Диктатура пролетариата

Эта статья является частью серии статей по теме:
Коммунизм
Основные понятия Марксистско-ленинская философия Социализм Интернационализм Коллективизм Классовая борьба Плановая экономика
Идеология Утопический социализм Бабувизм Геваризм Марксизм Анархо-коммунизм Большевизм Ленинизм Троцкизм Люксембургизм Марксизм-ленинизм Левый коммунизм Сталинизм Титоизм Маоизм Геваризм (фокизм) Национал-коммунизм Чучхе Западный марксизм Автономизм Неомарксизм Еврокоммунизм
Люди   Томас Мор   Анри де Сен-Симон   Шарль Фурье   Роберт Оуэн   Карл Маркс   Фридрих Энгельс   Пётр Кропоткин   Владимир Ленин   Роза Люксембург   Иосиф Сталин   Лев Троцкий   Иосип Броз Тито   Мао Цзэдун   Энвер Ходжа   Хо Ши Мин   Ким Ир Сен
Символика Символы коммунистического движения
Родственные статьи Анархизм Антикапитализм Антикоммунизм Военный коммунизм Демократический централизм Диктатура пролетариата Первобытный коммунизм Социализм

Диктату́ра пролетариа́та — в марксизме форма политической власти, выражающая классовые интересы пролетариата. Согласно Марксу, во время социалистической революции должен произойти революционный период борьбы за власть, когда классы и государство ещё будут существовать, власть в этом государстве будет принадлежать пролетариату, а формой власти будет диктатура.

С точки зрения марксизма диктатуру пролетариата не следует путать с диктатурой рабочего класса вообще, поскольку рабочий класс неоднороден и только пролетариат представляет собой диалектическую пару буржуазии. Например, по этой причине в СССР промышленных рабочих никогда не именовали пролетариями. Согласно БСЭ в СССР понятия диктатуры пролетариата и власти рабочего класса были синонимичны.

Появление термина

Термин Диктатура пролетариата появился в середине XIX века. Первое известное использование термина — в работе Карла Маркса «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 гг.» (написана в январе — марте 1850 года): «Этот социализм есть объявление непрерывной революции, классовая диктатура пролетариата как необходимая переходная ступень к уничтожению классовых различий вообще, к уничтожению всех производственных отношений, на которых покоятся эти различия, к уничтожению всех общественных отношений, соответствующих этим производственным отношениям, к перевороту во всех идеях, вытекающих из этих общественных отношений» (т. 7, с. 91).

Во всех 50 томах (в 54 книгах) 2-го издания сочинений Карла Маркса и Фридриха Энгельса, составляющего в общей сложности около 45 000 страниц, термин «диктатура пролетариата» был употреблён всего семь раз: Маркс употребил его четыре раза, Энгельс — три. Оба они никак не конкретизировали это словосочетание и не написали по отдельности или вместе о диктатуре пролетариата ни одной специальной статьи.

В Манифесте коммунистической партии (1847 год) Маркс и Энгельс, хотя и не используя собственно термина «диктатура пролетариата», изложили основные положения концепции: «Первым шагом в рабочей революции является превращение пролетариата в господствующий класс, завоевание демократии. Пролетариат использует своё политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства, то есть пролетариата, организованного как господствующий класс, и возможно более быстро увеличить сумму производительных сил.»

В этот переходный период неограниченная власть, по теории Маркса, будет употреблена на то, чтобы разрушить существующую политическую систему, а также подавить или физически уничтожить группы населения, поддерживающие ее. Иные формы перехода к коммунизму, согласно версии марксизма 40-х годов XIX в., невозможны.

1 января 1852 года журналист Джозеф Вейдемейер опубликовал статью «Диктатура пролетариата» в газете New York Times. В «Письме Вейдемейеру» от 5 марта того же года Маркс писал, что он доказал, в частности, «что классовая борьба необходимо ведёт к диктатуре пролетариата» и что «эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов». Маркс считал «диктатуру пролетариата» единственно возможной и неизбежной формой пролетарской власти, так как он (по мнению некоторых исследователей, ошибочно} полагал, что в буржуазном обществе существует «диктатура буржуазии», и буржуазия власть не отдаст, кроме как при её (буржуазии) насильственном уничтожении. Согласно воззрениям Маркса, диктатура пролетариата:

• насильственным путём отберёт у господствующего класса буржуазии существующий государственный капиталистический механизм, уничтожит его, создаст новый, пролетарский государственный механизм
• будет подавлять попытки буржуазии вернуть себе власть.

Не вдаваясь в детали практического построения такой формы власти, Маркс, в качестве примера воплощения своей теории о «диктатуре пролетариата» в реальном мире, привёл Парижскую коммуну. Того же мнения придерживался Энгельс и впоследствии Ленин. Парижская коммуна стала важным символом пролетарской борьбы в идеологии СССР и других социалистических стран.

Положение о диктатуре пролетариата, уточнение её места в историческом процессе изложено в «Анти-Дюринг» Ф. Энгельса (1876—1878 гг.) и в «Критике Готской программы» К.Маркса (1875 год), в которой Маркс делал вывод: «Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата». Данный тезис получил дальнейшее развитие в работе В. И. Ленина «Государство и революция» (1917 год): «Демократия для гигантского большинства народа и подавление силой, то есть исключение из демократии, эксплуататоров, угнетателей народа, — вот каково видоизменение демократии при переходе от капитализма к коммунизму»

Во второй половине XIX в. среди европейских марксистов распространилось мнение о возможности и предпочтительности мирного перехода к социализму без диктатуры пролетариата, с помощью одних демократически процедур (См. Эдуард Бернштейн, Карл Каутский). Эта точка зрения вызвала резкие возражения Ленина.

Возможность парламентского перехода власти к трудящимся классам, которую допускал Энгельс в свои последние годы и которую сделали центром своей теории Э.Бернштейн и его последователи, Ленин последовательно отвергал как контрреволюционную.

Существует мнение, что диктатура пролетариата была осуществлена на практике в первоначальный период существования Советской России и СССР, где она реализовалась в виде власти компартии, осуществлявшей диктатуру от имени пролетариата, хотя реально пролетариат от власти был отстранён. После гражданской войны на XI Съезде (1922) Ленин заявил, что в России «не осталось» пролетариата, на что Шляпников заметил: «поздравляю вас с тем, что вы являетесь авангардом несуществующего класса».

Многие лидеры коммунизма сомневались в том, что политический режим СССР следует называть диктатурой пролетариата. Так, в одном из своих выступлений ещё в 1921 году Ленин отметил, что созданное в России государство является «рабочим государством с бюрократическим извращением».

Сторонники Льва Троцкого и Левой оппозиции считали, что в течение примерно 1923—1929 годов власть в Советском Союзе захватила бюрократическая прослойка, которая отстранила от власти рабочий класс, декларируя режим диктатуры пролетариата. По их мнению, вернуть себе власть пролетариат мог только через политическую революцию, которая должна свергнуть бюрократию, оставив нетронутым имеющийся в СССР социалистический базис. Таким образом они считали СССР рабочим государством без диктатуры пролетариата, то есть бюрократически деформированным.

«Диктатура пролетариата» и социал-демократия

К концу XIX века от марксизма отделился ревизионизм. Социал-демократами после I Мировой войны стали называть себя только представители этого направления (см. Бернштейн, Каутский), тогда как левое крыло социал-демократии, наоборот, перешло в коммунизм.

Ревизионисты подвергли учение Маркса, возникшее в середине XIX века, «ревизии» на основании нового исторического опыта, накопленного за прошедшие с того времени годы. Наблюдая за практическим развитием капиталистических отношений социал-демократы делали такие выводы:

• ставили под сомнение, как недоказательный, тезис Маркса о неизбежности социализма, как более высокой степени развития общества;
• отрицали факт растущей нищеты пролетариата по мере развития капиталистических отношений и обострения в связи с этим классовой борьбы, а утверждали, что наоборот, практика показала, что имущественная пропасть между капиталистами и пролетариями уничтожается, а классовые противоречия притупляются;
• безусловно отвергалась теория о «диктатуре пролетариата», так как насильственный переворот становится бессмысленным, а социализм должен зародится внутри демократического буржуазного общества и «мирно врасти» в него.

Социал-демократы указывали на то, что по мере развития капиталистических отношений, пролетариат завоёвывает всё больше экономических и политических свобод, и значит что только при условии соблюдения демократии, а не её уничтожении, возможно завоевание пролетариатом господства, и что эта же демократия сделает невозможной «диктатуру буржуазии». Но всё это были лишь теоретические построения, так ни в одной стране мира до 1917 года пролетариат не получал власть ни насильственным, ни парламентским путём.

Когда стали известны практические формы воплощения «диктатуры пролетариата» в Советской России, социал-демократия подвергла эти формы и большевистское руководство жёсткой критике. Уже в конце 1918 года в Вене вышла работа германского социал-демократа Карла Каутского «Die Diktatur des Proletariats» , в которой он высказал мысли о том, что Маркс, рассуждая о «диктатуре пролетариата» вскользь и единожды, имел в виду «не „форму правления“, исключающую демократию, а состояние, именно: „состоя­ние господства“» и что идеи революций и пролетарской диктатуры — продукт эпохи примитивного состояния рабочего движения, что пролетариат может освободить себя, лишь став большинством нации и достигнув в условиях «буржуазной демократии» достаточной зрелости и цивилизованности, иными словами Каутский отрицал необходимость в «диктатуре пролетариата» и утверждал, что в определённых обстоятельствах переход от капитализма к социализму возможен мирным, то есть демократическим, путём, ссылаясь на то, что также высказывался Маркс в 1872 году касательно пролетариата Англии и САСШ.

Тезисы Каутского подверглись критике со стороны Ленина в его памфлете «Пролетарская революция и ренегат Каутский», в котором он обвинил Каутского в оппортунизме. Ленин, полагал, что: «что в капиталистическом обществе, при сколько-нибудь серьёзном обострении заложенной в основе его классовой борьбы, не может быть ничего среднего, кроме диктатуры буржуазии или диктатуры пролетариата», что «революционная диктатура пролетариата есть власть…не связанная никакими законами» , а «марксист лишь тот, кто распространяет признание борьбы классов до признания диктатуры пролетариата». В III Интернационал, организуемый большевиками, согласно одному из условий приёма, могли входить лишь те партии, которые признавали верность теории о «диктатуре пролетариата».

Не менее категорично-отрицательно оценивали диктатуру пролетариата и некоторые российские социал-демократы. Так, глава Правительства Северной области и авторитетный российский революционер Н. В. Чайковский в «Декларации главы Архангельской области», написанной с «социал-демократических позиций» и изданной в феврале 1919 г., писал о созданной большевиками политической системе: «… Что же касается диктатуры пролетариата, то это только знамя. В сущности же это — диктатура кучки фанатиков…»

«Диктатура пролетариата» и коммунизм

Теоретическое определение

Отрицая существования иных переходных форм от капитализма к коммунизму, партия большевиков была готова начать революцию, сопровождаемую насилием и гражданской войной.

Перед революцией, в работе «Государство и революция» (август-сентябрь 1917 года) В. И. Ленин определял диктатуру пролетариата, как «неограниченное законом и опирающееся на насилие господство пролетариата над буржуазией, пользующееся сочувствием и поддержкой трудящихся и эксплуатируемых масс». После революции, в 1918 году Ленин уточнил термин, добавив в него определение «революционная» («революционная диктатура пролетариата, как власть, завоёванная и поддерживаемая насилием пролетариата над буржуазией, не связанная никакими законами». В дальнейшем («Детская болезнь «левизны» в коммунизме», 1920 год) Ленин развил понимание диктатуры пролетариата следующим образом:

Уничтожить классы значит не только прогнать помещиков и капиталистов — это мы сравнительно легко сделали — это значит также уничтожить мелких товаропроизводителей, а их нельзя прогнать, их нельзя подавить, с ними надо ужиться, их можно (и должно) переделать, перевоспитать только очень длительной, медленной, осторожной организаторской работой… Диктатура пролетариата есть упорная борьба, кровавая и бескровная, насильственная и мирная, военная и хозяйственная, педагогическая и администраторская, против сил и традиций старого общества.

— Ленин В. И. [vilenin.eu/t41/p27 Детская болезнь «левизны» в коммунизме] // Полное собрание сочинений в 55-ти томах. — 5-е. — М.: Издательство политической литературы, 1967. — Т. 41. — С. 27. — 695 с.

Формулируя определение ленинизма, И. В. Сталин охарактеризовал его как «теорию и тактику пролетарской революции вообще, теорию и тактику диктатуры пролетариата в особенности». В 1925 году в речи перед слушателями Свердловского университета развил ленинское определение диктатуры пролетариата следующим образом:

Неправы товарищи, утверждающие, что понятие диктатуры пролетариата исчерпывается понятием насилия. Диктатура пролетариата есть не только насилие, но и руководство трудящимися массами непролетарских классов, но и строительство социалистического хозяйства, высшего по типу, чем хозяйство капиталистическое, с большей производительностью труда, чем хозяйство капиталистическое. Диктатура пролетариата есть:

1) неограниченное законом насилие в отношении капиталистов и помещиков, 2) руководство пролетариата в отношении крестьянства, 3) строительство социализма в отношении всего общества. Ни одна из этих трёх сторон диктатуры не может быть исключена без риска исказить понятие диктатуры пролетариата. Только все эти три стороны, взятые вместе, дают нам полное и законченное понятие диктатуры пролетариата.

— Сталин И. В. Вопросы и ответы. Речь в Свердловском университете 9 июня 1925 г.

Накануне принятия новой Конституции, в 1936 году Сталин констатировал изменение классовой структуры СССР. В связи с этим он, с одной стороны, указал на неприемлемость адресации термина «пролетариат» к рабочему классу СССР, а с другой — дважды акцентировал взаимозаменяемость терминов «диктатура» и способ «государственного руководства обществом»:

Буржуазные конституции молчаливо исходят из предпосылки о том, что … государственное руководство обществом (диктатура) должно принадлежать буржуазии… …проект новой Конституции СССР исходит из того, что … государственное руководство обществом (диктатура) принадлежит рабочему классу как передовому классу общества

— Сталин И. В. О проекте Конституции Союза ССР

Практическое осуществление

После захвата власти, большевики ликвидировали старый государственный аппарат и начали последовательно уничтожать экономическую основу буржуазного класса, для «подрыва господства, авторитета, влияния буржуазии». Были национализированы все банки, распущена армия, которая заменялась «вооружением трудящихся», вся земля объявлялась «общенародным достоянием», все «леса, недра и воды общегосударственного значения, а равно и весь живой и мертвый инвентарь, образцовые поместья и сельско-хозяйственные предприятия» национализировались, все «фабрики, заводы, рудники, железные дороги, прочие средства производства» переходили в собственность Советской Рабоче-Крестьянской Республики. Советская власть аннулировала все займы, заключённые старой властью.

Для лишения буржуазии возможности агитации и «уничтожении зависимости печати от капитала» все типографии передавались в руки рабочего класса. Все пригодные для проведения собраний помещения отбирались у их владельцев и передавались «в распоряжение рабочего класса и крестьянской бедноты».

В. И. Ленин полагал, что диктатура пролетариата необходима для подавления «бешеного сопротивления буржуазии» Считалось, что диктатура пролетариата обрела практическую форму в виде власти Советов. По основному закону РСФСР 1918 года правом избирать и быть избранными в советы (основное право, дающее возможность гражданам принимать участие в управлении государством) лишались следующие категории лиц:

65. Не избирают и не могут быть избранными…:

а) лица, прибегающие к наемному труду с целью извлечения прибыли;

б) лица, живущие на нетрудовой доход, как-то проценты с капитала, доходы с предприятий, поступления с имущества и т. п.;

в) частные торговцы, торговые и коммерческие посредники;

г) монахи и духовные служители церквей и религиозных культов;

д) служащие и агенты бывшей полиции, особого корпуса жандармов и охранных отделений, а также члены царствовавшего в России дома;

е) лица, признанные в установленном порядке душевнобольными или умалишенными, а равно лица, состоящие под опекой:

ж) лица, осужденные за корыстные и порочащие преступления на срок, установленный законом или судебным приговором.

— [ru.wikisource.org/wiki/%D0%9A%D0%BE%D0%BD%D1%81%D1%82%D0%B8%D1%82%D1%83%D1%86%D0%B8%D1%8F_%D0%A0%D0%A1%D0%A4%D0%A1%D0%A0_(1918)#.D0.A0.D0.B0.D0.B7.D0.B4.D0.B5.D0.BB_.D0.BF.D0.B5.D1.80.D0.B2.D1.8B.D0.B9._.D0.94.D0.B5.D0.BA.D0.BB.D0.B0.D1.80.D0.B0.D1.86.D0.B8.D1.8F_.D0.BF.D1.80.D0.B0.D0.B2_.D1.82.D1.80.D1.83.D0.B4.D1.8F.D1.89.D0.B5.D0.B3.D0.BE.D1.81.D1.8F_.D0.B8_.D1.8D.D0.BA.D1.81.D0.BF.D0.BB.D0.BE.D0.B0.D1.82.D0.B8.D1.80.D1.83.D0.B5.D0.BC.D0.BE.D0.B3.D0.BE_.D0.BD.D0.B0.D1.80.D0.BE.D0.B4.D0.B0 Конституция РСФСР 1918-го года. Раздел четвертый. Активное и пассивное избирательное право]

Таким образом в СССР существовала категория лишенцев.

При этом сами выборы в высший орган власти — «Всероссийский Съезд Советов» — оставались, как и в царской России, непрямыми и неравными: корпус его депутатов составлялся из представителей городских советов «по расчету 1 депутат на 25.000 избирателей, и представителей губернских Съездов Советов, по расчету 1 депутат на 125.000 жителей». То есть городской пролетариат получал преимущество перед сельским населением, имеющим право голоса.

Параграф 23 Конституции гласил:

23. Руководствуясь интересами рабочего класса в целом, Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика лишает отдельных лиц и отдельные группы прав, которые пользуются ими в ущерб интересам социалистической революции.

— [ru.wikisource.org/wiki/%D0%9A%D0%BE%D0%BD%D1%81%D1%82%D0%B8%D1%82%D1%83%D1%86%D0%B8%D1%8F_%D0%A0%D0%A1%D0%A4%D0%A1%D0%A0_(1918)#.D0.A0.D0.B0.D0.B7.D0.B4.D0.B5.D0.BB_.D0.BF.D0.B5.D1.80.D0.B2.D1.8B.D0.B9._.D0.94.D0.B5.D0.BA.D0.BB.D0.B0.D1.80.D0.B0.D1.86.D0.B8.D1.8F_.D0.BF.D1.80.D0.B0.D0.B2_.D1.82.D1.80.D1.83.D0.B4.D1.8F.D1.89.D0.B5.D0.B3.D0.BE.D1.81.D1.8F_.D0.B8_.D1.8D.D0.BA.D1.81.D0.BF.D0.BB.D0.BE.D0.B0.D1.82.D0.B8.D1.80.D1.83.D0.B5.D0.BC.D0.BE.D0.B3.D0.BE_.D0.BD.D0.B0.D1.80.D0.BE.D0.B4.D0.B0 Конституция РСФСР 1918-го года. Раздел второй. Общие положения]

Согласно данным ЦСУ СССР к буржуазным классам в 1913 году относилось 16,3 % от общей численности населения Российской империи, однако, на практике, в крупных промышленных и торговых центрах процент населения, подпадающего под п. 65 конституции, был значительно выше. Например, в Одессе, крупном коммерческом центре бывшей Российской империи, на выборах в городской совет в 1920 году до 30 % горожан оказались лишёнными права голоса. Поскольку социальное неравенство было прописано основным законом страны, то законы более низкого уровня и секретные ведомственные инструкции ставили отдельные социальные группы «вне закона».

В условиях экономической разрухи и роста преступности вводилась всеобщая трудовая повинность — «не трудящийся да не ест». После принятия конституции, закрепившей в виде основного закона лозунг «Кто не работает, тот не ест», был издан декрет «О трудовых книжках» (октябрь 1918 года). По этому декрету, все лица, подпадающие под статью 65 конституции (то есть те, кто был лишён всех прав), обязаны были получить «трудовые книжки». В них не реже одного раза в месяц должны были заноситься данные о выполнении возложенных на них «общественных работ и повинностей» (расчистка улиц от снега, заготовка дров и т. п.).

Те, кто не был занят общественным трудом, обязаны были отмечаться один раз в неделю в милиции. Этим лицам было запрещено перемещаться по стране без этой книжки и, самое главное, без предъвления трудовой книжки с отметкой о произведённых работах невозможно было получить продовольственные карточки, что в условиях военного коммунизма было равносильно голодной смерти. Продовольственные и иные карточки, являвшиеся исключительным способом получения жизненных припасов для горожан, ввиду полного запрета свободной торговли, так же выдавались гражданам в зависимости от их социальной принадлежности. Так, в 1919 году в Петрограде насчитывалось 33 вида карточек, каждую из которых необходимо было ежемесячно обновлять — хлебные, молочные, обувные и т. д. Население было разбито на три категории: к первой относились рабочие, ко второй — служащие, к третьей — все те, кто по конституции был лишен всех прав. Размер пайка у первой категории был вчетверо больше, чем у третьей.

Для экономического уничтожения буржуазии все состоятельные классы были обложены единовременным «чрезвычайным налогом» — разовой контрибуцией в размере 10 миллиардов рублей. В счет налога изымались деньги, ценности, предметы искусства.

Созданная Чрезвычайная комиссия наделялась правом внесудебных приговоров. ЧК сосредоточила в своих руках арест, следствие, вынесение приговора и его исполнение. Во время периода «красного террора» советское государство считало допустимым брать заложников из лиц, лишённых прав. Заложничество приняло большие масштабы. Даже в 1927 году, уже много позднее окончания гражданской войны, советская власть продолжала казнить заложников «именем диктатуры пролетариата». Сталин, отвечая на протесты западных социал-демократов по этому поводу, писал:

Что касается расстрела двадцати «сиятельных», то пусть знают враги СССР, враги внутренние, так же как и враги внешние, что пролетарская диктатура в СССР живёт и рука её тверда.

— «Правда» от 26 июня 1927 года

Законодательное закрепление

Советское государство официально именовало себя «диктатурой пролетариата» после Октябрьской революции 1917 года. Первая конституция Советской России, принятая в июле 1918 года и названная «конституцией переходного момента», провозглашала своей основной задачей «установление диктатуры городского и сельского пролетариата и беднейшего крестьянства в виде мощной Всероссийской Советской власти в целях полного подавления буржуазии…».

Первая конституция СССР, принятая в 1924 году, называла образовавшееся союзное государство «диктатурой пролетариата». Тем не менее, Конституция 1936 года (так называемая «Сталинская конституция») провозгласила, что в СССР социализм победил и в основном построен. Это означало, что в стране официально уничтожена частная собственность на средства производства и эксплуататорские классы, а значит исчез и сам пролетариат, как класс эксплуатируемых и, следовательно, его диктатура, с помощью которой пролетариат удержал власть, — уже пройденный этап. Заявлялось, что в стране в основном победили социалистические производственные отношения, экономической основой провозглашалась плановая социалистическая система хозяйства, опирающаяся на социалистическую собственность в двух её формах — государственную и колхозно-кооперативную. При этом СССР продолжал официально оставаться государством диктатуры пролетариата.

Советское государство официально описывало себя с помощью концепции диктатуры пролетариата вплоть до XXII съезда КПСС (1961 год). На XXII съезде было провозглашено и внесено в программу партии, что в результате завершения строительства социализма диктатура пролетариата в СССР выполнила свою историческую роль и с точки зрения внутреннего развития перестала быть необходимой. Была введена новая концепция общенародного государства (всенародной социалистической демократии), в которую, как предполагалось, превратилось советское государство. Таким образом концепция диктатуры пролетариата в СССР была отвергнута.

В дальнейшем Конституция 1977 года провозгласила утверждение в СССР «развитое социалистическое общество», в связи с чем определение СССР как государства диктатуры пролетариата была официально заменено на общенародное государство: «ведущей силой которого выступает рабочий класс. Выполнив задачи диктатуры пролетариата, Советское государство стало общенародным». При этом отмечалось, что «возросла руководящая роль Коммунистической партии — авангарда всего народа».

Критика теории и практики диктатуры пролетариата

Марксистская концепция «диктатуры пролетариата» вызывала принципиальные возражения других левых теоретиков практически с момента своего обнародования. Так, М. А. Бакунин, — известный теоретик анархо-коллективизма, — начиная с 60-х годов XIX в. выступал против теории диктатуры пролетариата. Бакунин считал, что любая диктатура, даже революционная, таит в себе опасность авторитарного правления. Бакунин предупреждал:

Если взять самого пламенного революционера и дать ему абсолютную власть, то через год он будет хуже, чем сам Царь.

Оригинальный текст (англ.)  

If you took the most ardent revolutionary, vested him in absolute power, within a year he would be worse than the Tsar himself.

С точки зрения других левых критиков в марксизме отсутствовало понятие «партии нового типа». Учением марксизма-ленинизма о «партии нового типа» по сути свело диктатуру пролетариата к диктатуре революционной партии, контролирующей все стороны жизни общества, начиная с политики и экономики и кончая частной жизнью его членов. Видный теоретик социал-демократии Карл Каутский, говоря о диктатуре, установленной партией Ленина сразу после прихода к власти, писал: «…тот кто высказывается за диктатуру, а не за демократию, не смеет ссылаться на Маркса».

Каутский также указывал, что диктатура, как форма правления, неизбежно приводит к образованию слоя управляющих, которым и будет принадлежать вся власть. По мнению Каутского, в отсутствие демократии это неизбежно приведет к подмене диктатуры пролетариата диктатурой над пролетариатом.

Видный исследователь советской политической системы М. С. Восленский указывал, что в окружении Ленина рабочих практически не было ни в годы подполья, ни после прихода к власти. Советским правительством руководили т. н. профессиональные революционеры, большинство из которых, как указывает Восленский, никогда не были рабочими. Анализируя практику управления в Советской России и СССР, Восленский заключает что диктатура действительно имела место, но это была диктатура не пролетариата, а класса управляющих, т. н. номенклатуры.

Эрнесто Че Гевара указывал, что диктатура пролетариата применяется в отношении не только разгромленного класса, но и в индивидуальном порядке в отношении отсталых, поражённых пороками капитализма представителей победившего класса, поскольку «Авангард идеологически более подготовлен по сравнению с массой, представление о новых ценностях которой ещё недостаточно полно».

Исследователи советской политической системы (Милован Джилас, Михаил Восленский и др.) высказывали мнение, что в СССР и в других социалистических странах под лозунгом диктатуры пролетариата над пролетариатом сформировался особый слой управляющих, узурпировавший властные полномочия — т. н. номенклатура. Этот слой, по мнению исследователей, стал новым эксплуататорским классом, в полном соответствии с предсказаниями оппонентов Маркса.

См. также

• Бернштейн, Эдуард
• Отмирание государства
• Азиатский способ производства
• «Скотный двор»

Литература

• Ленин В. И. [vilenin.eu/t37/p104 ПРОЛЕТАРСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И РЕНЕГАТ КАУТСКИЙ. Полное собрание сочинений]. — Москва: Издательство политической литературы, 1967. — Т. 37. — С. 104. — 748 с.
• Каутский К. [revarchiv.narod.ru/kautsky/oeuvre/diktatur.html Диктатура Пролетариата] = Die Diktatur des Proletariats (перевод Бобров Ф. А.). — 1-е. — Екатеринослав: «Наука», 1919.
• Новопашин Ю. С. Миф о диктатуре пролетариата // Вопросы истории : Журнал. — 2005. — № 1. — С. 41—50.
• Восленский М. [zakharov.ru/index.php?option=com_books&task=book_details&book_id=200&Itemid=56 Номенклатура]. — М.: «Захаров», 2005. — 640 с. — ISBN 5-8159-0499-6.
• Милован Джилас «Новый класс» (1957)

Ссылки

• Этьен Балибар [www.mediafire.com/download/d0xg9t16ekl3574/%D0%91%D0%B0%D0%BB%D0%B8%D0%B1%D0%B0%D1%80+-+%D0%9E+%D0%B4%D0%B8%D0%BA%D1%82%D0%B0%D1%82%D1%83%D1%80%D0%B5+%D0%BF%D1%80%D0%BE%D0%BB%D0%B5%D1%82%D0%B0%D1%80%D0%B8%D0%B0%D1%82%D0%B0.pdf «Диктатура пролетариата»]
• Ленин [www.hrono.ru/libris/lib_l/lenin_demo.html О ДЕМОКРАТИИ И ДИКТАТУРЕ]
• [tapemark.narod.ru/kommunizm/033.html Научный коммунизм: Словарь (1983) / Диктатура пролетариата]

Отрывок, характеризующий Диктатура пролетариата

– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]