История Зимбабве

Зимбабве — бывшая колония Великобритании Южная Родезия, независимость которой была признана только в 1980 году. Первое государство на территории Зимбабве появилось около XI века и достигло расцвета еще в доколониальный период. Особенностью колониальной и постколониальной истории Зимбабве является противостояние между довольно многочисленным (по сравнению с соседними странами) белым населением и аборигенами.

Доколониальный период

Первоначально территорию Зимбабве населяли народы, говорившие на койсанских языках, близкие по культуре современным их носителям — бушменам.

Примерно с IX века существуют свидетельства заселения нынешнего Зимбабве достаточно развитой культурой, которую принято считать принадлежащей народу гокомере, предкам нынешних шона. Они основали империю Мономотапа (Мунхумутапа), столицей которой был город, развалины которого ныне известны под названием Большой Зимбабве, что на языке современных шона dzimba dzemabwe означает «каменные дома».

К середине XV века, когда на побережье Индийского океана появились португальцы, это государство охватывало почти всю территорию Зимбабве и часть Мозамбика. После столкновений с португальцами империя развалилась, хотя её обломки в виде государств племени каранга сохранялись до начала XX века. К XVII веку часть племен шона вновь объединилась в империю Розви, которой удалось вытеснить португальцев с зимбабвийского плато.

Империя Розви прекратила своё существование в середине XIX века, когда в результате экспансии зулусов под руководством Шаки на территорию нынешнего юго-западного Зимбабве переселились племена ндебеле под правлением короля Мзиликази. В то же время на территории Зимбабве были открыты залежи золота, и эти земли попали в зону интересов Британской империи.

Родезия

В 1888 году Сесиль Родс при посредничестве Джона Моффета заключил договор с Лобенгулой, наследником Мзиликази, который позволил британцам вмешиваться в экономику Матабелеленда (юго-западного Зимбабве, населённого народом ндебеле). В 1899 году усилиями того же Родса Британская Южноафриканская компания получила право освоения обширных территорий, включающих нынешние Зимбабве и Замбию, с тех пор известных как соответственно Южная и Северная Родезия. В 1895 году войска компании вошли в Машоналенд (центр и север Зимбабве), что положило начало колонизации этих земель.

В 1896 — 1897 годах чёрное население (в первую очередь шона и ндебеле) восстало против британского владычества, но этот мятеж, известный как (Первая) Чимуренга, потерпел полный крах в первую очередь из-за катастрофического технологического разрыва. Уже с XX века начинается заселение Южной Родезии белыми поселенцами.

В 1922 году Британская Южноафриканская компания перестала управлять Южной Родезией. В результате референдума, проведенного главным образом среди белых поселенцев, она не вошла в Южно-Африканский Союз, а стала самоуправляемой колонией в рамках Британской империи.

После окончания Второй мировой войны и начала разрушения колониальной системы многие получившие независимость страны Африки выбрали социалистический путь развития, в то время как в Южной Африке (ЮАР, Анголе, Мозамбике) власть перешла исключительно к белому меньшинству. Чтобы избежать обеих этих крайностей, в 1953 году была организована Федерация Родезии и Ньясаленда (включавшая Южную Родезию, Северную Родезию и Ньясаленд, то есть нынешний Малави) со статусом федеральной территории (уже не колонии, но ещё не доминиона). Однако через десять лет, в 1963 году Федерация развалилась, когда независимость получили Замбия и Малави.

Белое правительство Южной Родезии также требовало независимости, однако Лондон отказывался её дать, прежде чем власть в стране будет полностью отдана чёрному большинству (политика NIBMAR: No Independence Before Majority African Rule). В ответ 11 ноября 1965 года премьер-министр Южной Родезии Ян Смит провозгласил независимость, которая не была признана Великобританией. Содружество наций наложило на Южную Родезию экономические санкции, но те были не слишком эффективны. 16 декабря 1966 года, Резолюцией № 232 Совета Безопасности ООН, на правительство Яна Смита были наложены санкции ООН в соответствии со статьей 41 Устава ООН. В соответствии с этой резолюцией государством запрещалось импортировать из Южной Родезии ряд товаров (мясо, чугун, асбест, хром, сахар, табак, медь, железную руду и др.).

В 1970 году Смит провозгласил Родезию республикой, что также не получило международного признания.

Возглавлеямое Смитом правительство партии Родезийский фронт проводило политику сегрегации, которую часто сравнивают с апартеидом, хотя, строго говоря, это не совсем верно. Так, вместо «расового» ценза в Южной Родезии часто использовался ценз имущественный, всё равно дающий почти всю власть белому меньшинству, но формально не связанный с расовыми признаками.

Вооружённую партизанскую борьбу против родезийского правительства вели Африканская национально-освободительная армия Зимбабве (ЗАНЛА) под руководством Роберта Мугабе и Народно-революционная армия Зимбабве (ЗИПРА) во главе с Джошуа Нкомо, лидером Союза африканского народа Зимбабве (ЗАПУ), имевшие базы в соседних с Южной Родезией странах (например, Ботсване и Замбии) и пользовавшихся поддержкой СССР и КНР. После прихода к власти в Мозамбике социалистов из ФРЕЛИМО в 1975 году эта страна стала основной базой для вылазок ЗАНЛА и ЗИПРА; именно с этого года восстание получило название Второй Чимуренги.

Несмотря на многочисленные успехи родезийского спецназа, Смит, чтобы избежать полномасштабной гражданской войны, с 1978 года начал переговоры с умеренными чёрными лидерами, такими как Абель Музорева из Объёдиненного африканского национального конгресса или Ндабанинги Ситоле из ЗАНУ-Ндонга. Страна получила название Зимбабве-Родезия, а в результате выборов в парламенте впервые образовалось чёрное большинство, хотя судейский корпус или, к примеру, армия, по-прежнему были в основном белыми. Премьер-министром стал Абель Музорева, которого поддержали и Смит, и правительство ЮАР, однако он не получил полного доверия избирателей в Зимбабве.

В соответствии с решениями Ланкастерхаузской конференции 12 декабря 1979 года власть в Родезии-Зимбабве была временно передана британскому губернатору лорду Артуру Кристоферу Джону Соумсу и произошло разоружение партизанских группировок. На всеобщих выборах 1980 года убедительную победу одержало радикальное крыло ЗАНУ — Африканского национального союза Зимбабве под руководством Роберта Мугабе. Ланкастерхаузские соглашения предусматривали, что частная собственность (в том числе земельные владения белого меньшинства) останется неприкосновенной в течение 10 лет, а белое меньшинство в течение 7 лет будет обладать гарантированной квотой в 20 мест в парламенте страны. Впрочем, эти сроки могли быть изменены решением квалифицированного большинства парламента

Период правления Мугабе

В первые годы независимости Зимбабве вела активную внешнюю политику. В 1980 году страна стала одним из учредителей САДК, вступила в Организацию африканского единства, в ООН и в Движение неприсоединения, а также присоединилась к Ломейским конвенциям, определявшие ее отношения с ЕС. Большую помощь стране оказывали в 1980-е годы Швеция, ФРГ, Франция и Великобритания

В 1982 году Нкомо и его однопартийцы были выведены из правительства (из-за обнаруженного партийного склада оружия), что вызвало недовольство среди его соплеменников-ндебеле, вылившееся в массовые беспорядки. Правительство направило состоящую в основном из шона Пятую бригаду в Матабелеленд для борьбы с ними, в ходе которой было совершено множество преступлений: погибло до 20 000 человек. Лишь в 1987 году переговоры между ЗАНУ и ЗАПУ возобновились, и в 1988-м они объединились в партию под названием ЗАНУ-ПФ.

В 1991 году в стране по инициативе МВФ была введена программа экономической и структурной адаптации, после того как МВФ предоставил кредит в 484 млн долларов. Целевые экономические показатели, поставленные по этой программе в 1991—1995 годах не были достигнуты (например, ВВП в 1995 году сократился на 0,2 %, а должен был увеличиться на 5 %). Однако 1991—1995 годы характеризуются заметным увеличением внешней торговли Зимбабве (здесь плановые показатели были даже перевыполнены). С 1991 по 1995 годы экспорт Зимбабве вырос с 1,6 млрд долларов в год до 2,7 млрд долларов в год, импорт увеличился за это же время с 1,6 млрд долларов в год до 2,9 млрд долларов в год. Годовой показатель инфляции снизился с 39,7 % в 1991 году до 22,6 % в 1995 году. Очень негативное влияние на рост экономики в этот период оказывали засухи, которые были в 1992, 1993 и 1995 годах.

В 1998 году власти Зимбабве продолжили либеральные реформы. Была утверждена программа по экономическому и социальному преобразованию Зимбабве. 1996—1999 годы оказались для страны намного тяжелее, чем предыдущие 5 лет. Экспорт из Зимбабве сократился в 1996—2000 годах с 3,1 млрд долларов до 2,1 млрд долларов, а импорт за этот период уменьшился с 3,1 млрд долларов до 2,4 млрд долларов. В 2000 году ВВП страны упал на 4,8 %, а годовая инфляция составила 55,9 %.

В 1990-е годы вопрос об изъятии земель белого меньшинства и их перераспределении среди черного большинства решался медленно. В 1992 году государство получило право безвозмездного изъятия нерентабельных земельных участков с уплатой лишь за инфраструктуру, но при первых попытках его реализации произошел скандал, так как одна из национализированных фирм перешла в руки зимбабвийского министра сельского хозяйства. Со своей стороны власти Зимбабве упрекали Великобританию в том, что она выделила недостаточно средств для выкупа земель белых. В результате в 1999 году началось насильственное выселение белых фермеров с передачей их земель чёрным — в основном политическим сторонникам Мугабе из Ассоциации ветеранов войны. Лидеры погромного движения Ч. Хунзви и Д. Чинотимба выступали с позиций откровенного чёрного расизма. Это вызвало резкую критику со стороны международного сообщества и в первую очередь в Великобритании, ввёдшей против Зимбабве экономические санкции. Волна конфискации земель у белых была связана со стремлением Р. Мугабе заручиться поддержкой большинства населения самой Зимбабве, которое он не имел — на референдуме в феврале 2000 года более 55 % проголосовало против предложенного его правительством проекта конституции. О масштабах и скорости конфискации можно судить по следующим цифрам: менее чем за год (с июня 2000 года по февраль 2001 года) правительством были принудительно отчуждены 2706 хозяйств суммарной площадью более 6 млн гектар. В декабре 2001 года Конгресс США ввел санкции против Зимбабве, установив, что США должны блокировать предоставление этой стране кредитов от международных организаций (МВФ, Межамериканский банк развития, Африканский банк развития и другие). В 2002—2003 годах МВФ приостановил помощь Зимбабве из просроченных долгов и лишил страну права голоса.

В 2002 году Содружество наций приостановило членство Зимбабве из-за нарушений прав человека и фальсификации выборов; в 2003 году Мугабе сам объявил о выходе Зимбабве из Содружества. В том же году Совет Европейского союза ввел санкции против Зимбабве на 12 месяцев, запретив въезд в ЕС 79 зимбабвийским политикам и чиновникам (кроме поездок с некоторыми целями), заморозил их активы, запретил военное и техническое консультирование. Отдельные страны-члены ЕС также ввели санкции. Дания прекратила оказывать ежегодную поддержку здравоохранению Зимбабве на сумму в 29,7 млн долларов, а Швеция приостановила помощь в сфере образования. В 2003 году санкции против Зимбабве ввел президент США (расширены в 2005 году).

После выборов 2005 года, в ходе которых расколотая оппозиция не смогла ничего противопоставить ЗАНУ-ПФ, Мугабе объявил о начале операции «Мурамбатсвина» (шона «Выгоним мусор»), якобы нацеленной на очищение страны от трущоб. Критики указывают, что страдают от неё в основном беднейшие слои населения, особенно ндебеле.

Перераспределение земли привело к резкому спаду продуктивности в сельском хозяйстве и катастрофическому росту цен и безработицы ([news.bbc.co.uk/hi/russian/business/newsid_7661000/7661981.stm до 80 %] взрослого населения). В 2002—2008 годах ВВП страны ежегодно падал (в 2008 году падение достигло пика — 17,76 %).

Все это привело к резкому падению популярности Р. Мугабе. В первом туре президентских выборов в Зимбабве 29 марта 2008 года его конкурент М. Цвангираи набрал 47,9 % голосов, Роберт Мугабе — 43,2 %. Но за несколько дней до второго тура президентских выборов, который должен был состояться 27 июня 2008 года, Цвангираи неожиданно снял свою кандидатуру (хотя по закону уже не имел на это права), мотивируя свое решение запугиванием, ссылаясь на запугивание и преследование своих сторонников. В итоге уже на безальтернативной основе во втором туре победил Р. Мугабе, набрав 85,5 % голосов. Реакция ЕС и САДК на этот результат была крайне негативной — 10 июля 2008 года Совет Европейского союза принял решение о расширении санкций против зимбабвийских политиков и бизнесменов. 11 июля 2008 года Великобритания, Канада и США внесли в Совет безопасности ООН резолюцию о введении санкций против Зимбабве. Но Китай и Россия ее заблокировали.

В сентябре 2008 года политические партии Зимбабве заключили при посредничестве ЮАР Глобальное политическое соглашение, предусматривавшее проведение всеобщих выборов в течение 2-х лет, а также создание коалиционного правительства. В феврале 2009 года такое правительство было сформировано во главе с М. Цвангираи. Еще до его создания была принята Программа краткосрочного экономического восстановления, предусматривающая отказ от национальной валюты. Долларизация и ряд экономических мер принесли свои результаты — в 2010 году ВВП вырос на 9,6 %, а в следующем 2011 году инфляция составила лишь 11,9 %. В марте 2013 года на референдуме принята новая Конституция Зимбабве, ограничившая право одного лица быть президентом страны двумя сроками и предусматривающая возможность выражения ему вотума недоверия. Экономическая стабилизация способствовала росту популярности Р. Мугабе. Победа на президентских выборах досталась уже в первом туре именно ему, получившему 61,1 % голосов, а его партия завоевала большинство мест в нижней палате парламента.

В 2010-е годы отношения Зимбабве с Западом заметно улучшились. В 2011—2014 годах ЕС снял значительную часть санкций с Зимбабве. Под санкциями ЕС остались (по состоянию на февраль 2015 года) только президент Зимбабве Р. Мугабе, его жена, а также компания «Зимбабвийская оборонная промышленность». В 2012 году МВФ решил возобновить помощь Зимбабве.

Литература

• Горячев Ю.А., Красильников А.С. На огненном рубеже: народы и молодежь Зимбабве, Намибии и Южной Африки в борьбе за свободу и независимость. — М., 1982. — 208 с.

• Давидсон А.Б. Матабеле и машона в борьбе против английской колонизации. 1888-1897. — М., 1958. — 208 с.

• Демкина Л.А. Матабеле и машона в борьбе против английской колонизации. 1888-1897. — М., 1965. — 179 с.

Отрывок, характеризующий История Зимбабве

– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.