Книнская операция

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Книнская операция
Основной конфликт: Народно-освободительная война Югославии
Дата

13 сентября5 декабря 1944

Место

Северная Далмация

Итог

решительная победа НОАЮ

Изменения

освобождение Далмации от немецкой оккупации

Противники
Югославия Югославия Третий рейх Третий рейх
Хорватия Хорватия
Чётники
Командующие
Петар Драпшин Густав Фен
Силы сторон
8-й далматинский армейский корпус: 35-40 тыс. человек, 80 артиллерийских орудий, 25-40 единиц бронетехники 15-й горный корпус, Динарская дивизия: 20-24 тыс. человек, 75 артиллерийских орудий, 30 зенитных орудий, до 20 танков
Потери
677 убитых, 2439 раненых, 126 пропавших без вести 6555 убитых и раненых, 4285 попали в плен
Общие потери
17 тысяч убитыми и ранеными[1]

Книнская операция (сербохорв. Книнска операција / Kninska operacija) — операция Народно-освободительной армии Югославии в Северной Далмации, длившаяся с 13 сентября по 5 декабря 1944 (основная фаза наступления шла с 25 ноября по 5 декабря). В результате операции, проведенной силами 8-го далматинского армейского корпуса югославской армии, была освобождена почти вся Северная Далмация с главным городом Книн, а объединённые силы немцев, усташей и четников были наголову разбиты[2].





Положение на фронте перед операцией

В ночь с 9 на 10 октября 1944 во время Белградской операции инженерно-сапёрные части 93-й стрелковой дивизии[3] советских войск под командованием полковника С. В. Салычева захватили мост через реку Велика-Морава и разминировали его, открыв дорогу на город Велика-Плана. Через два дня 4-й гвардейский механизированный корпус генерал-лейтенанта В. И. Жданова переправился через Мораву, его танковые части соединились с 1-м пролетарским армейским корпусом НОАЮ Пеко Дапчевича и выбили неприятеля из города Топала.

Когда известия о появлении советских войск на территории Югославии достигли Верховного командования вермахта, немецкие генералы осознали, что не продержатся долго в Сербии. Командование приняло решение о создании новой главной линии фронта на Балканах, которая ограничивалась реками Дунай (вдоль Срема до Савы) и Дрина (по линии Гацко — Ливно — Книн — Зрмане) и называлась «Зелёной линией». На оборону Далмации вермахтом были направлены следующие подразделения: 118-я егерская дивизия, 264-я пехотная дивизия, 92-я моторизованная бригада и 1-й полк «Бранденбург»: им предстояло в составе 2-й танковой армии сдерживать натиск 3-го Украинского фронта. На линии от Гацко до Зрмане располагались три хорватские дивизии вермахта: 369-я, 373-я и 392-я.

8-й далматинский армейский корпус, воодушевлённый прибытием советских войск, освободив Шибеник и Дрниш, принял решение направить свои силы в сторону Книна. При попытке овладеть городом сходу югославы понесли большие потери, что заставило их потратить время на подготовку к новой атаке. Поскольку немцев и их сателлитов выбили из Далмации в предыдущие месяцы, командование НОАЮ рассчитывало, что немцы оставят Книн в виду безнадёжности ситуации, но кровопролитные бои и данные разведки говорили об обратном.

Оборону Книна держал 15-й горный корпус, которому был дан приказ не оставлять город во что бы то ни стало. Немцы стремились не только не подпустить югославов к Лике и Боснии, но и удержать правый фланг и тем самым сохранить свои силы, им пришлось также отступать из Греции и Албании под натиском партизан[4]. Впрочем, проблем немцам добавляло то, что, несмотря на неудачную попытку взять Книн, 8-й корпус в сентябре месяце разбил 118-ую дивизию при Браче и 369-ую дивизию при Пелешаце. Особенные потери понесла 369-я дивизия вермахта от 26-й далматинской дивизии 22 октября в Вуковом-кланце близ Метковича, а 3 ноября на пути через Дрниш был разбит 893-й полк 264-й пехотной дивизии. В такой ситуации командование юго-восточной группировки вермахта вынуждено было отправить всю 264-ю дивизию исключительно на оборону Книна. Город стал самой мощной крепостью на линии фронта.

Силы сторон

НОАЮ

Основную часть операции выполнял 8-й далматинский армейский корпус НОАЮ, который насчитывал порядка 35 тысяч человек. Войсками командовал генерал Петар Драпшин. Для операции были выделены следующие силы:

Дополнительно у югославской армии было прикрытие с воздуха: помощь оказывали 1-я и 2-я истребительные эскадрильи, образованные при помощи британских специалистов из Балканских ВВС. Базировались они в Южной Италии и на острове Вис. Поставку оружия и припасов армии осуществлял военно-морской флот Югославии в Далмацию из Италии.

Третий Рейх и союзники

Перед началом операции в Книне и его окрестностях штаб 15-го горного корпуса под командованием генерала Густава Фена насчитывал следующие подразделения численностью 14 тысяч человек:

В помощь вермахту были отправлены следующие подразделения армии Независимого Государства Хорватии численностью 1500 человек, отправленных в Бихач 14 ноября 1944:

  • части 6-й и 7-й усташских бригад
  • 2-й батальон 3-й бригады обороны домобранства

Свою помощь оказывали и четники, отправив в помощь вермахту силы численностью 4500 человек:

Всего в Книне было 20 тысяч человек, что означало, что на первом и втором этапе операции гарнизон понёс потери в размере 7500 человек[5]. Для охраны коммуникаций в Лике был отряжён 847-й полк 392-й хорватской пехотной дивизии.

Ход операции

Предварительные атаки

Генерал Густав Фен приказал защищать Книн до последнего человека и запретил сдавать город, заявив в приказе об обороне следующее:

Каждый офицер, назначенный командиром, обязан расстреливать любого своего подчинённого, который оставит свою позицию. Офицер, который откажется выполнять такой приказ, будет сам расстрелян.

Что касается подразделений, которые оставят свою позицию без сопротивления и выстрелов или не будут удерживать её до последнего человека, — из их личного состава дивизия обязана будет казнить каждого десятого. Объясните, что подобные меры должны предприниматься без каких-либо помилований, задержек и исключений.[6]

Генерал Фен прелоджил воеводе Джуичу присоединиться к обороне города. Тот в ответ отправил письмо через своего представителя, майора Новака Мийовича:

Четницкое командование и его вооружённые силы с сентября месяца прошлого года работают и сотрудничают с немецкой армией в этих местах с искренностью и преданностью. Нас объединили наши общие интересы, и это сотрудничество продолжается и по сей день. Когда месяц тому назад началось большое партизанское наступление на Книн и когда четники потеряли огромные территории, то стало понятно, что их дальнейшая борьба здесь бессмысленна, и вам придётся однажды оставить эту землю. Таковы слова представителя командования майора Мийовича, точно переданные Командиру Немецкого Корпуса в Книне. Со своей стороны господин генерал, командир Корпуса выразил желание, чтобы я не покидал его и чтобы мы разделили в конце концов общую судьбу. С нашей стороны по принципу солидарности и братства по оружию и под ещё одним условием мы единогласно пришли к следующему выводу: чтобы в результате нашей работы наше дело успешно завершилось, оно должно быть основано на взаимном полном доверии и понимании, как и на взаимопомощи по боеприпасам, оружию, одежде и продовольствию. Мы остановились на том, что только вместе сможем найти выход из ситуации. На основании этого всё командование четников приняло решение — хотя это и не в их интересах, но четники останутся и будут дальше сражаться вместе с немецким войском, покуда раненые, больные и гражданские немцы эвакуируются и сами помогут нам эвакуироваться... Командование четников желает и дальше делить судьбу с немецкой армией. Но пока не будет возможности с немецкой стороны обеспечить настоящей и эффективной помощью четников, командование постарается собрать свои силы и занять стратегически важные положения, чтобы скомпенсировать нехватку продовольствия и отсутствие боеприпасов. Командование просит центральную базу снабжать наши войска до дальнейшего взаимного соглашения или до окончательного краха.

Впрочем, воевода Момчило Джуич решил вывести свои войска из Книна на север к Лике.

Первые безуспешные нападения совершались в сентябре и октябре 1944 года. С 7 по 15 ноября велась первая фаза основного удара по Книну, в ходе которой 19-я дивизия атаковала со стороны Грачаца, 9-я дивизия — с Босанского-Грахова, 26-я — с юга от Книна, а непосредственно на Книн шла 20-я дивизия с запада. 7 ноября с юга 26-я дивизия безуспешно пыталась овладеть горой Промина и выбить немцев к Калдрме и зажать в Косово-поле, но прибывшие подкрепления немцев позволили удержать территории. 9-я дивизия тем временем готовилась к прибытию 20-й и 26-й дивизий и выполняла мероприятия по охране их плацдарма. 19-я дивизия отбивала атаки 373-й хорватской пехотной дивизии вермахта вплоть до середины ноября на дороге Книн-Зрманя[7]. Когда четники под командованием Джуича в последней фазе операции покинули немецкий фронт, в хронике 373-й дивизии появились следующие слова[8]:

Ощутимое ослабление фронта близ Книна произошло тогда, когда сильная группировка (от 6 до 7 тысяч человек численностью) четников под командованием попа Момчило покинула город и направилась на северо-запад в сторону Карловаца. Причиной того является непримиримая вражда с усташами, вследствие чего было решено создать корпус четников в Любляне. Передвижение охранялось силами 373-й дивизии, насколько это было возможно.

17 ноября 1944 Густав Фен перевёл штаб в Бихач. Из пригорода Книна в те дни немедленно сбежали деморализованные усташи (они отошли в Бихач) и два батальона морской пехоты, а командование принял Алоиз Виндиш, генерал и командир 264-й пехотной дивизии. Огромная система рвов, бункеров, минных полей и заграждений превратила город в мощную крепость.

Проработка основного удара

Убедившись, что немцы будут оборонять Книн до последнего солдата, штаб 8-го корпуса изменил план нападения. 20-я дивизия, по плану, должна была овладеть городом с востока и занять дороги на севере. 19-я дивизия шла с запада и овладевала северо-западными коммуникациями. 26-я дивизия, усиленная танковыми частями, брала на себя ответственность за разрушение укреплений на юге. 9-я дивизия должна была уничтожить весь гарнизон и не дать никому сбежать из города. 25 ноября в бой вступила 20-я дивизия, 26 ноября к атаке подключились 19-я и 26-я. На всех направлениях силы 8-го корпуса встречали упорное сопротивление. Солдат вермахта Франц Шрамл писал в своих мемуарах: «Из нашей роты вернулись только пятеро, но командир заставлял нас снова идти в атаку». Потери были по обе стороны фронта, бои не прекращались даже по ночам, но командовавший партизанами Петар Драпшин был недоволен ходом боёв и 1 декабря бросил в бой последние резервы. Это стало переломным моментом: 2 декабря линия обороны была прорвана, и уже в 8 часов утра в Книн с севера прорвались силы 20-й и 19-й дивизий, замкнув кольцо окружения. 26-я дивизия вошла в город с юга и повергла немцев в панику. Попытка прорвать кольцо окружения окончилась для них неудачно, и весь гарнизон города был уничтожен. Как описывал Данило Дамьянович в книге «Шестая далматинская бригада», даже выбравшихся из кольца окружения немцев ждал ужасный конец:

Пока 14-я и 5-я бригада в первые часы 4 декабря завязывали тяжёлые бои с эшелонированной немецкой колонной, которая к тому моменту успела пробить их оборону, 6-я бригада упорно держала правое побережье Зрмане, где поставила свою батарею, и в 12 часов открыла огонь по немецким передовым частям. Немцы понесли огромные потери убитыми и пленными (в том числе досталось и шесть орудий). Дальнейшие попытки прорыва немцев прекратились, а с флангов их зажали в жестокой атаке батальоны 5-й и 14-й бригады; во многих местах части в буквальном смысле смешались и перешли к рукопашной схватке. Та жестокая битва велась до 14 часов. Очень немногие выбрались к Паджанам, к железной дороге, до Бендера, где их уничтожила 3-я бригада 9-й дивизии, заранее их поджидавшая.

То же самое описывал и Шрамл: «Противник продолжил свои сильные атаки по всей ширине фронта. 383-й пехотный полк был окружён под Паджанами и не сумел прорваться, вследствие чего попал в плен. Всё досталось партизанам: около 600 раненым. 373-й дивизии нанесён тяжёлый урон, 264-ю можно считать уничтоженной. Одной группе из 200 человек под командованием командира дивизии удалось выйти на север к железной дороге».

Город Книн был освобождён 3 декабря, а командир гарнизона Виндиш бежал к четникам на север.

Последствия

В результате операции 15-й горный армейский корпус вермахта потерял 6555 человек убитыми и 4285 попавшими в плен. 8-й далматинский армейский корпус потерял 677 человек убитыми, 2439 ранеными и 126 пропавшими без вести[9]. В сообщении командования 15-го горного корпуса, направленном командованию группы армий «E» от 8 декабря 1944, говорилось, что одна только 264-я пехотная дивизия к 5 декабря насчитывала 1526 боеспособных человек[10] (для сравнения, в ноябре 1943 года её размер составлял 17200 человек). После окончания операции 264-ю пехотную дивизию расформировали как небоеспособную. Согласно тому же сообщению, значительная часть 373-й пехотной дивизии вермахта также была уничтожена[11].

Напишите отзыв о статье "Книнская операция"

Примечания

  1. Никола Анић: Осми далматински корпус НОВЈ, Сплит 2005, стр. 154
  2. Anić, "Povijest..." p. 161-162
  3. И. Б. Мощанский. Наша Прибалтика. Освобождение прибалтийских республик СССР. Глава 29. Москва, Издательский дом «Вече», 2010. ISBN 978-5-9533-5062-4
  4. Mirko Novović, Stevan Petković, Prva dalmatinska proleterska NOU brigada, p. 361—362
  5. [www.znaci.net/00001/107.htm Тодор Радошевић, Офанзива за ослобођење Далмације], Војноиздавачки завод, Београд 1965, стр. 227.
  6. Архив Војноисторијског института, мф. Лондон, 2/395; в. Т. Радошевић. н. д. 227.
  7. Anić, "Povijest..." p. 169-171
  8. Schrampl, 1962, S.207
  9. Книнска операција, зборник, Војноиздавачки завод, Београд 1985.
  10. [www.znaci.net/00001/4_12_4_180.pdf Зборник докумената и података о народноослободилачком рату југословенских народа, XII/4, Војноисторијски институт, Београд, документ 180. стр. 731], Приступљено 9. 4. 2013.
  11. [www.znaci.net/00001/4_12_4_180.pdf Зборник докумената и података о народноослободилачком рату југословенских народа, XII/4, Војноисторијски институт, Београд, документ 180. стр. 732], Приступљено 9. 4. 2013.

Литература

Немецкая

  • [www.znaci.net/00001/180.htm Franz Schraml: KRIEGSSCHAUPLATZ KROATIEN], Kurt Vowinckel Verlag, Neckargemünd 1962.
  • [www.znaci.net/00001/291.htm Karl Hnilicka: DAS ENDE AUF DEM BALKAN 1944/45], Musterschmidt-Verlag Göttingen (Gebundene Ausgabe - 1970).
  • [www.znaci.net/00001/289.htm Erich Schmidt-Richberg: DER ENDKAMPF AUF DEM BALKAN], Vowinckel (Gebundene Ausgabe - 1955).

Югославская

  • [www.znaci.net/00001/228.htm Војни историјски институт: ЗАВРШНЕ ОПЕРАЦИЈЕ ЗА ОСЛОБОЂЕЊЕ ЈУГОСЛАВИЈЕ 1944-45]
  • [www.znaci.net/00001/153.htm ОСЛОБОДИЛАЧКИ РАТ НАРОДА ЈУГОСЛАВИЈЕ - књига 2]
  • [www.znaci.net/00001/53.htm ХРОНОЛОГИЈА НАРОДНООСЛОБОДИЛАЧКОГ РАТА 1941-1945]
  • Петковић Стеван. [www.znaci.net/00001/108.htm Мирко Нововић, ПРВА ДАЛМАТИНСКА ПРОЛЕТЕРСКА БРИГАДА]. — Београд: Војноиздавачки завод, 1986.
  • [www.znaci.net/00001/125.htm НАША ПРВА ДАЛМАТИНСКА - СЈЕЋАЊА БОРАЦА]
  • [www.znaci.net/00001/89.htm" Мате Шалов: ЧЕТВРТА ДАЛМАТИНСКА (СПЛИТСКА) БРИГАДА]
  • [www.znaci.net/00001/105.htm Данило Дамјановић: ШЕСТА ДАЛМАТИНСКА УДАРНА БРИГАДА]
  • Анић Никола. [www.znaci.net/00001/80.htm" ДВАНАЕСТА ДАЛМАТИНСКА УДАРНА БРИГАДА (ПРВА ОТОЧКА)]. — Супетар: Домицил 12. далматинске НОУ бригаде, 1984.
  • [www.znaci.net/00001/128.htm Иво Ференца: ПАРТИЗАНИ ЈУЖНЕ ДАЛМАЦИЈЕ (ТРИНАЕСТА ЈУЖНОДАЛМАТИНСКА НАРОДНООСЛОБОДИЛАЧКА УДАРНА БРИГАДА)]
  • [www.znaci.net/00003/498.htm Nikola Anić: POVIJEST OSMOG KORPUSA NARODNOOSLOBODILAČKE VOJSKE HRVATSKE 1943-1945]

Ссылки

  • [www.vojska.net/eng/world-war-2/operation/knin-1944/ Knin operation]  (англ.)
  • [www.axishistory.com/index.php?id=3861 264. Infanterie-Division]  (англ.)
  • [www.axishistory.com/index.php?id=3943 373. Infanterie-Division]  (англ.)


Отрывок, характеризующий Книнская операция



Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.