Шерман, Джон

Джон Шерман John Sherman
35-й Государственный секретарь США
6 марта 1897 — 27 апреля 1898
Президент:	Уильям Мак-Кинли
Предшественник:	Ричард Олни
Преемник:	Уильям Дэй
32-й министр финансов США
10 марта 1877 — 3 марта 1881
Президент:	Ратерфорд Хейс
Предшественник:	Лот Моррилл
Преемник:	Уильям Уиндом
Сенатор от штата Огайо
21 марта 1861 — 8 марта 1877
Предшественник:	Сэмон Чейз
Преемник:	Стэнли Мэтьюз
4 марта 1881 — 4 июля 1897
Предшественник:	Аллен Турман
Преемник:	Маркус Ханна
Вероисповедание:	методист
Рождение:	10 мая 1823(1823-05-10) Ланкастер, штат Огайо, США
Смерть:	22 октября 1900(1900-10-22) (77 лет) Вашингтон, США
Место погребения:	Городское кладбище Мэнсфилда
Партия:	Партия вигов Оппозиционная партия Республиканская партия

Джон Шерман (англ. John Sherman; 10 мая 1823 — 22 октября 1900) — американский политик, член Палаты представителей, сенатор от штата Огайо, 35-й Государственный секретарь США, 32-й министр финансов США.

Биография

Джон Шерман родился в Ланкастере, штат Огайо, в семье судьи Чарльза Роберта Шермана и его супруги Мэри Хойт Шерман. После смерти мужа в 1829 году за Мэри и её одиннадцатью детьми стал заботиться брат Чарльза, Уильям. Образование Джон получил в обычной школе. После её окончания он поступил в академию в Огайо, но, получив работу инженера по проектированию каналов, бросил учёбу. Позже начал изучать право и в 1844 году был принят в коллегию адвокатов. В 1848 году Шерман женился на дочери судьи штата Огайо, Сесилии Стюарт.

После женитьбы Шерман заинтересовался политикой. В 1848 году он был делегатом на Национальной конвенции партии вигов. В 1854 году Джон Шерман был избран в Палату представителей штата Огайо. В 1860—1861 годах Шерман занимал пост в качестве председателя налогового комитета Палаты представителей.

С 1877 по 1881 год Джон Шерман являлся министром финансов США. В 1880 году он баллотировался на пост президента США, но проиграл Джеймсу Гарфилду. После пребывания на посту министра финансов Шерман вернулся в Сенат. C 1886 по 1893 и с 1895 по 1897 был председателем сенатского комитета по международным отношениям.

С декабря 1885 по январь 1886 года, из-за смерти Томаса Хендрикса, Джон временно исполнял обязанности вице-президента США.

См. также

• Акт Шермана

Литература

• Шерман, Джон // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Шерман, Джон

Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.