Сура Корана
Поделись знанием:
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.
Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
(перенаправлено с «Ас-сура»)
| Ислам · Священные Писания |
 |
Тафсир и перевод
|
Экземпляры
|
Су́ра (араб. سورة) — это арабское слово для обозначения одной из 114 глав Корана. Все суры Корана, кроме девятой, начинаются со слов басмалы «Во Имя Аллаха, Милостивого и Милосердного» (араб. بِسْمِ ٱللَّهِ ٱلرَّحْمَـٰنِ ٱلرَّحِيمِ).
Содержание
Количество аятов
Каждая сура состоит из аятов (откровений). Количество аятов в сурах варьируется от 3 (суры Аль-Аср, Аль-Каусар, Ан-Наср) до 286 (сура Аль-Бакара). За редким исключением количество аятов в сурах расположено в порядке уменьшения количества аятов.
Хронологический порядок
По месту ниспослания суры делятся на мекканские и мединские суры.
Мекканские суры
Мекканские суры — это суры Корана ниспосланные во время пребывания пророка Мухаммеда в Мекке с 610 по 622 годы. Всего таких сур 86.
Один из предложенных хронологических порядков состоит из 86 сур: 96, 68, 73, 74, 1, 111, 81, 87, 92, 89, 93, 94, 103, 100, 108, 102, 107, 109, 105, 113, 114, 112, 53, 80, 97, 91, 85, 95, 106, 101, 75, 104, 77, 50, 90, 86, 54, 38, 7, 72, 36, 25, 35, 19, 20, 56, 26, 27, 28, 17, 10, 11, 12, 15, 6, 37, 31, 34, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 51, 88, 18, 16, 71, 14, 21, 23, 32, 52, 67, 69, 70, 78, 79, 82, 84, 30, 29, 83
Теодор Нёльдеке предложил другой хронологический порядок, состоящий из 90 сур, распределённых по трём периодам ниспослания:
I. Поэтические суры — суры I мекканского подпериода, которые ниспосылались с первого по пятый год миссии пророка Мухаммеда. Они представлены сурами изложенными в рифмованной прозе в сжатой и выразительной форме. В поэтических сурах содержатся догматы единобожия, картины Судного дня и адских мучений грешников.
К сурам I периода относятся 48 сур: 96, 74, 111, 106, 108, 104, 107, 102, 105, 92, 90, 94, 93, 97, 86, 91, 80, 68, 87, 95, 103, 85, 73, 101, 99, 82, 81, 53, 84, 100, 79, 77, 78, 88, 89, 75, 83, 69, 51, 52, 56, 70, 55, 112, 109, 113, 114, 1.
II. Рахманские суры — суры II мекканского подпериода, которые ниспосылались пятый и шестой год миссии Мухаммеда. Он назван рахманским по одному из имён Аллаха Рахман (милостивый). В этот период появились первые сказания.
К сурам II периода относится 21 сура: 54, 37, 71, 76, 44, 50, 20, 26, 15, 19, 38, 36, 43, 72, 67, 23, 21, 25, 17, 27, 18.
III. Пророческие суры — суры III мекканского периода, которые ниспосылались начиная с седьмого года миссии Мухаммеда. На этот подпериод приходится большая часть текстов, повествующих о древних пророках
К сурам III периода относится 21 сура: 32, 41, 45, 16, 30, 11, 14, 12, 40, 28, 39, 29, 31, 42, 10, 34, 35, 7, 46, 6, 13.
Мединские суры
Мединские суры — это суры Корана, ниспосланные во время пребывания пророка Мухаммеда в Медине с 622 по 632 годы. Суры этого периода характерны тем, что в них содержатся многочисленные указания и предписания по религиозным, гражданским и уголовным делам. Прозаические фрагменты этих сур иногда сменяются поэтическими отрывками.
Всего таких сур 28: 2, 8, 3, 33, 60, 4, 99, 57, 47, 13, 55, 76, 65, 98, 59, 24, 22, 63, 58, 49, 66, 64, 61, 62, 48, 5, 9, 110.
Список сур Корана
| № | Название | Арабское название |
Перевод | Кол-во аятов |
Кол-во слов |
Кол-во букв |
Кол-во руку |
МН | ХП[1] | Другие названия |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Аль-Фатиха | الفاتحة | Открывающая Книгу | 7 | 29 | 142 | 1 | Мекка | 5 | |
| 2 | Аль-Бакара | البقرة | Корова | 286 | 6221 | 25500 | 40 | Медина | 87 | Список
«Алиф-лам-мим, залика-л-Китабу…», «Фустат аль-Кур’ан»
|
| 3 | Аль Имран | آل عمران | Семейство Имрана | 200 | 3480 | 14525 | 20 | Медина | 89 | |
| 4 | Ан-Ниса | النساء | Женщины | 176 | 3745 | 16030 | 24 | Медина | 92 | |
| 5 | Аль-Маида | المائدة | Трапеза | 120 | 2804 | 11933 | 16 | Медина | 112 | «Аль-Укуд аль-мункиза» |
| 6 | Аль-Анам | الأنعام | Скот | 165 | 3860 | 12254 | 20 | Мекка | 55 | |
| 7 | Аль-Араф | الأعراف | Преграды | 206 | 3825 | 13877 | 24 | Мекка | 39 | «Алиф-лам-мим-сад» |
| 8 | Аль-Анфаль | الأنفال | Трофеи | 75 | 1095 | 5080 | 10 | Медина | 88 | |
| 9 | Ат-Тауба | التوبة | Покаяние | 129 | 4098 | 10488 | 16 | Медина | 113 | Список
«Аль-Мунаккира», «Аль-Джаус»,
«Аль-Мудамдама», «Аль-Мушакшака», «Аль-Муба’шара», «Аль-Бара’ат», «Аль-Хафира», «Аль-Мусира», «Аль-Азаб» |
| 10 | Йунус | يونس | Юнус | 109 | 1832 | 7567 | 11 | Мекка | 51 | |
| 11 | Худ | هود | Худ | 123 | 1715 | 7513 | 10 | Мекка | 52 | |
| 12 | Йусуф | يوسف | Юсуф | 111 | 1766 | 7166 | 12 | Мекка | 53 | «Ахсан ул-касас» |
| 13 | Ар-Раад | الرعد | Гром | 43 | 855 | 3506 | 6 | Медина | 96 | |
| 14 | Ибрахим | إبراهيم | Ибрахим | 52 | 831 | 3434 | 7 | Мекка | 72 | |
| 15 | Аль-Хиджр | الحجر | Аль-Хиджр | 99 | 654 | 2760 | 6 | Мекка | 54 | |
| 16 | Ан-Нахль | النحل | Пчёлы | 128 | 2840 | 7707 | 16 | Мекка | 70 | «ан-Ниʻам» |
| 17 | Аль-Исра | الإسراء | Ночной перенос | 111 | 1533 | 6460 | 12 | Мекка | 50 | «Бану Исраил» |
| 18 | Аль-Кахф | الكهف | Пещера | 110 | 1579 | 6360 | 12 | Мекка | 69 | |
| 19 | Марьям | مريم | Марьям | 98 | 982 | 3802 | 6 | Мекка | 44 | |
| 20 | Та Ха | طه | Та Ха | 135 | 1341 | 5242 | 8 | Мекка | 45 | |
| 21 | Аль-Анбийа | الأنبياء | Пророки | 112 | 1168 | 4890 | 7 | Мекка | 73 | |
| 22 | Аль-Хадж | الحج | Паломничество | 78 | 1291 | 5070 | 10 | Медина | 103 | |
| 23 | Аль-Муминун | المؤمنون | Верующие | 118 | 1840 | 4802 | 6 | Мекка | 74 | |
| 24 | Ан-Нур | النور | Свет | 64 | 1316 | 5680 | 9 | Медина | 102 | |
| 25 | Аль-Фуркан | الفرقان | Различение | 77 | 892 | 3733 | 6 | Мекка | 42 | «Табарак» |
| 26 | Аш-Шуара | الشعراء | Поэты | 227 | 1297 | 5522 | 11 | Мекка | 47 | «Та-син-мим» |
| 27 | Ан-Намль | النمل | Муравьи | 93 | 1149 | 4799 | 7 | Мекка | 48 | «Та-син», «Сулейман» |
| 28 | Аль-Касас | القصص | Повествование | 88 | 1441 | 5800 | 9 | Мекка | 49 | «Муса и Фараон» |
| 29 | Аль-Анкабут | العنكبوت | Паук | 69 | 1981 | 4195 | 7 | Мекка | 85 | |
| 30 | Ар-Рум | الروم | Римляне | 60 | 819 | 3534 | 6 | Мекка | 84 | |
| 31 | Лукман | لقمان | Лукман | 34 | 542 | 211 | 4 | Мекка | 57 | |
| 32 | Ас-Саджда | السجدة | Поклон | 30 | 370 | 1500 | 3 | Мекка | 75 | «Аль-Мазаджиʻ», «Садждат ул-Лукман», «Аль-Джазар» |
| 33 | Аль-Ахзаб | الأحزاب | Сонмы | 73 | 1280 | 5796 | 9 | Медина | 90 | |
| 34 | Саба | سبأ | Саба | 54 | 883 | 1512 | 6 | Мекка | 58 | |
| 35 | Фатыр | فاطر | Творец | 45 | 797 | 1313 | 5 | Мекка | 43 | «Аль-Малаика» |
| 36 | Йа Син | يس | Йа Син | 83 | 829 | 3000 | 5 | Мекка | 41 | |
| 37 | Ас-Саффат | الصافات | Выстроившиеся в ряды | 182 | 820 | 3823 | 5 | Мекка | 56 | |
| 38 | Сад | ص | Буква Сад | 88 | 832 | 3029 | 5 | Мекка | 38 | |
| 39 | Аз-Зумар | الزمر | Толпы | 75 | 1192 | 4708 | 8 | Мекка | 59 | «Аль-Гураф» |
| 40 | Гафир | غافر | Прощающий | 85 | 1199 | 4690 | 9 | Мекка | 60 | «Аль-Муʼмин» или «Ат-Тул» |
| 41 | Фуссилат | فصلت | Разъяснены | 54 | 796 | 3350 | 6 | Мекка | 61 | «Ха-мим, ас-Саджда» или «Аль-Масабих» |
| 42 | Аш-Шура | الشورى | Совет | 53 | 866 | 3577 | 5 | Мекка | 62 | «Ха-мим», «‘Айн-син-каф» |
| 43 | Аз-Зухруф | الزخرف | Украшения | 89 | 833 | 3400 | 7 | Мекка | 63 | |
| 44 | Ад-Духан | الدخان | Дым | 59 | 346 | 1431 | 3 | Мекка | 64 | |
| 45 | Аль-Джасийа | الجاثية | Коленопреклонённые | 37 | 488 | 2191 | 4 | Мекка | 65 | |
| 46 | Аль-Ахкаф | الأحقاف | Пески | 35 | 644 | 2598 | 4 | Мекка | 66 | |
| 47 | Мухаммад | محمد | Мухаммед | 38 | 539 | 2349 | 4 | Медина | 95 | «Аль-Киталь» («Аль-Лазина кафару») |
| 48 | Аль-Фатх | الفتح | Победа | 29 | 560 | 2438 | 4 | Медина | 111 | |
| 49 | Аль-Худжурат | الحجرات | Комнаты | 18 | 343 | 1496 | 2 | Медина | 106 | |
| 50 | Каф | ق | Буква Каф | 45 | 57 | 1494 | 3 | Мекка | 34 | |
| 51 | Аз-Зарийат | الذاريات | Рассеивающие | 60 | 360 | 1286 | 3 | Мекка | 67 | |
| 52 | Ат-Тур | الطور | Гора | 49 | 312 | 1500 | 2 | Мекка | 76 | |
| 53 | Ан-Наджм | النجم | Звезда | 62 | 308 | 1405 | 3 | Мекка | 23 | |
| 54 | Аль-Камар | القمر | Месяц | 55 | 342 | 1420 | 3 | Мекка | 37 | «Иктарабат ус-саʻа» |
| 55 | Ар-Рахман | الرحمن | Милостивый | 78 | 351 | 1434 | 3 | Медина | 97 | «Аль-Алаʻ» |
| 56 | Аль-Вакиа | الواقعة | Падающее | 96 | 378 | 1703 | 3 | Мекка | 46 | |
| 57 | Аль-Хадид | الحديد | Железо | 29 | 544 | 2476 | 4 | Медина | 94 | |
| 58 | Аль-Муджадила | المجادلة | Препирающаяся | 22 | 473 | 1792 | 3 | Медина | 105 | «Аз-Зихар», «Кад самиʻа» |
| 59 | Аль-Хашр | الحشر | Собрание | 24 | 445 | 1913 | 3 | Медина | 101 | |
| 60 | Аль-Мумтахана | الممتحنة | Испытуемая | 13 | 348 | 1510 | 2 | Медина | 91 | «Аль-Имтихан», «Аль-Мавадда» |
| 61 | Ас-Сафф | الصف | Ряды | 14 | 221 | 900 | 2 | Медина | 109 | «Аль-Хаварийин», «ʻИса» |
| 62 | Аль-Джумуа | الجمعة | День пятничной молитвы | 11 | 180 | 720 | 2 | Медина | 110 | |
| 63 | Аль-Мунафикун | المنافقون | Лицемеры | 11 | 180 | 776 | 2 | Медина | 104 | |
| 64 | Ат-Тагабун | التغابن | Раскрытие самообмана | 18 | 241 | 1070 | 2 | Медина | 108 | |
| 65 | Ат-Талак | الطلاق | Развод | 12 | 248 | 1060 | 2 | Медина | 99 | «Ан-Ниса’», «Аль-Кусра» |
| 66 | Ат-Тахрим | التحريم | Запрещение | 12 | 246 | 1160 | 2 | Медина | 107 | «Йа ай-йуха-н-наби» |
| 67 | Аль-Мульк | الملك | Власть | 30 | 330 | 1300 | 2 | Мекка | 77 | Список
«Аль-Мунджийа», «Аль-Вакиʻйа», «Табарака»
|
| 68 | Аль-Калам | القلم | Письменная трость | 52 | 300 | 1256 | 2 | Мекка | 2 | «Нун ва-л-калам» |
| 69 | Аль-Хакка | الحاقة | Неминуемое | 52 | 256 | 1084 | 2 | Мекка | 78 | |
| 70 | Аль-Мааридж | المعارج | Ступени | 44 | 216 | 1061 | 2 | Мекка | 79 | |
| 71 | Нух | نوح | Нух | 28 | 224 | 929 | 2 | Мекка | 71 | |
| 72 | Аль-Джинн | الجن | Джинны | 28 | 235 | 870 | 2 | Мекка | 40 | |
| 73 | Аль-Муззаммиль | المزمل | Закутавшийся | 20 | 285 | 838 | 2 | Мекка | 3 | |
| 74 | Аль-Муддассир | المدثر | Завернувшийся | 56 | 255 | 1010 | 2 | Мекка | 4 | |
| 75 | Аль-Кийама | القيامة | Воскресение | 40 | 199 | 652 | 2 | Мекка | 31 | |
| 76 | Аль-Инсан | الإنسان | Человек | 31 | 240 | 1054 | 2 | Медина | 98 | «Аль-Инсан», «Аль-Абрар», «Хал ата» |
| 77 | Аль-Мурсалят | المرسلات | Посылаемые | 50 | 181 | 816 | 2 | Мекка | 33 | «Аль-Урф» |
| 78 | Ан-Наба | النبأ | Весть | 40 | 173 | 770 | 2 | Мекка | 80 | Список
«Амма йатасаʼалун», «Ат-Тасауль», «Аль-Муʻсират»
|
| 79 | Ан-Назиат | النازعات | Исторгающие | 46 | 139 | 753 | 2 | Мекка | 81 | |
| 80 | Абаса | عبس | Нахмурился | 42 | 133 | 522 | 1 | Мекка | 24 | «Ас-Сафара», «Аль-Аʻмма» |
| 81 | Ат-Таквир | التكوير | Скручивание | 29 | 80 | 327 | 1 | Мекка | 7 | «Инфатарат» |
| 82 | Аль-Инфитар | الانفطار | Раскалывание | 19 | 80 | 327 | 1 | Мекка | 82 | «Ат-Татфиф» |
| 83 | Аль-Мутаффифин | المطففون | Обвешивающие | 36 | 177 | 830 | 1 | Мекка | 86 | |
| 84 | Аль-Иншикак | الانشقاق | Разверзнется | 25 | 109 | 430 | 1 | Мекка | 83 | «Иншаккат» |
| 85 | Аль-Бурудж | البروج | Созвездия | 22 | 109 | 458 | 1 | Мекка | 27 | |
| 86 | Ат-Тарик | الطارق | Ночной путник | 17 | 61 | 245 | 1 | Мекка | 36 | |
| 87 | Аль-Аля | الأعلى | Высочайший | 19 | 72 | 270 | 1 | Мекка | 8 | |
| 88 | Аль-Гашийа | الغاشية | Покрывающее | 26 | 72 | 330 | 1 | Мекка | 68 | |
| 89 | Аль-Фаджр | الفجر | Заря | 30 | 137 | 577 | 1 | Мекка | 10 | |
| 90 | Аль-Балад | البلد | Город | 20 | 82 | 330 | 1 | Мекка | 35 | |
| 91 | Аш-Шамс | الشمس | Солнце | 15 | 54 | 247 | 1 | Мекка | 26 | «Ан-Нака», «Ас-Салих» |
| 92 | Аль-Лайл | الليل | Ночь | 21 | 72 | 302 | 1 | Мекка | 9 | |
| 93 | Ад-Духа | الضحى | Утро | 11 | 40 | 192 | 1 | Мекка | 11 | |
| 94 | Аш-Шарх | الشرح | Раскрытие | 8 | 27 | 103 | 1 | Мекка | 12 | «Аль-Инширах», «А лам нашрах» |
| 95 | Ат-Тин | التين | Смоковница | 8 | 34 | 150 | 1 | Мекка | 28 | |
| 96 | Аль-Алак | العلق | Сгусток | 19 | 92 | 280 | 1 | Мекка | 1 | «Икраʼ» |
| 97 | Аль-Кадр | القدر | Предопределение | 5 | 30 | 112 | 1 | Мекка | 25 | «Инна анзална-ху» |
| 98 | Аль-Баййина | البينة | Ясное знамение | 8 | 94 | 392 | 1 | Медина | 100 | «Аль-Барийа», «Лам йакун», «Аль-Кийама» |
| 99 | Аз-Залзала | الزلزلة | Землетрясение | 8 | 35 | 149 | 1 | Медина | 93 | «Аз-Залзала» |
| 100 | Аль-Адийат | العاديات | Скачущие | 11 | 40 | 163 | 1 | Мекка | 14 | |
| 101 | Аль-Кариа | القارعة | Великое бедствие | 11 | 36 | 150 | 1 | Мекка | 30 | |
| 102 | Ат-Такасур | التكاثر | Приумножение | 8 | 28 | 120 | 1 | Мекка | 16 | |
| 103 | Аль-Аср | العصر | Время | 3 | 14 | 68 | 1 | Мекка | 13 | |
| 104 | Аль-Хумаза | الهمزة | Хулитель | 9 | 33 | 130 | 1 | Мекка | 32 | «Аль-Лумазза» |
| 105 | Аль-Филь | الفيل | Слон | 5 | 23 | 96 | 1 | Мекка | 19 | «А лам тара кайфа» |
| 106 | Курейш | قريش | Курайшиты | 4 | 17 | 93 | 1 | Мекка | 29 | «Ли илафи» |
| 107 | Аль-Маун | الماعون | Милостыня | 7 | 25 | 125 | 1 | Мекка | 17 | «А ра‘айта», «Ад-Дин» |
| 108 | Аль-Каусар | الكوثر | Каусар | 3 | 10 | 42 | 1 | Мекка | 15 | |
| 109 | Аль-Кафирун | الكافرون | Неверующие | 6 | 26 | 94 | 1 | Мекка | 18 | «Аль-Джахд» |
| 110 | Ан-Наср | النصر | Помощь | 3 | 19 | 78 | 1 | Медина | 114 | «Ат-Тавдиʻ» |
| 111 | Аль-Масад | المسد | Пальмовые волокна | 5 | 20 | 77 | 1 | Мекка | 6 | Список
«Абу Лахаб», «Аль-Масад», «Таббат»
|
| 112 | Аль-Ихлас | الإخلاص | Искренность | 4 | 15 | 47 | 1 | Мекка | 22 | Список
«Ат-Таухид», «Ас-Самад», «Аль-Асас», «Аль-Бараат»,
«Аль-Джамал», «Аль-Маʻрифа», «Аль-Мукашкаша», «Аль-Маниʻа», «Ан-Наджат», «Нисбат ур-Рабб», «Ан-Нур», «Ат-Тафрид», «Ат-Таджрид», «Аль-Вилайа» |
| 113 | Аль-Фалак | الفلق | Рассвет | 5 | 23 | 74 | 1 | Мекка | 20 | |
| 114 | Ан-Нас | الناس | Люди | 6 | 20 | 79 | 1 | Мекка | 21 |
Примечания:
- Последние две суры (главы), Аль-Фалак и Ан-Нас, также известны под названием Аль-Муавизатайн.
- По некоторым источникам, 96-я глава, сура Аль-Алак является первой, ниспосланной пророку Мухаммеду. Джавад Гамиди утверждает, что первая сура Аль-Фатиха была первой ниспосланной пророку Мухаммеду полностью.[2]
- Вторая сура Корана, сура Аль-Бакара, — самая длинная, она состоит из 286 аятов, в то время как 108-я, сура Аль-Каусар, — самая короткая, она состоит из 3 аятов.
Значение и происхождение слова «сура»
Лингвистическое значение актуального для Корана слова «сура» исследовал выдающийся учёный-востоковед и тюрколог доктор филологических наук профессор Г. Х. Ахатов.[3] Исследователь выдвинул ряд предположений:
- данное слово означает упрощенную форму слова «сура», произносимого с согласным звуком хамза (ء), и означающего «объедки» или «остатки пищи на посуде», потому что сура Корана считается как бы отдельным его куском/отдельной частью. Однако этому предположению, как установил профессор Г. Х. Ахатов, есть серьёзное препятствие: написание буквы хамза изобрел спустя 2 века после появления Корана, Халиль ибн Ахмад аль-Фарахиди, взяв за основу букву «айн» (ع) и придумав хамзу (ء).
- слово «сура» происходит от корня «сур», что может означать «ограждение» и «крепостная стена». То есть суры прочно охраняют, ограждают айаты и объединяют их в одно целое.
- слово «сура» может происходить от слова «савор», от арабизированного персидского слова «даствара — дастбанд» («браслет»). Испокон веков браслет считался символом вечности, непрерывности, цельности и нравственности, и, исходя из этого сура как бы крепко окольцовывает айаты Священного Корана духовной нравственностью.
- слово «сура» нередко обозначают высокий статус, высочайшее положение. Божественное слово даже в пределах одной суры обладает высочайшим положением.
- слово «сура» вполне могло быть производным от слова «тасаввур» в значении слова «восхождение»: айаты суры создают духовное восхождение…
В результате комплексного лингвистического и сравнительно-исторического анализа профессор Г. Х. Ахатов пришёл к объективному научному выводу, что слово «сура» в лингвистическом смысле имеет ни какое-либо одно, а полифоническое (многозначное) значение, то есть, по мнению ученого, «сура» — это глава Корана, которая выполняет не только разделительные функции «высокими стенами», ранжируя текст, но в большей степени несет на себе «архитектурные» — духовно-энергетически функции, которые способствуют формированию особой внутренней духовной энергии верующих при чтении айатов.[3]
Напишите отзыв о статье "Сура Корана"
Примечания
- ↑ [www.qran.org/q-chrono.htm Хронологический порядок ниспослания сур]
- ↑ Javed Ahmad Ghamidi. [www.monthly-renaissance.com/issue/content.aspx?id=334Sūrah Fātihah] // Qur’anic Exegesis
- ↑ 1 2 Ахатов Г. Х. [akhatov.org/index/lingvisticheskoe_issledovanie_korana/0-22 Лингвистическое значение и этимология слова «сура» / Коран: лингвистическое исследование]
Литература
- Коран и Коранистика. Глава X. Ислам // Основы религиоведения: Учеб. / Ю. Ф. Борунков и др.; Под ред. И. Н. Яблокова. — 2-е изд. — М.: Высш. шк., 1998. — 480 с. — С. 220.
- Лэйн Э. У. Нравы и обычаи египтян в первой половине XIX в. М., 1982. — С. 217—222.
- Резван Е. А. Исследования по терминологии Корана: сура; ’абд (’ибад, ’абид) [Аллах]; умма // Проблемы арабской культуры. М.: Наука, 1987. — С. 219—231.
- Ушаков В. Д. Фразеология Корана: Опыт сопоставления фразеоречений Корана и араб. клас. яз. — СПб.: Восточная литература РАН, 1996. — ISBN 5-02-017773-3.
- Jeffery A. The Foreign Vocabulary of the Qur’an. Baroda, 1938. — P. 180—182. (англ.)
- Watt W. M. Bell’s Introduction to the Qur’an: completely revised and enlarged. Edinburgh, 1970. Index. (англ.)
- Welch A. T. Al-Kur’an, The Encyclopaedia of Islam. New ed. Leiden-London. — 1. 5. — P. 400—402. (англ.)
Ссылки
- Мухаммад Бакир Худжати. [islamfond.ru/articles/119-kolichestvo-bukv-i-slov-korana.html Количество букв и слов Корана (глава из книги "Исследование по истории Корана")]. islamfond.ru. Проверено 6 июня 2013. [www.webcitation.org/6HC3AkIiO Архивировано из первоисточника 7 июня 2013].
Отрывок, характеризующий Сура Корана
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.
Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
