Британская имперская выставка (марки Великобритании)

Почтовые марки Британской имперской выставки
англ. British Empire Exhibition postage stamps
Марки Британской имперской выставки двух номиналов
Тип марки (марок)	коммеморативные
Страна выпуска	Великобритания Великобритания
Место выпуска	Лондон
Издатель	Royal Mail, Waterlow & Sons
Художник	Гарольд Нельсон
Дата выпуска	23 апреля 1924, 9 мая 1925
Номинал	1 и 1½ пенни (p)
Зубцовка	14
Особенность	первые коммеморативные марки Великобритании

Почтовые марки Британской имперской выставки (англ. British Empire Exhibition postage stamps) — первые коммеморативные почтовые марки Великобритании, выпущенные в связи с проведением Британской имперской выставки в Уэмбли 1924 и 1925 годов.

Выставка

Британская имперская выставка была открыта королём Великобритании Георгом V 23 апреля 1924 года в День св. Георгия в Уэмбли — районе Лондона. В то время в состав Британской империи входили 58 колоний и зависимых территорий, из которых в выставке не участвовали только Гамбия и Гибралтар.

Проведение мероприятия обошлось в 12 млн фунтов стерлингов, в результате чего оно стало крупнейшей (на тот момент) выставкой, проведённой когда-либо в любой точке мира. Её посетили 27 млн человек. Второй этап выставки прошёл в 1925 году и собрал ещё 9 млн человек. В честь выставки было выпущено большое количество конвертов, открыток и плакатов.

Марки

Выставка стала первым в истории Королевской почты поводом для эмиссии памятных (коммеморативных) почтовых марок. Для проектирования макетов марок был создан специальный комитет, которому было представлено несколько готовых дизайнов, в результате чего королём Георгом был выбран проект художника Гарольда Нельсона в двух цветах.

Марки были отпечатаны компанией Waterlow & Sons в листах по 60 штук (10 рядов по 6 марок). Для обеих марок были использованы две разные перфорационные машины с одинаковым размером 14, однако один выпуск имел линейную зубцовку, а другой — гребёнчатую. Две марки первой партии были выпущены в обращение 23 апреля 1924 года и продавались только в почтовых павильонах выставки.

Марки номиналом в 1 и 1½ пенни были оформлены практически одинаково. В левом нижнем углу ближе к центру изображён лев в величественной позе, прямо над которым в художественной рамке расположена надпись: «BRITISH EMPIRE EXHIBITION 1924» («БРИТАНСКАЯ ИМПЕРСКАЯ ВЫСТАВКА 1924»). Правую часть марки полностью занимает портрет Георга V в профиль в овальной рамке, над которой возвышается корона и лавровая ветвь. В нижних углах в квадратных рамках указан номинал цифрами и горизонтальная надпись стоимости буквами. Единственным различием марок, кроме номинала, является цвет: 1 пенни — алого цвета для внутренних отправлений, 1½ пенни — коричневого для зарубежных адресов.

Вторая партия марок была выпущена 9 мая 1925 года и идентична первой за исключением даты в надписи. Впоследствии Нельсон использовал тот же мотив оформления в марках, посвящённых Конференции Почтового союза 1927 года.

См. также

• История почты и почтовых марок Великобритании

Ссылки

• [www.postalheritage.org.uk/collections/archive/stamps/gbstamps/stamp-artwork-project/wembley-british-empire-exhibition-1 Original artwork from the 1924 Wembley stamp issue from The British Postal Museum & Archive website]

Портал «Филателия»   Портал «Великобритания»

Отрывок, характеризующий Британская имперская выставка (марки Великобритании)

Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.