Александровский сад (Санкт-Петербург)

Сад
Александровский сад Адмиралтейский сад
Страна	Россия
Санкт-Петербург	2-й Адмиралтейский остров, вокруг здания Адмиралтейства
Автор проекта	архитектор А. В. Квасов, ботаник Э. Л. Регель
Первое упоминание	1871
Строительство	июль 1872—8 июня 1874 годы
Статус	Объект культурного наследия РФ № 7810006000
Состояние	Отличное

Всемирное наследие ЮНЕСКО, объект № 540 [whc.unesco.org/ru/list/540 рус.] • [whc.unesco.org/en/list/540 англ.] • [whc.unesco.org/fr/list/540 фр.]

Алекса́ндровский сад (с 1920 — сад Трудящихся, с 1936 — сад Трудящихся им. М. Горького, с 1989 — Адмиралтейский сад, с 1997 — Александровский сад) — сад в Адмиралтейском районе Санкт-Петербурга. Расположен в самом центре города, окружая Адмиралтейство с юга и запада.

Сад открыт в 1874 году. Назван в честь императора Александра ΙΙ.

Сад занимает площадь в 9 га, его окружают городские достопримечательности и памятники архитектуры: Зимний дворец, Дворцовая площадь, здание Адмиралтейства, Главный штаб, дом Лобанова-Ростовского, Градоначальство/ЧК, здание Сената и Синода, Исаакиевский собор и Медный всадник. В составе исторической застройки центра Санкт-Петербурга сад включён в список Всемирного наследия.

Сад выходит на две площади Санкт-Петербурга — Дворцовую и Сенатскую. Александровский сад следует отличать от Александровского парка на Петроградской стороне.

История сада

Предыстория сада

Предыстория сада связана с закладкой 5 ноября 1704 года Адмиралтейской крепости-верфи. Согласно требованиям военного времени, Адмиралтейство окружили валами и рвом. Перед ним простиралось обширное открытое пространство — гласис, необходимый для действий крепостной артиллерии в случае вражеского нападения с суши. Вскоре после основания Адмиралтейство утратило функцию боевой крепости и вместе с ней постепенно ушло в прошлое и фортификационное значение гласиса. Первое время его территорию использовали для складирования и хранения строительного корабельного леса, больших якорей и других адмиралтейских припасов. Примерно с 1712 по 1717 годы на части бывшего гласиса находился Морской рынок, а территория заросла травой и превратилась в Адмиралтейский луг.

В 1721 году по инициативе Петра I была заложена основная планировочная схема Санкт-Петербурга в виде трелучника, исходящего от Адмиралтейства. Два луча (нынешние Невский и Вознесенский проспекты) были спланированы при Петре I, а третий луч (современная Гороховая улица) появился в 1736—1737 годах. Лучи этих трёх магистралей разделили огромный Адмиралтейский луг на несколько частей. В 1721 году силами пленных шведов на лугу была высажена аллея из берёзовых деревьев, ведущая от главных ворот Адмиралтейства к Невскому проспекту.

Со времени царствования Анны Иоанновны в этом месте за казённый счёт устраивались празднества с фейерверками и народными гуляниями. На лугу на время торжеств по высочайшим указам возводили потешные павильоны, дворцы, устраивали винные фонтаны, жарили гигантские туши быков, которыми затем кормили народ. До 1760-х годов Адмиралтейский луг служил вспомогательной строительной площадкой императорского Зимнего дворца. В промежутках между перестройками дворца луг использовался для строевых учений воинских частей и выпаса придворного скота. До середины XVIII века луг получил элементы садового оформления: аллеи, палисады, трельяжные ограды. Выпас скота производился до 1750-х годов, когда началось мощение луга, завершившееся лишь в середине 1790-х годов.

При Екатерине II продолжились преобразования территории вокруг Адмиралтейства. В западной части луга началось строительство Исаакиевского собора по проекту архитектора А. Ринальди. Строительство третьего собора было завершено архитектором В. Бренной в 1802 году. В западной части бывшего адмиралтейского гласира в 1782 году был установлен памятник Петру I (скульптор Э. М. Фальконе, архитектор Ю. М. Фельтен). Это событие положило начало преобразованию некогда гигантского луга в систему трёх площадей Санкт-Петербурга: Адмиралтейской, Исаакиевской и Петровской.

До 1806 года на месте сада находились укрепления Адмиралтейской крепости. Позже из-за утраты оборонного значения к Адмиралтейскому лугу добавилось пространство, ранее занимаемое гласисом. Вдоль фасада Адмиралтейства началось устройство Адмиралтейского бульвара. Автором проекта стал архитектор Л. Руска; за работы на проекте отвечал садовник У. Гульд. Были установлены скамейки, покрашенные в зелёный цвет, и 50 масляных фонарей на деревянных столбах. Доступ на бульвар был упорядочен и благоустроен: у входа были установлены вертушки-турникеты, рядом с которыми стояли трое часовых, а территория была огорожена деревянными перилами. Для гуляющих были открыты деревянные кофейный и чайные домики, отданные на содержание французам — Франсуа Вийо и Марселю. На аллеях были высажены сирень, калина, жимолость, большие рябины и молоденькие дубки. Каждое дерево имело подпорки, табличку с годом посадки и ежедневно поливалось. Цветы для украшения аллеи были привезены из Царскосельского сада.

Канал вдоль Адмиралтейства окончательно засыпали в 1817 году, а на его месте в 1819 году по проекту инженера А. Д. Готмана заново устроили аллею-бульвар, обсаженную липами. В 1824 году восточная часть бульвара была продлена до гранитного спуска к Неве (Дворцовая пристань, построенная по проекту Карла Росси). В 1833 году по проекту архитектора Л. И. Шарлеманя строительство завершилось установкой мраморных скульптур «Геракл Фарнезский» и «Флора Фарнезская». Эти скульптуры являются копиями с античных скульптур, выполненными в конце XVIII века скульптором П. Трискорни. Они были перенесены в сад из Таврического дворца.

В 1822 году на месте Адмиралтейского луга была устроена Адмиралтейская площадь, включавшая в себя и сегодняшний Адмиралтейский проспект.

До 1851 года Адмиралтейский бульвар находился в ведении Гоф-интендантской конторы, а затем под наблюдением Правления I округа путей сообщения, затем в 1865 году в ведении города.

Открытие Александровского сада

К 200-летию Петра I городская дума приняла решение устроить здесь городской сад. Идея создания сада принадлежала адмиралу С. А. Грейгу. Создание сада было поручено петербургскому ботанику Э. Л. Регелю. Работы по разбивке сада начались 3 июля 1872 года.

В саду были проведены обширные работы: посажено 5260 деревьев и 12 640 кустарников 52 видов, большинство деревьев снабдили табличками на русском языке и на латыни. Сад оградили решёткой, изготовленной по проекту инженера К. Жоффрио. Вдоль решётки уложили гранитный тротуар, а в саду установили 115 чугунных скамеек с деревянными сиденьями.

Официальное открытие сада произошло 8 июля 1874 года.

Открылся Александровский сад весьма торжественно, хотя церемония проходила в дождливый понедельник. Приехал сам император Александр II. Выйдя из коляски, он изволил пройти до газона против портала Исаакиевского собора, где лично посадил дубок. Там же дал согласие на название сада своим именем.

— «Петербургский листок». 10 июля 1874 года

На церемонию торжественного открытия сада давали пригласительные билеты, по которым представители светского общества проходили на территорию сада, а петербургские обыватели наблюдали за происходящим из-за решётки сада.

В 1876 году в западной части сада по проекту архитектора А. К. Буша для укрытия гуляющих от непогоды построили две полуциркульные в плане веранды с резным декором, выполненным в русском народном стиле.

Фонтан

Первоначальный вариант предполагал размещение в саду трёх фонтанов, они должны были появиться в створе трёх улиц, отходящих от Адмиралтейства.

Первый проект, разработанный архитектором И. А. Мерцем, появился в 1872 году. Но был отложен из-за трудностей с водоснабжением и дороговизной работ. Проект взялся переработать в 1875 году заведующий техническим отделением Городской управы Н. Л. Бенуа. Используя разработки предшественников, новый комплект проектных чертежей представил архитектор А. Р. Гешвенд, дополнительно разработавший детальные и рабочие чертежи. Работы по устройству фонтана, порученные петербургскому купцу Е. Ф. Овчинникову, начались в 1876 году. Фонтан построили на оставленной для него при планировке сада площадке против ворот Главного Адмиралтейства и Гороховой улицы.

Официальное открытие самого крупного на тот момент в городе фонтана состоялось 13 октября 1879 года при массовом скоплении публики.

Установка памятников

В 1880 году на заседании Городской думы Санкт-Петербурга было предложено украсить Александровский сад бюстами знаменитых деятелей в области науки и словесности. Был представлен список их 14 лиц: Кирилл и Мефодий, Нестор Летописец, М. В. Ломоносов, Г. Р. Державин, Д. И. Фонвизин, Н. М. Карамзин, И. А. Крылов, В. А. Жуковский, А. С. Пушкин, А. С. Грибоедов, М. Ю. Лермонтов, Н. В. Гоголь, А. В. Кольцов. Список несколько раз менялся и дополнялся.

4 июня 1887 года в саду был установлен бюст В. А. Жуковского (скульптор В. П. Крейтан, архитектор А. С. Лыткин). Открытие бюста произошло к столетию со дня рождения поэта. Место установки памятника выбрано не случайно: Жуковский был близок императорской семье и являлся одним из воспитателей Александра II.

20 октября 1892 года был открыт памятник почётному гражданину Санкт-Петербурга, путешественнику и исследователю Н. М. Пржевальскому (скульптор И. Шредер, по рисунку А. А. Бильдерлинга). Бронзовый бюст установлен на постаменте в виде гранитной скалы, у основания которой лежит верблюд.

17 июня 1896 года около фонтана были установлены бюсты Н. В. Гоголя и М. Ю. Лермонтова (авторы обоих — скульптор В. П. Крейтан, архитектор Н. В. Максимов). 31 мая 1899 года был открыт бюст М. И. Глинки (скульптор В. М. Пащенко, архитектор А. С. Лыткин). В 1911 году предполагалось установить бюст В. Г. Белинского в связи со 100-летием со дня рождения писателя. Однако проект не был воплощён.

Благоустройство сада

В саду были выстроены различные строения — павильоны, веранды, теплицы и другие постройки. На протяжении всей дореволюционной истории в саду купцы занимались торговлей. Были установлены киоски для торговли молоком, прохладительными напитками (кроме спиртных), вафлями и пряниками. Торговлю разрешалось производить с мая по октябрь, а на зиму киоски увозились из сада. В 1885 году архитектором Н. Л. Бенуа в саду была построена деревянная оранжерея и жильё для садовника с водомером. Гуляющих с лета 1899 года радовал военный оркестр. Для освещения Александровского сада были использованы классические фонари-торшеры.

К концу XIX века деревья в саду так разрослись, что стали заслонять памятник Петру Великому. Поэтому в 1890 году император Александр III повелел уничтожить часть сада со стороны западного фасада Адмиралтейства, придав территории вновь вид свободной площади. Новой границей сада на этом участке стало продолжение Галерной улицы. В 1896 году в связи с перемещением Дворцового моста от Александровского сада отрезали часть со стороны Дворцовой площади, устроив на его месте Дворцовый проезд, соединяющий Васильевский остров с Невским проспектом.

В 1902—1903 годах по проекту архитектора Н. Т. Стуколкина реконструирована территория вокруг «Медного всадника». В качестве мер по реставрации сада архитекторы М. М. Перетяткович, С. В. Беляев, А. А. Грубе, В. А. Покровский и М. С. Лялевич предлагали решить задачу вырубкой деревьев, расположив здесь партерный сад. Данный вариант преобразования территории к исполнению принят не был, был реализован компромиссный вариант архитектора Ивана Фомина, по которому предлагалось прорубить только просеки, продолжающие перспективы трёх магистралей, сохранив остальную часть сада. Этот проект был реализован уже в 1923 году. Одновременно в саду были разбиты многочисленные цветники и розарии, эта традиция сохранилась до сих пор. В 1903 году по причине ветхости была снесена оранжерея.

Конка у Александровского сада, начало 1900-х годов	Первый рейс сухопутного трамвая Санкт-Петербурга, 1907 год	Автобус с империалом у Александровского сада, 1907 год

Александровский сад связан с историей общественного транспорта Санкт-Петербурга: 16 (29) сентября 1907 года от Александровского сада отправился в первый рейс трамвай сухопутной транспортной системы (рядом с садом на месте торжественного пуска установлен памятник), а 11 ноября от сада отправился первый общественный автобус по маршруту Александровский сад — Балтийский вокзал.

Советское время

После революции и установления советской власти некоторое время работы в саду не производились. В 1923 году был реализован дореволюционный проект архитектора Ивана Фомина, через сад были прорублены просеки.

В 1929—1931 годах была произведена перепланировка сада по проекту Л. А. Ильина: для удобства прохода демонстрантов от площади Урицкого (теперь — Дворцовая площадь) к бульвару Профсоюзов (теперь — Конногвардейский бульвар) была прорублена сквозная просека. Всем симметрично расположенным газонам и дорожкам были приданы прямоугольные очертания. Угол, обращённый к площади Урицкого, был срезан для удобства транспорта, двигающегося с проспекта 25 Октября (Невского проспекта). Вместе с этим был ликвидирован ряд садовых построек, в саду были построены детские и спортивные площадки. Кроме того, была запланирована организация проезда для грузовиков (не реализована).

В 1920 году Александровский сад стал называться садом Трудящихся, а с 3 августа 1936 года он был переименован в Сад трудящихся имени М. Горького.

Во время блокады Ленинграда среди садовых деревьев были установлены зенитные батареи. Во время авианалётов по территории сада было нанесено огромное количество авиаударов, множество деревьев пострадало от бомбёжек и артобстрелов. Но ни одно дерево здесь не было срублено ленинградцами на дрова.

В 1950-х годах была проведена капитальная реконструкция Александровского сада. В 1958 году в саду была организована выставка цветов в открытом грунте. На ней демонстрировались сорта цветов, применяемые в оформлении площадей, улиц, садов и парков города. После этого в 1959 году на территории сада недалеко от Исаакиевского собора был построен бетонный цветник с двумя бассейнами, а также разбит розарий, насчитывающий 25 сортов роз. В 1960-х годах цветочное убранство сада составляли тюльпаны, нарциссы, гиацинты. Тогда же возобновили старинную традицию размещения рядом с посадками аннотаций с названиями растений.

В апреле сад закрывался на весеннюю просушку. В это время, обычно, ремонтировались и окрашивались скамейки, сад очищали и готовили к открытию на праздник Первое мая. До 1970 года сад также закрывался на ночь. В 1970 году старая ограда была частично заменена парапетом из розового гранита. Входы в сад были оформлены гранитными полушариями на постаментах. По сторонам главного входа в сад напротив улицы Дзержинского (ныне Гороховой), по оси фонтана и центральных ворот Адмиралтейства на прямоугольных пьедесталах установили старинные чугунные якоря.

В 1989 году сад был переименован в Адмиралтейский.

Современная история

В 1997 году саду было возвращено историческое название — Александровский сад.

16 октября 1998 года на пространстве у фонтана был открыт бюст русского дипломата князя Александра Михайловича Горчакова работы скульптора А. С. Чаркина по модели К. К. Годебского (небольшой бюст, изготовленный в 1870 году). Открытие было приурочено к двухсотлетию со дня рождения дипломата.

С июня 2001 года проходила реконструкция сада. Был проведён комплекс работ: воссоздана ограда по Адмиралтейскому проезду от Дворцовой площади до Адмиралтейской набережной (в том числе — историческая Петровская ограда), посажены деревья и кустарники, разбиты газоны и цветники, аллеи и дорожки с набивным покрытием. В саду были ликвидированы деревья-угрозы, проведена планировка дорожек, завезена растительная земля для газонов и цветников, проложена канализация. 20 августа 2002 года работы по реставрации были завершены.

В рамках празднования Дня России 12 июня 2007 года в саду прошёл I международный фестиваль цветов. В рамках фестиваля проходили «Карнавал Цветов» — шествие вокруг Александровского сада, конкурс «Сады цветов» среди административных районов Санкт-Петербурга, выставки цветов, декоративных растений и аксессуаров, детские конкурсы, «Бал Цветов», мастер-классы ведущих специалистов по садоводству, аранжировке цветов и цветоводству и многое другое.

29 июня 2007 года во время проходившего на Дворцовой площади концерта группы The Rolling Stones вандалы повредили скульптуры в Александровском саду у Адмиралтейства. Особенно пострадал бюст В. А. Жуковского, ему были нанесены серьёзные повреждения. Специалистами Музея городской скульптуры было принято решение провести аварийную реставрацию.

С зимы 2009/2010 годов в Александровском саду сооружается катальная горка. Её воссоздают по гравюрам XVIII века. В те времена катальная горка в Александровском саду была одной из основных рождественских забав, и в первую очередь её любили представители царского двора. Открытие происходит по велению главного Деда Мороза страны. Горка перед Адмиралтейством работает ежедневно с 30 декабря по 6 января с 12 до 21 часа.

Схема сада

	1 — Медный всадник.
	2 — Скульптура «Геракл Фарнезский».
	3 — Памятник Н. М. Пржевальскому.
	4 — Памятник Н. В. Гоголю.
	5 — Памятник А. М. Горчакову.
	6 — Памятник М. И. Глинке.
	7 — Памятник М. Ю. Лермонтову.
	8 — Памятник В. А. Жуковскому.
	9 — Скульптура «Флора Фарнезская».
	10 — Дворцовый мост.
	11 — Вознесенский проспект.
	12 — Гороховая улица.
	13 — Невский проспект.
	14 — Дворцовая площадь.
	15 — Исаакиевский собор.

История наименования сада

В XVIII — начале XIX века место будущего сада называлось Адмиралтейским лугом. В 1819 году на лугу рядом с Адмиралтейством был разбит Адмиралтейский бульвар.

3 июля 1872 года состоялась закладка нового сада, который был торжественно открыт 8 июня 1874 года. Сад был назван в честь императора Александра II — Александровский сад.

С целью искоренения царских имён из топонимики города в 1920 году сад был переименован в Сад Трудящихся. 3 августа 1936 года с целью увековечить память писателя М. Горького (который скончался 18 июня 1936 года) саду было присвоено имя писателя.

В 1989 году Сад Трудящихся имени Максима Горького был переименован в Адмиралтейский сад. Это была ошибочная попытка возвращения исторического названия. В 1997 году ошибка была исправлена, и саду было возвращено историческое название Александровский сад.

Народное название сада — «Сашкин сад».

Сад сегодня

Натуральное состояние сада на 2007 год

По информации садово-парковой конторы Адмиралтейского района Санкт-Петербурга Александровский сад занимает общую площадь 90 007 м² (под зелёными насаждениями 61 116 м², газонами 58 799 м², замощениями 27 595 м², строениями и сооружениями 548 м², фонтаном 554 м²), газонные ограждения 7000 пог.м, гранитный цоколь 714 пог.м, ограда металлическая 794 пог.м, 80 диванов (садовых скамеек), 109 урн.

Посадки Александровского сада
Деревья	в шт.	Кустарники	в шт.
Берёза бородавчатая	9	Айва японская	29
Берёза пушистая	7	Барбарис обыкновенный	22
Боярышник	10	Барбарис Тунберга	138
Боярышник сибирский	10	Жимолость татарская	26
Вишня	4	Кизильник блестящий	2803
Вяз гладкий	118	Лапчатка	70
Вяз шершавый	130	Роза морщинистая	25
Вяз шершавый плакучий	1	Роза парковая	12
Дуб черешчатый	135	Сирень ???	82
Ель колючая	10	Сирень венгерская	40
Ива белая	6	Сирень обыкновенная	287
Ива серебристая	4	Снежноягодник	46
Конский каштан	4	Спирея японская	9
Клён остролистный	110	Форсайтия	33
Клён Шведлера	8	Чубушник венечный	40
Клён ясенелистный	7	Чубушник Лемуана	42
Липа войлочная	1	Всего отдельных кустов	1465
Липа мелколистная	379	и живой изгороди	2506
Лиственница европейская	11
Рябина обыкновенная	6
Тополь берлинский	5
Тополь пенсильванский	1
Черёмуха Маака	12
Ясень обыкновенный	55
Итого	1043	Итого	3971
Итого посадок в саду: 5014

Достопримечательности сада

В восточной части сада

• Памятник В. А. Жуковскому (1887, скульптор В. П. Крейтан, архитектор А. С. Лыткин) смотрит на Дворцовую площадь.
• Скульптура «Флора Фарнезская» (1833, архитектор Л. И. Шарлемань, копия конца XVIII века скульптора П. Трискорни с античной скульптуры) в начале Адмиралтейского проезда на углу с Дворцовой площадью.
• Мемориальная плита на месте первой линии Петербургского трамвая (2007). Находится на тротуаре вдоль Адмиралтейского проспекта. Надпись на плите: «Здесь проходила первая линия петербургского трамвая „Главный Штаб — 8-я линия В. О.“ открыта 29 (16) октября 1907 года».

В центре сада

• Фонтан (1879, архитекторы И.А.Мерц, А. Р. Гешвенд, инженер Н. Л. Бенуа). Дно, барьер и наружный ободок фонтана сделан из сердобольского гранита из каменоломен с острова Янисаари. Бассейн фонтана установлен на каменных подземных галереях, под которыми проложены водопроводные трубы. Высота галереи до семи футов от пола, вымощенного булыжным камнем. С одной стороны устроен входной люк в галереи. Центральная струя фонтана бьёт на высоту до 17 метров. Вокруг неё расположены 8 трубок, струи из которых направлены к центральному стержню. Остальные 40 трубок, расположенные параллельно стене резервуара, бьют кругообразно, то есть одна за другой. Фонтан имеет особенность: высота его струи может изменяться в такт музыке, звучащей в саду. Поэтому фонтан называют «музыкальным» или «танцующим»
• Памятник М. Ю. Лермонтову (1896, скульптор В. П. Крейтан, архитектор Н. В. Максимов)
• Памятник М. И. Глинке (1899, скульптор В. Пащенко)
• Памятник А. М. Горчакову (1998, скульптор А. С. Чаркин по модели К. К. Годебского (небольшой бюст, изготовленный в 1870 году))
• Памятник Н. В. Гоголю (1896, скульптор В. П. Крейтан, архитектор Н. В. Максимов)

В западной части сада

• Дуб, посаженный Александром II, украшен, квадратной в плане, изящной оградой.
• Памятник Н. М. Пржевальскому (1892, скульптор И. Шредер, по рисунку А. А. Бильдерлинга). Бронзовый бюст установлен на постаменте в виде гранитной скалы, у основания которой лежит верблюд.Памятник
• Скульптура «Геракл Фарнезский» (1833, архитектор Л. И. Шарлемань, копия конца XVIII века скульптора П. Трискорни с античной скульптуры) на повороте Адмиралтейского проезда.
• В саду сохранился действующий общественный туалет времен Александра III характерной постройки.

Памятник В. А. Жуковскому	Памятник М. Ю. Лермонтову	Памятник М. И. Глинке	Памятник А. М. Горчакову	Памятник Н. В. Гоголю	Памятник Н. М. Пржевальскому

Скульптура «Геракл Фарнезский»	Фонтан	Скульптура «Флора Фарнезская»

Сад в литературе и фольклоре

Адмиралтейский бульвар был «центром, из которого распространялись по городу вести и слухи, часто невероятные и нелепые». Их печатали газеты, рассчитанные на обывателей и мещанские вкусы. Их называли «Бульварный вестовщик». Этимология понятия «бульварная», в значении газета или литература, восходит к тому знаменитому Адмиралтейскому бульвару.

Из-за сходства Николая Пржевальского на памятнике в саду с Иосифом Сталиным в городском фольклоре ходила легенда. «Почему Сталин с верблюдом?» — был дежурный вопрос непредсказуемых туристов, которого боялись все ленинградские экскурсоводы. Говорят, что к памятнику до сих пор приносят букетики цветов пожилые женщины — верные и твёрдые поклонницы Сталина.

Ссылки

• [www.spbustavsud.ru/printdoc?tid=&nd=8458668&nh=0&ssect=0 Закон Санкт-Петербурга «О зелёных насаждениях общего пользования» (с изменениями на 22 декабря 2008 года)]
• [www.spbin.ru/encyclopedia/gardens/alexander_garden.htm Александровский сад] в [www.spbin.ru/encyclopedia.htm Энциклопедии Петербурга на сайте spbin.ru]
• [walkspb.ru/sad/aleksandr_sad.html Александровский сад. История, фотографии, как добраться, что рядом]
• [www.moscowuniversityclub.ru/home.asp?artId=2284 Геракл в тельняшке]

Отрывок, характеризующий Александровский сад (Санкт-Петербург)

– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.