История Намибии

Намибия — молодое государство, которое более ста лет находилось под властью разных колониальных властей и получило независимость только в конце 1980-х годов XX века.

Доколониальный период

Первыми на территории Юго-Западной Африки пришли, вероятно, койсаноязычные народы, предки современных сан (бушменов), которые обитают на северо-востоке Намибии и северо-западе Ботсваны. Они были организованы в небольшие племенные группы и занимались охотой и собиранием, при этом у каждой группы была своя территория.

Фрагментарные данные археологии, лингвистики и устного творчества позволяют составить только приблизительную картину миграций племён до XIX века. Вероятно, наиболее важные миграции растянулись во времени на несколько веков. Отдельные племенные группы нама, которые продвигались в северном направлении к районам плоскогорья, насчитывали от нескольких десятков до нескольких тысяч человек. Они совмещали охоту с примитивным скотоводством, как и намаязычные горные племена дамара на севере плоскогорья и в пределах центральной части Большого Уступа. Герероязычные скотоводы мигрировали на юг в район плоскогорья Каоко (племена химба, тджимба) и в центральные районы плато (гереро, мбандеру). Все они были скотоводами и не создали централизованную социально-политическую организацию. Группы охотников и скотоводов постоянно перемещались в поисках пастбищ и воды, преодолевая огромные расстояния.

На севере Намибии ситуация сложилась по-другому. Оседлые овамбо, которые мигрировали сюда, расселились вдоль рек Кунене и Окаванго и на расположенных между ними внутренних заливных равнинах. Так появились районы постоянных поселений, которые были разделены лесными массивами. В зависимости от природных условий в этих районах могли жить от нескольких сотен человек (на засушливом западе) до нескольких десятков тысяч человек (в более влажных северо-восточных районах), где появились «королевства», которые стояли над матрилинейными кланами и которые составили основу традиционной социально-экономической организации населения. Далее на востоке основными торговыми путями и маршрутами миграций служили реки Окаванго и Замбези. Племена овамбо занимались добычей меди на плато Отави, железной руды в Кассинге и соли в обширной бессточной впадине — солончаке Этоша.

Новое время

Переселение европейцев из Капской колонии, которое началось в конце XVIII века, вынудило некоторые частично европеизированные группы местного населения переправиться на правобережье реки Оранжевой. Народ орлам расселился среди нама до северо-западной части плоскогорья Каоко. Их вторжение разрушило традиционный уклад жизни местного населения и хрупкий социально-политический баланс в этих краях. Орлам были нужны товары, которые они могли бы обменять на европейские промышленные изделия. Они использовали своё техническое преимущество над местным населением (бычьи упряжки и огнестрельное оружие) для захвата единственного товара, который пользовался спросом у европейцев — скота гереро. В 1830—1850-х годах вождь орлам Йонкер Африкаанер подчинил многие из племён нама и гереро и создал военно-территориальное образование, власть которого распространилась на большую часть центральных районов современной Намибии. Йонкер Африкаанер управлял им из своих ставок в Виндхук и Окахандье. Тогда же во внутренние районы южной части Намибии проникли европейские торговцы и миссионеры, после 1840 года наибольшую активность здесь проявляла Рейнское миссионерское общество. После смерти Йонкера Африкаанера в 1861 году его государство распалось, однако общая заинтересованность в нормальной торговле сдерживала междоусобные столкновения и угон скота.

Ухудшение обстановки на севере, связанное с двумя рейдами людей Йонкера и первой попыткой португальцев захватить внутренние районы южной Анголы, вызвали обеспокоенность вождей овамбо, которые начали вооружаться. В 1860—1870-тые годы главным предметом меновой торговли была слоновая кость, однако когда слоны были истреблены, местное население стало осуществлять набеги на своих северных соседей и красть у них скот. Появилась особая прослойка военачальников, ленга, которые сосредоточили в своих руках значительную власть.

В 1878 году Великобритания захватила район Уолфиш-Бея, присоединив его через шесть лет к Капской колонии. Но первый решительный шаг к колонизации внутренних районов Намибии сделала в 1884 Германия, объявив протекторат над территориальными приобретениями бременского купца Людерица, который купил у вождя одного из племён нама бухту Ангра-Пекена и прилегающий к ней район. Затем немцы сумели навязать местным вождям так называемый «договор о защите», то есть о протекторате, и вскоре под контролем Германии оказалась значительная часть территории страны. Для управления новыми владениями было создано «Немецкое колониальное общество Юго-Западной Африки», которое просуществовало 10 лет. Когда обществу стало не под силу справляться с вооружённым сопротивлением намибийцев, официальный Берлин направил туда губернатора Теодора Лейтвейна, после чего в Намибию прибыли первые белые поселенцы. В 1897—1898 году в Намибии началась эпидемия чумы рогатого скота, которая принесла много бед местному сельскому населению. Вследствие грабительских действий белых торговцев и дальнейших захватов земли, потерпела крах политика постепенных выборочных захватов, которая проводилась губернатором, и вытеснения африканцев в экономически неперспективные районы.

XX век

В январе 1904 года на борьбу с немецкими колонизаторами поднялись гереро. После решающей победы при Ватерберге командующий немецкими подразделениями Лотар фон Трота отдал приказ о физическом уничтожении всех гереро. В конце того же года под предводительством вождя Хендрика Витбоя против немцев выступили народы южной Намибии. К моменту прекращения боевых действий в 1907 году потери намибийцев составили около 100 тыс. человек, или 60 % населения, живущего в пределах плоскогорья.

В 1914 году Южноафриканский Союз (ЮАС) вступил на стороне Великобритании в Первую мировую войну и в следующем году разгромил колониальные войска Германии на территории Намибии. В 1920 Намибия была передана под управление ЮАС в качестве подмандатной территории Лиги Наций, который получил право выполнять здесь законодательные, исполнительные и судебные функции.

Переход Намибии под контроль ЮАС и нападение на неё португальцев с территории Анголы обусловили установление в Овамболенде колониального правления. Это совпало с голодом 1915—1916 годов, который, вместе с эпидемией гриппа, которая вспыхнула двумя годами позднее, забрал около четверти населения Овамболенда.

Ещё дважды ЮАС использовал военную силу (теперь уже включая бомбардировки с воздуха) против местного населения — в 1922 году для подавления восстания бондельсвартов (одной из этнических групп нама) на юге и в 1932 году против одного из вождей овамбо Ипумбу.

В 1946 году созданная вместо Лиги Наций ООН отклонила ходатайство ЮАС о включении в его состав территории Юго-Западной Африки. В ответ ЮАС отказался передать эту территорию под опеку ООН, начав тем самым затяжное судебное разбирательство в Международном суде ООН. В ночь на 10 декабря 1959 года военизированные силы и полиция ЮАР расстреляли демонстрацию протества африканцев против их переселения в «черный пригород» Виндхука: погибли 12 человек, 50 были ранены.

В 1966 году Генеральная ассамблея ООН аннулировала мандат ЮАР и передала Намибию под эгиду ООН. В 1971 году Международный суд подтвердил законность этого шага.

Решение Международного суда, забастовка рабочих-контрактников и усиливающееся активное участие церкви в политической жизни ознаменовали начало периода массового сопротивления колониальному правлению. С 1966 года развернулась вооружённая борьба за независимость страны. В 1975—1977 годы по инициативе ЮАР в Виндхуке проходила т. н. «конституционная конференция» при участии коалиции ориентированных на ЮАР политических группировок, названной Демократический альянс Турнхалле. Была разработана конституция, основанная на административном делении страны по этническому признаку. Местное правительство возглавил белый африканерский националист Дирк Мадж.

В апреле 1978 года ЮАР согласилась на прекращение огня и проведения в Намибии выборов под наблюдением ООН. Однако позднее она отказалась от плана ООН, основанных на предложениях стран Запада. Уже в мае того же года бомбами была уничтожена база СВАПО в ангольском городе Кассинга, при этом погибло несколько сот человек (вопрос об их классификации как мирных жителей остаётся спорным, так как многие служили в СВАПО и проживали на территории базы вместе с семьями).

Позиция ЮАР ещё больше усилилась после того, как в 1980-е годы администрация США выдвинула требования увязать вывод южноафриканских войск из Намибии с выводом кубинских войск из Анголы, что ещё на 10 лет отсрочило развязку намибийской проблемы.

После ожесточенной военной конфронтации, известной как битва при Куито-Куанавале, в 1988 году, ЮАР при посредничестве США и СССР пошла на переговоры с Анголой и Кубой по вопросу урегулирования ситуации на юге Африки. С 1 апреля 1989 года в соответствии с резолюцией № 435 Совета Безопасности начался рассчитанный на год переход Намибии к независимости, осуществляемый под контролем ООН.

В переходный период лидеры СВАПО и более 40 тыс. их сторонников вернулись из изгнания на родину, прошла регистрация политических партий и 95 % потенциальных избирателей. 97 % избирателей приняли участие в выборах в Учредительную ассамблею, проведённых под наблюдением ООН, на которых за СВАПО проголосовало 57 % избирателей. Учредительная ассамблея разработала и приняла конституцию Намибии. 21 марта 1990 года Намибия была провозглашена независимой республикой, а её первым президентом стал лидер СВАПО Сэм Нуйома, который в 1970—1980-е годы находился в изгнании.

После провозглашения независимости ситуация в Намибии в целом была мирной и спокойной, несмотря на периодически совершавшиеся из Анголы набеги вооруженных формирований повстанческой группировки УНИТА, из-за чего в северной части страны до 2000 года действовал режим усиленных мер безопасности. В области внутренней политики главными направлениями деятельности правительства были достижение национального примирения, социального равенства и экономическое развитие. На выборах 1994 года СВАПО ещё больше укрепила свои политические позиции, и подтверждала претензии на главенство в политической жизни на последующих выборах. Наметился умеренный экономический рост в сфере иностранного туризма, рыболовства и обрабатывающей промышленности, достигнутый прежде всего за счёт государственных инвестиций, однако специалисты утверждают, что экономика Намибии весьма слабо сбалансирована, поскольку страна вывозит более 80 % продуктов производства и одновременно удовлетворяет около 70 % своих потребностей за счет импорта. В течение первых полутора десятилетий после получения независимости наиболее сложными проблемами Намибии остаются забастовки, безработица, недовольство крестьян ходом земельной реформы. В отличие от соседней Зимбабве, власти Намибии отказались от радикальных методов решения земельного вопроса путём экспроприации земли у фермеров европейского происхождения.

В 1998—1999 годах в районе Каприви, на крайнем северо-востоке страны, имело место сепаратистское движение. Его руководители выступали за предоставление широкой автономии или независимости региону. Инсургентов поддерживала замбийская оппозиция, тогда как власти Замбии и Зимбабве предлагали помощь правительству Намибии.

В 90-е годы конфликт между Ботсваной и Намибией из-за спорных островов на пограничной реке в ряде случаев вылился в огневые контакты, имелись жертвы. Однако стороны урегулировали вопрос путём обращения в Международный суд ООН; граница окончательно демаркирована в 2003 году.

Литература

• Горячев Ю.А., Красильников А.С. На огненном рубеже: народы и молодежь Зимбабве, Намибии и Южной Африки в борьбе за свободу и независимость. — М., 1982. — 208 с.

Отрывок, характеризующий История Намибии

В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.