Политика японского милитаризма (1920 — 1945)

Милитаристские тенденции в японской политике первой половины XX века проявились уже в 1910 году, когда Япония аннексировала Корею. Шовинистическая идеология японского милитаризма оформилась в период между 1920 (начало мирового кризиса и экономического спада, спровоцировавшего нарастание тоталитаризма) и 1927 годами.

25 декабря 1926 года японский императорский трон унаследовал 25-летний Сёва (Хирохито). Первые двадцать лет его правления (1926—1945) прошли под знаком растущей военной мощи страны. С 1932 года, когда был убит очередной премьер-министр Инукаи Цуёси, японские военные, обладавшие правом вето при формировании кабинета министров, практически полностью контролировали всю политическую жизнь Японии, что привело к развязыванию Японо-китайской войны (1937—1945), а затем и к вступлению Японии во Вторую мировую войну.

Внешняя политика Японии в этот период характеризуется как пара-фашистская или милитаристская.

Основной внешнеполитической целью Японии было расширение зоны влияния в Восточной Азии. В условиях гражданской войны в Китае, активного советского проникновения в Синьцзян, Монголию и Северную Маньчжурию, советско-китайского конфликта и англо-американского соперничества Япония сделала ставку на военно-политическое решение дальневосточных проблем. Использование межимпериалистических противоречий в регионе, антибольшевистская и антиколониальная пропаганда, обретение союзников в Европе (нацистская Германия и фашистская Италия) позволили Японии проводить экспансионистский курс и при этом на первых порах сохранять приемлемые отношения с прочими участниками борьбы за влияние в регионе.

Используя разобщённость СССР и Запада и соперничество великих держав на Дальнем Востоке, Япония начала насильственную ревизию Версальско-Вашингтонской системы международных отношений. Оказавшись перед выбором направления дальнейшей экспансии, Япония, однако, решила не доводить дело до войны с СССР и вести осторожную политику в Китае, пытаясь расширить зону своего влияния мирными средствами и создать в Маньчжурии военно-экономическую базу для будущего.

Летом 1937 года, учитывая занятость Великобритании и Франции испанскими событиями, сотрудничество с Германией и Италией и не опасаясь вмешательства США, Япония решилась перейти к активным действиям на континенте. 7 июля 1937 года Япония начала войну в Китае. Поскольку великие державы в условиях начавшегося кризиса старались не портить отношений с Японией, поглощавшей значительную часть их экспорта, конференция стран — участниц «Договора девяти держав», состоявшейся в ноябре 1937 года, в силу общего нежелания вмешиваться в японо-китайский конфликт закончилась безрезультатно, обозначив крах Вашингтонской системы.

3 ноября 1938 года Япония заявила о планах создания «Великой Восточной Азии».

Зарождение и развитие японского милитаризма

Экономическая ситуация

Япония довольно успешно использовала Первую мировую войну для своего экономического развития, увеличив на 25 % свое национальное богатство. Ослабление конкуренции великих держав на Дальнем Востоке позволило японской промышленности развиваться за счёт экспорта, но восстановление довоенной ситуации привело к спаду вследствие узости внутреннего рынка. В 1920—1923 годах японская экономика переживала кризис, осложнённый землетрясением в районе Токио.

Вашингтонская конференция (1921—1922)

В ноябре 1921 года в Вашингтоне была созвана международная конференция, имевшая целью рассмотрение вопросов о послевоенном соотношении сил в Тихоокеанском бассейне и об ограничении морских вооружений. В ходе конференции было установлено новое соотношение сил на Дальнем Востоке, в основе которого лежало партнёрство великих держав на базе консенсуса по военно-морским проблемам, взаимных гарантий региональных интересов и общих принципов политики в Китае. Японии была вынуждена отказаться от союза с Великобританией и ограничить свои притязания в Китае и России, но получила гарантии военно-морской безопасности и, таким образом, оказалась в роли основного гаранта Вашингтонской системы международных отношений. Одним из соглашений, подписанных на конференции, стал «Договор девяти держав» (США, Британия, Франция, Япония, Италия, Бельгия, Голландия, Португалия и Китай), провозглашавший принцип уважения суверенитета, территориальной и административной неприкосновенности Китая. Он обязывал всех участников придерживаться принципов «открытых дверей» и «равных возможностей» в торговле и развитии промышленности на всей территории Китая.

1927 - 1928

25 декабря 1926 года японский императорский трон унаследовал 25-летний Сёва (Хирохито). Первая часть его правления (1926—1945) прошла под знаком растущего милитаризма. Уже с 1900 года императорские армия и флот Японии обладали правом вето при формировании кабинета министров. С 1932 года, когда был убит очередной премьер-министр Инукаи Цуёси, военные получили практически полный контроль над всей политической жизнью Японии, что привело к развязыванию Японско-китайской войны (1937—1945), а затем и к вступлению Японии во Вторую мировую войну.

В 1927 году в Японии, ослабленной финансовым кризисом, произошла смена власти. 20 апреля премьер-министром стал генерал Танака Гиити, сменивший Вакацуки Рэйдзиро. Новому премьер-министру позднее приписывалось авторство так называемого «Меморандума Танаки», согласно которому для достижения мирового господства Япония должна была завоевать Маньчжурию и Монголию, а впоследствии и весь Китай. Утверждалось, что Танака представил свой меморандум императору в 1927 году и получил его одобрение. Этот документ фигурировал впоследствии среди доказательств, предъявленных в ходе Токийского международного военного трибунала над японскими военными преступниками (1946—1948).

Танака сразу же приступил к проведению агрессивной внешней политики. В течение 1927—1928 годов он трижды направлял войска в Китай, раздираемый гражданской войной. Уже 27 мая 1927 года японские войска в первый раз отправились в Шаньдун для прикрытия японского ставленника в Пекине, лидера маньчжурской Фэнтяньской клики Чжан Цзолиня от Национально-революционной армии (главнокомандующий Чан Кайши). Перед японским руководством встал вопрос об определении внешнеполитической линии в создавшейся обстановке, и в ходе Восточных конференций июня — августа 1927 года было решено усилить экспансию в Китае. В начале сентября 1927 года японские войска были выведены из Шаньдуна, а Чан Кайши посетил Японию, пытаясь урегулировать отношения в условиях начала гражданской войны на юге Китая. Визит закончился без особых результатов, и нанкинское правительство стало ориентироваться на США, которые использовали эту возможность для усиления своих позиций в Китае.

После заключения в марте — апреле 1928 года соглашений между нанкинским правительством и США, НРА начала поход на Пекин. Япония вновь использовала войска в Шаньдуне, но не смогла удержать Чжан Цзолиня от вывода его войск из Пекина и отступления к Шэньяну. Сам Чжан Цзолинь, который попал под подозрение в намерении договориться с Чан Кайши и американцами, был убит в результате диверсии во время возвращения в Мукден (Хуангутуньский инцидент). В его гибели обвинили японскую разведку.

В результате последовавшего политического кризиса, утратив поддержку и подвергаясь критике как со стороны парламента, так и со стороны самого императора Хирохито, Танака и его кабинет ушли в отставку. Новым премьер-министром стал Осати Хамагути.

Открытое вмешательство Японии привело к росту антияпонского движения в Китае. 5 июня 1928 года НРА заняла Пекин, 25 июля правительство Чан Кайши было признано США, а 20 декабря — Великобританией. После смерти Чжан Цзолиня командование его войсками и власть над Маньчжурией унаследовал его сын Чжан Сюэлян. 29 декабря 1928 года Чжан Сюэлян признал власть Гоминьдана над Маньчжурией. В этих условиях Япония, опасаясь ухудшить отношения с США и Англией, в мае 1929 года вывела свои войска из Шаньдуна и 3 июня 1929 года вместе с Германией и Италией признала новое правительство в Китае.

Начало 1930-х годов

К началу 1930-х годов японские правящие круги представляли собой три главные политические силы: парламентские партии (выражавшие интересы крупнейших японских концернов), государственная бюрократия и военных. Военная реформа 1922 года привела к массовому притоку в офицерский корпус выходцев из небогатых слоёв города и деревни — так называемых «молодых офицеров», которые оказались чрезвычайно восприимчивыми к ультраправой идеологии. В начале 1930-х годов это привело к расколу внутри самих военных. Генералы Садао Араки и Дзиндзабуро Мадзаки вместе с несколькими офицерами создали группировку «Кодоха» («Группа императорского пути»), идеология которой была близка к концепции «национал-социализма». Радикалы из группы Кодоха намеревались прийти к власти путём военного переворота, приостановки действия конституции и установления диктатуры. В противовес им генералы Кадзусигэ Угаки, Тэцудзан Нагата, Хадзимэ Сугияку, Куниаки Коисо, Ёсидзиро Умэдзу и Хидэки Тодзио организовали группировку «Тосэйха» («Группу контроля»), целью которой было постепенное установление контроля над существующими государственными институтами при сохранении строгой лояльности государству.

Ратификация Японией Лондонского морского договора 1 октября 1930 года вызвала ярость японских правых радикалов. Утром 14 ноября на платформе Токийского вокзала был тяжело ранен выстрелом из пистолета премьер-министр Осати Хамагути. Это покушение подхлестнуло шовинистические настроения по всей стране.

В сентябре 1931 года войска Квантунской армии вторглись в Маньчжурию. Не получивший помощи от Нанкина Чжан Сюэлян, стремясь сохранить войска, отвёл их, не ввязываясь в серьёзные бои с японцами.

21 сентября 1931 года на заседании Лиги Наций Китай официально внёс в повестку дня вопрос об агрессивных действиях Японии. В ответ на обращение Лиги японское правительство заявило, что Япония не имеет никаких территориальных претензий в Маньчжурии и в кратчайший срок выведет войска после наведения порядка и очищения Маньчжурии от коммунистических элементов. Однако Квантунская армия продолжала боевые действия, получив при этом поддержку как значительной части японской общественности, так и ведущих политических партий.

Успех армейской операции в Маньчжурии побудил политически соперничающий с армией японский флот перейти к активным действиям. 23 января 1932 года японский флот попытался захватить Шанхай, но ожесточённое сопротивление китайских войск и дипломатическое вмешательство западных держав не позволили ему это сделать. 3 марта 1932 года командование японских войск в Шанхае опубликовало заявление о прекращении боевых действий и вывело войска из Шанхая.

Тем временем в Маньчжурии встал вопрос о статусе оккупированных областей. Был выбран вариант создания там марионеточного государства. 1 марта 1932 года было провозглашено образование Маньчжоу-го.

23 февраля 1933 года Квантунская армия вторглась в китайскую провинцию Жэхэ, захватив её и часть Внутренней Монголии, после чего присоединила эту территорию к Маньчжоу-го.

24 февраля 1933 года сессия Лиги Наций вынесла резолюцию о японо-китайском конфликте, в которой при признании «особых прав и интересов» Японии в этом районе Китая захват Маньчжурии объявлялся нарушением Японией «Договора девяти держав». В ответ Япония вышла из Лиги Наций, что получило одобрение японского общественного мнения, подготовленного СМИ к осуществлению «независимой политики». Покидая Лигу Наций, министр иностранных дел Японии Ёсукэ Мацуока на прощание заявил с её трибуны:

Через несколько лет мы будем поняты миром, как им был понят Иисус из Назарета… Миссия Японии состоит в том, чтобы руководить миром духовно и интеллектуально… Япония станет колыбелью нового мессии.

Провал интервенции в Шанхае и конфликт с Лигой Наций привели к активизации в Японии ультраправых. Начались убийства политических деятелей, а 15 мая 1932 года была совершена попытка путча, во время которой был смертельно ранен премьер-министр Японии Инукаи Цуёси. Во время процесса над путчистами-террористами в Токио шёл поток петиций, в которых выражалось сочувствие подсудимым как «истинным патриотам и верноподданным императора». Адвокаты заключённых предоставили суду 111 тысяч писем с просьбами о помиловании.

Середина 1930-х годов

В 1934 году при формировании нового кабинета министров армия и флот потребовали аннулировать решения Вашингтонской конференции и добиваться равного с США тоннажа военно-морского флота. На подготовительной конференции по сокращению морских вооружений в октябре 1934 года в Лондоне японская делегация выдвинула предложение о равенстве японского флота с флотами США и Великобритании. Более того, она предложила всем странам-участницам встречи аннулировать Вашингтонское соглашение. Встретив отказ, Япония 29 декабря 1934 года заявила об одностороннем выходе из Вашингтонского соглашения. Тем не менее, Япония приняла участие в конференции по ограничению морских вооружений в Лондоне в декабре 1935 года, но после того, как японское предложение о равенстве флотов было отклонено и там, японская делегация покинула конференцию.

Летом 1935 года между китайскими и японскими войсками произошёл конфликт в северной части провинции Чахар. В результате подписанного соглашения Китаю пришлось демилитаризовать ещё одну часть своей территории, на которой Япония организовала подконтрольную её администрацию. Примерно в это же время Япония вынудила Китай подписать соглашение, касающееся восточной части провинции Хэбэй, на территории которой также было сформировано автономное правительство.

В начале 1936 года в Японии прошли очередные парламентские выборы. Всего через шесть дней после выборов Японию потряс кровавый путч: мятежники убили ряд высших государственных лиц, захватили центральные кварталы Токио, включая резиденцию премьера и здание парламента. Император Хирохито призвал для подавления путчистов флот и императорскую гвардию. После подавления путча девятнадцать его зачинщиков были повешены. Разгром путча фактически положил конец праворадикальному движению фашистского типа в Японии, однако правящие круги восприняли многие из идей путчистов и впоследствии претворили их в жизнь.

После подавления путча правительство ушло в отставку. Новое правительство сформировал бывший министр иностранных дел Коки Хирота. Лишь четыре министерских портфеля были предоставлены политическим партиям, остальные десять были распределены согласно пожеланиям военных. Программа нового кабинета «Основные принципы национальной политики» включала в себя широкую программу вооружений, усиление «национальной обороны» в Маньчжурии, проведение коренных преобразований внутри страны в области политики, экономики и административного управления. Выступая перед парламентариями, военный министр генерал Хисаити Тэраути изложил свои планы создания «тотального государства» как предпосылки для «тотальной мобилизации японского народа» (под этим подразумевалось полное исключение политических партий и парламента из сферы принятия государственных решений).

Планы создания «тотального государства» сопровождались уточнением ориентиров японской внешней политики. Изменение ситуации в Европе стимулировало сближение Германии, Италии и Японии. Вступление СССР в Лигу Наций и поддержка Москвой Монгольской Народной Республики потребовали от Японии поиска антисоветских союзников в Европе, поэтому в Токио благосклонно восприняли начавшиеся с мая 1935 года германские зондажи. Осенью 1935 года и весной 1936 года на монголо-маньчжурской границе произошли новые столкновения, что вынудило СССР открыто заявить о своём союзе с МНР. Это, в свою очередь, ускорило заключение Германией и Японией Антикоминтерновского пакта 25 ноября 1936 года, которое было подкреплено новым столкновением на маньчжуро-советской границе у озера Ханка 26—27 ноября 1936 года.

Несмотря на существование мирных соглашений с Китаем, Япония продолжала боевые действия на территории Китая, только вела их чужими руками. В 1936 году, в частности, она поддержала сепаратистов из Внутренней Монголии, провозгласивших создание собственного государства Мэнцзян.

Оккупация Маньчжурии и создание на её территории марио­неточного государства Маньчжоу-го ук­репили стратегические позиции Японии на азиатском материке. Перемирие в Тангу, заключённое в мае 1933 года, наряду с соглаше­ниями лета 1935 года, позволили японской армии контролировать положение в северных провинциях Китая. Этот район, который японцы называли «независимым государством Восточный Хэбэй», являлся перевалочным пунктом для ввоза японских товаров в Китай, минуя китайские таможни. Японские военные, однако, не были удовлетво­рены ситуацией с точки зрения стоявших перед ними стратегиче­ских задач. По мнению генерала Тодзё Хидэки, в то время началь­ника штаба Квантунской армии, «если рассматривать тепереш­нюю обстановку в Китае с точки зрения подготовки войны с Со­ветским Союзом, то наиболее целесообразной политикой являет­ся нанесение прежде всего удара … по нанкинскому правительст­ву, что устранило бы угрозу нашему тылу».

Учитывая занятость Англии и Франции испанскими событиями, сотрудничество с Германией и Италией и не опасаясь вмешательства США, Япония решилась перейти к активным действиям на континенте. 7 июля 1937 года Япония развязала полномасштабную войну против Китая. В японской историографии эту войну традиционно называют «ки­тайским инцидентом», что отражает первоначальное представле­ние японских генералов о предполагаемом характере военных действий в Китае. Японские милитаристы готовились к «большой вой­не» с Советским Союзом, тогда как Ки­тай не считался серьёзным противником, а потому и «настоящая» война с Китаем не принималась в расчёт в военных планах. Дей­ствия против него рассматривались как вспомогательная опера­ция. Неожиданно упорное сопротивление гоминьдановского прави­тельства заставило японское командование усиливать военную группировку и расширять боевые действия. Постоянное ожидание того, что война в Китае вот-вот завершится победой, постепенно изматывало японскую экономику. Когда стало ясно, что «китайский инцидент» на севере и «шанхайский инцидент» на юге преврати­лись в одну большую затяжную войну, было уже слишком поздно.

Японо-китайская война

См. также: Японская интервенция в Маньчжурию (1931) и Вторая японо-китайская война

С объявлением войны в Японии была проведена мобилизация. Собравшийся в сентябре 1937 года на чрезвычайное заседание парламент был вынужден откорректировать бюджет: даже первоначальный, ещё невоенный бюджет был обеспечен доходами лишь на одну треть (остальную часть предполагалось покрыть за счёт государственных займов), с учётом же дополнительных расходов покрытие бюджета могли обеспечить лишь чрезвычайные меры. В связи с этим экономика Японии начала переходить на военные рельсы. Были приняты законы о контроле над военным хозяйством, над торговым судоходством, над производством и распределением искусственных удобрений и т. п., но важнейшее место занял закон о контроле над военными финансами, ликвидировавший свободу перемещения капитала.

Новая агрессия Японии привела к неблагоприятным для неё изменениям во внутри- и внешнеполитическом положении Китая. Уже в августе 1937 года гоминьдановское правительство согласи­лось на предложение китайских коммунистов о создании единого национального фронта борьбы против японских агрессоров, а 21 августа был подписан договор о ненападении между СССР и Китайской республикой.

Тем временем военные действия в Китае принимали всё более широкие масштабы. Заняв Пекин, японские войска начали мощное наступление по трем направлениям: вдоль Пекин-Тяньцзиньской железной до­роги на Шаньдун, на юг по направлению к Ханькоу, а также в се­веро-западном направлении на Суйюань.

К августу 1937 года воен­ные действия были перенесены в район Шанхая. Почти 3 месяца ожесточённых боёв понадобилось японской армии числен­ностью около 100 тыс. чел., чтобы занять этот город. Продолжив продвижение вверх по долине Янцзы, 13 декабря японские войска захватили Нанкин. В ходе последовавшей за этим резни в течение нескольких дней были убиты сотни тысяч мирных граждан.

На захваченных территориях японцами создавались марионеточные правительства: Правительство Большого пути в Шанхае, Временное правительство Китайской республики в Пекине, Реформированное правительство Китайской республики в Нанкине.

К концу сентября 1937 года на территории Китая воевала японская армия численно­стью в 350 тыс. чел. Китайское правительство обратилось за по­мощью в Лигу Наций, которая передала его запрос на рас­смотрение специальной конференции держав, подписавших Ва­шингтонский договор 1922 года. В конференции, открывшейся 3 нояб­ря 1937 года, приняли участие также все государ­ства, заинтересованные в ситуации на Дальнем Востоке, в том числе СССР. Япония отказалась от участия в конференции под предлогом, что она действует в Китае в порядка «самозащиты» и потому не нарушает «Договор девяти держав». Конференция завер­шилась лишь констатацией факта нарушения Японией «Договора девяти держав». В резолюции было выражено пожелание, что Япония пересмотрит свою позицию в отноше­нии Китая и найдёт способ мирно урегулировать конфликт.

В декабре 1937 года японское правительст­во обратилось к германскому послу в Китае с просьбой о посред­ничестве в переговорах с Гоминьданом. 3 декабря японской стороне был передан ответ Чан Кайши, в ко­тором сообщалось, что китайское правительство согласно на пе­реговоры. 27 декабря правительству Китая были переданы ультимативные требования:

• отказ Китая от прокоммунистической и антияпонской политики и со­трудничество с Японией и Маньчжоу-го в борьбе с коммунизмом;
• создание демилитаризованных зон по указанию Японии под управле­нием специальных административных органов;
• установление тесного экономического сотрудничества между Японией, Маньчжоу-го и Китаем; выплата контрибуции.

Хотя в гоминьдановском правительстве не было единства по поводу японских условий, в результате горячих дискуссий было решено не принимать японские условия, после чего 16 января 1938 года премьер-министр Коноэ объя­вил в специальной декларации о решении прекратить всякие отношения с гоминьдановским правительством.

В январе — апреле 1938 года в результате возобновившегося японского наступления на севере было завершено завоевание Шаньдуна, но в марте — апреле в ходе сражения при Тайэрчжуане 60-тысячная группировка японцев была окружена и при прорыве из кольца потеряла 20 тысяч человек убитыми и большое количество военной техники.

В мае — июне японские войска, продолжив наступление, захватили Сюйчжоу и Кайфэн. В этих боях японцы применяли химическое и бактериологическое оружие.

В июне — июле китайцы остановили стратегическое наступление японцев на Ханькоу через Чжэнчжоу, разрушив дамбы, не дававшие разлиться реке Хуанхэ, и затопив окрестности. При этом погибло множество японских солдат, большое количество танков, грузовиков и орудий оказалось под водой или увязло в грязи.

Осенью 1938 года японцы активизировали боевые действия в центральном и южном Китае. После ожесточённых боёв, длившихся три месяца, китайская сторона была вынуждена оставить Ухань и перенести столицу в Чунцин. В октябре японцы высадились в Гуанчжоу. В результате осенью под контролем Японии оказалась бо́льшая часть промышленно развитых районов Китая и была перерезана последняя железнодорожная линия, связывавшая гоминьдановское правительство с Гонконгом, через который в основном шло снабжение китайских войск. Однако, несмотря на частные успехи, Япония не смогла достигнуть главной стратегической цели — уничтожения китайской армии.

3 ноября правительство Фумимаро Коноэ опубликовало официальное заявление, подписанное императором, о том, что на данном этапе задачей Японии является установление «нового порядка в Восточной Азии». Это означало попытку установить японскую экономическую и политическую гегемонию во всём Ки­тае и потребовать признания такого положения другими держава­ми. Провоз­глашением «нового порядка» Япония противопоставляла себя всем остальным странам, имевшим интересы в Китае. Совещание кабинета в присутствии императора 30 ноября на­метило план проведения в жизнь «нового порядка в Восточной Азии», который включал, в частности, условия урегулирования отношений с «новым Китаем». Эти «условия», опубликованные 22 декабря 1938 года, включали в себя:

• признание Маньчжоу-го;
• присоединение Китая к «Антикоминтерновскому пакту»; превращение Внутренней Монголии в «особый антикоминтерновский район»;
• предоставление Японии преимущественных прав и особых привилегий в разработке естественных ресурсов Китая и Внутренней Монголии.

Трудности в экономике и неутешительные результаты военных действий в Китае привели к тому, что 3 января 1939 года Коноэ ушёл в отставку. Его сменил Киитиро Хиранума, более жестокий и решительный человек.

Из-за возникших трудностей Япония решила отказаться от активных действий на континенте и перейти к стратегии изматывания противника. В феврале 1939 года японцы высадили десант на острове Хайнань, имевшем важное стратегическое зна­чение, поскольку он контролировал коммуникации между двумя британскими базами — Гонконгом и Сингапуром. В конце марта были оккупированы острова Спратли, лежащие между Индокитай­ским полуостровом и английской частью острова Борнео и Филиппинами. В марте развернулось сражение за город Наньчан, который переходил из рук в руки до конца августа.

Тем временем возник пограничный конфликт на границе между Маньчжоу-го и Монголией. В результате боёв на Халхин-Голе японцы потерпели поражение, что привело к переоценке японской стороной военных возможностей СССР.

В самый разгар конфликта, 24 августа 1939 года, в Японии узнали о том, что Германия заключила с СССР Договор о ненападении. Сообщение об этом явилось настолько неприятной неожиданностью для Японии, что премьер-министр Хиранума 28 августа подал в отставку, взяв на себя ответственность за то, что Германия, которую в Японии считали союзником, заключила договор с «вероятным противником» — СССР.

Новый премьер — отставной генерал Нобуюки Абэ — заявил, что главной задачей его правительства будет разрешение китайского конфликта. При этом было подчёркнуто, что новое правительство будет проводить политику невмешательства в европейские дела (в это время в Европе началась Вторая мировая война). Заключив соглашение с Советским Союзом о прекращении военных действий на границе с Монголией, правительство Абэ обратилось к США с предложением о «восстановлении дружеских отношений». В ответ на это посол США Грю передал японскому правительству послание президента Рузвельта, в котором Вашингтон требовал от Японии извинений, а также возмещения ущерба, вызванного многочисленными посягательствами на американские права в Китае. Кроме того, американское правительство потребовало гарантий, что в Китае будут соблюдаться международные договоры и принцип «открытых дверей и равных возможностей». Невыполнение американских условий, как заявил Грю, повлечёт за собой экономические санкции в отношении Японии со стороны США.

Тем временем в Китае обстановка для японских войск складывалась не очень удачно. Хотя японцам и удавались десантные операции на побережье, но в глубине страны китайские войска смогли остановить японское наступление на Чанша и сумели вновь взять Наньчан.

К этому времени в «китайском инциденте» Япония потеряла уже около 1 млн. убитыми и ранеными. В стране стали наблюдаться сложности с продоволь­ственным обеспечением. Несмотря на нормирование основных продуктов питания, имели место перебои в снабжении рисом про­мышленных районов, что вызывало социальное недовольство.

14 января 1940 года Абэ Нобуюки объявил об отставке. Его сменил адмирал Ёнаи Мицумаса.

Характеристика политического режима, сложившегося в предвоенной Японии

Среди учёных-историков существуют различные мнения относительно того, как следует характеризовать политический режим Японии 1920-х — 1940-х гг.:

1. Фашизм
2. Пара-фашизм
3. Шовинизм
4. Милитаризм.

В настоящее время большинство учёных придерживаются последней версии, отрицая наличие фашизма в Японии тех лет.

Те, кто считает режим в Японии тех лет фашистским, ссылаются в первую очередь на то, что в Японии существовали фашистские организации. А после 26 февраля 1936 года, когда эти организации были разгромлены, в Японии, по их утверждению, сформировался так называемый «фашизм сверху». Эта точка зрения все ещё популярна среди японских исследователей.

Их оппоненты приводят следующие аргументы:

• Политический режим в Японии не имел важнейших черт фашизма, которые характеризовали политические режимы нацистской Германии, фашистской Италии, а также, в некоторой степени, Испании и Румынии. По мнению большинства исследователей, для характеристики политического режима как фашистского необходимо наличие единой правящей партии и диктатора — лидера партии. В Германии, например, с приходом к власти НСДАП сформировалась такая диктатура правящей партии с её лидером-диктатором во главе.
• В Японии фашизм существовал исключительно в форме фашистского движения, которое в феврале 1936 года было разгромлено (по прямому указанию императора), а его лидеры были казнены. После этих событий говорить о фашизме в Японии нет никаких оснований. Диктатуры в Японии не было и быть не могло, поскольку стремление к диктатуре непременно вступило бы в противоречие с патерналистским характером японского общества, замыкающегося на «богоподобного» (а значит, харизматичного уже по факту своего существования) императора. В пользу отсутствия диктатуры свидетельствует хотя бы тот факт, что в 1942 году в Японии были проведены выборы в парламент. А в отсутствие диктатуры и диктатора нет никаких оснований говорить о характеристике существовавшего в Японии политического режима как фашизма.

В то же время следует подчеркнуть агрессивность Японии в отношении соседних стран и её приверженность милитаристской идеологии.

При этом Япония стремилась именно к силовому превосходству над другими народами (что свойственно шовинизму).

Незадолго до начала Второй мировой войны бывший японский посол в Италии Тосио Сиратори с гордостью писал:

Волны либерализма и демократии, которые не так давно наводняли нашу страну, теперь отступили. Широко принимавшаяся недавно теория государственного управления, которая считала парламент подлинным центром власти, теперь полностью отброшена, и наша страна быстро двигается к тоталитаризму, как основному принципу японской национальной жизни последних тридцати столетий.

— Тосио Сиратори. Июнь 1939 года

Японский милитаризм во время Второй мировой войны

См. также: Тихоокеанский театр военных действий Второй мировой войны, Атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки и Тройственный пакт

В 1940 году к власти вернулся Коноэ. Была создана новая экономическая система, при которой экономика перешла под контроль правительства

В том же 1940 году Япония подписала соглашение с Германией и Италией, в пакте эти три страны предусматривали разделение захваченной территории. Германии и Италии отдавалась Европа и Африка, а Японии Азия. В то время США и Великобритания не вмешивались в дела этих трёх стран и надеялись на нападение Германии на СССР, при условии, что их страны война обойдёт стороной.

13 апреля 1941 года Япония и Советский Союз подписали пакт о нейтралитете. Однако намерения сторон были различны. СССР рассчитывал тем самым уберечь от японской угрозы восток страны. Япония же планировала неожиданно напасть на Советский Союз и захватить весь Дальний Восток.

Так милитаристская Япония вела медленную и хитрую военную партию. Самой масштабной японской операцией следует считать нападение 7 декабря 1941 года на Перл-Харбор (Гавайская операция).

Религия и милитаризм

Синтоизм был важной частью идеологии милитаризма. Взращённая на религии, империя поддерживала тоталитаризм и национализм, так как следуя синтоизму, император — потомок богини Аматэрасу, значит неповиновение ему карается богами. Поэтому народ повиновался пришествию тоталитаризма.

Военные генералы понимали это и пользовались, стараясь подкрепить национальные идеи религией. Особо отмечающими помощь церкви и связь её с народной политикой считались принц Котохито, Хэйсукэ Янагава, Куниаки Коисо и Киитиро Хиранума.

Продвижение тоталитаризма происходило независимо от воли императора. Согласие его было желательным, но не рассматривалось как необходимое.

Для укрепления власти и пропаганды милитаризма в 1941 году японское военное правительство поручило «Ассоциации помощи трону» выпускать брошюры, восхваляющие тоталитарную власть Японии. Одна из самых известных брошюр называлась «Основные принципы императорского пути». Основывалась она на канонизированной идеологии милитаризма и часто использовалась учителями в школах, как поучение растущему поколению.

После войны, в 1946 году, под давлением американских оккупационных властей император Хирохито издал рескрипт «Нингэн-сэнгэн (Декларация о человеческой природе)», воспринятый многими как отречение императора от его «божественности».

Фашистские организации

Ассоциация помощи трону

Ярким примером японского тоталитаризма является бюрократическая «Ассоциация помощи трону» (Тайсэй ёкусанкай, яп. 大政翼賛会), существовавшая в 1940—1945 гг. Возглавляли организацию сменяющиеся премьер-министры. Ассоциация главенствовала над другими массовыми организациями (например Молодёжная партия великой Японии). В каждой префектуре был отдел ассоциации, чей административный аппарат сменялся каждый год.

13 июня 1945 года, перед капитуляцией, японское правительство распустило ассоциацию, чтобы создать впечатление о будто бы происходившей в стране либерализации режима.

Тосэй-ха

Активной фашизацией страны занималась группировка «Тосэй-ха» («Фракция контроля»), во главе которой стоял Хидэки Тодзио. Входили туда генералы и офицеры армии, выступавшие за становление в Японии фашизма и агрессивное отношение к другим странам. Среди главных членов армейской группировки были не только Хидэки Тодзио, но и такие люди как Кадзусигэ Угаки, Хадзимэ Сугияма, Куниаки Коисо, Ёсидзиро Умэдзу и Тэцудзан Нагата. Соперничала с группировкой «Кодо-ха».

Тосэй-ха попытался представить более политически консервативные (умеренные) элементы в пределах армии, в противоположность радикальному и ультранационалистическому Кодо-ха. В 1940-м году группировка добилась этого, не меняя власть и работая «консервативно». Фашизм стал национальной идеей, не теряя долю монархизма.

Кодо-ха

Фракция имперского пути (яп. 皇道派 Ко:до:ха) — фракция, в которую входили лица младшего офицерского состава армии Японии. Целью организации было установление военного правительства и продвижение тоталитарных, милитаристских и экспансионистских идеалов. Фракция никогда не признавалась как политическая партия и имела авторитет лишь в пределах армии. Соперничала с группировкой «Тосэй-ха».

Kодо-ха предполагала возвращение к идеализированной прединдустриализированной, предориентированной на Запад Японии, в которой государство должно было быть очищено от коррумпированных бюрократов, авантюристических политических деятелей и жадных капиталистов.

Основателями фракции были Садао Араки и Дзиндзабуро Масаки.

В результате усиления и возвышения группировки «Тосэй-ха» Фракция имперского пути в 1940-м году пришла в упадок.

Военные преступления милитаристской Японии

В ходе войны Императорская армия Японии совершала жестокие военные преступления на захваченных территориях. Преступления носили характер геноцида, так как были направлены на уничтожение «неяпонцев».

Японские военные преступления в Нанкине

В декабре 1937 года, в ходе второй японо-китайской войны, солдаты Императорской Армии Японии зверски убили множество мирных жителей Нанкина, столицы Китайской Республики. По имеющимся оценкам, погибли около 300 000 мирных граждан, и ещё около 20 000 женщин (в возрасте 7-60 лет) были изнасилованы.

Вот как описывались события в Нанкине в приговоре Между­народного военного трибунала для Дальнего Востока:

К моменту вступления японской армии в город утром 13 декабря 1937 года всякое сопротивление прекратилось. Японские солдаты бродили толпами по городу, совершали различного рода зверства… Многие солдаты были пьяны, они проходили по улицам, без разбору убивая ки­тайцев: мужчин, женщин и детей, пока площади, улицы и переулки не были завалены трупами. Насиловали даже девочек-подростков и ста­рух. Многих женщин, изнасиловав, убивали, а их тела обезображивали. После ограбления магазинов и складов японские солдаты часто поджи­гали их. Улица Пайпин-роуд, главный торговый квартал, а также другие кварталы торговой части города были уничтожены пожаром

.

Европейцы, оставшиеся в Нанкине, организовали комитет, во главе которого стоял немецкий предприниматель Йон Рабе. Этот комитет организовал Нанкинскую зону безопасности.

До сих пор некоторые японские политики отрицают резню в Нанкине, утверждая что все материалы на этот счёт фальсифицированы. Впрочем, на сегодняшний день нет достаточных оснований утверждать, что цифра 300 000 человек достоверная. Жертв было очень много. Но никто их тогда не считал. Поэтому цифра 300 тыс. весьма приблизительная. Некоторые японские историки считают, что эту цифру впервые привели американцы, чтобы как-то нивелировать собственную ответственность за жертвы атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки (см. соответствующие статьи).

Разрушение Манилы

В феврале 1945 года, по приказу Токио, отступающие войска японской армии прибегли к разрушению города Манилы. Разрушалась образовательная инфраструктура, узлы связи, административные здания, храмы и жилые дома.

В округе Манилы также происходили разрушения. Активно зачищались деревни и близлежащие монастыри.

По некоторым меркам, число погибших мирных граждан во время инцидента в Маниле составляет более 100 000 человек.

Батаанский марш смерти

Марш сме́рти на полуо́строве Батаа́н (тагальск. Martsa ng Kamatayan sa Bataan, яп. バターン死の行進 Бата: н си но ко: син), протяженностью в 97 км произошёл в 1942 году на Филиппинах после окончания битвы за Батаан и позднее был расценён как военное преступление японцев.

Точных оценок жертв нет. Минимальная оценка — 5 тыс. умерших от ран, болезней, голода и обезвоживания американцев и филиппинцев. Максимальная — 54 тыс. человек.

Операция «Су Цин»

Операция «Су Цин» (кит. 肅清大屠殺) — карательная операция японской армии, проводившаяся против китайского населения Сингапура.

15 февраля 1942 года Япония официально утвердила оккупацию Сингапура. Оккупационные власти приняли решение полной ликвидации китайской общины. Уничтожались в основном китайцы-участники обороны Малайского полуострова и Сингапура, но под расстрел отправлялись и мирные жители. Операция по зачистке получила название «Су Цин» (с кит. — «ликвидация»). Через фильтрационные пункты прошли все проживавшие в Сингапуре китайские мужчины в возрасте от восемнадцати до пятидесяти лет. Особо опасные, по мнению японцев, индивидуумы расстреливались за чертой города.

Вскоре действие операции распространилось на весь Малайский полуостров. Из-за большого населения, армия не проводила допросы, а сразу уничтожала коренное население. В марте 1942 года операция закончилась, так как большинство военных сил было переброшено на другие фронта. Число погибших точно неизвестно. По разным мнениям, цифры колеблются от 50 до 100 тысяч погибших.

Станции утешения

«Ста́нции утешения» (В некоторых источниках «Станции комфорта») — бордели, работающие с 1932 по 1945 год на оккупированных Японией территориях Восточной и Юго-Восточной Азии. Заведения обслуживали солдат и офицеров японской армии.

Станции устанавливались чтобы уменьшить число изнасилований местных женщин японскими солдатами. Такого рода поведение могло распространить среди солдат венерические заболевания и спровоцировать местное население поднять мятеж. Поначалу девушки нанимались в Японии добровольно. Но вскоре спрос на станции увеличился, и использоваться стали насильно заключенные в бордели филиппинские, индонезийские и корейские девушки.

Общее количество станций на всей оккупированной территории — 400 штук. Через них прошли по разным меркам от 50 до 300 тыс. женщин. В некоторых местах количество клиентов для одной девушки достигало до 60 солдат.

Многие заключенные девушки уходили из жизни посредством суицида. Несмотря на очевидность преступления, современные власти Японии частично отрицали факт геноцида и военного преступления.

«Отряд 731»

«Отряд 731» (яп. 731部隊 нанасанъити бутай); кит. трад. 七三一部隊, упр. 七三一部队, пиньинь: qīsānyāo bùduì, палл.: цисаньяо будуй) — отряд японских вооруженных сил, специализирующийся на исследованиях биологического оружия. Стал известен благодаря опытам над живыми людьми. Проводились самые разные опыты: проверка биологического оружия; испытание вакцин от сыпного тифа, холеры, сибирской язвы и дизентерии; исследование венерических заболеваний (на женщинах и их плодах); а также исследования действий на человека обморожения, ядовитого газа, обезвоживания и т. д. Известно что «Отряд 731» занимался вивисекцией живых людей.

Так же солдаты отряда занимались утилизацией останков подопытных — тела сжигали в особых крематориях.

По сути, «Отряд 731» являлся аналогом германского «Аненербе», с той лишь разницей, что отряд был узко направлен на изучения в области медицины.

Образованные и марионеточные государства

Японское военное правительство во время Второй мировой войны часто создавало на оккупированных территориях марионеточные государства, обеспечивающие плацдарм для дальнейших интервенций.

Великая восточноазиатская сфера взаимного процветания

Вели́кая восточноазиа́тская сфе́ра взаи́много процвета́ния («Старое письмо» (кюдзитай): 大東亞共榮圈, «новое письмо» (синдзитай): 大東亜共栄圏 Дай-то: a Кё: эйкэн) — проект, созданный и продвигавшийся правительством и вооружёнными силами Японской империи в период правления императора Хирохито. Проект основывался на желании создать «блок азиатских народов, возглавляемый Японией и свободный от западных держав». Как утверждала официальная пропаганда, целью Японии являлось «сопроцветание» и мир в Восточной Азии, в свободе от западного колониализма. В сферу, кроме Японии, также входили нижеперечисленные страны.

Маньчжоу-го

Маньчжо́у-го (Госуда́рство Маньчжу́рия, кит. 大滿洲帝國 — «Даманьчжоу-диго» (Великая Маньчжурская империя)) — государство образованное на оккупированной территории Маньчжурии. Существовало с 1 марта 1932 года по 19 августа 1945 года. Солдаты этой империи активно участвовали в боевых действиях на реке Халкин-Гол.Столица — Синьцзин.

Империя полностью подчинялась японскому правительству и следовала милитаристской идеологии. Но в связи с тем, что империя была политически настроена против антигитлеровской коалиции, не все страны признавали Маньчжоу-го как полноценную страну. В списке стран признавших Маньчжоу-го, большинство составляют страны Оси.

В ходе советско-японской войны СССР уничтожил Маньчжоу-го, территория в 1949 году вошла в состав КНР.

Мэнцзян

Респу́блика Мэнцзя́н (кит. 蒙疆) была создана на оккупированной территории Внутренней Монголии, в 1936 году, в ходе войны с Китаем. Столица — Чжанцзякоу.

Национальная армия Мэнцзяна (НАМ), состоящая в основном из уроженцев Внутренней Монголии, осуществляла поддержку японской армии в районах Северного Китая и боролась с армией Монгольской Народной Республики.

В 1945 году в результате Советско-японской войны республика была ликвидирована.

Антикоммунистическое правительство Восточного Цзи

Антикоммунистическое правительство Восточного Цзи (кит. 冀東防共自治政府) было образовано в ноябре 1935 года на территории восточной части провинции Хэбэй, которую китайским войскам пришлось оставить в соответствии с соглашением Хэ — Умэдзу. Столица — Тунчжоу. 1 февраля 1938 года было поглощено Временным правительством Китайской республики.

Хэбэйско-Чахарский политический совет

В результате соглашения Хэ — Умэдзу Китай в 1935 году потерял восточную часть провинции Хэбэй, а в результате соглашения Циня — Доихары — провинцию Чахар. В 1936 году китайский генерал Сун Чжэюань сформировал на оставшихся частях провинций Хэбэй и Чахар Хэбэйско-Чахарский политический совет (кит. 冀察政务委员会). Хотя японцы и считали это первым шагом на пути к отделению от Китая пяти северных провинций, на самом деле этот совет стал способом сохранения их под властью Китая при формальной демилитаризации этих территорий. Совет был официально распущен 20 августа 1937 года.

Временное правительство Китайской республики

Временное правительство Китайской республики (кит. 中華民國臨時政府) было образовано 14 декабря 1937 года на оккупированной японцами территории северного Китая. Столица — Пекин. 30 марта 1940 года было поглощено Центральным правительством Китайской республики.

Правительство «Большого пути» города Шанхай

Правительство «Большого пути» (кит. 上海市大道政府) было образовано в ноябре 1937 года в оккупированном японцами Шанхае. После расширения контролируемых Японией территорий в мае 1938 года оно было поглощено Реформированным правительством Китайской республики.

Реформированное правительство Китайской республики

Реформированное правительство Китайской республики (кит. 中華民國維新政府) было провозглашено японцами на оккупированной ими территории Центрального и Южного Китая 28 марта 1938 года. Столица — Нанкин. 30 марта 1940 года было поглощено Центральным правительством Китайской республики.

Центральное правительство Китайской республики

Центральное правительство Китайской республики (кит. 中華民國) было образовано 30 марта 1940 года. Чтобы подчеркнуть его общенациональный характер, японцы распустили все прежние марионеточные правительства, созданные на оккупированных территориях. Столица — Нанкин. Прекратило существование 10 августа 1945 года.

Государство Бирма

Госуда́рство Бирма́ — государство, образованное на оккупированной Японской империей территории Бирмы. Существовало с 1 августа 1943 года по 27 марта 1945 года.

Основными целями нападения Японии на Бирму, является вторжение для получения ценного сырья. Нападение удалось и оккупированная Бирма стала марионеточным государством Японии. Но в 1945 году BNA (национальная армия Бирмы) организовала революцию. Без поддержки армии, бирманское правительство пало.

Азад Хинд

Свобо́дная И́ндия (Азад Хинд) — прояпонское «правительство Индии в изгнании», учреждённое в Сингапуре в 1943 году. Создано индийскими националистами, для освобождения Индии от британского правления. Правитель — Субхас Чандра Бос.

Азад Хинд выпускал свои деньги и почтовые марки, имел свой кодекс. «Свободная Индия» контролировала Андаманские и Никобарские острова, а также часть будущих штатов Манипур и Нагаленд.

Распалось в 1945-м, после гибели Боса в авиакатастрофе.

Вьетнамская империя

Создание Вьетнамской империи (вьетн. Đế quốc Việt Nam) было провозглашено 11 марта 1945 года, когда Япония объявила, что возвращает власть над Вьетнамом Бао Даю. Уже в августе империя пала в результате Августовской революции.

Конец тоталитаризма

После бомбёжек Хиросимы и Нагасаки, а также объявления 9 августа 1945 г. войны Японии Советским Союзом, 14 августа 1945 года японское правительство заявило о своем намерении принять условия Потсдамской декларации.

2 сентября 1945 года Япония подписала акт о безоговорочной капитуляции. Вместе с капитуляцией, в стране была демонтирована тоталитарная система. С самого начала оккупации начались неофициальные суды над военными преступниками. Первый официальный судебный процесс проходил в Токио, с 3 мая 1946 года по 12 ноября 1948 года в Международном военном трибунале по Дальнему Востоку. Процесс вошёл в историю под названием «Токийский».

Последствия войны и тоталитарного строя

• Экономика была полностью разрушена.
• Началась инфляция.
• Политику нужно было начинать с чистого листа.

Но кроме этого все большие города были разорены союзническими войсками. Промышленность, транспортные и информационные сети были сильно повреждены. Армия уничтожена и ликвидирована. До 1948 года шли судебные процессы над военными и политическими преступниками. Свыше 500 военных офицеров покончили жизнь самоубийством сразу после капитуляции Японии, но сотни других отправились под Военный Трибунал, и по его решению многие были казнены. Император Хирохито не был объявлен военным преступником и официально продолжал править, несмотря на то что оккупация лишила его множества полномочий.

Оккупационные власти, провели реформы в экономической, политической, социальной и культурной областях с целью устранить все элементы бывшего тоталитарного строя и предотвратить повторный вооруженный конфликт. В результате реформ бывшая абсолютная монархия преобразовалась в конституционную. Военизированная верхушка была устранена, чтобы окончательно ликвидировать следы милитаризма политики Японии.

Оккупация длилась 7 лет: с 1945 года, по 1952-й. В 1952 году вступил в силу мирный договор, и оккупация была снята.

См. также

• Акт о капитуляции Японии
• Ассоциация помощи трону
• Национал-социализм
• Национал-социалистическая пропаганда
• Отряд 731
• Японский национализм

Ссылки

• [www.bibliotekar.ru/japan/56.htm Сайт «История и культура Японии»]
• [archive.is/20121130004522/ir-ingr.livejournal.com/34543.html Япония 1930—1940-х годов.]
• [web.archive.org/web/20030203114507/www.fortunecity.com/tattooine/leiber/50/bds1.htm Japan’s dark background 1881—1945] (англ.)
• [www.hrono.ru/dokum/192_dok/1927tanaka.html Из меморандума премьер-министра Японии Танака Гиити]
• [ninja.pp.ua/istoriya-yaponii/9-sovremennaya-yaponiya/18-yaponiya-v-20-m-veke.html?start=1 Япония в XX веке — Японский фашизм]

Отрывок, характеризующий Политика японского милитаризма (1920 — 1945)

– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
Подбитый зверь под Бородиным лежал там где то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя.
Стон этого раненого зверя, французской армии, обличивший ее погибель, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.
Наполеон с своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал Кутузову слова, первые пришедшие ему в голову и не имеющие никакого смысла. Он писал:

«Monsieur le prince Koutouzov, – писал он, – j'envoie pres de vous un de mes aides de camps generaux pour vous entretenir de plusieurs objets interessants. Je desire que Votre Altesse ajoute foi a ce qu'il lui dira, surtout lorsqu'il exprimera les sentiments d'estime et de particuliere consideration que j'ai depuis longtemps pour sa personne… Cette lettre n'etant a autre fin, je prie Dieu, Monsieur le prince Koutouzov, qu'il vous ait en sa sainte et digne garde,
Moscou, le 3 Octobre, 1812. Signe:
Napoleon».
[Князь Кутузов, посылаю к вам одного из моих генерал адъютантов для переговоров с вами о многих важных предметах. Прошу Вашу Светлость верить всему, что он вам скажет, особенно когда, станет выражать вам чувствования уважения и особенного почтения, питаемые мною к вам с давнего времени. Засим молю бога о сохранении вас под своим священным кровом.
Москва, 3 октября, 1812.
Наполеон. ]

«Je serais maudit par la posterite si l'on me regardait comme le premier moteur d'un accommodement quelconque. Tel est l'esprit actuel de ma nation», [Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки; такова воля нашего народа. ] – отвечал Кутузов и продолжал употреблять все свои силы на то, чтобы удерживать войска от наступления.
В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.


Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.