида и единого Израильского царства, и многие детали библейского рассказа о Давиде носят характер легенды, история прихода Давида к власти хорошо соотносится с археологической действительностью. В частности, к завоеваниям Давида относили археологические свидетельства уничтожения бывших филистимских и ханаанских городов, а к постройкам его сына Соломона относили обнаруженные в нескольких местах Израиля остатки монументальных городских ворот и дворцов, построенных в течение короткого периода.

Сложившаяся в 80-х годах школа библейского минимализма (англ. Biblical Minimalism), напротив, рассматривает все библейское повествование, в том числе и историю Давида, Соломона и единой израильской монархии, как идеологическую конструкцию, созданную в Иерусалиме в жреческих кругах во времена Ездры и Неемии (VI век до н. э.) или даже позже. С точки зрения представителей этой школы, Давид — «не более историческая фигура, чем король Артур».

Исраэль Финкельштейн (англ. Israel Finkelstein), глава кафедры археологии Израиля Тель-Авивского университета, представитель так называемого подхода «низкой хронологии» (сдвигающего датировку слоев и артефактов, традиционно относящихся к XI—X векам до н. э., примерно на век позже), считает Давида и Соломона реально существовавшими царями, в то время как единое Израильское царство он считает не существовавшим. Другой профессор археологии Тель-Авивского университета, Зеэв Херцог, считает Давида и Соломона главами племенных княжеств, контролировавших небольшие районы: Давид — в Хевроне, Соломон — в Иерусалиме.

Одним из аргументов в пользу существования Давида является надпись на стеле из Тель-Дан IX—VIII века до н. э. (период Северно-Израильского царства). Стела с надписью на арамейском языке поставлена в городе Дан одним из царей Арама, возможно, Азаилом в честь победы над царем Израиля. В тексте стелы из Тель-Дана упоминается дом (династия) Давида; она рассматривается некоторыми археологами как доказательство историчности царя Давида. Помимо стелы из Тель-Дан, по состоянию на 2015 год существуют ещё две надписи, трактующиеся как древнейшие упоминания царя Давида, но их трактовка вызывает многочисленные возражения. Как дополнительное свидетельство существования единого царства Израиля во времена царя Давида рассматриваются раскопки еврейского города в Хирбет-Кияфа (англ. Khirbet Qeiyafa) .

В религиозных традициях

В иудаизме

Согласно еврейской традиции, из рода Давида должен прийти Мессия (машиах бен Давид), который преобразит мир насилия и эгоизма в мир, где не будет войн, а вся земля наполнится любовью к Богу и к людям.

В каббале раскрывается соответствие Давида и сфиры малхут.

В христианстве

Авторы Нового завета видят в Давиде пророка (Деян. 2:30) и героя веры (Евр. 11:32), мужа по сердцу Божьему и праотца Иисуса, «Сына Давидова» (Деян. 13:22 и след.; Мф. 1:1,6; Мф. 9:27; 15:22; Рим. 1:3), который одновременно есть и Давидов Господь, Христос (Мф. 22:42-45). В этом исполняются данные Давиду обетования (Лк. 1:32,33).

Согласно христианскому вероучению, пророчества сбылись, из рода Давида в мир пришёл ожидаемый Мессия — Иисус Христос.

В православии Царь Давид, наравне с ветхозаветными пророками и праведниками, занимает одно из центральных мест в богословии. Псалмы Давида — Псалтырь — являются одним из самых важнейших элементов православного богослужения, и частью Ветхого Завета Библии. Из всех книг Библии — Священного Писания — псалмы Давида во время богослужения читаются в наибольшем количестве.

В исламе

Даву́д (араб. داود‎‎‎) — в исламе — пророк, через которого была ниспослана священная Забур (Псалтирь), исламский аналог иудейского царя Давида. Пророк Давуд много времени посвящал молитвам, поэтому Аллах сделал его не только пророком, но также и земным правителем.

Образ в искусстве

Давиду посвящено немало произведений искусства разных эпох и поколений. Например:

• знаменитая скульптура работы Микеланджело,
• картины Тициана и Рембрандта, отражающие эпизоды из его жизни,
• оратория «Царь Давид» французского композитора Артюра Онеггера.

7 октября 2008 года на горе Сион был установлен бронзовый памятник царю Давиду, полученный израильскими властями в дар от российского благотворительного фонда Святителя Николая Чудотворца.

Кинематограф

• 1985 — «Царь Давид» (англ. King David) — фильм режиссёра Брюса Бересфорда с Ричардом Гиром в главной роли.
• 1997 — «Царь Давид: Идеальный властитель» (англ. David) — телевизионный фильм режиссёра Роберта Марковица.
• 2005 — «Давид» (англ. The King) — анимационный фильм режиссёра Санг Джин Кима.
• 2012 — «Царь Давид» (порт. Rei Davi) — бразильский телесериал.
• 2016 — Цари и пророки (англ. Of Kings and Prophets) — сериал США.

См. также

• Звезда Давида
• Родословие Иисуса

Литература

• Легенды и сказки о библейских царях Давиде и Соломоне. [Пересказал X. Н. Бялик]. Перевод с английского А. С. Рапопорт. М., Муравей, 2000.
• Пински, Роберт. Жизнь Давида. М., Текст, 2008.
• Israel Finkelstein, Neil Asher Silberman. [books.google.co.il/books?id=Hvq6JbIHBDEC&lpg=PP1&hl=ru&pg=PP1#v=onepage&q&f=false David and Solomon: In Search of the Bible's Sacred Kings and the Roots of the Western Tradition]. — Free Press, Simon and Schuster, 2007. — 352 с. — ISBN 978-0-7432-4362-9. (англ.)
• Милена Кирова. Давид, великия. История и мъжественост в еврейската Библия. Кн. 1. София, Сиела, 2011. (болг.)

Ссылки

• [www.biblioteka3.ru/biblioteka/pravoslavnaja-bogoslovskaja-jenciklopedija/tom-4/david.html Давид — царь и пророк] // Православная Богословская Энциклопедия. Том 4. Издание Петроград. Приложение к духовному журналу «Странник» за 1903 г.
• А. П. Лопухин. Давид, царь израильский // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.eleven.co.il/article/11356 Давид] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
• [www.pravenc.ru/text/168470.html Давид] — статья из «Православной энциклопедии» — т. XIII, 2006.
• [web.archive.org/web/20111105080517/hworld.by.ru/hyst/palestina/david.html Давид (1004—965 г. до н. э.) ] — на сайте «Мир истории»
• [www.maranat.de/agr_01_08.html Царь Давид в изобразительном искусстве]
• [www.studentservices.uwa.edu.au/__data/page/173499/Biblical_Minimalism_and_Davids_Kingdom2.pdf King David kills Biblical Minimalism] (англ.)

Отрывок, характеризующий Давид

Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил: