Бронзовый солдат

монумент
Монумент Павшим во Второй мировой войне (при создании: Монумент воинам Советской Армии погибшим при освобождении Таллина) Teises maailmasõjas hukkunutele
Монумент стоял на площади Освободителей В просторечье: холме Тынисмяги. (2006).
Страна	Эстония
Город	Таллин
Координаты	старое место: 59°25′52″ с. ш. 24°44′23″ в. д.59.4311694° с. ш. 24.7399694° в. д. / 59.4311694; 24.7399694    новое место: 59°25′17″ с. ш. 24°45′55″ в. д.59.4216639° с. ш. 24.7654639° в. д. / 59.4216639; 24.7654639
Автор проекта	скульптор: Энн Роос архитектор: Арнольд Алас
Строительство	1945—1947 годы
Состояние	реконструирован в неполном виде

Бро́нзовый солда́т (эст. Pronkssõdur) — расхожее название памятника советским воинам, павшим в Великой Отечественной войне, ставшее общеупотребительным в связи с кампанией по его переносу из центра Таллина на Военное кладбище и связанными с этим событиями.

История памятника

«Па́мятник Во́ину-освободи́телю Та́ллина от неме́цко-фаши́стских захва́тчиков» был открыт 22 сентября 1947 года на холме Тынисмяги (эст. Tõnismägi — Холм св. Антония) в центре Таллина напротив церкви Каарли (эст. Kaarli kirik). С 1995 года официальное название — Монуме́нт Па́вшим во Второ́й мирово́й войне́.

Монумент был воздвигнут рядом с братской могилой, в которой 14 апреля 1945 года были перезахоронены 13 советских военнослужащих, погибших под Таллином в ходе Таллинской операции 1944 года во время Великой Отечественной войны и ранее похороненных в других частях города. Первоначальное местонахождение памятника — в центре города, напротив церкви Каарли неслучайно: раньше церковь окружало кладбище.

Мемориальная композиция, созданная скульптором Энном Роосом и архитектором Арнольдом Аласом, состояла из двухметровой фигуры советского солдата, склонившего голову в знак скорби, и стены, на которой были установлены таблички с именами погибших и изображён орден Отечественной войны. В 1964 году перед монументом был зажжён Вечный огонь. Существует версия, согласно которой прототипом солдата послужил эстонский красноармеец Велло Раянгу (настоящее имя Вольдемар Тролла, этнический швед, родился в городе Верро (Выру) в 1916 году).

С 1990-х годов судьба мемориала и захоронения стала предметом ожесточённых дискуссий, поскольку часть эстонцев считала его символом советской оккупации. В начале 1990-х годов, после объявления Эстонией независимости, был потушен Вечный огонь. Таблички с именами погибших были заменены в 1994 году табличками с надписью «Павшим во Второй мировой войне» на эстонском и русском языках. Кроме того, была переделана площадка перед памятником — в частности, оттуда был убран Вечный огонь.

В середине апреля 2007 года правительство Эстонии приняло окончательное решение перенести мемориал из центра города. Демонтаж монумента и снос мемориальной стены в ночь с 26 на 27 апреля 2007 года повлекли за собой массовые волнения в Таллине и других городах Эстонии.

30 апреля фигура «Бронзового солдата» была установлена на Военном кладбище по улице Фильтри, примерно в трёхстах метрах от магистрали Ярвевана, окаймляющей Таллин с юго-восточной стороны, в двух километрах от первоначального расположения, а 1 мая 2007 года на Тынисмяги были завершены раскопки и эксгумация останков захороненных. По сообщению министерства обороны Эстонии было найдено 12 захоронений . Остальная часть мемориала была в уменьшенном виде частично воссоздана к концу июня 2007 года. Перезахоронение восьмерых военнослужащих состоялось 3 июля.

Список захороненных

1. Михаил Петрович Куликов, 1909 года рождения, подполковник, командир 657 стрелкового полка 125-й стрелковой дивизии, уроженец Тамбовской области, города Моршанск, погиб 22 сентября 1944 года. 29 сентября 2007 года останки были перезахоронены в Ярославле.
2. Иван Михайлович Сысоев, 1909 года рождения, капитан, парторг 657 сп 125 сд, уроженец Архангельской области, Виноградовского района, д. Топса, погиб 22 сентября 1944 года. При эксгумации останков прах обнаружен не был.
3. Константин Павлович Колесников, 1897 года рождения, полковник, заместитель командира 125 сд, уроженец Сталинградской области, хутор Жилая Коса, погиб 21 сентября 1944 года. Прах перезахоронен на Военном кладбище 3 июля 2007 года.
4. Иван Степанович Серков, 1922 года рождения, капитан, начальник разведки 79 легко-артиллерийской бригады, уроженец Рязанской области, Путятинского района, призван Рязанским РВК, погиб 21 сентября 1944 года. Прах перезахоронен на Военном кладбище 3 июля 2007 года.
5. Василий Иванович Кузнецов, 1908 года рождения, гвардии майор, командир 1222 самоходно-артиллерийского полка, уроженец Ивановской области, Кольчугинского района, д. Ново-Фроловское, погиб 22 сентября 1944 года. Прах перезахоронен на Военном кладбище 3 июля 2007 года.
6. Василий Егорович Волков, 1923 года рождения, лейтенант, командир миномётного взвода 657 сп 125 сд, уроженец Калининской области, Калининского района, д. Б. Макарово, призван Калининским РВК, погиб 22 сентября 1944 года. Прах солдата 26 июня 2007 был перезахоронен в городе Кашин (Россия).
7. Алексей Матвеевич Брянцев (29 декабря 1917 — 22 сентября 1944), капитан, парторг 1222 самоходно-артиллерийского полка, уроженец Алтайского края, п. Борки Поспелихинского района, призван Георгиевским РВК, погиб 22 сентября 1944 года. Кавалер ордена Красного Знамени и ордена Отечественной войны II степени. 16 июня 2007 г. перезахоронен в г. Гуково, Ростовской обл., где проживает его сын Виктор.
8. Степан Илларионович Хапикало, 1920 года рождения, гвардии старший сержант, командир орудия 26 отдельного гвардейского тяжёлого танкового полка, уроженец Полтавской области, Ново-Сенжарского района, с. Ново-Полтава, призван Лозно-Александровским РВК (так в документе) Ворошиловградской области, умер от болезни 28 сентября 1944 года в ТППГ-2623. 28 октября 2007 его прах был перезахоронен в городе Полтава (Украина).
9. Елена Михайловна (Лени́на Моисеевна) Варшавская, 1925 года рождения, старшина мед. службы, фельдшер дивизиона 40 гвардейского миномётного полка, уроженка Полтавской области, Диканьского района, с. Михайловка, призвана Дзержинским РВК г. Москвы, погибла 23 сентября 1944 года. Перезахоронена 4 июля 2007 года на Масличной горе в Иерусалиме, где 15 января 2008 года ей был установлен памятник.
10. Василий Иванович Давыдов, сержант, командир орудия 30-го гвардейского минометного полка, уроженец Калининской области Ржевского района, с. Адорье, призван Фокинским РВК Молотовской области, погиб 22 сентября 1944 года. Прах перезахоронен на Военном кладбище 3 июля 2007 года.
11. К. Котельников, подполковник, умер 22 сентября 1944 года. Прах перезахоронен на Военном кладбище 3 июля 2007 года.
12. И. М. Луканов, младший лейтенант, умер 22 сентября 1944 года. Прах перезахоронен на Военном кладбище 3 июля 2007 года.
13. Дмитрий Андреевич Белов, разведчик 23-й артиллерийской дивизии, ефрейтор. Прах перезахоронен на Военном кладбище 3 июля 2007 года.

По заказу министерства иностранных дел Эстонии в 2006 году была подготовлена историческая справка о монументе и захоронении.

Похороны советских военнослужащих

Согласно изданию «Эстонский народ в Великой Отечественной войне Советского Союза 1941—1945», «25 сентября 1944 года в Таллине на Тынисмяги с большими почестями были похоронены заместитель командира дивизии полковник К. П. Колесников, командир 657-го стрелкового полка подполковник М. П. Куликов и другие погибшие».

14 апреля 1945 на Тынисмяги было организовано торжественное перезахоронение останков павших советских воинов. В этот день газета «Rahva Hääl» сообщала: «Траурный кортеж медленно движется по улицам Таллина. Венки, траурные флаги, двенадцать красных гробов на машинах, а за ними скорбящие жители города. Бойцов Красной армии, погибших 22 сентября 1944 года при освобождении столицы Советской Эстонии, похоронят в братской могиле».

17 апреля 1945 газета «Ноорте Хяэль» писала: «В субботу, 14-го числа, прошло захоронение в общей могиле двенадцати героических бойцов Красной армии, погибших в день освобождения Таллина от гитлеровских поработителей».

15 апреля в газете «Советская Эстония» было размещено сообщение: «Вчера трудящиеся эстонской столицы провожали в последний путь офицеров и бойцов Красной армии, павших за освобождение братского эстонского народа, за освобождение Таллина. Их двенадцать. Запомним имена героев: гвардии майор В. И. Кузнецов, капитан А. М. Брянцев, капитан Серков, лейтенант В. Е. Волков, младший лейтенант И. М. Луканов, гвардии сержант В. И. Давыдов, гвардии старшина Х. Пикало, гвардии старшина Елена Варшавская, красноармеец Д. А. Белов и ещё трое неизвестных солдат. Они были похоронены в разных местах, а вчера их останки были перенесены в братскую могилу на широком бульваре Тынисмяги».

История конфликта

В ночь на 8 мая 1946 года установленный у захоронения на Тынисмяги временный деревянный памятник был взорван таллинскими школьницами Агеэдой Паавел и Айли Юргенсон, заложившими здесь самодельное взрывное устройство. Они мотивировали свой поступок местью за то, что советские власти массово уничтожали памятники погибшим в Освободительной войне. Девочки были арестованы и осуждены к восьми годам лишения свободы. Позднее аналогичные нападения на советские монументы были совершены и в других городах республики. В 1998 году Агеэда Паавел и Айли Юргенсон были награждены орденом Орлиного креста (эст. Kotkaristi Teenetemärk) президентом Леннартом Мери за их борьбу против коммунизма.

После провозглашения Эстонией независимости ветераны войны, воевавшие в Красной Армии, и многие другие люди продолжали собираться у памятника 9 мая в День Победы и 22 сентября в день освобождения Таллина от немецких войск.

Политическая борьба

4 мая 2006 года на заседании Таллинского горсобрания фракция националистического Союза Отечества потребовала убрать из центра города мемориал и захоронение, мотивируя своё требование тем, что памятник «героизирует оккупацию страны Советским Союзом в 1944 году и не вяжется с существованием независимой Эстонской Республики».

9 мая 2006 года у памятника произошёл инцидент, в ходе которого празднующие вытеснили с площадки перед памятником эстонского националиста, члена Союза Отечества Юри Бёма (эст. Jüri Böhm), устроившего пикет с эстонским флагом и плакатом следующего содержания «Эстонский народ — не забудь: этот солдат оккупировал наше государство и депортировал наш народ!». По утверждению пикетирующего и некоторых эстонских СМИ, из его рук пытались вырвать флаг и транспарант. Мнения общественности разделились: одни видели в этом надругательство над символами эстонской государственности, другие — отпор националистическим провокаторам.

10 мая 2006 года четверо известных националистических деятелей заявили

Мы обещаем, что к следующей годовщине Эстонской Республики памятника, символизирующего советскую оккупацию, на Тынисмяги больше не будет

Один из них, дважды награждённый высшей наградой Эстонской республики Юри Лийм, публично дал обещание взорвать монумент.

20 мая 2006 года перед монументом прошёл митинг эстонских националистов с требованиями его сноса, митингующие пытались накинуть на шею памятника верёвку, в ту же ночь он был осквернён. В ответ на это, с целью защиты монумента от надругательств, у памятника ночью стала собираться группа людей, назвавших себя «Ночным дозором».

22 мая 2006 года министр внутренних дел Калле Лаанет заявил, что Эстонская полиция не будет охранять монумент от вандалов. В тот же день премьер-министр Андрус Ансип сделал заявление о том, что «стоящий на Тынисямги Бронзовый солдат является символом оккупации, и его давно следовало снести» В ночь на 23 мая памятник был вновь осквернён.

23 мая эстонские националисты объявили о проведении на Тынисмяги пикника в субботу 27 мая.

25 мая премьер-министр Андрус Ансип сделал заявление о том, что «Бронзовый солдат на Тынисмяги стал символом, противостоящим Эстонской Республике». В ту же ночь полиция приступила к круглосуточному дежурству на Тынисмяги. 26 мая 2006 года представители министерства внутренних дел сообщили о запрете проведения любых собраний у монумента.

27 мая 2006 года в районе Тынисмяги несколько десятков эстонских националистов, пришедших на пикник, встретились с демонстрацией более тысячи русских жителей Таллина. Русские дважды нападали на эстонцев и вырывали у них эстонские флаги пока полиция не разделила конфликтующие стороны. Русские возложили к памятнику цветы, которые остались под охраной полиции.

В конце мая 2006 года полиция оградила сквер Тынисмяги лентой и запретила любые волеизъявления в его окрестностях. Запрет и ограждение сохранялись до 9 октября 2006 года.

По мнению многих политических комментаторов, премьер-министр Эстонии Андрус Ансип в ходе предвыборной кампании пообещал перенести памятник Воину-освободителю, чтобы завоевать голоса националистически настроенных эстонских избирателей, традиционно голосовавших за маргинальные националистические партии, не представленные в Парламенте, и тем самым набрать недостающие для получения полномочий сформировать правительство проценты

Данным вопросом занялся эстонский парламент. 11 октября 2006 года Партия реформ, Союз отечества и Res Publica, а также социал-демократы инициировали законопроект о защите воинских захоронений. 10 января 2007 парламент принял «Закон о защите воинских захоронений» (66 депутатов из 101 проголосовали за). Закон даёт основания для перезахоронения останков военнослужащих, которые покоятся в не соответствующих этому назначению местах — например, в парке, в зелёной зоне, в зданиях вне кладбищ, а также в местах, где воинские захоронения невозможно обеспечить надлежащим уходом. Статья 10 закона предусматривает перенос находящихся на месте захоронения могильных памятников, плит и крестов на место перезахоронения. 11 января президент Эстонии Тоомас Хендрик Ильвес подписал указ о принятии закона.

13 февраля 2007 года парламент Эстонии поддержал во втором чтении поправку к законопроекту «Об устранении запрещённых строений», согласно которой Монумент павшим во Второй мировой войне считается запрещённым строением и правительство обязано организовать его перемещение в течение 30 дней после вступления в силу закона. В соответствии с данной поправкой, «запрещёнными сооружениями признаются сооружения, возвеличивающие оккупацию Эстонской республики, проведение массовых репрессий в Эстонии, которые могут нанести ущерб жизни, здоровью или имуществу людей, вызывают вражду или могут вызвать нарушения общественного порядка». Также было внесено предложение запретить установление и демонстрацию в общественных местах памятных знаков, монументальных произведений искусства или других строений, возвеличивающих исторических лиц, которые массово уничтожали эстонский народ или масштабно разграбляли исторические места Эстонии. 15 февраля, несмотря на критику со стороны юристов, законопроект был принят 46 голосами за и 44 — против. 22 февраля закон был отклонён президентом Ильвесом, «так как этот закон противоречит конституции Эстонии по нескольким пунктам, прежде всего — по вопросу разделения ветвей власти».

Считаю необходимым снова обсудить в Рийгикогу принятый 15 февраля закон «О сносе запрещённых сооружений», принять решение и привести его в соответствие с конституцией Эстонской Республики

, — написал президент Ильвес в своей резолюции.

Очередной инцидент возле монумента произошёл 23 февраля 2007 года, когда группа эстонских националистов попыталась возложить к подножию памятника венок из колючей проволоки с надписью «Убийцам, насильникам и мучителям эстонского народа». В ходе возложения произошла потасовка между националистами и защитниками памятника, которые не позволили возложить венок. На основании заявления одного из националистов против защитников было начато расследование. 25 марта националист Юри Бём пришёл на Тынисмяги с очередным венком из колючей проволоки. Защитники памятника попытались не пропустить его к монументу, возникла потасовка. На место было вызвано специальное подразделение эстонской полиции по безопасности, которое, образовав живой коридор из полицейских с собаками, позволило националистам положить венок. Для разгона протестующих полицией был применён слезоточивый газ, нескольким защитникам памятника предъявлены обвинения.

В ходе предвыборной кампании премьер-министр Эстонии Андрус Ансип заявил, что с целью предотвращения дальнейших конфликтов он считает нужным переместить монумент и захоронения из центра города на кладбище. Центристская партия, наиболее популярная партия среди неэстонского населения, критически отнеслась к идее переноса памятника. В мартовских выборах Рийгикогу победила Реформистская партия Андруса Ансипа и в начале апреля он сформировал и возглавил новое правительство.

В середине апреля министр обороны Аавиксоо предложил план, по которому правительство должно принять вечером 19 апреля тайное решение о снятии памятника. По этому плану памятник должен был быть снят в ночь на пятницу 27 апреля и уже в воскресенье установлен на кладбище. По утверждению депутата рийгикогу Хеймара Ленка, план Аавиксоо был принят. Эта информация не была опровергнута властями.

18 апреля министр обороны Яак Аавиксоо издал специальный приказ «Об организации раскопок и идентификации останков жертв войны», подготовленный на основании закона «О защите воинских захоронений».

Согласно закону о защите воинских захоронений, именно министр обороны принимает решения о воинских памятниках. Таллинская мэрия, где власть принадлежит оппозиционной Центристской партии, дважды ходатайствовала о запрете раскопок на Тынисмяги, однако административный суд Таллина каждый раз это ходатайство отклонял. Мэрия указывала, что раскопки носят провокационный характер и могут иметь негативные последствия для города и государства в целом и даже привести к международному конфликту.

Премьер-министр Андрус Ансип выступил с заявлением, что перенос памятника будет осуществлён строго в соответствии с международными нормами — о начале работ будет сообщено посольству России, и «если дело дойдёт до перезахоронения, это будет сделано достойно и следуя всем международно признанным правилам».

Тем временем, российская делегация в ПАСЕ инициировала проект резолюции, осуждающей власти Эстонии за намерение снести памятник.

23 апреля МИД РФ вручил послу Эстонии в Москве Марине Кальюранд ноту протеста, в которой в очередной раз выразил решительное несогласие Москвы с намерением эстонского правительства приступить к раскопкам и переносу захоронения останков советских воинов. Как заявили в МИД РФ, Россия рассматривает эти действия как «пересмотр роли стран антигитлеровской коалиции в победе над фашизмом во Второй мировой войне, противоречащий не только нормам международного права, но и элементарным принципам человеческой морали и гуманизма».

25 апреля премьер-министр Андрус Ансип, выступая в эфире «Радио-4», заявил, что раскопки начнутся «в ближайшие дни» и займут не менее двух недель. Между тем департамент пограничной охраны Эстонии ещё 24 апреля объявил об ужесточении контроля на границах, а уже в ночь на 25 апреля эстонские пограничники не впустили в страну членов Латвийского антифашистского комитета и журналистов, ехавших из Латвии на встречу с активистами движения «Ночной дозор». Им было заявлено, что они входят в список лиц, нахождение которых на территории Эстонии нежелательно. Начиная с 23 апреля многие работники территориальных органов полиции Эстонии были командированы охранять общественный порядок в Таллине. Тем временем, как сообщила газета Postimees, в Таллин уже прибыли активисты движения «Наши», разместившиеся в гостинице Meriton Grand Hotell Tallinn, а один из лидеров движения «Ночной дозор», Дмитрий Линтер, заявил, что эстонские власти «ожидают сюрпризы».

Фактически сразу после возвращения Тоомаса Хендрика Ильвеса из Москвы (в Таллин самолёт с президентом приземлился в 1:30 26 апреля), с похорон Бориса Ельцина, началась полицейская операция.

Демонтаж монумента и массовые беспорядки

26 апреля в 4:30 утра была начата подготовка к раскопкам в месте захоронения. Несколько десятков полицейских из отряда по борьбе с беспорядками окружили памятник плотным кольцом. Трое активистов организации «Ночной дозор», двое мужчин и одна женщина, были задержаны. У принадлежавшего женщине автомобиля, в котором они находились, были проколоты шины и выбиты стёкла. По словам представителей полиции, задержанные отказались покинуть территорию мемориала и заперлись в своём автомобиле, вследствие чего полицейские проникли в автомобиль с применением силы, в результате чего женщина получила лёгкое ранение руки. По словам представителя «Ночного дозора», дежуривших у памятника избили прямо в машине, не дав возможности ни выйти из неё, ни покинуть территорию, прилегающую к мемориалу, женщине разбили голову и очки, повредили руку.

К пяти утра металлические ограждения были установлены по всему периметру, свечи у подножия памятника были убраны, огромная белая палатка накрыла всё пространство перед Бронзовым солдатом, включая сам монумент. На ограждении вывесили таблички с надписями на эстонском, русском и английском языках: «Здесь проводятся археологические раскопки воинских захоронений и работы по опознанию. Просим соблюдать спокойствие и достоинство в зоне работ».

В 5:51 советник пресс-службы правительства Эстонии Мартин Яшко разослал документ, в котором чиновникам рекомендовалось при комментировании ситуации использовать в отношении Бронзового солдата вместо понятия «памятник» понятие «надгробие», вместо слова «снятие» — «перезахоронение», вместо «эстонцы» и «русские» — «группы интересов».

Утром на площади стали собираться люди и возлагать цветы к металлическому забору. Полицейские приказали их убрать, но после небольшого совещания цветы разрешили оставить.

В течение дня на площади собралась толпа протестующих до 2 000 человек, которые скандировали «Позор!» и «Фашисты!». В 19:40 группа протестующих из примерно 10 человек попыталась продавить цепь полицейских и спецназа, но была отброшена назад в течение нескольких секунд с применением слезоточивого газа и телескопических дубинок. Над площадью кружил вертолёт, освещавший её прожектором, на земле также был включен мощный прожектор и направлен на толпу. В ответ в сторону полицейских летели пластиковые бутылки и яйца. В 21:00 представитель полиции огласил через громкоговоритель на русском языке приказ разойтись, уточняя, что в противном случае будет применена физическая сила и спецсредства. После повторного призыва разойтись полиция вытеснила демонстрантов с площади с применением газа, резиновых пуль и светошумовых гранат, при этом со стороны толпы в полицию летели камни. Вытеснив толпу с площади Тынисмяги в сторону Пярнуского шоссе к кинотеатру «Космос», полиция осталась на холме Тынисмяги. Толпа передвинула дорожные ограждения, перегородив улицу, и начала крушить остановки, бить витрины магазинов, переворачивать автомобили. Были выбиты стёкла в резиденции Партии реформ (ответственной за перенос памятника), подожжены несколько киосков, разграблены магазин «Hugo Boss», аптека, казино, магазин косметики и украшений, магазин оптики, алкогольный и компьютерный магазины. В ночь на 27 апреля кризисная комиссия, главой которой был министр внутренних дел Юри Пихл, рекомендовала незамедлительно перенести памятник с бульвара Каарли на кладбище сил обороны. В 3:40 Андрус Ансип связался по телефону с остальными членами правительства и получил их согласие. Известняковая стена за солдатом при этом была разрушена, солдат демонтирован, взят под охрану полиции и вывезен в неизвестное место. Рано утром правительство сделало заявление, в ходе которого опровергло появившиеся слухи о распиле статуи на куски.

В первую ночь столкновений ранения получили 57 человек, среди них 13 полицейских. Один человек умер в больнице от ножевых ранений, полученных в ходе беспорядков. В полицию было доставлено около 300 человек, из которых треть — этнические эстонцы.

Вечером 27 апреля люди вновь стали собираться в центре города. На бульваре Каарли количество митингующих достигло 400 человек. Около 100 человек были задержаны полицией. К 22 часам число митингующих достигло 2 000, возобновились беспорядки. Полицией были применены водомёты, слезоточивый газ. В ответ летели бутылки и камни. Были разбиты стёкла нескольких остановочных павильонов и автомобилей, припаркованных у проезжей части, разбиты окна прилегающих зданий, в том числе театра «Эстония» и Таллинской мэрии. Также был осквернён памятник Антону Таммсааре: неизвестные вывели на нём белой краской слова «Ансип — ЧМО». Было задержано около 600 человек, количество пострадавших достигло 153.

Стихийный митинг произошёл также в городе Йыхви, в уезде Ида-Вирумаа. Собравшиеся требовали немедленного освобождения всех арестованных в Таллине защитников памятника и отставки премьер-министра Андруса Ансипа, одного из инициаторов сноса памятника. Некоторые молодые люди из числа митингующих вели себя агрессивно. В результате начался погром: были разбиты витрины торгового комплекса «Централ», витрины пивного зала «Приват» и ещё одного магазина. Была предпринята попытка уничтожить памятник эстонскому генералу Тыниссону, которая была пресечена. Полиция задержала 46 человек.

В ночь на 28 апреля была осквернена братская могила советских воинов в городе Валга. В ту же ночь осквернён мемориал эсэсовцам в местечке Синимяэ и немецкое кладбище в Кохтла-Ярве.

28 апреля были арестованы лидеры «Ночного дозора» Дмитрий Линтер и Максим Рева, а также комиссар движения «Наши» в Эстонии, 18-летний Марк Сирык. Всем троим были предъявлены обвинения в организации беспорядков. В 2009 году они были оправданы уездным, а затем и окружным судом, им была выплачена компенсация за необоснованное содержание под стражей в размере около 28 тысяч долларов США.

В тот же день по Нарве прошла стихийная демонстрация протеста, участники которой вышли на Петровскую площадь и вступили в перебранку с полицией, в ходе которой полицейские стреляли в воздух. В ходе дальнейшей демонстрации полицейские применили силу, было задержано около 70 человек. Для обеспечения порядка также были привлечены силы ополчения Кайтселийт. 29 апреля в Силламяэ произошёл стихийный митинг протеста, в ходе которого митингующие перекрыли трассу Таллин-Нарва.

Всего от рук бунтующих пострадало 99 торговых точек. Правительство пообещало возместить ущерб «городам, признанным входящими в зону массовых беспорядков». По состоянию на 28 июня 2007 года выплачено компенсаций на сумму 9 млн крон (577 тысяч евро).

По данным полиции, треть задержанных были эстонцами. По подозрению в хулиганстве и вандализме в общей сложности было взято под стражу около 1 200 человек, из которых 700 были признаны непричастными к массовым беспорядкам.

Посольство Эстонии в Москве было блокировано российским молодёжным движением «Наши». Молодёжь препятствовала входу и выходу людей из здания посольства, требуя, чтобы Эстония вернула «Бронзового солдата» на Тынисмяги. Посольство направило в МИД России ноты протеста, в которых отмечалось, что жизнь и здоровье персонала посольства и членов их семей подвергаются опасности. Ноты остались без ответа.

2 мая, пытаясь сорвать пресс-конференцию посла Эстонии в редакции газеты «Аргументы и факты», несколько молодых людей из движения «Наши» прорвались в здание пресс-центра газеты. Охрана посла распылила перцовый газ. По утверждению посла Эстонии милиция бездействовала, когда между её охраной и представителями движения «Наши» возникла потасовка. Посольство заявило, что до нормализации ситуации прекращает консульскую работу.

Убийство Дмитрия Ганина

В 23:16:30 26 апреля в таллинский Центр спасения поступило первое сообщение о драке в районе бара Woodstock, затем последовали сигналы о пожаре в том же баре. Как сообщил неизвестный, в 23:56:46 к бару прибыла полиция, потушила пожар и покинула место происшествия. Ещё через две минуты, в 23:58:43 поступило первое сообщение о нескольких раненых, лежащих возле бара без сознания.

Избитый и раненый гражданин России Дмитрий Ганин около полутора часов лежал перед баром, пока его подобрала машина «Скорой помощи». Около двух часов ночи он умер в больнице от ножевого ранения в грудь.

2 мая посол Эстонии в России Марина Кальюранд заявила на пресс-конференции в Москве, что по материалам следствия в карманах убитого были найдены украденные товары и он был убит в драке с другим мародёром. В адрес эстонской полиции прозвучали обвинения в том, что она не оказала Ганину своевременной медицинской помощи.

В середине мая по подозрению в избиении Ганина и его друга Олега были арестованы двое эстонцев. По сообщению прессы, Дмитрий и Олег стали жертвами нападения и получили ранения в ночь на 27 апреля в районе бара Woodstock. 12 июня были задержаны ещё семеро подозреваемых, все эстонцы. По месту проживания подозреваемых были найдены улики. В июле все подозреваемые в избиении и убийстве Ганина были освобождены под подписку о невыезде.

8 мая 2008 года посол Эстонии в России заявила, что Эстония не меньше России заинтересована в установлении и наказании убийц Ганина.

В июне 2009 года уголовное дело по факту избиения Ганина было прекращено, трое из участников избиения получили штрафы от 5000 до 12000 крон. Уголовное дело по факту убийства продолжается.

Действия эстонской полиции

Фактически у всех полицейских отсутствовали именные таблички, что лишило возможности подавать жалобы и обращаться в суды на превысивших должностные полномочия сотрудников полицейского департамента.

КаПо (kaitsepolitsei — полиция безопасности) создала сайт на котором просила всех помочь опознать людей оказавшихся 26-27 возле Тынисмяги.

Полицейские задерживали и избивали случайных прохожих, журналистов, свидетелей дубинками. Граждане Германии, которых эстонская полиция задержала на улице и поместила в Д-терминале Таллинского порта, дали интервью финской газете Iltalehti. 65-летнего Клауса Дорнеманна и его 37-летнего сына Лукаса избили дубинками по ребрам и рукам. По их словам, по крайней мере половина задержанных не имела отношения к вандализму на таллинских улицах.

По словам одного из лидеров «Ночного дозора» Александра Коробова, задержанных свозили в помещение склада Д-терминала Таллинского порта, где их держали связанными и вынудили сидеть на бетонном полу. В отправлении естественных надобностей задержанным было отказано. Тех, кто пытался встать, жестоко избивали. Коробов также сказал, что по крайней мере один из задержанных был, возможно, забит до смерти.

К 23 мая канцлеру юстиции Аллару Йыксу было подано 37 жалоб на действия полиции во время беспорядков. В прокуратуру было отправлено 12 из них. 13 июня комиссар движения «Наши» Марк Сирык был освобождён из-под стражи. Задержанных Дмитрия Линтера и Максима Реву перевели в разные тюрьмы, запретили передачи. Дмитрий Линтер в знак протеста объявил голодовку. Активист «Ночного дозора» Светлана Кунгурова: Эстонские адвокаты, которых мы приглашаем на защиту, один за другим отказываются — и объясняют открытым текстом, что идти против власти в крайне политизированном процессе не хотят. Телефоны прослушиваются, почта контролируется, контакты и перемещения отслеживаются сотрудниками КАПО. В итоге дело по обвинению Линтера, Сирыка, Кленского и Ревы в организации беспорядков было передано в Харьюский суд, где все обвиняемые были оправданы; Таллинский апелляционный суд подтвердил оправдательный вердикт, а Государственный суд Эстонии не стал рассматривать жалобу на приговор.

Комитет ООН против пыток в ноябре 2007 г. выразил «озабоченность по поводу обвинений в жестокости и чрезмерном применении силы со стороны сотрудников правоприменительных органов, особенно в связи с беспорядками, имевшими место в Таллине в апреле 2007 года, которые хорошо документированы с помощью тщательной подборки жалоб». В 2013 году тот же комитет выразил озабоченность тем, что жалобы на жестокость и чрезмерное применение силы со стороны сотрудников правоприменительных органов, направленные канцлеру юстиции и прокуратуре, не привели к преследованию. Европейский комитет по предотвращению пыток в 2011 году опубликовал свой доклад по результатам визита в Эстонию в мае 2007 года, в котором отметил, что многим задержанным не были обеспечены права незамедлительно связаться с близкими, получить доступ к врачу и адвокату.

Европейский суд по правам человека 28 марта 2013 года принял постановление, в котором усмотрел нарушение Эстонией статьи 3 ЕКПЧ (запрет пыток, бесчеловечного и унизительного обращения) в отношении четырёх человек.

Информационная война

По словам активистов «Ночного дозора», их активно преследует эстонская Полиция безопасности. В доме лидера «Ночного дозора» Дмитрия Линтера был проведён обыск. Были временно закрыты несколько форумов, сайт с обращением против памятника mahapronkss6dur, запрещено комментирование статей в русскоязычном секторе популярного эстонского новостного портала «Delfi».

Неопределённость ситуации, возникшей после сноса мемориала, способствовала распространению слухов и ошибочной информации. Участники событий рассказывали, что памятник был уничтожен. Российские СМИ цитировали анонимного представителя правительства Эстонии, якобы сообщившего, что памятник распилен и вывезен в неизвестном направлении

Лидер антифашистского движения Андрей Заренков заявил, что русскоязычные полицейские Эстонии массово увольняются с работы, не желая принимать участие в подавлении недовольства со стороны «некоренного» населения. Генеральный директор эстонской полиции Райво Аэг распространил в ответ заявление с отрицанием таких сообщений, к опровержению присоединился и министр иностранных дел Урмас Паэт.

По словам спикера Совета Федерации Сергея Миронова, погиб гражданин России, который был «жестоко избит полицией, прикован к столбу и скончался от потери крови». По его словам, существует видеозапись, которая об этом свидетельствует.

Многие веб-сайты эстонских государственных учреждении пострадали от нападений хакеров, происходивших, по словам эстонского министра юстиции Рейна Ланга, с IP-адресов российских госучреждений. Как утверждает министр иностранных дел Эстонии Урмас Паэт, следы кибератак ведут и к администрации президента России. Просьба Эстонии провести совместное расследование по кибератакам на эстонские веб-сайты был проигнорирован российской стороной. Однако согласно исследованию, проведённому американской компанией в области обеспечения компьютерной безопасности «Арбо Нетвокс», ни один из источников, которые она проанализировала по всему миру, не указывает на то, что кибератаку организовала Россия. По данным исследователей, Эстонию атаковали хакеры из многих стран, в том числе из США.

По мнению, распространённому послом Эстонии в РФ перед сносом памятника, есть «спекуляции», что прообразом солдата мог послужить эстонский борец, двукратный олимпийский чемпион Кристьян Палусалу, в том же интервью, данном радио «Свобода», она сказала, что «у нас нет данных о том, есть ли там захоронение или нет».

Бронзовый солдат на Военном кладбище Таллина

Снесённый с Тынисмяги «Бронзовый солдат» был 30 апреля 2007 года установлен на военном кладбище Таллина. Перед фигурой солдата был установлен мемориал памяти советских воинов, на котором на эстонском и русском языке написано: Неизвестному солдату. 1941—1945 гг.. С обратной стороны плиты надпись: От благодарных россиян. Памятник восстановлен в 1995 году, а также изображение православного креста.

8 мая 2007 года в поминальной церемонии на Военном кладбище приняли участие премьер-министр Андрус Ансип, министр по делам народонаселения Урве Пало и министр обороны Яак Аавиксоо. В церемонии также приняли участие около двадцати находящихся в Эстонии зарубежных послов и дипломатических представителей. К могиле Неизвестного солдата был возложен венок.

Депутаты из делегации Государственной думы России, находившиеся с визитом в Таллине, обнаружили на памятнике следы «поперечного распила». Министерство обороны Эстонии опровергло эти утверждения. По словам пресс-секретаря министерства, статуи такого размера изготавливают по частям, так как нет такой большой печи, в которой их можно отлить. Таким образом линии, которые видны на статуе — следы старой сварки, которые датируются годом её создания. На фотографиях памятника до переноса шов тоже заметен.

20 июня было закончено строительство известняковой стены. Новая стена схожа со старой, но немного меньше по размерам. Также отсутствуют изображение ордена Великой Отечественной войны на плитняковой стене и мемориал памяти советских воинов Неизвестному солдату. 1941—1945 гг.. 3 июля состоялось перезахоронение восьмерых солдат. На временной доске над могилами написаны восемь имен: полковник Колесников К. П., подполковник Котельников И., подполковник Куликов М. П., майор Кузнецов В. И., лейтенант Луканов И. М., капитан Серков И. С., сержант Давыдов В. И. и рядовой Белов Д. А.. Позднее временная доска будет заменена на другую, где имена будут написаны на двух языках. Отдельно также была установлена плита с именем Сысоева И. М., так как среди захороненных его тело не было обнаружено, но первоначально значилось в списках.

Мнения и реакция

• Защитники памятника сформировали общественное движение «Ночной дозор» и Антифашистский комитет.
• В русскоязычных и российских СМИ сторонников сноса памятника называют фашистами, а их действия — героизацией фашизма. Эстонские активисты, которые добивались сноса памятника, подчеркивают, что они не намерены оправдывать фашизм или нацизм, но памятнику советским освободителям не может быть места в Таллине, так как, с их точки зрения, в 1944 году Прибалтика не была освобождена — немецкая оккупация лишь сменилась советской. Это же мнение высказал президент Эстонии Т. Х. Ильвес в [news.bbc.co.uk/hi/russian/russia/newsid_6376000/6376915.stm интервью BBC].
• Международный центр исследований по вопросам обороны публикует доклад «Причастность России к беспорядкам в Таллине».
• Глава Еврокомиссии Жозе Мануэль Баррозу заявил, что перенос памятника — внутреннее дело Эстонии. «Это суверенное решение каждого государства — какие памятники иметь на своей территории».
• 27 января 2007 ИА REGNUM публикует перевод появившейся на эстонском интернет-портале DELFI заметки бывшего посла Эстонии в России Марта Хельме:

«Бронзовый солдат», «Бронзовый солдат»… Все кругом только и говорят об этом истукане. И что самое ужасное, во всей этой ерунде виноваты мы, эстонцы. По идее, здесь надо говорить именно о России, о том, что на протяжении более 15 лет она использует против нас лживую, клеветническую и вымогательскую политику. Сегодняшняя Россия - это растущий монстр, какого мир в своей истории ещё не видел. Этот монстр расправит плечи в 2008 году после президентских выборов, и вот тогда мы увидим, какое чудовище выползет из ворот Кремля… Не пройдет и двух лет, как в лице России мы будем иметь дело с самым ужасающим террористическим режимом в мире, экспортёром терроризма, рядом с которым всякие там ХАМАСы и «Аль-Каиды» померкнут. Что же делать? России, которая, в сущности, слаба, нужно навязать новое, непосильное ей экономическое соревнование, гонку вооружений и идеологическую войну… на обломках империи нужно будет помочь родиться национальным государствам малых народов и другим демократическим образованиям с различной геополитической и географически-экономической ориентацией. Развал России освободит мир от этого монстра, которого Рональд Рейган окрестил империей зла.

• 30 января 2007 Эстонские официальные лица высказываются по выступлению Марта Хельме в интервью «Известиям». Советник эстонского президента по связям с общественностью Тоомас Силдам: «Мы не считаем нужным комментировать выступление Хельме. Это высказывание частного лица, которое не представляет ни исполнительную, ни законодательную власть». Примерно так же отреагировали и в эстонском посольстве в Москве: «Март Хельме в МИД давно не работает. Он выступает как частное лицо. Так что комментировать его слова мы не считаем уместным».
• 19 февраля 2007 Президент Эстонии Тоомас Хендрик Ильвес, Русская служба Би-би-си:

…Возможно, это неприятно слышать, но в нашем сознании этот солдат олицетворяет депортации и убийства, разрушение страны, а не освобождение…

• 3 апреля 2007 Первый вице-премьер Сергей Иванов, выступление на совещании ветеранского актива в Москве:

…Это не пройдет бесследно для российско-эстонских отношений… На российском рынке есть достаточно много кисломолочных продуктов, сделанных в Эстонии — значит, не надо их покупать. Я не призываю к бойкоту, просто если российским гражданам … политика эстонских властей не нравится, просто не покупайте их продукцию… Или взять туризм. Не ездите отдыхать в Эстонию — ездите, например, в Калининград… Речь не идёт о каких-то санкциях. Это выражение гражданской позиции, которая должна быть…

Сергей Иванов также призвал ускорить строительство российского порта в Усть-Луге (Ленинградская область), поскольку в настоящее время значительная часть грузопассажирского транзита в этом направлении идёт именно через Эстонию.

• 12 апреля 2007 Владимир Жириновский, программа «Особое мнение», радиостанция «Эхо Москвы»:

…Ведь наш памятник в Таллине из-за этого сносят эстонцы, они не сносят памятник солдату, они сносят символ Советского Союза, потому что они недовольны были, когда 50 лет, с 40-го по 90-й год находились в составе Советского Союза. /…/ Естественно, их выселяли, их расстреливали, их раскулачивали, их мучили, поэтому они не хотят, чтобы у них в центре города был какой-то советский символ…

• 23 апреля 2007 премьер-министр Эстонии Андрус Ансип, выступая на дне открытых дверей в парламенте, заявил, что раскопки возле памятника непременно будут проведены, и тогда выяснится, есть ли там вообще захоронения. Затем он озвучил слухи о появлении самого захоронения в сентябре 1944 года. Во-первых, Ансип сообщил о повальной пьянке, которая якобы произошла в советских частях после взятия Таллина, в результате чего пьяные солдаты попали под свой танк и были захоронены на Тынисмяги. Второй вариант — пьян был танкист, задавивший своих. Третий — на Тынисмяги похоронены расстрелянные мародёры. Четвёртый — там лежат умершие в те дни в близлежащей больнице пациенты.
• 26 апреля 2007 депутат Европарламента от латвийского политического объединения «За права человека в единой Латвии» (ЗаПЧЕЛ) Татьяна Жданок распространила среди всех депутатов Европарламента и их ассистентов сообщение, в котором выразила своё возмущение событиями в Эстонии.
• 27 апреля 2007 Совет Федерации РФ в ответ на демонтаж памятника предложил президенту Путину разорвать дипломатические отношения с Эстонией, а Государственная дума РФ потребовала от правительства применить к Эстонии экономические и политические санкции.
• 27 апреля 2007 МИД Белоруссии подверг критике эстонские власти. Пресс-секретарь МИД Белоруссии Андрей Попов заявил: «Любое надругательство над памятью жертв этой войны вызывает у нас чувства глубокого возмущения и сожаления… Думается, что сегодня для всех является очевидным, что столь драматичные события стали результатом безответственных действий властей. Сожалеем, что эстонскому руководству так и не хватило политической мудрости не воевать с мёртвыми».
• 27 апреля 2007 Таджикский Совет ветеранов войны осудил удаление памятника, заявив: «Эстонские бюрократы ведут себя как фашисты».
• 27 апреля 2007 Мэр Харькова Михаил Добкин предложил в открытом письме мэру Таллина Эдгару Сависаару рассмотреть вопрос о переносе Бронзового солдата и перезахоронении останков советских воинов в Харькове.
• 28 апреля 2007 Катынский комитет выразил солидарность с властями Эстонии в связи с демонтажом Бронзового солдата в центре Таллина: «Советские памятники популяризировали и подводили теоретическую основу под советскую версию лжи, представляя Советскую Армию как освободительницу народов». В заявлении подчеркивается, что «наступило время убрать с улиц польских городов советские памятники — это позор, что на консервацию и содержание двух тысяч советских памятников из кармана польского налогоплательщика по-прежнему уходят миллионы (польских злотых)».
• 28 апреля 2007 председатель комиссии Сената Бельгии по международным делам Франсуа Ролан дю Вивье заявил, что потрясён сносом памятника: «Какими бы сложными не были отношения между Эстонией и бывшим Советским Союзом, не должен принижаться тот факт, что оккупированная Рейхом Эстония была освобождена российскими войсками. Это исторический факт, которому должно оказываться уважение. Действия противоположного характера не несут никакого позитивного вклада в отношения между Эстонией и Россией, и являют собой поворот спиной к исторической правде».
• 29 апреля 2007 Президент Польши Лех Качиньский в телефонном разговоре с президентом Эстонии Тоомасом Хендриком Ильвесом выразил солидарность с Эстонией в связи с демонтажом Бронзового солдата в центре Таллина. «Президент Лех Качиньский выразил президенту Эстонии солидарность в связи с ситуацией в Эстонии», — сообщили в пресс-службе польского лидера.
• 29 апреля 2007 Уполномоченный Верховной рады Украины по правам человека Нина Карпачёва (фракция Партии регионов), обратившись к омбудсмену Эстонской Республики, заявила о своём возмущении и назвала демонтаж «надругательством над прахом воинов-освободителей». Сторонники Коммунистической партии Украины 30 апреля 2007 года провели у здания посольства Эстонии акцию протеста против демонтажа памятника Воину-Освободителю Таллина от фашистов.
• Литва Литва 29 апреля 2007 президент Литвы Валдас Адамкус заявил, что «Эстония выполнила этот процесс, не нарушая принципов международного права и с должным уважением», а в беспорядках виновата неадекватная политика российских властей.
• 30 апреля 2007 Министр культуры Польши Казимеж Уяздовски объявил, что «символы коммунистической диктатуры» исчезнут с улиц по всей стране. В специальном заявлении министерства культуры Польши сообщается, что готовится проект закона о местах национальной памяти, который даст возможность органам местного самоуправления и администрации «эффективно убирать памятники и символы иностранного господства над Польшей».
• 1 мая 2007 Министр иностранных дел Эстонии Урмас Паэт заявил, что его страна, а, следовательно, и весь Европейский союз, оказался объектом нападения со стороны России. По его словам, речь идёт о нападении на европейское сообщество, в ходе которого проводятся кибер-атаки, пикетирование посольства, провоцируют гражданское неповиновение — во входящей в ЕС стране.
• 2 мая 2007 Пресс-секретарь министерства иностранных дел Эстонии сообщил о том, что на посла Эстонии в Москве Марину Кальюранд напали представители молодёжного объединения «Наши», пустившие в лицо Кальюранд слезоточивый газ. Они напали и на стоящий перед посольством автомобиль посла, с которого был сорван флаг Эстонии.
• 2 мая 2007 Глава пресс-службы эстонского МИД Эхтель Халлисте и министр иностранных дел Эстонии Урмас Паэт сообщили депутатам эстонского парламента: «Из Москвы в Таллин эвакуированы семьи сотрудников с детьми, остальные работники посольства остаются на своих местах».
• 2 мая 2007 «Перенос надгробия или монумента памяти Второй мировой войны является внутренним делом Эстонии», — заявил генсек НАТО Яап де Хооп Схеффер.
• 3 мая 2007 Анна Белоусова (заместитель председателя Национального Совета (парламента) Словакии): «Эстонские власти сегодня поддерживают ветеранов вермахта».
• 3 мая 2007 «Ни один русский политик не сделал столько для объединения русской общины Эстонии, сколько сделало своими непродуманными действиями эстонское правительство в ходе событий, связанных с демонтажем „Бронзового солдата“», заявил председатель Союза старообрядческих общин Эстонии Павел Варунин.
• 5 мая 2007 Депутат Государственной думы, лидер движения «Родина. КРО» Дмитрий Рогозин: «Прах солдат великой страны — это священное для нас понятие. И когда эстонские политики вытряхивают кости русских солдат — это проверка на вшивость. Нас с вами проверяют, ощущаем ли мы себя великой страной, наследниками достояния Великой России. Нас проверяют, можем ли мы защитить не только себя, но и кровь русской истории. И это делает одна из самых маленьких европейских стран, провоцируя Россию на реакцию. Российское руководство этой проверки не выдержало».
• 9 мая 2007 Глава эстонского Совета старейшин народности сето (сету), редактор газеты «Сетомаа» Ильмар Вананурм:

После установки памятника «Бронзовый солдат» на его новом, «правильном месте», пришёл черед передвинуть эстоно-российскую границу на её «правильное место».

• 11 мая 2007 года Львовский горсовет принял решение поддержать заявление фракции Всеукраинского объединения (ВО) «Свобода» о демонтаже символов «имперско-большевистского господства». Председатель львовской организации ВО «Свобода», депутат горсовета Иван Гринда заявил, что его политическая сила «сделает все возможное, с соблюдением законодательства, чтобы во Львове и в населённых пунктах области были демонтированы все советские символы».
• СНГ СНГ 30 мая 2007 года Совет Межпарламентской ассамблеи СНГ принял заявление «О действиях властей Эстонской Республики по демонтажу памятника Воину-освободителю и перезахоронению праха советских воинов, павших в боях за освобождение Таллина от фашистской оккупации»
• По мнению Алексея Митрофанова, российским властям следует оказывать давление на Эстонию.
• Председатель комитета Палаты представителей по международным делам Том Лантос, член Конгресса США: «Я живо вспоминаю конец Второй мировой войны, героизм русского народа и русской армии, понесшей огромные потери при освобождении Европы от нацистской оккупации. Эта историческая память заставляет меня заключить, что перенос статуи русского солдата в Таллине, в Эстонии, был глубоко ошибочным шагом, поскольку эта статуя символизирует героическую жертвенность народа России и других республик на протяжении многих лет».
• Молодёжное движение «Наши» неоднократно пыталось организовать так называемую «Вахту памяти» на старом месте расположения монумента. Все попытки вахты были незамедлительно пресечены эстонской полицией, а представители движения высланы из Эстонии.
• Эстонский социолог и публицист Юхан Кивиряхк и некоторые российские аналитики высказали мнение, что беспорядки вечером 26 апреля и связанный с ними перенос памятника в ночь на 27-е были заранее спланированы членами правительства Эстонии.

Экономические последствия демонтажа памятника

• Перед демонтажем памятника с холма Тынисмяги Первый вице-премьер РФ Сергей Иванов, выступая на совещании ветеранского актива в Москве, призвал граждан России не покупать эстонские товары и не ездить в Эстонию на отдых.
• 4 апреля некоторые магазины Петрозаводска объявили бойкот эстонским товарам. Крупные российские сети супермаркетов «Седьмой континент», «Копейка» и «Самохвал» также прекратили продажу товаров, произведённых в Эстонии. За бойкот эстонских товаров и прекращение экономического сотрудничества высказывался мэр Москвы Юрий Лужков.
• 27 апреля Государственная дума РФ потребовала от правительства ввести против Эстонии экономические санкции. Некоторые предприниматели уже самостоятельно стали вывешивать на дверях магазинов (особенно на Камчатке) надписи «Здесь не продаются эстонские товары». Инициативу Госдумы подхватила газета «Комсомольская правда», которая призвала граждан к бойкоту эстонских товаров.
• Глава делегации российской Госдумы, побывавшей в Таллине 1 мая, председатель Комитета по делам ветеранов Николай Ковалёв сказал, что выступает против экономических санкций России против Эстонии, так как они ударят по русскоязычному населению Эстонии.
• 28 апреля Российский союз туриндустрии объявил о снижении спроса поездок в Эстонию, вызванного беспорядками из-за демонтажа памятника и осадой эстонского посольства, помимо этого 3 мая эстонским туроператорам пришлось отменить рейсы в Россию из-за невозможности обеспечить безопасность автобусов и пассажиров.
• 2 мая ОАО «Российские железные дороги» объявило о прекращении поставок нефти в Эстонию, объяснив это ремонтом.
• 3 мая Владелец крупнейшей кондитерской фабрики в Эстонии Kalev Оливер Крууда (Oliver Kruuda) заявил, что российский бизнес отказался закупать продукцию его компании.
• 4 мая Компании «Северстальтранс» и «Акрон» заявили о приостановке своих инвестиционных проектов в Эстонии из-за демонтажа бронзового солдата. Проект «Северстальтранса» предполагал строительство сборочного завода мощностью производства до 120 тыс. автомобилей-вездеходов в год.
• Затраты государства на перенос монумента и ликвидацию последствий сопровождавших его беспорядков составили около 70 млн крон (4.5 млн евро). По мнению эстонского новостного портала «Delfi», гораздо сложнее вычислить экономический ущерб, нанесенный Эстонскому государству, состоящий главным образом в скрытых санкциях России в отношении эстонских предприятий, последствия которых проявятся только в течение долгого времени.
• 6 августа 2007 правление Эстонской железной дороги приняло решение о сокращении 200 рабочих (8,5 % персонала), большинство — на линии Таллин—Нарва. Основная причина этому — падение грузопотока. За первое полугодие 2007 года Эстонская железная дорога (эст. Eesti Raudtee) получила 46 миллионов крон чистой прибыли, в тот же период предыдущего года этот показатель составлял 165 миллионов крон.
• По мнению ряда экономистов, в 2008 году общие потери для Эстонии в результате событий вокруг Бронзового солдата оценивались в сумму более 7-8 млрд крон в год, а на 2014 году сумма потерь, по мнению бывшего премьер-министра Эстонии Тийта Вяхи, составила уже 8 млрд евро в год

Бронзовый солдат и воинские мемориалы в России

Некоторых критики выразили мнение о непоследовательности официальных российских властей: по их словам, в то время как против демонтажа памятника с Тынисмяги выражается бурный протест, аналогичный демонтаж воинских мемориалов внутри России игнорируется.

В частности, критики указывают на события, связанные с мемориалом «Красная горка» в Ленинградской области. Владелец мемориала, ВМФ, намеревался демонтировать исторические артиллерийские установки. В результате протестов общественности 15 февраля было решено, что орудия перейдут в ведение Ленинградской области. Несмотря на это, в апреле демонтаж продолжился при активном противодействии местных жителей и Росохранкультуры. 8 мая руководства ВМФ и Ленобласти пришли к соглашению о приостановлении строительных работ и поддержанию инициативы организации музея под открытым небом. Таким образом, снос форта и строительство коттеджного посёлка на данной территории отменяется.

3 апреля 2007 председатель комитета по инвестициям и стратегическим проектам (КИСП) петербургского правительства Максим Соколов сообщил о проведении изысканий по возможности строительства подземного паркинга под Марсовым полем (является местом захоронения жертв Февральской и Октябрьской революции). Однако 15 мая губернатор Петербурга Валентина Матвиенко официально заявила, что «под Марсовым полем не будет никаких подземных стоянок».

Значительную огласку получил перенос воинского мемориала в Химках, связанный в расширением Ленинградского шоссе. При переносе останков погибших лётчиков осуществлялись контакты и согласование с родственниками героев и ветеранами войны. Племянница одного из оставшихся двух заявила, что с ней согласований не производилось (позже она сказала, что её слова в интервью были неверно истолкованы), что дало дополнительную почву для критики. При переносе захоронения монумент был демонтирован, заявления официальных лиц о его дальнейшей судьбе противоречивы. 6 мая 2007 года останки воинов были торжественно перезахоронены в Аллее Героев на Новолужинском кладбище в Химках, памятник лётчикам остался на прежнем месте.

По некоторым оценкам, вышеуказанные ситуации отличаются от ситуации с «Бронзовым Солдатом» тем, что во всех этих случаях причиной действий являются хозяйственные цели; в Эстонии же, по мнению большинства участников событий, действия имели политическую подоплёку. Так, участник событий в Таллине, член федерального политического совета «Молодой Гвардии Единой России» Игорь Ишков заявил: «Во всем этом я вижу прямую политическую подоплёку, прямое политическое действие, направленное против России».

Демонтаж воинских мемориалов вне России и Эстонии

Действия правительства Китая в 1999 году по переносу памятника советским воинам, павшим в боях за освобождение Даляня от японской оккупации (также выполненного в виде отлитой из бронзы фигуры солдата), с центральной площади города на русское кладбище Саньлицзяо были освещены в прессе России гораздо меньше и не вызвали в обществе заметной реакции .

Правительство Узбекистана демонтировало памятник советскому солдату в парке Жасорат боги в Ташкенте, открытый в мае 1975 года в честь 30-летия Победы. Памятник был распилен и по частям вывезен на грузовых автомобилях. На его месте был открыт памятник узбекскому солдату «Ватанга касамёд» («Клятва Родине»). Заметной реакции в России это не вызвало.

19 декабря 2009 года в Кутаиси был взорван Мемориал воинской славы, при этом погибла женщина и её восьмилетняя дочь.

В нумизматике

1 августа 2016 года Центральным банком России была выпущена пятирублёвая монета из серии «Города—столицы государств, освобожденные советскими войсками от немецко-фашистских захватчиков», посвящённая Таллину, на реверсе которой изображена мемориальная композиция «Монумент павшим во Второй мировой войне». Количество экземпляров — два миллиона. Состав — сталь с никелевым гальваническим покрытием, вес 6 граммов.

Интересные факты

• Премьер-министр Эстонии Андрус Ансип был награждён орденом канадских эстонцев за участие в переносе памятника Воину-освободителю. Как заявил на церемонии вручения почётный консул Эстонии в Канаде Лаас Лейват, при переносе монумента правительство действовало «умело и уверенно».
• Финский учёный и публицист Йохан Бекман написал книгу «Бронзовый солдат — фон и содержание споров вокруг памятника в Эстонии» в которой высказал мнение, что у Эстонии не будет будущего как у независимого государства.
• 26 апреля 2012 года в пятую годовщину переноса Бронзового Солдата москвичи зажгли свечи у посольства Эстонии в Москве в память всех советских солдат, павших при освобождении Таллина

Ссылки

• [rus.delfi.ee/projects/opinion/article.php?id=15799426/ Предпосылки и хроника событий — детальное расследование газеты Eesti Ekspress]
• [www.9may.eu/ Проект в знак протеста против переноса памятника]
• [www.pomnim.com/ Ночной Дозор — Проект в знак протеста против переноса памятника]
• [www.bronze-soldier.com Сайт в знак протеста против решения парламента о разрушении исторических памятников в Эстонии] (англ.)
• [tuvasta.politsei.ee/rus/index.html Сайт опознавания участников актов вандализма]
• Центр информации по правам человека. [www.lichr.ee/new/apr-rus.doc Жалобы на действия правоохранительных органов во время массовых беспорядков в Таллине 26-29 апреля 2007 года.]
• Борис Кагарлицкий [scepsis.ru/library/id_1209.html «Эстонские националисты получили подмогу»]
• [www.valitsus.ee/brf/?id=282584 Военная могила в Таллине] — Правительство Эстонской Республики
• [2000.net.ua/print?a=%2Fpaper%2F58858 Эхо «бронзовой ночи» — демонтаж эстонской экономики]. Еженедельник «2000», 8.08.2008

Фото и видео

• [www.360pano.eu/bronze_soldier/ 360º полноэкранные панорамы около монумента Бронзовому солдату] (9 мая 2005 и 9 мая 2007 года)
• [pomnite-nas.ru/mshow.php?s_OID=1103 Помните нас! Информация о памятнике]
• [novosti.err.ee/index.php?2&popup=video&id=7015 В поле зрения] — Круглый стол на ETV (эстонское государственное ТВ) 07.05.2007 — представлены противоположные точки зрения о событиях.
• [rutube.ru/tracks/1426751.html Русский бунт в Таллине]

Отрывок, характеризующий Бронзовый солдат

– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых: