Нимбарка-сампрадая

Статья по тематике Индуизм
История · Пантеон
Направления Вайшнавизм  · Шиваизм  · Шактизм  · Смартизм
Верования и практики Дхарма · Артха · Кама Мокша · Карма · Сансара Йога · Бхакти · Майя Пуджа · Мандир · Киртан
Священные писания Веды · Упанишады Рамаяна · Махабхарата Бхагавадгита · Пураны другие
Родственные темы Индуизм по странам · Календарь · Праздники · Креационизм · Монотеизм · Атеизм · Обращение в индуизм · Аюрведа · Джьотиша
Портал «Индуизм»

Нимба́рка-сампрада́я (санскр. निम्बार्क सम्प्रदाय; Nimbārka Sampradāya ^IAST), также известна как Хамса-сампрадая, Кумара-сампрадая, Чатухсана-сампрадая или Санакади-сампрадая — одна из четырёх авторитетных философских школ (сампрадай) в вайшнавской традиции индуизма. Основоположником сампрадаи был вайшнавский кришнаитский святой и философ Нимбарка, по мнению учёных живший в XIII веке. Появление этой школы, также как и трёх других вайшнавских сампрадай, было предсказано в священных писаниях индуизма, в частности в «Падма-пуране». Последователи нимбарка-сампрадаи считают, что основатель сампрадаи Нимбарка на самом деле жил не в Средние века, а в самом начале Кали-юги более 5000 лет назад.

История

Хамса

Среди 24 воплощений Верховной Личности Бога Кришны упоминается его аватара как священного лебедя Хамсы, описанию которой посвящена 13-я глава 11-й песни «Шримад-Бхагаватам». Описывается, что Хамса явился в самый первый день Сатья-юги на девятый день прибывающей луны месяца картика, который на санскрите называется акшая-навами. Основной причиной появления данной аватары Кришны был вопрос четырёх Кумаров к своему отцу Брахме в отношении способа отречения от объектов чувственного удовлетворения. Не в состоянии ответить на вопрос своих сыновей, Брахма начал медитировать на Кришну и, какое-то время спустя, Господь Хари (Кришна) воплотился как лебедь Хамса.

То, что Кришна явился именно в форме лебедя объясняется тем, что лебедь обладает способностью из смеси воды и молока отделить и выпить одно молоко. Хамса дал наставления четырём Кумарам и их отцу Брахме, развеяв все их сомнения. Он также открыл четырём братьям особую Гопала-мантру, специально предназначенную для поклонения Кришне как пастушку Гопале. Гопала-мантра по нынешний день передаётся по цепи ученической преемственности парампаре в нимбарка-сампрадае. Затем Брахма дал детальное объяснение значения Гопала-мантры, которое содержится в «Гопала-тапани-упанишаде», входящей в состав «Яджур-веды». Это положило начало нимбарка-сампрадае, последователи которой считают, что основной целью аватары Кришны как лебедя Хамсы было основание их философской школы и передача Гопала-мантры четырём Кумарам.

Кумары

Согласно индуистской традиции, Кумары: Санака, Санандана, Санатана и Санат Кумара, — это четыре сына Брахмы, появившиеся из его ума. Истории, связанные с ними, описываются как в Пуранах, так и в Ведах, где они упоминаются в «Чхандогья-упанишаде». Они описываются как возвышенные йоги-аскеты, которые в детстве попросили у своего отца Брахмы благословение навсегда остаться маленькими детьми пятилетнего возраста, чтобы не стать жертвами сексуального желания. Хотя Брахма создал их в самом начале творения с целью помочь заселить вселенную, Кумары решили стать пожизненными монахами (брахмачари). После посвящения в Гопала-мантру, Кумары оставили свою медитацию на безличный Брахман, и осознали, что изначальным проявлением Абсолютной Истины и источником безличного Брахмана является Верховная Личность Бога Кришна. Получив милость Кришны и духовное посвящение в вайшнавской традиции, они начали проповедовать путь отречения. Во время посвящения в вайшнавизм, они также получили Шалаграм-шилу, известную как Шри Шарвешвара Бхагаван, которая, как утверждают вайшнавы из нимбарка-сампрадаи, начиная с тех времён и поныне передаётся от гуру к ученику в их парампаре.

Описание этой истории содержится в пуранической литературе индуизма. Например Кришна, в своей беседе с Уддхавой, описанной в 11-й песни «Шримад-Бхагаватам», говорит о том, что он передал это знание своим ученикам, — четырём Кумарам. А упоминание того, что Гопала-мантра, состоящая из 18-ти слогов, была передана Кришной четырём Кумарам можно встретить в «Вишну-ямале»:

Эта священная мантра из восемнадцати слогов сходит прямо с лотосных уст Господа Кришны (Нараяны), который передал её четырём Кумарам и их ученику Нараде.

Упоминание того, что младший брат Кумаров риши Нарада был их учеником содержится также и в «Чхандогья-упанишаде».

Гопала-мантра это ведийская мантра, которая содержится в «Гопала-тапани-упанишаде» «Атхарва-веды». Эту мантру дают в нимбарка-сампрадае при посвящении в ученики и сегодня.

Литературные труды Кумаров

Авторству Кумаров приписывается «Санат-кумара-самхита», которая посвящена описанию поклонения Радхе и Кришне. Также их принято считать авторами «Санат-кумара-тантры», которая является частью вайшнавских писаний Панчаратра. Истории, связанные с ними, а также их наставления, можно встретить во многих пуранических и ведийских писаниях индуизма. Именно из-за того, что изначальными основателями традиции нимбарка-сампрадаи принято считать четырёх Кумаров, школа Нимбарки также известна как кумара-сампрадая.

Нарада Муни

См. также: Нарада

Затем, по цепи преемственности парампаре, четыре Кумара передали Гопала-мантру Нараде Муни, который, согласно пуранической литературе, был их младшим братом. Последовав примеру своих учителей, и против желания своего отца Брахмы, Нарада также принял обет пожизненного монашества и отказался исполнять роль праджапати, увеличивая население вселенной. Вместо этого он решил полностью посвятить себя служению (бхакти) Нараяне. Нарада получил божественное благословение в любой момент иметь возможность путешествовать в любой уголок материального творения и даже за его пределами, в духовные миры Вайкунтхи. Нарада получил духовное посвящение от своих старших братьев четырёх Кумаров. Философские беседы Нарады и Кумаров содержатся в «Чхандогья-упанишаде», которая является частью «Сама-веды», а также в «Нарада-пуране» и литературе Панчаратра. Нарада описывается во многих священных писаниях индуизма как проповедник пути бхакти, непрестанно путешествующий по всей вселенной и воспевающий имена Нараяны. Именно Нарада вдохновил Вьясу, на написание важнейшей из Пуран — «Бхагавата-пураны», которая также известна как «Шримад-Бхагаватам» и считается в индуизме, в особенности среди последователей бхакти, величайшей из Пуран и комментарием Вьясы к «Веданта-сутре», в котором он изложил основную суть всех Вед.

Нарада Муни и Нимбарка

Нарада Муни считается основным ачарьей всех четырёх авторитетных сампрадай в вайшнавизме. Вайшнавы принадлежащие к нимбарка-сампрадае полагают, что Нимбарка, которого в западной индологии принято считать основателем сампрадаи, жившим предположительно в XII веке, на самом деле жил более 5000 лет назад. Нимбарка родился несколько лет спустя после ухода Кришны и начала Кали-юги — в 3096 году до н. э. и жил в местечке Нимбаграма, недалеко от Говардхана во Врадже. Как-то раз Нарада пришёл навестить Нимбарку, и увидев его великую преданность в поклонении Кришне, Нарада дал Нимбарке духовное посвящение и при этом передал ему Гопала-мантру и философское учение югала-упасану, — в котором объяснялось любовное преданное служение божественной чете Радхе и Кришне в согласии с наставлениями четырёх Кумаров и сделанного ими толкования ведийского знания. Впервые на Земле кто-то получил возможность поклонения Радхе и Кришне вместе, до этого исключительным правом на это обладали только гопи Вриндавана. С целью передать Нимбарке основную суть бхакти, Нарада Муни также составил «Нарада-бхакти-сутру». Хотя Нимбарка уже знал все Веды, Упанишады и остальные священные писания, совершенство всего знания он обрёл только в наставлениях Нарады Муни.

Югала маха-мантра

Основная мантра, которую повторяют вайшнавы Нимбарка-сампрадаи, также как и мантра «Харе Кришна», состоит из божественных имён: Радхи и Кришны:

Радхе Кришна Радхе Кришна Кришна Кришна Радхе Радхе Радхе Шьям Радхе Шьям Шьям Шьям Радхе Радхе

См. также

• Вриндавана
• Харе Кришна

Литература

• Beck, Guy L. (2004), [books.google.com/books?id=mBMxPdgrBhoC "Hare Krishna Mahamantra: Gaudiya Vaishnava Practice and the Hindu Tradition of Sacred Sound"], in Edwin F. Bryant, Maria L. Ekstrand, The Hare Krishna Movement: The Postcharismatic Fate of a Religious Transplant, New York: Columbia University Press, сс. 35-44, ISBN 023112256X, <books.google.com/books?id=mBMxPdgrBhoC> 
• Brooks, Charles R. (1989), [books.google.com/books?id=5tjtDZ438h4C&printsec=frontcover The Hare Krishnas in India], Princeton, NJ: Princeton University Press, ISBN 069100031X, <books.google.com/books?id=5tjtDZ438h4C&printsec=frontcover> 
• Klostermaier, Klaus K. (2007), [books.google.com/books?id=E_6-JbUiHB4C&printsec=frontcover A Survey of Hinduism] (3rd ed.), Albany, NY: State University of New York Press, ISBN 0791470822, <books.google.com/books?id=E_6-JbUiHB4C&printsec=frontcover> 

Ссылки

• www.nimbark.org  (англ.)
• www.golokdham.org  (англ.)

Отрывок, характеризующий Нимбарка-сампрадая

– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.