Тяжёлые крейсера типа «Альмиранте Браун»
Тяжёлые крейсера типа «Альмиранте Браун» — тип тяжёлых крейсеров аргентинских военно-морских сил. Всего было построено 2 единицы: «Альмиранте Браун» (исп. Almirante Brown), «Вейнтисинко де Майо» (исп. Veinticinco de Mayo). Строились в Италии, стали первыми и последними тяжёлыми крейсерами Аргентины. В 1930—1940-х годах являлись наиболее мощными и современными крейсерами Латинской Америки. Никогда не участвовали в боевых действиях[3].
Содержание
История создания
К концу 1920-х годов Аргентина располагала самыми многочисленными ВМС в Латинской Америке. Однако если становой хребет флота был представлен относительно современными линкорами типа «Ривадавиа» (исп. Rivadavia), то состояние крейсерских сил было плачевным. В составе флота числились 6 крейсеров — 4 броненосных и 2 бронепалубных постройки 1892—1898 годов[4]. В описываемый период они совершенно устарели и представляли разве что музейное значение. Что касается традиционных противников Аргентины, то положение во флоте Чили было не лучше. В строю находились 2 броненосных и 4 бронепалубных крейсера постройки 1890—1898 годов, ничуть не большей ценности чем аргентинские[5]. Однако флот другого традиционного противника — Бразилии, помимо одного устаревшего крейсера располагала 2 единицами типа «Байя» (порт. Bahia) — гораздо более совершенными кораблями 1910 года постройки, слабо вооружёнными, но оснащёнными паровыми турбинами, что позволяло им легко уходить от любых аргентинских кораблей[6]. Поскольку возможность войны с этими державами считалась реальной, подобное соотношение крейсерских сил представлялось нетерпимым.
Аргентина первой половины XX века считалась сравнительно процветающим государством и входила в первую десятку крупнейших экономик мира по объёму ВНП[7]. В 1926 году была принята десятилетняя программа обновления флота стоимостью 75 миллионов золотых песо, в рамках которой предполагалось строительство 3 тяжёлых крейсеров. Не располагая развитым кораблестроением, Аргентина объявила международный конкурс, в котором приняли участие традиционные поставщики аргентинского флота из Великобритании и США. Однако, к удивлению общественности, конкурс выиграла итальянская компания Odero-Terni-Orlando. 5 мая 1927 года в Лондоне был подписан официальный контракт. От Аргентины его подписал адмирал Исмаэль Галиндас, от OTO президент группы Луиджи Орландо. OTO получила заказ на два корабля общей стоимостью 2 450 тысяч фунтов стерлингов[8]. «Альмиранте Браун» обошёлся Аргентине в 1 123 тысячи фунтов стерлингов, его систершип в 1 225 тысяч. Аргентина не отказывалась и от строительства третьего крейсера, но решили перенести заказ на будущее, когда ожидалось улучшение финансового положения. В конечном счёте, вместо третьего корабля серии в Великобритании был заказан лёгкий крейсер «Ла Архентина» (исп. La Argentina)[9].
Конструкция
Победивший в конкурсе итальянский проект основывался на конструктивных решениях тяжёлых крейсеров типа «Тренто»[2]. Два корабля этого типа были заказаны для Королевских ВМС Италии в 1924 году[10]. Это были типичные тяжёлые крейсера первого поколения, со всеми присущими этой генерации крейсеров недостатками, а также с характерной итальянской спецификой[11].
В проекте «Тренто» основная ставка делалась на скорость и ведение артиллерийского боя на больших дистанциях. Корпуса кораблей традиционно оказались слабыми. Дальностью плавания и мореходностью итальянские конструкторы вновь пренебрегли, полагая эти характеристики малозначимыми для Средиземноморского ТВД, броневая защита рассчитывалась на противостояние 155-мм орудиям новых лёгких крейсеров французского флота типа «Дюгэ Труэн»[11]. В отличие от большинства современников, крейсера типа «Тренто» имели весьма мощную, по меркам 1920-х годов, систему ПВО[12]. Все эти особенности плавно перекочевали в проект «Альмиранте Браун», который стал уменьшенным «Тренто»[13]. Новый корабль очень напоминал итальянский прототип внешне, хотя имел лишь одну дымовую трубу, бронирование и вооружение также было пропорционально ослаблено.
Корпус и архитектура
Крейсера типа «Альмиранте Браун» имели корпус полубачного типа с клиперным форштевнем и носовым бульбом. Корпус имел небольшой подъём к носовой части, полубак занимал более 70 %[14]. Отношение длины к ширине составило 9,66. Система набора была смешанной: продольная в районе цитадели и поперечная в оконечностях. Шпангоуты крепились со шпацией 90 см. Вследствие низкого корпуса, машинно-котельные отделения доходили до верхней палубы, которая, в результате, оказалась единственной сплошной палубой крейсеров[9]. Батарейная и жилая палубы фактически являлись платформами и прерывались отсеками энергетической установки. На большей части корпуса имелось двойное дно, переходившее в двойной борт[15].
Для архитектуры крейсеров были характерны функциональность и лаконичность. Доминирующими элементами силуэта стали носовая надстройка и массивная дымовая труба[14]. Носовая надстройка включала в себя три яруса на которых размещались ходовой мостик, штурманская рубка и боевая рубка. Ходовой мостик был закрытого типа, с покатой крышей и остеклением и имел крылья, не доходившие до бортов. Находившаяся вверху боевая рубка была увенчана бронированным командно-дальномерным постом[16].
Кормовая надстройка была полутораярусной с кормовым мостиком и резервным пунктом управления огнём. В этой же надстройке располагалась хозяйственные помещения: камбуз, прачечная, баня[15]. Крейсера несли по две треногие мачты, на площадках которых располагались дальномеры, прожекторы и сигнальное оборудование[16].
Энергетическая установка
Энергетическая установка крейсеров располагалась по линейной схеме. Два турбозубчатых агрегата системы Парсонса имели номинальную мощность 85 000 л.с. при давлении в котлах 21 атм. Турбины запитывались паром из шести водотрубных котлов системы Ярроу. При номинальной мощности формулярная скорость составляла 32 узла. На испытаниях «Вейнтисинко де Майо» разогнался до 32,5 узлов при форсировании турбин до мощности 116 000 л.с[17]. Движение обеспечивалось двумя трёхлопастными винтами, диаметром 4,06 м[16].
Поскольку аргентинские крейсера предназначались для операций в океане, конструкторы постарались обеспечить солидную дальность плавания. Топливо хранилось в носовых и кормовых цистернах, междудонном пространстве и отсеках двойного борта. Его общий запас составлял 1800 тонн, при максимальной загрузке — 2300 тонн. Этот показатель примерно соответствовал более крупным «Тренто», но заметно меньшая мощность турбин давала дальность 8030 миль при скорости 14 узлов. Некоторые источники дают цифру 7300 миль или 12 000 миль при той же скорости[16].
Бронирование
Броневая защита крейсеров типа «Альмиранте Браун» стала подобием применённой на типе «Тренто». Её основой стал бортовой броневой пояс толщиной 70 мм. Он простирался от барбета носовой башни главного калибра до барбета кормовой. Его длина составляла 108,5 м, высота — 2,6 м. При этом, при нормальном водоизмещении, под водой находилось лишь 0,6 м брони и 1 м при полном водоизмещении, что не давало надёжной защиты при попаданиях с недолётом. Выше главного пояса шёл 25-мм противоосколочный, высотой также 2,6 м[16]. Не обеспечивая серьёзной защиты, он, по мысли конструкторов, вынуждал противника использовать только бронебойные снаряды, что должно было снизить масштаб разрушений при попаданиях[3].
Главный броневой пояс замыкался траверсами, толщиной от 40 до 60 мм. Сверху на главный пояс накладывалась плоская 25-мм броневая палуба. Её толщина была совершенно недостаточной и не давала серьёзной защиты от снарядов на больших дистанциях. Башни главного калибра и барбеты башен защищались тонкой 50-мм броней со всех сторон. Боевая рубка, командно-дальномерный пост и коммуникационная труба между боевой рубкой и броневой палубой имели 65-мм бронирование. В целом, броневая защита примерно соответствовала стандартам первого поколения тяжёлых крейсеров и частично защищала лишь от огня лёгких крейсеров и эсминцев, совершенно не давая защиты от огня орудий, аналогичных собственным[16].
Вооружение
Главный калибр
Хотя проект разрабатывался на базе типа «Тренто», установить на аргентинских крейсерах весьма массивные 203-мм орудия в достаточном количестве не представлялось возможным. Поэтому выбор пал на калибр 190 мм. 190-мм/52 орудия были разработаны итальянской компанией «Одеро-Терни» вскоре после окончания Первой мировой войны и представляли собой версию 190-мм/50 пушек MK.IV, производства британской компании «Виккерс», которыми вооружались первые в мире тяжёлые крейсера типа «Хокинс»[18]. Сведений об этом орудии сохранилось крайне мало, но итальянские историки предполагают, что данная артсистема была разработана для перспективных крейсеров итальянского флота, но оказалась невостребованной после заключения Вашингтонского морского договора 1922 года, установившего максимальный калибр крейсерской артиллерии в 203 мм[16]. Следует отметить, что кроме крейсеров типа «Альмиранте Браун» эти пушки не применялись более ни на одном корабле[1].
Первоначально предполагалось вооружить крейсера девятью 190-мм орудиями в трёх трёхорудийных башнях. Однако уже предварительные расчеты показали, что это приведет к недопустимой перегрузке кораблей. Поэтому пришлось ограничиться шестью орудиями в трёх двухорудийных башнях. Сами орудия, по оказавшейся неудачной итальянской практике тех лет, имели чрезмерно форсированную баллистику, приводившую к быстрому износу стволов[16][19]. Начальная скорость снаряда составляла 959 м/с. Использовалось два типа снарядов: бронебойный, массой 90,9 кг и фугасный, массой 90,05 кг. Общий боекомплект достигал 120 снарядов на ствол[16]. Максимальная дальность стрельбы при возвышении стволов 46° — 27 300 м[1].
Орудийные башни проектировались на основе башен крейсеров типа «Тренто». Башни вращались гидравлическим приводом и имели углы обстрела по 150° на каждый борт. Углы вертикальной наводки колебались от −7° до +45°, но заряжание орудий было возможно лишь при углах возвышения от 0° до +12°[18]. Практическая скорострельность могла достигать 3,2 выстрелов в минуту[20]. Сами орудия устанавливались, как и на прототипах в общей люльке, с расстоянием между осями стволов лишь 81 см[18], что по опыту итальянского флота должно было отрицательно сказаться на меткости стрельбы, за счёт взаимного влияния воздушных потоков от снарядов[21].
Универсальный калибр
К середине 1920-х годов итальянский флот уже принял на вооружение 100-мм спаренную универсальную установку OTO Mod. 1924 системы Минизини[22]. Однако, по неизвестным причинам, для аргентинских крейсеров предпочли разработать оригинальную спаренную установку, которая устанавливалась более ни на одном корабле[1][23]. Новая артсистема, созданная конструкторами OTO, базировалась на 102-мм пушке «Шнейдер-Армстронг» образца 1918 года и производилась в Италии по лицензии компанией «Ансальдо»[20]. Такими орудиями в спаренных установках вооружались миноносцы типа «Куртатоне»[22].
Артиллерийская часть для новой системы была взята без изменений, но для применения пушек по воздушным целям пришлось разработать новый станок, обеспечивавший подъём стволов на угол до +80. При этом, высота осей цапф достигла 2 м и для заряжающих пришлось сделать специальные площадки. Орудия стреляли снарядами массой 13,74 кг с начальной скоростью 850 м/с. Горизонтальная дальность достигала 15 000 м, скорострельность — 7 выстрелов в минуту, что являлось весьма скромным показателем для зенитного орудия. Шесть спаренных установок разместили по бортам, в средней части кораблей. Управление огнём велось с помощью трёх пятиметровых оптических дальномеров, два из которых размещались на фок-мачте, а третий на кормовой надстройке[20].
Лёгкий зенитный калибр
Лёгкий зенитный калибр крейсеров типа «Альмиранте Браун» был представлен 40-мм/40 автоматическими пушками «Виккерс-Терни» образца 1917 года[1]. Шесть таких орудий размещалось у кормовой надстройки[20]. Орудие представляло собой лицензионный вариант британского орудия Vickers QF 2 pounder Mark II , за характерный звук при стрельбе часто именуемое «Пом-пом». Система была принята на вооружение британского флота в 1915 году и до начала 1920-х годов бывшая наиболее распространённым лёгким зенитным орудием в мире[24]. «Пом-пом» широко поставлялся на экспорт, кроме того, велась продажа лицензий на производство.
Конструктивно орудие представляло собой масштабно увеличенный пулемёт Максима. Оно имело простую конструкцию, ствол с водяным охлаждением и питание от матерчатых лент. Орудие устанавливалось на тумбу, располагало только ручным приводом наведения и комплектовалось простейшими прицельными приспособлениями. Начальная скорость разрывного снаряда массой 0,907 кг (2 фунта) была лишь 610 м/с, что обеспечивало весьма скромные показатели досягаемости, особенно по высоте. Техническая скорострельность составляла 200 выстрелов в минуту, практическая не превышала 90. Итальянская версия отличалась от оригинала лишь магазинным питанием вместо ленточного, что несколько повысило надежность подачи патронов. Цилиндрический магазин вмещал 50 патронов[25]. К концу 1930-х годов этот автомат безнадёжно устарел.
Торпедное вооружение
Торпедное вооружение крейсеров было представлено двумя 533-мм трёхтрубными торпедными аппаратами, которые размещались на верхней палубе, перпендикулярно борту. Длина аппаратов не позволила поместить их симметрично и они располагались со смещением по отношению друг к другу. В борту были устроены специальные порты, через которые выдвигались трубы аппаратов. Они стреляли итальянскими торпедами SI образца 1925 года[26]. Торпеда имела общую массу 1781 кг, несла 250 кг взрывчатого вещества и могла пройти 4000 м на скорость 42 узла, или 10 000 м на скорости 24 узла. Помимо торпед в самих аппаратах, имелось ещё по три запасных, хранившихся неподалёку[20].
Поскольку аппараты не поворачивались, нацелить их можно было лишь установкой гироскопов или же целиться самим кораблем. Опыт боевых действий итальянских крейсеров, вооружённых подобным образом, показал, что применение таких способов является практически нереальным в морском бою[27]. В итоге, торпедное вооружение крейсеров типа «Альмиранте Браун» можно считать фактически бесполезным и опасным для самих носителей грузом.
Авиационное вооружение
Военно-морская теория межвоенного периода требовала оснащения крупных артиллерийских кораблей гидросамолётами с катапультным стартом. Крейсера типа «Альмиранте Браун» также получили возможность нести самолёты. Изначально размещение авиационного вооружения полностью повторяло тип «Тренто». Пневматическая катапульта размещалась в носовой части, перед башнями главного калибра, подпалубный ангар под ней[20]. Для извлечения самолётов из ангара использовался съёмный кран, который в походном положении укладывался на палубу. Хотя теоретически подобное размещение оборудования представлялось выгодным с точки зрения удобства взлёта самолётов, практика показала, что эксплуатация носовой катапульты сопряжена со многими трудностями. Самолёт, установленный на катапульте, заливало водой, а сам он мешал стрельбе. В результате, к середине 1930-х годов, носовая катапульта была снята и заменена на обычную, поворотную, размещённую в средней части корабля[17].
Что касается самих гидросамолётов, то первоначально крейсера несли по два поплавковых биплана Vought V-65F Corsair американского производства[17]. В 1937 году их заменили на закупленные в США самолёты-амфибии Grumman JF Duck[28]. Однако эти машины не проходили в люки ангара и должны были постоянно размещаться на катапульте. Формально крейсера могли нести по два таких самолёта, но фактически имели лишь по одному.
Мореходность
Итальянские стандарты судостроения предусматривали создание кораблей для условий Средиземного моря, что предполагало сравнительно невысокие требования к мореходности. В связи с этим, крейсера типа «Альмиранте Браун» получили низкий надводный борт, высота которого даже в носу не превышала 6,5 м. Однако эксплуатация крейсеров в Южной Атлантике продемонстрировала их явно недостаточную для океана мореходность. В свежую погоду носовая часть крейсеров сильно заливалась водой, которая проникала в помещения под полубаком и в надстройки. Небольшая метацентрическая высота вызывала сильную бортовую качку. Ситуация особенно ухудшилась после модернизации, которая увеличила верхний вес. Таким образом, мореходные качества крейсеров типа «Альмиранте Браун» оказались весьма низкими и создавали серьёзные проблемы при океанских походах[16].
Экипаж и обитаемость
Экипаж крейсеров типа «Альмиранте Браун» первоначально насчитывал 600 человек. Размещение было традиционным для начала XX века. Офицеры располагали каютами в кормовой части кораблей, унтер-офицеры помещались в каютах в носовой части. Рядовой состав не имел ни кубриков, ни постоянных спальных мест и располагал лишь гамаками, которые подвешивались по всему кораблю и убирались на день в специальные шкафы. Такое размещение команды не отвечало стандартам межвоенного периода и выглядело анахронизмом на фоне ведущих флотов. Количество жилых помещений увеличилось после переноса катапульты на мидель, что дало возможность разместить часть команды в бывшем носовом ангаре. Однако к тому времени численность экипажа выросла до 780 человек и качество обитаемости осталось неудовлетворительной[16].
Модернизации
Не будучи задействованы в войне, аргентинские крейсера подвергались лишь незначительным модернизациям. В 1949 году на кораблях установили навигационный радиолокатор британского производства, типа 268. Также после Второй мировой войны были усовершенствованы зенитные средства. В 1947 году вместо совершенно устаревших автоматов «Виккерс-Терни» были установлены четыре спаренных 40-мм установки «Бофорс». К 1956 году безнадёжно устарели и универсальные 102-мм орудия. Их заменили на «Бофорсы», причём общее количество 40-мм автоматов достигло 20. Для управления их огнём были размещены ПУАЗО американского производства[29].
Служба
| заложен | спущен | вступил в строй | списан | |
|---|---|---|---|---|
| Альмиранте Браун | 12 ноября 1927 года | 28 октября 1929 года | 18 июля 1931 года | 27 июня 1961 года |
| Вейнтисинко де Майо | 29 декабря 1927 года | 11 августа 1929 года | 11 июля 1931 года | 24 марта 1960 года[14] |
«Альмиранте Браун»
«Альмиранте Браун» был назван в честь национального героя Аргентины и стал третьим аргентинским боевым кораблем с таким названием. Адмирал Уильям Браун (1777—1857 гг.), ирландец по происхождению, считается основателем военного флота страны[28]. Девизом крейсера стала цитата Брауна: «Пойти ко дну, но не сдать штандарт» (исп. Irse a pique antes que render)[16].
Аргентинский флаг был поднят на «Альмиранте Браун» 5 июля 1931 года, когда крейсер ещё находился в Италии. 27 июля «Альмиранте Браун» вместе с «Вейнтисинко де Майо» отправился в Аргентину, куда оба корабля прибыли 15 сентября 1931 года. 16 сентября «Альмиранте Браун» был официально включен в состав ВМС Аргентины и стал флагманом дивизии крейсеров[28]. «Альмиранте Браун», как и его систершип, принимал участие во всех учениях флота, регулярно демонстрировал военно-морскую мощь страны на парадах в Буэнос-Айресе. В январе—феврале 1937 года корабль совершил поход в Тихий океан, где посетил порты Вальпараисо и Кальяо. В том же году крейсер нанёс официальный визит в Рио-де-Жанейро, доставив туда президента Аргентины Агустина Хусто[30].
В феврале 1938 года «Альмиранте Браун» участвовал в торжествах по случаю вступление в должность президента Аргентины Роберта Ортиса. В ноябре—декабре крейсер совершил плавание в Лиму, доставив туда министра иностранных дел страны Хосе Кантило. В августе 1939 года «Альмиранте Браун» побывал в Монтевидео, доставив туда президента Уругвая Альфредо Бальдомиро[31]. При этом корабль по-прежнему принимал активное участие во всех учениях и маневрах флота. Во время очередных учений у Огненной Земли, крейсер стал участником самого трагического инцидента в аргентинском флоте. 3 октября 1941 года, в условиях густого тумана, «Альмиранте Браун» врезался в эсминец «Корриентес» (исп. Corrientes) типа «Буэнос-Айрес»[32]. Удар пришёлся в среднюю часть, после чего эсминец разломился и затонул. Практически сразу в корму крейсера врезался линкор «Ривадавия». «Альмиранте Браун» получил тяжёлые повреждения, но остался на плаву благодаря умелым и решительным действиям экипажа и своим ходом ушёл на базу флота Пуэрто-Бельграно[28]. Ремонт корабля продолжался более трёх месяцев[31].
В октябре 1942 года «Альмиранте Браун» в составе дивизии крейсеров побывал в Чили, где участвовал в торжествах по случаю столетия со дня смерти Бернардо О’Хиггинса. В конце 1942 года корабль встал на капитальный ремонт, который продолжался более года. В действующий состав флота «Альмиранте Браун» вернулся в начале 1944 года. 27 марта 1945 года Аргентина объявила войну Германии и Японии[33][34], и в июле он безуспешно производил поиск германских подводных лодок, остававшихся в Южной Атлантике после капитуляции Германии[31].
В 1946 году крейсер посетил Вальпараисо, а затем участвовал в торжествах по поводу инаугурации Хуана Доминго Перона. В 1947 и 1948 годах «Альмиранте Браун» принимал участие в учениях флота у берегов Антарктиды[35]. В 1949 году крейсер нанёс визит доброй воли в Нью-Йорк[28], посетив на обратном пути Тринидад[35]. В 1951 году, в связи с покупкой в США лёгких крейсеров типа «Бруклин», «Альмиранте Браун» был переведён во 2-ю дивизию крейсеров. С 1952 года корабль вывели в резерв и он стоял в Пуэрто-Бельграно с минимальным экипажем. Несмотря на это моряки сумели вывести свой корабль в океан в ходе восстания 16 сентября 1955 года, свергнувшего диктатуру Перона[35].
В 1956—1957 году «Альмиранте Браун» совершал учебные плавания с кадетами на борту. После 1957 года он уже редко выходил из базы. В 1959 году его вновь вывели в резерв, а в 1960 году полностью разоружили. «Альмиранте Браун» был списан 27 июня 1961 года, а 2 марта 1962 года его продали с торгов итальянской фирме для разделки на металл[36]. Корабль в том же году отбуксировали в Италию где он и был разобран[28].
«Вейнтисинко де Майо»
«Вейнтисинко де Майо» (25 мая) получил своё название в честь дня начала Майской революции — 25 мая 1810 года. Эта дата отмечается в стране как национальный праздник. Крейсер стал 11-м в истории аргентинского флота кораблём с таким названием, причём первым его носил флагман адмирала Брауна. Девиз корабля — «Клянёмся умереть со славой» (исп. Juremos con Gloria Morir)[16].
Так же, как и на «Альмиранте Браун», аргентинский флаг был поднят над кораблём 5 июля 1931 года, а 15 сентября 1931 года оба крейсера прибыли в Аргентину[28]. Бо́льшую часть карьеры «Альмиранте Браун» и «Вейнтисинко де Майо» действовали вместе, участвуя в учениях флота и посещая соседние страны. В июне 1935 года «Вейнтисинко де Майо» доставил в Рио-де-Жанейро канцлера Бразилии Жозе Мачедо Соареша[29].
Вскоре после начала Гражданской войны в Испании, «Вейнтисинко де Майо» был отправлен к берегам этой страны для защиты аргентинских граждан[32]. Крейсер вышел из Пуэрто-Бельграно 8 августа 1936 года и 22 августа прибыл в порт Аликанте. Здесь экипаж корабля оказал значительную гуманитарную помощь как аргентинцам, так и гражданам Испании. Именно в Аликанте «Вейнтисинко де Майо» единственный раз вступил в бой[29]. В конце октября 1936 года на порт совершила налёт авиация франкистов и аргентинский корабль открыл зенитный огонь для самозащиты. При этом он ненамеренно прикрыл и стоявший неподалёку советский транспорт «Курск», который доставил республиканцам груз из истребителей И-16 и авиабомб[37]. «Вейнтисинко де Майо» вернулся в Аргентину 14 декабря 1936 года[28].
В январе—феврале 1937 года «Вейнтисинко де Майо» вместе с другими аргентинскими кораблями совершил поход в воды Тихого океана, побывав в Вальпараисо и Кальяо. Вместе с систершипом он в том же году посетил Рио-де-Жанейро. В начале 1938 года «Вейнтисинко де Майо» побывал в Монтевидео. Ещё раз крейсер посетил столицу Уругвая в 1940 году. В течение всех этих лет «Вейнтисинко де Майо» участвовал во всех учениях флота[37]. В феврале 1944 года корабль был поставлен на капитальный ремонт, который закончился в начале 1945 года. На испытаниях после ремонта корабль смог развить скорость 32 узла. В мае 1945 года «Вейнтисинко де Майо» осуществлял безуспешный поиск германских подводных лодок у берегов Аргентины. После закупки американских крейсеров активность кораблей типа «Альмиранте Браун» резко понизилась. Хотя они ещё приняли участие в ряде учений флота, в 1954 году «Вейнтисинко де Майо» был разоружён, а его экипаж переведён на «Альмиранте Браун»[38]. Однако к середине 1955 года крейсер был вновь приведён в боеспособное состояние и совершил учебный поход с курсантами. В 1957—1958 годах «Вейнтисинко де Майо» крайне редко выходил в море, а в 1959 году выведен в резерв. 24 марта 1960 года корабль списали и в 1962 году продали на слом в Италию. 2 марта 1962 год «Вейнтисинко де Майо» покинул Аргентину и отправился на разборку[30].
Оценка проекта
Аргентинский проект создавался под весьма специфические требования и имел крайне мало аналогов во флотах других стран. На рубеже 1920—1930-х годов все великие морские державы стремились к созданию тяжёлых крейсеров максимального водоизмещения, разрешённого Вашингтонским договором. Поэтому «Альмиранте Браун» можно сопоставить лишь с немногими нестандартными тяжёлыми крейсерами других флотов. Наиболее близки по своим характеристикам к аргентинским крейсерам британский тип «Йорк», а также японские «Фурутака» и «Аоба».
Британские тяжёлые крейсера типа «Йорк» представляли собой экспериментальный проект, известный как крейсер типа «B», разработанный в 1925—1926 году как ответ на неудовлетворительную броневую защиту тяжёлых крейсеров типа «Каунти»[39][прим. 1]. Кроме того, ставилась задача создать меньший по размерам, но менее дорогой корабль, поскольку в условиях ограниченного военного бюджета, Королевский флот не мог позволить себе массовое строительство крейсеров по 2 млн фунтов стерлингов за единицу[40]. С последней задачей проектировщикам действительно удалось справиться — «Йорк» и его систершип «Эксетер» обошлись казне по 1,6 млн фунтов[41].
С прочими поставленными требованиями дело обстояло гораздо хуже. Имея лишь шесть 203-мм орудий, тип «Йорк» был заметно слабее типичного «вашингтонского» крейсера, но существенно улучшить броневую защиту не удалось. Сэкономленного водоизмещения хватило лишь на тонкий бортовой пояс в районе энергетической установки. Погреба боеприпаса получили традиционную для британских тяжёлых крейсеров коробчатую защиту солидной толщины[42]. Зенитное вооружение «йорков» было откровенно слабым. «Йорк» и «Эксетер» пополнили британский флот в 1930—1931 годах и стали последними тяжёлыми крейсерами Королевского флота[43]. Надежды британских адмиралов создать новый международный стандарт класса тяжёлых крейсеров не оправдались и тип «Йорк» считался малоудачным проектом, хотя доблестные действия крейсера «Эксетер» в ходе Второй мировой войны позволяют смягчить эту оценку.
Первые японские тяжёлые крейсера начали разрабатываться ещё в годы Первой мировой войны, причём проект рассматривался как крейсер-скаут, предназначенный для ведения дальней разведки в интересах главных сил флота[44]. Дальнейшее проектирование шло с оглядкой на новейшие типы крейсеров вероятных противников, в частности, американских лёгких крейсеров типа «Омаха» и британских тяжёлых крейсеров типа «Хокинс»[45]. Желая превзойти эти корабли, японцы решили вооружить их новейшими 200-мм орудиями, расположенными в одноорудийных башнях по пирамидальной схеме в носу и корме крейсеров[46]. Шесть таких пушек должны были обеспечить решающее превосходство в огневой мощи. Предусматривались скорость 35 узлов и приличное бронирование при минимально возможном водоизмещении[47].
Проект был окончательно готов еще до подписания Вашингтонского договора[48]. Два крейсера типа «Фурутака» заложили в 1922 году. Не дожидаясь даже спуска этих крейсеров на воду, японский флот заказал ещё две единицы типа «Аоба»[49]. От предшественников этот проект отличался, главным образом, более традиционным расположением артиллерии в двухорудийных башнях по линейно-возвышенной схеме[50]. Также как и тип «Фурутака» они несли мощное торпедное вооружение. При вводе в 1926—1927 годах в строй всех четырёх единиц выявилась их огромная строительная перегрузка[51]. Хотя были приняты меры для устранения выявленных недостатков, а во второй половине 1930-х годов эти крейсера прошли обширную модернизацию, с установкой новой артиллерии, командование флота полагало и «Фурутаку» и «Аобу» неудачными типами кораблей и в дальнейшем перешло к строительству полноценных «вашингтонских» крейсеров типа «Мёко».
| Сравнительные ТТХ «Альмиранте Браун» и его зарубежных аналогов | |||||
|---|---|---|---|---|---|
| Основные элементы |  «Альмиранте Браун»[1][2][3]
|
 «Фурутака»[52][прим. 2]
|
«Аоба»[53][прим. 3]
|
 «Йорк»[54][прим. 4]
| |
| Водоизмещение, стандартное/полное, т | 6800/9000 | 8700/11 273 — 11 275 | 9088/11 660 | 8250 — 8390/10 350 — 10 490 | |
| Энергетическая установка, л.с. | 85 000 | 103 400 | 110 000 | 80 000 | |
| Максимальная скорость, узлов | 32 | 33 | 33 | 32 — 32,25 | |
| Дальность плавания, миль на скорости, узлов | 8030 (14) | 7900 (14) | 8223 (14) | 10 000 (14) | |
| Артиллерия главного калибра | 3×2 — 190-мм | 3×2 — 203-мм[прим. 5] | 3×2 — 203-мм[прим. 6] | 3×2 — 203-мм | |
| Универсальная артиллерия | 6×2 — 102-мм | 4×1 — 120-мм[прим. 7] | 4×1 — 120-мм[прим. 8] | 4×1 — 102-мм | |
| Лёгкая зенитная артиллерия | 6×1 — 40-мм | 4×2 — 25-мм, 2×2 — 13,2-мм | 4×2 — 25-мм, 2×2 — 13,2-мм | 4×1 — 40-мм, 2×4 — 12,7-мм | |
| Торпедное вооружение | 2×3 — 533-мм ТА | 2×4 — 610-мм ТА | 2×4 — 610-мм ТА | 2×3 — 533-мм ТА | |
| Бронирование, мм | Борт — 70, палуба — 25, башни — 50, рубка — 65 | Борт — 76, палуба — 32 — 35, башни — 25 | Борт — 76, палуба — 32 — 35, башни — 25 | Борт — 76, палуба — 37, башни — 25, погреба — 76 — 140 | |
| Экипаж, чел. | 780 | 639 | 657 | 628 | |
Из приведенной выше таблицы видно, что аргентинские крейсера заметно уступали по боевой мощи даже слабейшим из тяжёлых крейсеров других стран. Сопоставление же с полноценными «вашингтонскими» крейсерами оказывалось уже совсем не в пользу крейсеров «Альмиранте Браун». Ситуация усугублялась характерными для итальянской кораблестроительной школы недостатками[14]. Корпусные конструкции кораблей оказались непрочными, сами крейсера перегружены вооружением и оборудованием, механизмы показали себя недостаточно надежными. Мореходность была недостаточной для океанских плаваний. Артиллерия главного калибра проверку в реальном бою не прошла, но по опыту применения аналогичных артсистем итальянского флота, следует предположить, что она оказалась бы малоэффективной[16]. В англоязычной военно-морской литературе проект «Альмиранте Браун» подвергается резкой критике и признается совершенно неудовлетворительным[55].
Однако флоты латиноамериканских стран жили по своим стандартам. Возможность войны с великими морскими державами не рассматривалась всерьёз, потенциальными противниками были соседи по континенту. И в этом контексте крейсера типа «Альмиранте Браун» выглядели совсем иначе. На фоне крейсерских сил Бразилии и Чили, выглядевшими к началу 1930-х годов как плавучий музей, аргентинские крейсера казались непреодолимой силой. Они могли, по крайней мере теоретически, догнать и уничтожить любой бразильский или чилийский крейсер и при этом легко уйти от линкоров этих флотов. В результате, крейсера типа «Альмиранте Браун» дали аргентинскому флоту неоспоримое преимущество над потенциальными противниками и несомненно принесли определенные политические дивиденды[14][36]. Несмотря на зарубежную критику, сами аргентинские моряки ценили свои корабли, гордились ими и считали вполне успешными[2][3].
Напишите отзыв о статье "Тяжёлые крейсера типа «Альмиранте Браун»"
Примечания
- ↑ К типу «Каунти» в военно-морской литературе относят тяжёлые крейсера типов «Кент», «Лондон» и «Норфолк», всего 13 единиц, близких по своим характеристикам.
- ↑ Все данные на декабрь 1941 г.
- ↑ Все данные на декабрь 1941 г.
- ↑ Все данные на сентябрь 1939 г.
- ↑ До модернизации несли по 6×1 200-мм орудий в одноорудийных башнях.
- ↑ До модернизации несли по 3×2 200-мм орудий в двухорудийных башнях.
- ↑ До модернизации несли по 4×1 76-мм орудия.
- ↑ До модернизации несли по 4×1 76-мм орудия.
Напишите отзыв о статье "Тяжёлые крейсера типа «Альмиранте Браун»"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Патянин С.В., Дашьян А.В, Балакин К.С. и др. Все крейсера Второй мировой. — М: Яуза, ЭКСМО, 2012. — С. 29. — ISBN 5-699-19130-5.
- ↑ 1 2 3 4 Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1922—1946. — New York: Mayflower Books, 1980. — P. 420. — ISBN 0-83170-303-2.
- ↑ 1 2 3 4 5 M. J. Whitley. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — London: Arms & Armour, 1995. — P. 12. — ISBN 1-85409-225-1.
- ↑ Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1922—1946. — P. 419.
- ↑ Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1922—1946. — P. 422.
- ↑ Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1922—1946. — P. 416.
- ↑ Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо» // Арсенал-Коллекция. — 2012. — № 5. — С. 40.
- ↑ Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо». — С. 42.
- ↑ 1 2 Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо». — С. 43.
- ↑ Патянин С.В. Суперкрейсера Муссолини. Если бы не адмиралы!. — М: Яуза, ЭКСМО, 2011. — С. 6. — ISBN 978-5-699-50944-7.
- ↑ 1 2 Патянин С.В. Суперкрейсера Муссолини. Если бы не адмиралы!. — С. 125.
- ↑ Патянин С.В. Суперкрейсера Муссолини. Если бы не адмиралы!. — С. 21.
- ↑ Каторин Ю. Ф. Крейсеры. Ч. 2. — СпБ: Галея-Принт, 2008. — С. 30. — ISBN 978-5-8172-0134-5.
- ↑ 1 2 3 4 5 Патянин С.В., Дашьян А.В, Балакин К.С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 28.
- ↑ 1 2 Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо». — С. 46.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо». — С. 47.
- ↑ 1 2 3 Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо». — С. 49.
- ↑ 1 2 3 Campbell J. Naval weapons of World War Two. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1985. — P. 375. — ISBN 0-87021-459-4.
- ↑ Патянин С.В. Суперкрейсера Муссолини. Если бы не адмиралы!. — С. 19.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо». — С. 48.
- ↑ Патянин С.В. Суперкрейсера Муссолини. Если бы не адмиралы!. — С. 20.
- ↑ 1 2 Campbell J. Naval weapons of World War Two. — P. 339.
- ↑ Campbell J. Naval weapons of World War Two. — P. 377.
- ↑ Campbell J. Naval weapons of World War Two. — P. 74.
- ↑ Campbell J. Naval weapons of World War Two. — P. 344.
- ↑ Campbell J. Naval weapons of World War Two. — P. 349.
- ↑ Митюков Н. Крейсера Италии Второй мировой // Моделист-Конструктор. — 2010. — № 5. — С. 33.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 M. J. Whitley. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — P. 13.
- ↑ 1 2 3 Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо». — С. 53.
- ↑ 1 2 Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо». — С. 56.
- ↑ 1 2 3 Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо». — С. 57.
- ↑ 1 2 Патянин С.В., Дашьян А.В, Балакин К.С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 31.
- ↑ Felipe Pigna. Los Mitos de la Historia Argentina, 3. — Planeta, 2006. — С. 248-251. — ISBN 978-9504915447.
- ↑ Коллектив авторов. Очерки истории Аргентины / Ермолаев В. И.. — М.: Соцэкгиз, 1961. — С. 416. — 588 с.
- ↑ 1 2 3 Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо». — С. 58.
- ↑ 1 2 Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо». — С. 59.
- ↑ 1 2 Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо». — С. 54.
- ↑ Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо». — С. 55.
- ↑ Konstam A. British Heavy Cruisers 1939—1945. — Oxford: Osprey Publising Ltd, 2012. — P. 15. — ISBN 978-1-84908-686-8.
- ↑ Донец А. Тяжёлые крейсера типа York. — Владивосток: Рюрикъ, 2003. — С. 4. — ISBN 5-7042-1157-7.
- ↑ Донец А. Тяжёлые крейсера типа York. — С. 80.
- ↑ Донец А. Тяжёлые крейсера типа York. — С. 14.
- ↑ Донец А. Тяжёлые крейсера типа York. — С. 10-11.
- ↑ Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1997. — P. 13. — ISBN 1-86176-058-2.
- ↑ Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 16.
- ↑ Still M. Imperial Japanese Navy Heavy Cruisers 1941—1945. — Oxford: Osprey Publising Ltd, 2011. — P. 12. — ISBN 978-1-84908-148-1.
- ↑ Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 52.
- ↑ Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 50.
- ↑ Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 53.
- ↑ Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 61.
- ↑ Lacroix E., Linton W. Japanese cruisers of the Pacific War. — P. 55.
- ↑ Патянин С.В., Дашьян А.В, Балакин К.С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 437.
- ↑ Патянин С.В., Дашьян А.В, Балакин К.С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 441.
- ↑ Патянин С.В., Дашьян А.В, Балакин К.С. и др. Все крейсера Второй мировой. — С. 74.
- ↑ Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1947—1995. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1996. — P. 4. — ISBN 1557501327.
Ссылки
- [www.histarmar.com.ar/Armada%20Argentina/HistoriaCrucerosArgentinos.htm Аргентинские крейсера (на испанском языке)]
- [navalhistory.flixco.info/H/307588x53056/8330/a0.htm Крейсера типа «Вейнтисинко де Майо» (на английском языке)]
- [navypedia.org/page/39 Крейсера типа «Вейнтисинко де Майо» (на английском языке)]
Литература
- Каторин Ю. Ф. Крейсеры. Ч. 2. — СпБ: Галея-Принт, 2008. — ISBN 978-5-8172-0134-5.
- Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров 1910—2005. — Минск: Харвест, 2007. — ISBN 978-985-13-8619-8.
- Патянин С.В., Дашьян А.В, Балакин К.С. и др. Все крейсера Второй мировой. — М: Яуза, ЭКСМО, 2012. — ISBN 5-699-19130-5.
- Целиков Е. Загадка южных морей. Аргентинские крейсера «Альмиранте Браун» и «Вентесинко де Майо» // Арсенал-Коллекция. — 2012. — № 5. — С. 40-59.
- Campbell J. Naval weapons of World War Two. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1985. — ISBN 0-87021-459-4.
- Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1922—1946. — New York: Mayflower Books,, 1980. — ISBN 0-83170-303-2.
- Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1947—1995. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1996. — ISBN 1557501327.
- M. J. Whitley. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — London: Arms & Armour, 1995. — ISBN 1-85409-225-1.
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Тяжёлые крейсера типа «Альмиранте Браун»
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.
1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]
Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
