Лучшие бомбардиры Кубка европейских чемпионов и Лиги чемпионов УЕФА
Лучшие бомбардиры Кубка европейских чемпионов УЕФА.
1955/1956
- Милутинович (Партизан) — 8
- Палоташ (Вёрёш Лобого), Гловацки (Реймс) — 6
- Блиар (Реймс), Риаль (Реал), Ди Стефано (Реал) — 5
- Лантош (Вёрёш Лобого), Нордаль (Милан), Леблон (Реймс) — 4
1956/1957
- Вайолетт (Манчестер Юнайтед) — 9
- Тейлор (Манчестер Юнайтед) — 8
- Ди Стефано (Реал) — 7
- Прайсслер (Боруссия Дортмунд) — 6
1957/1958
- Ди Стефано (Реал) — 10
- Костич (Црвена Звезда) — 9
- Чордаш (Вашаш) — 8
- Грилло (Милан) — 6
1958/1959
- Фонтен (Реймс) — 10
- Вава (Атлетико) — 8
- Ди Стефано (Реал), Пейро (Атлетико) — 6
1959/1960
1960/1961
- Агуаш (Бенфика) — 11
- Аугушту (Бенфика), Эваристо (Барселона) — 6
- Зеелер (Гамбург) — 5
- Суарес (Барселона), Штюрмер (Гамбург) — 4
1961/1962
- Лёвквист (Оденсе), Пушкаш (Реал), Ди Стефано (Реал)-12, Техада (Реал), Штрель (Нюрнберг) — 7
- Агуаш (Бенфика), Классен (Стандард), Смит (Тоттенхэм) — 6
1962/1963
- Альтафини (Милан) — 14
- Гильзен (Данди) — 9
- Кроуфорд (Испвич) — 8
- Баризон (Милан), Паль (Вашаш), Эйсебио (Бенфика) — 6
1963/1964
- Ковачевич (Партизан), Маццола (Интер), Пушкаш (Реал) — 7
- Брунгс (Боруссия Дортмунд) — 6
- Восаб (Боруссия Дортмунд), Елинек (Дукла), Керкхофф (ПСВ Эйндховен), Кучера (Дукла), Ди Стефано (Реал), Тениссен (ПСВ Эйндховен) — 5
1964/1965
1965/1966
- Альберт (Ференцварош), Эйсебио (Бенфика) — 7
- Коннелли (Манчестер Юнайтед), Хасанагич (Партизан) — 6
- Амансио (Реал), Аспарухов (Левски), Пушкаш (Реал), Мраз (Спарта), Херд (Манчестер Юнайтед) — 5
1966/1967
- Пипенбург (Виктория), ван Химст (Андерлехт) — 6
- Поль (Гурник), Томас (Линфилд), Чалмерс (Селтик) — 5
1967/1968
- Эйсебио (Бенфика) — 6
- Машек (Спарта), Хенто (Реал), ван Химст (Андерлехт) — 5
- Амансио (Реал), Гуннарссон (Валюр), Любаньский (Гурник) — 4
1968/1969
- Лоу (Манчестер Юнайтед) — 9
- Кройф (Аякс), Прати (Милан) — 6
- Адамец (Спартак Трнава), Торреш (Бенфика), Швец (Спартак Трнава) — 5
1969/1970
- Джонс (Лидс Юнайтед) — 8
- Чиндвалль (Фейеноорд) — 7
- Гелс (Фейеноорд) — 6
- Антониевич (Црвена Звезда), Караси (Црвена Звезда) — 5
1970/1971
- Антониадис (Панатинаикос) — 10
- Арагонес (Атлетико), Остоич (Црвена Звезда), Филипович (Црвена Звезда) — 6
- Дукке (Карл Цейсс), Лауман (Боруссия Мёнхенгладбах), Уоллес (Селтик) — 5
1971/1972
- Дунаи (Уйпешт Дожа), Кройф (Аякс) Макари (Селтик), Такач (Стандард) — 5
- Жорже (Бенфика), Исраэл (Фейеноорд), Кеннеди (Арсенал), К.Мюллер (Грассхоперс), Схунмакер (Фейеноорд) — 4
1972/1973
- Г.Мюллер (Бавария) — 12
- Бене (Уйпешт Дожа) — 6
- Любаньский (Гурник), Сантильяна (Реал) — 5
1973/1974
- Г.Мюллер (Бавария) — 8
- Ламберт (Брюгге), Торстенссон (Отвидаберг/Бавария) — 6
- Джорджеску (Динамо Бухарест), Ули Хёнесс (Бавария), Хитцфельд (Базель) — 5
1974/1975
- Г.Мюллер (Бавария) — 6
- Маркаров (Арарат), Ольквист (Отвидаберг) — 5
- Лоример (Лидс), Кларк (Лидс), Шенмакер (Фейенорд), Кларес (Барселона), Кройц (Фейенорд), Рексач (Барселона) — 4
1975/1976
- Хайнкес (Боруссия Мёнхенгладбах) — 6
- Жунгул (Хайдук), Лубс (ПСВ Эйндховен), Мартинес (Реал), Г.Мюллер (Бавария), Нене (Бенфика), Сантильяна (Реал) — 5
1976/1977
- Г.Мюллер (Бавария) — 5
- Ван де Керхоф (ПСВ Эйндховен), Киган (Ливерпуль), Нил (Ливерпуль), Ньилаши (Ференцварош), Торстенссон (Бавария), — 4
1977/1978
- Симонсен (Боруссия Мёнхенгладбах) — 5
- Вирдис (Ювентус), Дэвис (Брюгге), Кейс (Ливерпуль), Хайнкес (Боруссия Мёнхенгладбах) — 4
1978/1979
- Сульсер (Грассхоперс) — 11
- Бертлс (Ноттингем Форест) — 6
- Дитер Мюллер (Кёльн), Шахнер (Аустрия) — 5
- Ван дер Кейлен (ПСВ Эйндховен), Кмецик (Висла) — 4
1979/1980
- Лербю (Аякс) — 10
- Бланкер (Аякс), Хрубеш (Гамбург) — 7
- Кайафас (Омония) — 6
- Арнесен (Аякс), Крол (Аякс) — 4
1980/1981
- Макдермотт (Ливерпуль), Румменигге (Бавария) Сунесс (Ливерпуль) — 6
- Енчев (ЦСКА) — 5
1981/1982
- Дитер Хёнесс (Бавария) — 7
- Румменигге (Бавария) — 6
- Брайтнер (Бавария), Геретс (Андерлехт) — 5
- Кнапп (Баник), Морли (Астон Вилла), Савич (Црвена Звезда) — 4
1982/1983
- Росси (Ювентус) — 6
- Платини (Ювентус), Шоу (Астон Вилла) — 5
- Баструп (Гамбург), Кранкль (Рапид), Тлочиньский (Видзев), Уральде (Реал Сосьедад) — 4
1983/1984
- Виктор Сокол (Динамо Минск) — 6
- Пруццо (Рома), Раш (Ливерпуль) — 5
- Милн (Данди Юнайтед) — 4
1984/1985
1985/1986
- Нильссон (Гётеборг) — 7
- Детари (Гонвед), Пицуркэ (Стяуа), Серена (Ювентус) — 5
- Кантилос (Омония), Польстер (Аустрия), Элькьер-Ларсен (Эллас Верона) — 4
1986/1987
- Цветкович (Црвена Звезда) — 7
- Блохин (Динамо Киев), Бутрагеньо (Реал), Гомеш (Порту), Евтушенко (Динамо Киев), Лаудруп (Ювентус) — 5
- Андре (Порту), Вольфарт (Бавария), Маттеус (Бавария) — 4
1987/1988
- Руй Агуаш (Бенфика), Маджер (Порту), Маккойст (Рейнджерс), Новак (Спарта), Феррери (Бордо), Хаджи (Стяуа) — 4
1988/1989
- Ван Бастен (Милан) — 10
- Лекетуш (Стяуа) — 7
- Хаджи (Стяуа) — 6
- Санчес (Реал), Танжу Чолак (Галатасарай) − 5
1989/1990
- Папен (Марсель), Ромарио (ПСВ Эйндховен) — 6
- Вата (Бенфика), Магнуссон (Бенфика), Пакульт (Тироль) — 4
1990/1991
- Пакульт (Тироль), Папен (Марсель) — 6
- Веркрюис (Марсель), Гютцов (Динамо Дрезден), Джонстон (Рейнджерс), Лосада (Реал), Панчев (Црвена Звезда), Санчес (Реал) — 5
- Бутрагеньо (Реал), Маджер (Порту), Просинечки (Црвена Звезда) — 4
1991/1992
- Папен (Марсель), Юран (Бенфика) — 7
- Виалли (Сампдория), Нилис (Андерлехт), Панчев (Црвена Звезда) — 6
- Исайаш (Бенфика) — 5
1992/1993
- Ромарио (ПСВ Эйндховен) — 7
- Ван Бастен (Милан), Бокшич (Марсель), Созе (Марсель) — 6
- Экстрем (Гётеборг) — 5
- Верхейен (Брюгге), Жозе Карлуш (Порту), Костадинов (Порту), Симоне (Милан), Тулио (Сьон) — 4
1993/1994
- Куман (Барселона), Руфер (Вердер) — 8
- Нилис (Андерлехт), Стоичков (Барселона) — 7
- Карпин (Спартак Москва), Хобш (Вердер) — 5
1994/1995
1995/1996
- Литманен (Аякс) — 9
- Варжиха (Панатинаикос), дель Пьеро (Ювентус), Рауль (Реал) — 6
- Клюйверт (Аякс), Никифоров (Спартак Москва), Раванелли (Ювентус), Уэдек (Нант) — 5
- Ньюэлл (Блэкберн), Саморано (Реал) — 4
1996/1997
- Пантич (Атлетико) — 5
- Аморузо (Ювентус), Артур (Порту), Бокшич (Ювентус), Вьери (Ювентус), Жардел (Порту), Илие (Стяуа), дель Пьеро (Ювентус), Ридле (Боруссия Дортмунд), Риккен (Боруссия Дортмунд), Симоне (Милан) — 4
1997/1998
- Дель Пьеро (Ювентус) — 10
- Анри (Монако) — 7
- Филиппо Индзаги (Ювентус), Ребров (Динамо Киев) — 6
- Коул (Манчестер Юнайтед), Шевченко (Динамо Киев) — 5
1998/1999
- Йорк (Манчестер Юнайтед), Шевченко (Динамо Киев) — 8
- Захович (Порту) — 7
- Филиппо Индзаги (Ювентус) — 6
- Нуну Гомеш (Бенфика), ван Нистелрой (ПСВ Эйндховен) — 5
1999/2000
- Жардел (Порту), Рауль (Реал), Ривалдо (Барселона) — 10
- Симоне Индзаги (Лацио), Ребров (Динамо Киев) — 9
- Фло (Челси) — 8
- Клюйверт (Барселона), Пауло Сержио (Бавария) — 7
2000/2001
- Жардел (Галатасарай) — 9, Шевченко (Милан) — 9
2001/2002
- Ван Нистелрой (Манчестер Юнайтед) — 10
- Трезеге (Ювентус) — 8
- Анри (Арсенал), Сульшер (Манчестер Юнайтед) — 7
2002/2003
- Ван Нистелрой (Манчестер Юнайтед) — 12
- Филиппо Индзаги (Милан) — 10
- Креспо (Интер), Макай (Депортиво), Рауль (Реал) — 9
- Коллер (Боруссия Дортмунд) — 8
2003/2004
- Морьентес (Монако) — 9
- Пршо (Монако) — 7
- Макай (Бавария), Пандиани (Депортиво) — 6
- Анри (Арсенал), Дрогба (Марсель), Жуниньо Пернамбукано (Лион), Шукюр (Галатасарай) — 5
2004/2005
- Ван Нистелрой (Манчестер Юнайтед) — 8
- Адриано (Интер), Макай (Бавария) — 7
- Вильтор (Лион), Креспо (Милан), Шевченко (Милан) — 6
2005/2006
- Шевченко (Милан) — 9
- Роналдиньо (Барселона) — 7
- Трезеге (Ювентус), Это’О (Барселона) — 6
- Адриано (Интер), Анри (Арсенал), Кака (Милан), Мику (Вердер) — 5
2006/2007
- Кака (Милан) — 10
- Дрогба (Челси), Крауч (Ливерпуль), Морьентес (Валенсия), ван Нистелрой (Реал) — 6
- Рауль (Реал) — 5
2007/2008
- Криштиану Роналду (Манчестер Юнайтед) — 8
- Джеррард (Ливерпуль), Дрогба (Челси), Месси (Барселона), Торрес (Ливерпуль) — 6
- Бабел (Ливерпуль), Дейвид (Фенербахче) Ибрагимович (Интер), Кануте (Севилья), Рауль (Реал) — 5
2008/2009
2009/2010
- Месси (Барселона) — 8
- Олич (Бавария), Криштиану Роналду (Реал Мадрид) — 7
- Диего Милито (Интер) — 6
- Бентнер (Арсенал), Уэйн Руни (Манчестер Юнайтед), Шамах (Бордо) — 5
2010/2011
2011/2012
- Лионель Месси (Барселона) — 14
- Марио Гомес (Бавария) — 12
- Криштиану Роналду (Реал Мадрид) — 10
2012/2013
- Криштиану Роналду (Реал Мадрид) — 12
- Роберт Левандовски (Боруссия Дортмунд) — 10
- Йылмаз (Галатасарай), Лионель Месси (Барселона), Томас Мюллер (Бавария) — 8
2013/2014
- Криштиану Роналду (Реал Мадрид) — 17 (рекорд)
- Златан Ибрагимович (ПСЖ) — 10
- Лионель Месси (Барселона), Диего Коста (Атлетико Мадрид) — 8
2014/2015
- Лионель Месси (Барселона) — 10
- Неймар (Барселона) — 10
- Криштиану Роналду (Реал Мадрид) — 10
2015/2016
- Криштиану Роналду (Реал Мадрид) — 16
- Роберт Левандовский (Бавария) — 9
- Луис Суарес (Барселона), Томас Мюллер (Бавария) — 8
См.также
Напишите отзыв о статье "Лучшие бомбардиры Кубка европейских чемпионов и Лиги чемпионов УЕФА"
Примечания
|
Отрывок, характеризующий Лучшие бомбардиры Кубка европейских чемпионов и Лиги чемпионов УЕФА
– Сейчас, голубчик.Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.
«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.
Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.