Нью-Джерси (провинция)

Провинция Нью-Джерси

англ. Province of New Jersey
Бывшая коронная колония Великобритании
Гимн: Боже, храни Королеву! Девиз: Бог и моё право
Страна	Великобритания Великобритания
Столица колонии	Элизабеттаун
Официальный язык	английский
Языковой состав	английский
Образована	1664
Упразднена	1776
Преемник	Нью-Джерси Нью-Джерси
Валюта	фунт стерлингов
Западная и Восточная Джерси в 1706 году
Ныне является частью	США США
Портал • Проект • Категория </td></tr> </table> Провинция Нью-Джерси (англ. Province of New Jersey) — английская колония в Северной Америке. Сначала была частной колонией, потом была разделена на две отдельные колонии, впоследствии была создана вновь, но уже как коронная колония. Добританский период В 1610-х годах эти земли стали заселять голландцы, и территория вошла в состав колониального владения Новые Нидерланды. В конце 1630-х годов шведы создали на берегах реки Делавэр колониальное владение Новая Швеция. В 1655 году голландцы захватили Новую Швецию, но шведским колонистам была предоставлена широкая автономия. Почувствовав слабость голландских позиций в регионе, герцог Йоркский в 1664 году направил в Америку четыре судна во главе с Ричардом Николсом с тем, чтобы они отобрали Новые Нидерланды у голландцев. Не имея достаточных сил для вооружённого противостояния, голландский губернатор Питер Стёйвесант передал Новые Нидерланды в руки англичан и удалился на свою ферму. Частная колония Герцог Йоркский получил королевскую хартию на колонию, территория которой включала бывшие Новые Нидерланды и земли современного штата Мэн. Хартия давала традиционные права собственникам (владения, контроля и управления), вводя небольшие ограничения на их власть (требуя соблюдения законов, действующих в Англии). Сам герцог Йоркский никогда в колонии не был, а управление осуществлял через назначаемых администраторов. В обмен на помощь с долгом герцог Йоркский передал часть колониальных земель между реками Делавэр и Гудзон Джорджу Картерету; эти земли получили название Нью-Джерси в честь острова Джерси, родом с которого была мать Картерета. Другая часть будущей провинции была продана герцогом Йоркским своему близкому другу лорду Джону Беркелею, барону Стрэттон. Два лорда-собственника попытались привлечь в колонию больше переселенцев, и издали «Документ об уступке и согласии», гарантирующий колонистам религиозную свободу. Колонисты должны были платить ежегодную ренту за землю (quitrent), но не несли никаких феодальных повинностей. В 1665 году два лорда-собственника назначили губернатором Нью-Джерси Филипа Картерета. Столицей колонии губернатор сделал Элизабеттаун. Губернатор немедленно начал выделять новые земельные гранты и давать хартии городам: в 1666 году были основаны Пискэтэвэй и Ньюарк, в 1668 — Берген, в 1669 — Вудбридж, в 1693 — Шрюсбёри и Миддлтаун. В 1673 году во время третьей англо-голландской войны регион был снова захвачен голландцами, но в 1674 году вновь вернулся в руки англичан. Оказалось очень трудно собрать рентные платежи: многие поселенцы отказались их платить, заявив, что ничего не должны лордам-собственникам, так как получили землю не от них, а от губернатора Нью-Йорка Ричарда Николлса. Это вынудило Беркелея, испытывавшего финансовые трудности, продать Западное Джерси двум английским квакерам — Джону Фенвику и Эдварду Байлиндже, после чего в Нью-Джерси стало переселяться всё больше квакеров. Возникла проблема разграничения между владениями Картерета и владениями квакеров. В 1676 году было подписано соглашение, в результате которого колония была разделена на Восточную Джерси и Западную Джерси. Восточная и Западная Джерси После раздела колонии на две части каждая из них получила собственного губернатора. Губернатор провинции Нью-Йорк Эдмунд Эндрос попытался расширить свои полномочия на Восточную Джерси, но этому мешала жёсткая позиция губернатора Филипа Картерета. Борьба продолжалась вплоть до отзыва Эндроса в Англию в 1681 году. В 1686 году был образован Доминион Новая Англия, который возглавил опять же Эдмунд Эндрос. В 1688 году в состав Доминона были включены и обе Джерси. В связи с их значительной удалённостью от Бостона, где Эндрос устроил свою резиденцию, этими территориями стал управлять из Нью-Йорка лейтенант-губернатор Фрэнсис Николсон. Летом 1688 года Эндрос совершил поездку сначала по Нью-Йорку, а затем по Джерси. Управление в Джерси осложнялось тем фактом, что собственники земли, чьи хартии были отозваны, сохранили свою собственность, и подавали Эндросу петиции по поводу традиционных прав маноров. В 1688 году в Англии произошла «Славная революция», и на английский трон сели Вильгельм III Оранский и Мария II. После того, как слухи о событиях в Англии достигли Америки, произошло Бостонское восстание, и должностные лица Доминиона, включая Эндроса, Рэндольфа и Дадли, были арестованы, а местные власти каждой из бывших колоний вернулись к прежним формам правления. К концу 1690-х годов управление обеими колониями работало всё хуже и хуже, и в итоге собственники колоний продали права на них правительству. Коронная колония В 1702 году королева Анна, взойдя на престол, объединила Восточную и Западную Джерси в единую колонию, и сделала её коронной колонией. Колонией управлял губернатор и колониальный совет из 12 членов, назначаемых монархом. Создавалась Провинциальная Ассамблея из 24 человек, чьи члены выбирались колонистами, имевшими в собственности не менее 1000 акров земли. В течение нескольких десятилетий один и тот же человек назначался одновременно губернатором Нью-Йорка и Нью-Джерси, и предпочитал заниматься делами Нью-Йорка, а не Нью-Джерси; назначаемые монархом представители обычно были некомпетентны и коррумпированы, поэтому колонисты пользовались фактической автономией в делах. Отношения между губернатором и Провинциальной Ассамблеей часто были враждебными; в ответ на неутверждение губернатором решений Ассамблеи та могла воспользоваться своей властью и задержать выплату жалованья губернатору. Отсутствие точной и юридически закреплённой границы между провинциями Нью-Джерси и Нью-Йорк привело к пограничной войне, длившейся всю первую половину XVIII века. В 1710-х годах губернатор Роберт Хантер, планируя создать в Нью-Йорке крупные военно-морские склады, привлёк в Америку большое количество немецких переселенцев, которые во многом расселились в провинции Нью-Джерси. В Западной Джерси продолжали жить потомки переселенцев из Англии, Уэльса, Шотландии, Ирландии, Швеции и Финляндии, что привело к большому разнообразию национального и религиозного состава колонии. Если в 1700 году на этих землях проживало 14 тысяч человек, то к 1740 году их число возросло до 52 тысяч. К середине XVIII века обострились отношения между британскими колонистами с одной стороны, и индейцами и поддерживавшими их французами — с другой. Колониальные власти стали давать денежные вознаграждения колонистам, убивавшим индейцев, возводить укрепления и создавать войска. В 1758 году королевский губернатор Нью-Джерси Фрэнсис Бернард, генеральный прокурор Пенсильвании Бенджамин Чью и вожди 13 индейских племён заключили Истонское соглашение, в соответствии с которым, в частности, индейцы пообещали не воевать на стороне французов в грядущей войне, а делавары отказались от претензий на все земли в провинции Нью-Джерси за сумму в тысячу испанских долларов. Нью-Джерси была единственной провинцией, в которой в колониальный период было учреждено два колледжа: в 1746 году в Элизабеттауне был основан Колледж Нью-Джерси, в 1756 году переехавший в Принстон, а в 1766 году в Нью-Брансуике был основан Колледж Королевы. В 1770-х годах в провинции стали расти повстанческие настроения, и с середины 1770-х годов она, фактически, управлялась Провинциальным Конгрессом, по приказу которого в январе 1776 года колониальной милицией был арестован губернатор Вильям Франклин. Ещё в 1774 году представители Нью-Джерси приняли участие в Первом Континентальном конгрессе; теперь же они приняли Конституцию Нью-Джерси, и на Втором Континентальном конгрессе подписали 4 июля 1776 года Декларацию независимости США.

Отрывок, характеризующий Нью-Джерси (провинция)

– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»