Карнилья, Луис

Луис Карнилья
Общая информация
Полное имя	Луис Антонио Карнилья
Прозвище	Yiyo
Родился	4 октября 1917(1917-10-04) Оливос, Аргентина
Умер	22 июня 2001(2001-06-22) (83 года) Буэнос-Айрес, Аргентина
Гражданство	Аргентина
Позиция	нападающий
Карьера
Молодёжные клубы
1932—1933	Оливос
Клубная карьера*
1933—1936	Тигре	? (?)
1936—1941	Бока Хуниорс	54 (17)
1942—1945	Чакарита Хуниорс	14 (3)
1945—1946	Атлас	? (?)
1951—1952	Ницца	10 (1)
1952—1953	Тулон	26 (4)
1953—1955	Ницца	8 (0)
Тренерская карьера
1955—1957	Ницца
1957—1959	Реал Мадрид
1959—1960	Фиорентина
1961	Бари
1961—1963	Рома
1963—1964	Милан
1964—1965	Депортиво Ла-Корунья
1965—1968	Болонья
1969—1970	Ювентус
1978—1979	Бордо
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов.

Лу́ис Анто́нио Карни́лья (исп. Luis Antonio Carniglia; 4 октября 1917, Оливос — 22 июня 2001, Буэнос-Айрес) — аргентинский футболист и тренер, играл на позиции нападающего.

Карьера

Игровая карьера

Луис Карнилья начал свою карьеру в клубе 4-го аргентинского дивизиона «Оливос», там он провёл 2 года и перешёл в клуб «Тигре». В 1936 году Карнилья перешёл в клуб, за который болел с детства, «Боку Хуниорс». В «Боке» он дебютировал в товарищеском матче в штате Парана, где, забив на 3-й минуте, открыл счёт, а на 5-й был вынужден покинуть поле, сломав палец руки. Первая официальная игра прошла на домашнем стадионе «Боки», в матче, в котором клуб Карнильи обыграл «Атланту» со счётом 3:0. Карнилья выступал за «Боку» 5 лет, выиграв с командой в 1940 году титул чемпиона Аргентины. Дальнейшей карьере за «бокиту» помешал перелом ноги, случившийся в матче с «Сан-Лоренсо» в 1941 году. Карнилья восстанавливался 3 года от травмы, выступая за «Чакариту Хуниорс» и мексиканский «Атлас».

В 1951 году Карнилья уехал в Европу, где выступал за французские клубы «Ницца», с которой выиграл Кубок Франции в 1952 и 1954 годах (в обоих финалах турниров Карнилья забивал по голу — в ворота «Бордо» и «Олимпика» из Марселя), а также выиграл титул чемпиона Франции в 1952 году. Выступал Карнилья и за «Тулон» с 1952 по 1953 год.

Тренерская карьера

В 1955 году Карнилья начал тренерскую карьеру, возглавив «Ниццу», и в первый же свой сезон привёл клуб к завоеванию чемпионского титула во Франции, при этом сам клуб славился быстрым, с минимальным количеством касаний, переходом из обороны в атаку, где ещё играл Жюст Фонтэн. Однако следующий сезон вышел у клуба провальным: Ницца «заняла» лишь 13 место, но самого тренера при этом уже не было, он ушёл работать в испанский «Реал Мадрид». С приходом в «Реал», Карнилья начал с колоссальной «рокировки» — перевода Раймона Копа на место нападающего, а Альфредо Ди Стефано, главной звезды клуба, в полузащиту. Эта перестановка дала о себе знать несколькими блистательными победами, но Ди Стефано, всегда желавший быть на первых полях в клубе, обратился «через голову» Карнильи к самому Сантьяго Бернабеу, президенту и символу клуба, который приказал вернуть Ди Стефано на его «законное» место в центре нападения. После этого эпизода Карнилья более не решался изменять схему игры или менять позиции игроков без ведома Бернабеу. Возвращение старой схемы не помешало «Реалу» выиграть чемпионат страны и Кубок европейских чемпионов. В 1958 году в «Реал» пришёл Ференц Пушкаш, звезда мирового футбола, Пушкаш уже не играл в футбол около года, и Карнильи пришлось уделить особо внимание его физической подготовке, в результате чего «Галопирующий майор» сбросил в межсезонье 15 кг. Сезон с Пушкашем был удачен для «Реала», клуб вновь выиграл Кубок европейских чемпионов, однако в финальном матче с клубом «Реймс», выигранным «Реалом» 2:0, Карнилья не выпустил Пушкаша на поле, после чего Бернабеу стал на сторону игрока и уволил тренера.

«Они обвинили меня, что у меня плохой характер. Это неправда. Это просто доказывает то, что у меня есть характер. Я говорю то, что думаю, то, что чувствую, и всегда говорю правду. Если я вижу, что что-то не работает, я говорю об этом. Я требую работы и дисциплины. Если бы я заткнул рот и смотрел в другую сторону, когда что-то идёт плохо, чтобы избежать конфликтов, то это бы значило, что у меня нет характера. Ни хорошено, ни плохого.»

Из «Реала» Карнилья уехал в Италию, возглавив сначала «Фиорентину», а затем «Бари». В 1961 году Карнилья возглавил клуб «Рома», в первый же сезон он выиграл с командой Кубок ярмарок, хотя начало турнира было проведено «Ромой» под руководством предыдущено тренера Альфредо Фони. А в следующем сезона Карнилья начал с того, что избавился от Хуана Скьяффино, единственной звезды клуба, предъявив аргументы, что тот уже не может показывать прошлого уровня игры. Но это не помогло «Роме», которая не выигрывала более никаких трофеев под руководством Карнильи, который был уволен в середине сезоне 1963—1964, после конфликта с руководством «Ромы». После увольнения Карнилья быстро нашёл себе новый клуб — «Милан», с которым участвовал в Межконтинентальном кубке, где клуб в трёх матчах уступил «Сантосу», в двух из которых аргентинский судья, судивший вторую и третью игру, был, по мнению проигравшей стороны, подкуплен

Затем Карнилья руководил клубом «Депортиво Ла-Корунья», с которым вылетел во второй испанский дивизион, «Болоньей», приведя клуб дважды к завоеванию медалей чемпионата, «Ювентусом», а последней командой в карьере Карниглии-теренра стал «Бордо», с которым он лишь 13 дней, будучи уволен за «ужасное» начало сезона. В 1981 году Карнилья стал генеральным директором «Боки Хуниорс», а затем стал первым президентом Профсоюза Аргенинских Футболистов. 22 июня 2001 года Карнилья скончался и был похоронен на кладбище Реколета в столице Аргентины.

Достижения

Как игрок

• Чемпион Аргентины: 1940
• Чемпион Франции: 1952
• Обладатель кубка Франции: 1952, 1954

Как тренер

• Чемпион Франции: 1956
• Чемпион Испании: 1958
• Обладатель кубка европейских чемпионов: 1958, 1959
• Итого: 4 трофея

Ссылки

• [www.bocajuniors.ru/croaxe.html Статья на bocajuniors.ru]

Отрывок, характеризующий Карнилья, Луис

Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.