Волгодонская переволока

Волгодонская переволока (Царицынский перевоз) — древний торговый и военный путь по кратчайшему расстоянию (около 70 километров) между Волгой и Доном на территории современной Волгоградской области, на которое грузы и корабли перетаскивались вручную или с помощью гужевого транспорта. Существовал с I тысячелетия нашей эры до 1952 года, когда транспортную связь между реками стал исполнять Волго-Донской канал.

До XVI века

Активное использование переволоки началось с 900-х годов при возникновении Волжского торгового пути и судоходства на Волге, его основными участниками стали Русь в верховьях Волги, Волжская Булгария на Средней Волге, Хазария на волгодонском междуречье и нижней Волге, роль торговых агентов исполняли варяги и арабские купцы. Через переволок была связь с Византией, для которой волгодонское междуречье было чрезвычайно важно, поэтому император Феофил оказал инженерную помощь хазарам в строительстве крепости Саркел на донской стороне пути в период с 829 по 842 годы:

Их места расселения простираются вплоть до Саркела, крепости хазар, которой стоят триста таксеотов (наемных воинов), сменяемых ежегодно. «Саркел» же значает у них «Белый дом»; он был построен спафарокандидатом (придворный византийский титул) Петроной, по прозванию Каматир, так как хазары просили василевса Феофила построить им эту крепость. Ибо известно, что хаган и пех Хазарии, отправив послов к этому василевсу Феофилу, просили воздвигнуть для них крепость Саркел. Василеве, склонясь к их просьбе, послал им ранее названного спафарокандидата Петрону с хеландиями (вид парусного судна) из царских судов и хеландии катепана Пафлагонии. Итак, сей Петрона, достигнув Херсона, оставил хеландии в Херсоне; посадив людей на транспортные корабли, он отправился к месту на реке Танаис, в котором должен был строить крепость. Поскольку же на месте не было подходящих для строительства крепости камней, соорудив печи и обжегши в них кирпич, он сделал из них здание крепости, изготовив известь из мелких речных ракушек

— Император Константин Багрянородный. Трактат «Об управлении империей». Глава 41

К концу первого тысячелетия торговля нарушается из-за волн переселения печенегов (с 950-х годов), половцев (с 1100-х годов), завоевательного похода Батыя (1236—1243 годы). Движение по переволоку возрождается после монгольского завоевания, когда вся Волга оказалась под контролем улуса Джучи — Золотой Орды. В междуречье стали пересекаться три торговых пути с севера на юг: Дон, Волга, Ахтуба и путь с востока на запад — переволока как продолжение самой северной тропы Великого шёлкового пути. Этот фактор удобного торгового расположения был использован в 1260 году при закладке столицы Золотой Орды Сарай-Берке, поселений Мечётное городище и Бельджамен на берегу Волги, от них в расположенные севернее русские княжества шел ногайский шлях. Закат волгодонской торговли начался с 1350-х годов, когда начался распад улуса Джучи, названный русскими летописцами «Великой замятней». В результате войн между собой Тохтамыша, Тамерлана, Мамая столица Сарай-Берк и другие волжские поселения погибли, торговля на волжском речном пути и переволоке угасла. Волгодонское междуречье с 1440-х годов оказалось в центральном осколке Золотой Орды — Большой орде, а с 1540-х годов оказывается под властью более сильного ханства — Ногайской орды. Но это государство кочевников стало объектом завоеваний двух более сильных соседей — Русского государства и Крымского ханства, которые пытались в первую очередь контролировать переволоку и порты, откладывая завоевание степных кочевий на следующий этап интеграции новых территорий.

XVI век

Возрождение торговли началось с 1556 года, когда верховья Волги и выход к Каспию опять оказались под единой властью теперь уже Русского государства после завоевания Астраханского ханства войсками Ивана Грозного. При организации военной охраны опять стал возможен провод каравана судов от Нижнего Новгорода до нового российского города — Астрахани, причем на всем этом пути не был брошен людьми только один город — Казань. Волжский торговый путь опять возродился, Московское княжество продавало в Астрахани лес, зерно, сукно, кожи, воск, мёд, а покупало соль, ткани, металлы (собственной добычи железа на нужды страны не хватало, а добычи цветных металлов не было совсем), ладан. Волга стала транзитной и для международной торговли, Англия искала пути торговли с Персией для покупки шелка и специй в обход конкурентов — Испании и Португалии. Поэтому на географические карты переволок впервые попал в 1562 году на карту Русского Государства английского купца и дипломата Энтони Дженкинсона. На ней еще нет Царицына, он будет основан через 27 лет в 1589 году, но на восточном берегу Волги есть неопознанное поселение «Meshet» (Мечеть), наиболее вероятно — Сарай-Берке у современного хутора Царев. На первой дошедшей но настоящего времени русской карте — Большом чертеже 1614 года царя Федора Годунова — переволок изображен уже вместе с Царицыном (написан как Царица).

Первую попытку преодолеть неудобный перешеек между реками в 1569 году предпринял султан Селим II, его великий визирь Мехмед Соколлу и крымский хан Девлет I Герай во время Русско-турецкой войны 1568—1570 годов. Османской империи канал был необходим для завоевания волжского торгового пути, контроля Казанского и Астраханского ханств. Контроль над волгодонским перешейком обеспечил бы туркам преимущества перед двумя врагами — Русским государством и империей Сефевидов в Каспийском регионе. Для реализации этой задачи турецкой стороной были собраны 15 000 сипахов и 2 000 янычар под командованием паши Касима, крымской — 5 000 всадников под личным командованием Девлет Герая. Вслед за войском шли 30 тысяч рабочих-землекопов из городов Кафа, Балаклава, Тамань, Мангуп, и летом 1569 года одновременно началась осада Астрахани и рытьё канала. В обоих случаях турки потерпели неудачу: осада была снята русским воеводой Серебряным-Оболенским и запорожским гетманом Михаилом Вишневецким, а после месяца земляных работ на Дону стало ясна нереальность постройки канала имеющимися силами и они были прекращены. Назад в Крым разбитые турки шли без припасов и с вспышками эпидемиологических болезней, домой вернулось не более четверти от первоначальной численности. Проезжавший через Кафу в феврале 1570 года русский посол в Турцию И. П. Новосильцев писал:

А в Азове — ныне наряду, которой был привезен для астораханского похода 3 пушки больших, а ядра у них поменьше головы человечьи, да под теми пушешек с 30 полковых, а стоят в городе; а старого наряду, сказывают, в Азове есть много, а лежит не в береженье. А запасу людцкого, муки и ячмени, в Азове добро было навожено много летось для астороханского походу. Да в Азове ж лежит запас, которым было делати перекоп з Дону на Волгу, лопат и заступов и топоров и просеков, всего 16 тысеч. А иной, деи, наряд, пушки, отвезены из Азова назад во Царьгород сего лета; а запас людской, муку и ячмень почали отвозити ….. в те корабли поклали муку и ячмень и повезли в Кафу, сказывают, продавати, а иной запас перегнил и лежит не в береженье.

— Из донесений московского посла в Турции Ивана Петровича Новосильцева 1570 года. ЦГАДА, Турецкие посольские книги, № 2, лл. 67 об., 70 об.

Для усиления русского контроля над Волгой царь Федор Иоанович организовал цепь волжских караулов от Казани до Астрахани в 1589 году. Исполнение было возложено на воеводу Григория Засекина, с его «лёгкой руки» некоторые основанные им караулы стали теперь областными центрами Поволжья: Самара, Саратов, Царицын. Караул на острове Царицын (точно не установлен, вероятно Сарпинский или Голодный) контролировал также волжскую часть переволока, это было начало русского освоения междуречья. Кроме правительства, освоение междуречья велось казаками, которое до подавления булавинского восстания в 1709 году были вольным военно-разбойничьим сообществом.

От царя и великово князя Фёдора Ивановича всея Русии на Переволоку воеводам нашим князю Григорью Осиповичю Засекину да Роману Васильевичю Олферьеву, да Ивану Офонасьевичю Нащокину. Которые суды отпущены ис Казани на Переволоку для лесовой возки с вами, со князем Григорьем и Ываном, и как, даст бог, город и острог зделаете, и вы б у себя на Переволоке поставили для тутошних посылак ис тех судов сколько пригоже, которые для тутошних дел пригодятца, а лутчие бы естя суды отослали в Астрахань на наши обиходы астраханские. […] Писан на Москве лета 7079-го году июля во 2 день за приписью дьяка Дружины Петелина.

— разрядная книга 1559—1605 годов.

XVIII век

Вторую попытку соединения Волги и Дона каналом предпринял Петр I в 1697—1701-х годах. Теперь уже Россия проводила экспансию на юг, наступая на турков и Крым. Два Азовских похода 1695 и 1696 годов достигли своей цели лишь частично, удалось выйти в Азовское море через порты Азов и Таганрог, но для преодоления керченского пролива и выхода в Черное море сил не хватило. Для тылового обеспечения нового похода было предпринято: землевладельцы для сбора денег на постройку кораблей азовской флотилии были принудительно объединены в кумпанства, молодые дворяне были отправлены за границу для обучения мореходному делу, на Дону были построены Воронежская и Паншинская верфи (которая построила первый корабль будущего черноморского флота России — «Крепость») и предпринята попытка прорыть канал Волго-Дон.

Для уменьшения объема земляных работ возникла идея использовать русла рек Иловля, Грязновка, Камышенка, тогда кроме дноуглубительных работ на реках необходимо прокопать на суше канал длиной около 15 километров и шириной 27 метров. Голландский адмирал Корнелиус Крюйс исследовал местность и составил проект «Новая и правдивая карта о перекопе, чтобы из Дону или Танаиса кораблям Иловлею рекою до Камышенки и Камышенкою рекою в Волгу или Астраханскую реку в Каспийское море входить», который был послан в Парижскую академию наук и был там одобрен. По этому плану предполагалось построить 10 шлюзов и 4 плотины для повышения уровня воды Иловли и Камышенки. Работы начались в 1697 году под общим руководством начальника Казанского приказа князя Бориса Алексеевича Голицына, «главным инженером» в современных терминах был назначен немец Иоаганн Бреккель, который уже служил военным инженером в русских войсках во время Азовских походов. В 1698 году была прорыты 4 километра канала и на Камышенке был построен первый шлюз, но при его заполнении вода его разрушила. Бреккель тайно покинул стройку и уехал из России. Приглашенный новый инженер англичанин Джон Перри (который был замечен Петром во время пребывания Великого посольства в Лондоне) признал направление канала неправильным, и начал рыть новое русло с новой шириной 47 метров. С весны по позднюю осень на канале работало до 15.000 человек, и к 1702 году было прорыто 8 километров и построено несколько шлюзов. С началом Северной войны все силы страны были брошены на выход России к Балтийскому побережью и стройка прекращена. Первоначально планировалось в скором времени вернутся к строительству, но этого не произошло. В настоящее время (2016 год) в Камышинском районе Волгоградской области осталось два сухих русла каналов, северный Бреккеля и южный Перри. Напоминание о незавершенном проекте осталось в современной топографии — находящийся рядом город Петров Вал.

Сообщение между двумя названными большими реками, на пространстве около 140 русских миль, возможно посредством двух меньших рек, из коих одна называется Илавля и впадает в Дон, а другая Камышинка впадает в Волгу; на этих малых реках предполагалось устроить шлюзы, чтоб сделать эти речки судоходными, а также предполагалось, на протяжении около 4-х русских миль, по твердой земле прокопать канал в том месте, где эти две реки протекают на более близком расстоянии одна от другой. Такая работа, если б она пришла к окончанию, была бы весьма выгодною для владений Царя, особенно в случае войны с Турками, Крымскими Татарами, Персией, или с одной из стран, прибрежных к Каспийскому морю. Работа эта, как уже сказано выше, была начата неким немцем, полковником Брекелем (Breckell); он был полковником в царской армии и считался очень хорошим инженером по части укреплений; но мало смысля дело, которое взял на себя, так неосновательно начертил план канала, что первый устроенный шлюз сорвало, то есть, он подался в основании и под запертыми воротами вода свободно протекла. Вследствие этого, с наступлением зимы, приехав в Москву, Брекель выхлопотал паспорт для одного из слуг своих, под предлогом отправки его за границу для необходимых покупок по части работ, да и сам с этим паспортом бежал из страны. Царь был об этом уведомлен вовремя пребывания своего в Англии, и потому соблаговолили, немедленно отправить меня, чтоб исследовать, насколько эта работа возможна, что и было исполнено мною в течение того же года. По возвращению Царя из-за границы в Москву, я представил ему чертеж и донесение, в котором излагал причины, вследствие коих работа Брекеля была неправильно задумана, и тем дал Царю о ней настоящее понятие. Его Величество благоволил приказать мне взять на себя исполнение этой работы и начать копать канал на новом месте, избранном мною как более удобном; так как тут при меньшем труде, легче было устроить шлюзы. Этою работою я занимался три года сряду, в течение летних месяцев, и потребовал 30,000 человек работников, но никогда не мог получить и половины этого числа, а в последний год не было прислано в мое распоряжение даже и 10,000 человек, не говоря о том, что всегда чувствовался недостаток в хороших мастерах и необходимом количестве материала. Касательно этого последнего обстоятельства, я каждую зиму, во время поездок моих в Москву, собственноручно подавал Царю список требуемого материала, особенно для постройки шлюзов; но в это время Царь потерпел поражение под Нарвой, и война со Шведами грозила надолго затянуться. Все это требовало и людей и денег. В конце 1701 года я получил приказание прекратить на время работу и оставить на месте одного из моих помощников, поручив ему наблюдать за тем, чтобы время и случайности не разрушили уже сделанного (некоторые шлюзы были почти окончены и канал в половину прокопан)

— Джон Перри. «Состояние России при нынешнем царе. В отношении многих великих и замечательных дел его по части приготовлении к устройству флота, установления нового порядка в армии, преобразования народа и разных улучшений края». Чтения императорского Общества Истории и Древностей Российских. №1 1871 год. Перевод Дондуковой-Корсаковой

XIX век

С началом индустриализации в Российской Империи с 1830-х годов была предпринята попытка оптимизации прохождения переволока без постройки канала, и она стала неудачной. С 10 апреля 1846 года заработала Дубовско-Качалинская железная дорога на конно-бычьей тяге. Строителем дороги выступило созданное в 1843 году акционерное общество «Компания железно-конной дороги между Волгой и Доном», смета строительства составила 372 тысячи рублей, его учредителями стали Дмитрий Васильчиков, Александр Сабуров и советник коммерции Николай Попов. Между посадом Дубовка Царицынского уезда Саратовской губернии и станицей Качалино Области Войска Донского проложено железнодорожное полотно длинной 62 версты 300 саженей (63 километра). Всего было задействовано 142 вагона, вмещавших до 200 пудов (3,2 тонны) груза каждый. Тут же выявилась ошибочность решения не доводить дорогу до берегов, донской конец ветки обрывался в 4 километрах, волжский в 350 метрах от берега, и владельцы грузов вынуждены были для преодоления этих участков фрахтовать фуры и дважды перегружать товар. Также во время непогоды склоны у берегов топило в грязи, и они становились непроходимы для гужевого транспорта. С 17 января по 1 ноября 1847 года было перевезено 682 000 пудов (около 11 тысяч тонн), а весь грузопоток между Волгой и Доном в этот год доходил до 6 миллионов пудов (92 тысяч тонн). Доход составил 18 697 рублей при расходах 63 700, и это без учета погашения долгов за строительство. Акционеры пытались передать дорогу в государственную казну, но получили отказ. Дорога не выдержала конкуренции с обычными телегами и была распродана на металлолом в 1852 году, её остатки у хутора Спартак Дубовского района являются сейчас региональным памятником истории.

Неудача с Дубовско-Качалинской железной дорогой не остановила новую попытку пройти перешеек теперь уже Волго-Донской железной дорогой. В 1858 году нефтяной магнат Василий Кокорев, черноморский судовладелец Николай Новосельский и уже отличившийся при постройке Николаевской и Петербурго-Варшавской железной дороги инженер Павел Мельников стали учредителями акционерного общества. Новый проект учел ошибки предшественника — локомотивами стали паровозы, а линии были подведены вплотную к берегами рек. Дорога была однопутной, с несколькими расширениями для разъезда встречных поездов. Маршрут длиной 73 километра делился на 5 станций: Донская (Калач)-Кривомузгинская-Карповская- Крутая-Садовая-Волжская. В Царицын она зашла с юга вдоль реки Ельшанки с поворотом у волжского берега до станции «Волжская» — нынешних причальных стенок Волгоградского грузового порта в Ворошиловском районе, где был создан первый железнодорожный вокзал города. Руководить работами пригласили создателя Николаевской железной дороги инженера Валерьяна Панаева, основным подрядчиком купца Григория Гладина. Для постройки весной 1859 года были наняты около 2000 человек в Смоленской, Тверской и Вологодской губерниях. Уже во время плавания на баржах по Волге к месту стройки началось масштабное воровство продовольствия для питания рабочих, баржи остановились в Самаре из-за требований рабочих предоставить обещанный паёк. Воровство продолжилось и при строительстве, рабочие были поселены в степи в землянках, с очень плохим питанием, без соблюдения минимальных санитарных требований. За 1860 год с стройки сбежали 853 рабочих, около 500 умерло от начавшихся на стройке эпидемий холеры и чумы. В июне рабочие начали забастовку, но царицынский городничий Трескин велел пороть рабочих, сбежавших начали ловить и одного убили во время погони. Известия о беспорядках достигли Санкт-Петербурга, и император Александр II направил для разбирательства флигель-адъютанта Александра Рылеева, который признал правоту рабочих и жестокое обращение с ними. Следствие продолжил Юлий Арсеньев и отправил под суд городничего Трескина, исправника Дьяченкова и заседателя земского суда Наттера.

Открытие дороги состоялось 5 мая 1862 года. Бюджет стройки составил 4,8 миллиона рублей. Дорога к 1870 году вытеснила гужевой транспорт на переволоке, перевозя за 8 лет 13,3 миллиона пудов (212 тысяч тонн). Грузоперевозки ещё более увеличились, когда в 1900 году от станции Донская линия была продлена и связана с Екатерининской железной дорогой. В настоящее время (2016 год) исторический путь дороги сохранился в центре перешейка между реками с существующими в настоящее время станциями Кривомузгинская — Садовая — Крутая -Карповская Приволжской железной дороги. Станция Донская была затоплена Цимлянским водохранилищем в 1953 году, а станция Волжская ликвидирована после ВОВ во время перепланировки Сталинграда и переноса промышленных объектов из центра города, сейчас на её месте причал Волгоградского грузового порта в Ворошиловском районе.

XX век

Стратегическое положение волгодонского перешейка как перекрестка путей определило направление главного удара вермахта летом 1942 года во время ВОВ. Фронт Сталинградской битвы развернулся на сотни километров от Воронежа до окрестностей Астрахани, но именно захват волгодонского перешейка и Сталинграда отрезал бы Нижнее Поволжье от центральных областей СССР, особенно критична была связь остальной страны с каспийскими нефтяными месторождениями.

В СССР в правление Иосифа Сталина была развернута массовая программа индустриализации, одной из частей которой было возведение ряда судоходных каналов. Волгодонской канал начали строить в 1948 году, опираясь на опыт уже построенных Беломорканала (1933) и Московско-Волжского канала (1937), все три проекта разработал Гидропроект под руководством Сергея Жука. Руководителем стройки назначен бывший руководитель Дальстроя Карп Павлов, имевший опыт стройки больших объемов в Магаданской области. Путь канала проложен от города Калач-на-Дону до Красноармейского района Сталинграда протяженностью 101 километр, из них 45 километров проходит по Варваровскому, Береславскому и Карповскому водохранилищу. Канал делится на 13 шлюзов, перепад высоты между ними на пике составляет 88 метров. Кроме собственно канала были запроектированы Цимлянский гидроузел, Цимлянское водохранилище, Цимлянская ГЭС и оросительные каналы. На строительство были привлечены десятки тысяч людей, вместе с наёмным использовался также подневольный труд заключённых и военнопленных, которые, однако, имели в качестве поощрения за ударный труд досрочное освобождение и другие льготы.

Последним годом в истории древнего волгодонского переволока стал 1952, когда открыл свои шлюзы Волго-Донской канал. Прежде изолированный волгодонским перешейком от речных торговый путей России Дон стал единым звеном глубоководной транспортной системы, и отпала необходимость в перевалке грузов с речного на сухопутный транспорт. Канал украшен монументальными арками в стиле сталинского ампира. У выхода канала в Волгу был установлен огромный памятник Сталину. В процессе десталинизации он был заменен на памятник Ленину, который и сегодня является самым большим в мире памятником реально жившему человеку. В настоящее время (2016 год) канал ежегодно пропускает около 7000 судов и 12 миллионов тонн груза, время пути составляет 23-33 часа.

XXI век

26 апреля 2007 года президент России Владимир Путин в ежегодном послании Федеральному Собранию предложил проработать вопрос создания международного консорциума для строительства второй ветки Волго-Донского канала для увеличения пропускной способности до 30 миллионов тонн, однако дальше заявления процесс не пошёл.

Карты

• Varangian routes.png

  Торговые пути VIII-XI века н.э. Донскую сторону переволоки контролирует хазарская крепость Саркел.

• Nova Absolutaque Russiae, Moscoviae et Tartariae descriptio (1562).jpg

  Переволок на карте 1562 года.

• Fedor chertezh.jpeg

  Переволок на карте 1614 года.

• Petrov Val canal.jpg

  Канал «Петров вал», план постройки. 1704 год.

• Jomann Imperium Periscum.jpg

  Переволок (обозначен как канал) на карте Персии 1720-х годов.

• Map 1857 Saratov and Astrakhan Province.png

  Дубовско-Качалинская конно-железная дорога на карте 1857 года.

• Maps of Don Voisko Oblast Atlas 1871 General Ilyin.png

  Волго-Донская железная дорога с станциями на карте Войска Донского 1871 года.

• VolgoDon Open Street Map 2016.jpg

  Волгодонской канал. 2016 год.

Отрывок, характеризующий Волгодонская переволока

– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.