Колониальная экспансия Габсбургской монархии

Колониальная экспансия Габсбургской монархии — Австрийской (с 1867 года Австро-Венгерской) империи — совокупность нескольких попыток этой мировой державы наладить свою прибыльную заморскую колониальную торговлю и обзавестись собственными колониями.

Экспансионизм

Экспансионистские устремления были свойственны Габсбургам издавна, но, в силу особенностей расположения их владений, касались прежде всего континента. Впрочем, коронованный в 1452 году император Священной Римской империи германской нации Фридрих III, ставший в 1453 году австрийским эрцгерцогом, похоже, верил в то, что династии Габсбургов суждено завоевать и весь мир. Его девизом стала формула AEIOU — по одной из распространённых версий расшифровывавшаяся как Alles Erdreich ist Österreich untertan, «Вся земля подчинена Австрии», в латинском варианте Austriae est imperare orbi universo, «Задача Австрии управлять целым миром». Эту аббревиатуру он надписывал на книгах и повелел высекать на общественных зданиях.

После великих географических открытий Австрией периодически предпринимались, в том числе, и попытки своего заморского территориально-политического расширения, начиная с XVIII века и до самого распада империи в ходе Первой мировой войны. Однако из-за выраженного давления со стороны более мощных и развитых колониальных держав, прежде всего Британской империи, а также недостаточного внимания собственного правительства к развитию военного и торгового океанского имперского флота, все эти попытки в конечном счёте потерпели неудачу. Управление относительно нестабильным многонациональным государством с сильными центробежными тенденциями отнимало почти всю энергию его центральной власти. Австрийская колониальная империя так и не была создана.

Остендская компания

Учреждённая после Утрехтского мира по инициативе Австрийской империи в Остенде в 1717 году Остендская компания (официально — Generale Keizerlijke en Koninklijke Indische Compagnie) была частным торговым предприятием. В 1722 году оно получило от Карла VI право на торговлю в оказавшихся с 1713 года под властью империи Австрийских Нидерландах (ныне Бельгия). Основным направлением деятельности компании была торговля с Ост-Индией в интересах габсбургской короны.

Наиболее важными статьями дохода для неё были чай, медь, серебро, текстиль, хлопок, шёлк, керамика, пряности и опиум. Уставной капитал Остендской компании составлял совокупно 6 млн гульденов частями (акциями) по 1000 гульденов каждая. Источниками основной части финансирования морских экспедиций были синдикаты фламандских, английских, голландских и французских банкиров, ростовщиков и торговцев Антверпена, Гента и Остенде. В течение нескольких лет Остендская компания составляла значимую конкуренцию аналогичным компаниям других стран — прежде всего Голландской Ост-Индской компании, Британской Ост-Индской компании и Французской Ост-Индской компании. Остендская компания сбивала им цены. В 1724—1732 годах ей удалось снарядить и направить в Бенгалию и Китай 21 собственное судно, а положительная динамика цен на чай приносила хорошую прибыль. В годы своего расцвета Остендская компания владела двумя собственными заморскими факториями — Кабелон (нидерл. Cabelon) на восточном, Коромандельском, берегу Индостана и Банкибазар (нидерл. Banquibazar) в Бенгалии.

Нараставшее давление со стороны Британской империи привело в 1727 году к отзыву лицензии, а в 1731 году к закрытию Остендской компании. Это было одним из важных условий второго Венского договора (англ. Treaty of Vienna (1731)), оформившего австро-британский союз в качестве противовеса экспансии Франции, Пруссии и ряда других стран Европы в Войне за австрийское наследство. Союз продлился до 1756 года и был разорван по инициативе Великобритании, сменившись так называемой «дипломатической революцией» и Семилетней войной, которую Австрия проиграла.

Примечательно, что в 1728-1731 годах Компания организовала несколько подпольных заморских экспедиций под чужими флагами — и последние две из них в 1732 году были легализованы в качестве символической уступки англичан австрийцам отдельной строкой соглашения между двумя державами. Однако даже после роспуска Компании вплоть до 1744 года от экипажей кораблей конкурировавших компаний периодически поступали вести, что над факторией Банкибазар по-прежнему развевается флаг императора Австрии — притом, что официально уже к 1735 году у Остендской компании не было ни денег, ни кораблей, ни какой бы то ни было поддержки ничьих властей. В 1744 году фактория подверглась нападению и разграблению со стороны одного из бенгальских князей — предположительно это было инспирировано Голландской Ост-Индской компанией.

Никобарские острова

В 1760-х годах Мария-Терезия и Иосиф II озаботились созданием имперских форпостов для обеспечения торговых путей империи в Азии. Правда, Австрия не обладала развитым военно-морским и торговым флотом для организации адекватного исследования, заселения, поддержки и защиты своих возможных заморских поселений, тем более в условиях достаточно жёсткой конкуренции со стороны тогдашних колониальных держав — Испании, Португалии, Великобритании, Нидерландов и Франции. Поэтому этот проект можно считать ориентированным на весьма дальнюю перспективу или, скорее, прихотью.

Тем не менее Габсбурги для осуществления своей задумки наняли в качестве советника голландского предпринимателя Уильяма Болтса (англ. William Bolts), незадолго до этого уволенного из Британской Ост-Индской компании. В 1774 году он убедил неопытную Австрию в выполнимости проекта по организации регулярной прибыльной торговли между Триестом (Австрийское Приморье) и землями Дальнего Востока. Для этого под ложным британским флагом был секретно снаряжён и отправлен на Восток корабль, однако экспедиция закончилась крушением судна. Спустя четыре года, в 1778 году, преодолев большие трудности в пути, другой австрийский корабль, «Иосиф и Мария», достиг Никобарских островов, расположенных в восточной части Индийского океана сравнительно недалеко от Суматры и западного берега Сиама.

Австрийцы назвали их островами Терезии (англ. Theresia Islands), обнаружили там заброшенный колониальный форпост-поселение Дании и основали на его месте собственное, — ошибочно предположив, что ликвидация присутствия Дании означает автоматическое снятие её территориальных претензий на острова. Датские колонисты незадолго до этого покинули свою колонию из-за эпидемии малярии, выкосившей большинство жителей поселения. Остававшиеся на островах туземцы 12 июля 1778 года на специально организованной церемонии подписали при свидетелях тремя крестиками документ, передававший группу из четырёх центральных островов архипелага — Нанковри, Каморта, Тринкет и Катчалл — во владение Австрийской империи. На ближайшем холме был при этом поднят австрийский флаг.

На островах было оставлено шестеро мужчин, рогатый скот, оружие и рабы. Задачей колонистов было первичное обустройство новой колонии. Однако уже в 1781 году они жаловались на нехватку питьевой воды и пищи, но официальная Вена предпочла не заметить жалоб, полностью предоставив поселение его судьбе. После смерти в 1783 году главы колонии остальным австрийским колонистам стало ясно, что попытка не удалась, и они покинули острова навсегда.

Австрийские морские экспедиции ещё дважды — в 1857—1858 и в 1886 годах — бросали якорь в бухтах Никобар, однако новых попыток основать там колонию предпринято так и не было из-за незаинтересованности властей империи. В целом же колонизация Никобарских островов хоть и оказалась кратковременной, тем не менее ей суждено было стать наиболее успешной попыткой реализации заморского экспансионизма Австрийской монархии.

• См. также: Austrian East India Company

Земля Франца-Иосифа

Финансировавшаяся австро-венгерской знатью экспедиция Австро-Венгрии к северному полюсу (нем. Österreich-Ungarische Nordpolexpedition) под руководством Карла Вейпрехта (Carl Weyprecht) и Юлиуса Пайера (Julius von Payer) отправилась в 1872 году на парусно-паровом судне «Тегетгофф» на поиски Северо-восточного прохода. Она была затёрта льдами к северо-западу от Новой Земли и затем, постепенно уносимая ими к западу, в августе 1873 года случайно оказалась у берегов неизвестной земли.

Австрийские путешественники дали новооткрытой земле имя австрийского императора Франца Иосифа I. Она была обследована Вейпрехтом и Пайером, насколько было возможно, к северу и вдоль своей южной окраины, а весной следующего 1874 года они пересекли архипелаг с юга на север на санях. Пайеру удалось достигнуть 82°5' с.ш. и составить карту островов, казавшихся первым исследователям весьма обширными.

Однако уже в 1895 году норвежец Фритьоф Нансен разочаровал заинтересовавшуюся было профессиональную общественность: в результате своего знаменитого санного путешествия и последующей зимовки на берегу острова Джексона — одного из самых северных островов архипелага — Нансен убедился, что архипелаг не имеет продолжения к северо-востоку, кроме небольших практически полностью покрытых льдом и непригодных для постоянного проживания островков.

Земля Франца-Иосифа так и не была формально объявлена объектом территориальных претензий ни одной державой — вплоть до 1926 года, когда её аннексировал Советский Союз. Этот акт, правда, оспаривался до конца 1920-х годов Норвегией, безуспешно выдвинувшей свои претензии и попытавшейся переименовать архипелаг в «Землю Фритьофа Нансена». 29 июля 1929 года Отто Шмидт в ходе полярной экспедиции на ледокольном пароходе «Георгий Седов» водрузил на острове Гукера советский флаг и объявил Землю Франца-Иосифа частью СССР.

Северное Борнео

В 1865 году консул США в Брунее Клод Ли Мозес (Claude Lee Moses) приобрёл у султана Брунея в лизинг на десять лет территорию Северного Борнео (ныне провинция Сабах, Малайзия). Только что закончившие гражданскую войну Соединённые Штаты не проявили интереса к обретению азиатских колоний, поэтому Мозесу пришлось продать концессию гонконгской частной American Trading Company of Borneo, которая основала там небольшое поселение Эллена (Ellena) — ныне Киманис (Kimanis).

Из-за финансовых трудностей ATC, в свою очередь, в январе 1875 года перепродала права на Северное Борнео консулу Австро-Венгерской империи в Гонконге барону фон Овербеку (нем. Gustavus Baron Von Overbeck). Последний добился от Брунея продления договора ещё на десять лет, заручился в 1878 году аналогичным соглашением и от султана Сулу (Sulu Sultanate), пообещав тому современное оружие для защиты от испанцев, и привлёк к финансированию проекта братьев Альфреда и Эдуарда Дентов (Alfred and Edward Dent). Однако все попытки фон Овербека заинтересовать приобретением новой колонии власти Австро-Венгрии потерпели неудачу — и уже в 1880 году барон покинул предприятие, оставив вместо себя Альфреда Дента.

В июле 1881 года братья привлекли компаньонов, основали British North Borneo Provisional Association Ltd. и уже в ноябре того же года добились королевского разрешения от британской монархии на освоение территории под эгидой Великобритании в её интересах. Компания была преобразована в Британскую компанию Северного Борнео (British North Borneo Chartered Company) и занялась организацией поселений на севере острова, стремительно расширяя свои владения, несмотря на протесты от властей Нидерландов, Испании и соседнего Саравака, но при поддержке султана Брунея.

В 1888 году Северное Борнео, Саравак и Бруней стали протекторатами Великобритании. Британская компания Северного Борнео была закрыта лишь в ходе деколонизации в 1953 году. При этом Филиппины претендуют на всю территорию Сабаха с момента своего образования: эта земля была, по их версии, обещана султаном Брунея султану Сулу в 1703 году как плата за военную поддержку.

Берлинская конференция

Несмотря на отсутствие у Австро-Венгрии заморских колоний, она в 1884 году была приглашена как одна из мировых держав на Берлинскую конференцию («Конференцию по Конго», Kongokonferenz), которой предстояло определить легитимные рамки развернувшейся среди колониальных империй драки за Африку.

В 1885 году Австро-Венгерская империя вместе со всеми подписала Генеральный акт конференции, провозглашавший главенство принципа эффективной оккупации, предусматривавшего при неспособности самостоятельно осваивать богатства той или иной колонии обязанность соответствующей метрополии допускать к хозяйствованию на её территории другие державы и их картели. Это формально открывало для Австро-Венгрии возможность налаживания торговли в Африке, однако полностью перекрывало вероятность основания собственных её колоний, так как требование сразу же их полноценно освоить было для империи непосильным.

Концессия в Тяньцзине

Наряду с семью другими европейскими державами Австро-Венгрия приняла участие в подавлении боксёрского восстания в Китае в 1899—1901 годах. Правда, её участие было наименьшим из всех — был послан лишь один военный корабль и 75 морских пехотинцев. Однако в качестве награды за вклад в победу союзников Австро-Венгрии в 1901 году была выделена небольшая зона в городе Тяньцзинь на правах концессии.

Австрийская зона (сеттльмент) составляла 170 акров (0,68 км²), что было чуть больше, чем у бельгийцев (89 акров) и итальянцев (126 акров), но меньше, чем у японцев (356 акров) и французов (445 акров). Она возглавлялась консульством страны, имела свои собственные тюрьму, школу, больницу, военный гарнизон, а составлявшие подавляющее большинство населения китайцы, тем не менее, не имели права приобретать расположенную в сеттльменте недвижимость. Официальным языком был немецкий, а не китайский, причём граждане находились под юрисдикцией австрийских, а не китайских законов и имели свой суд, то есть пользовались экстерриториальностью.

Впрочем, всё это не смогло обеспечить основательности австрийского проникновения и прочной сохранности полученной территории. Как только в ходе Первой мировой войны Китай объявил войну Тройственному союзу, в котором состояла и Австро-Венгрия, её зона концессии в Тяньцзине была занята войсками Китая. 14 августа 1917 года арендные договоры Германии и Австро-Венгрии были аннулированы. Распавшаяся империя оформляла свой отказ от претензий в Тяньцзине уже по частям — Австрия 10 сентября 1919 года по Сен-Жерменскому мирному договору, Венгрия 4 июня 1920 года по Трианонскому.

Австро-венгерское присутствие в Китае, таким образом, продлилось 16 лет.

См. также

Австрийская империя Австро-Венгрия Габсбургская империя Австрийская Ривьера

Максимилиан I (император Мексики) Распад Австро-Венгерской империи Талер Марии Терезии Военно-морские силы Австро-Венгрии

Литература

• Pöschek, Andreas. [www.poeschek.at/de/research/index.php Geheimnis Nordpol. Die Österreichisch-Ungarische Nordpolexpedition 1872—1874.] — Wien. — 1999. (нем.) (Проверено 13 апреля 2009)
• Simms, Brendan Three Victories and a Defeat: The Rise and Fall of the First British Empire. — Penguin Books. — 2008. — С. 219. (англ.)
• Stübler, Dietmar. Italien 1789 bis zur Gegenwart. — Berlin. — 1987. — C. 18. (нем.)
• Verlag Ploetz Große Illustrierte Weltgeschichte in 8 Bänden. Band 6: Die außereuropäische Welt bis 1945. — Freiburg/Würzburg. — 1984. — C. 175. (нем.)
• [spb-anarchists.anho.org/vugl2-10.htm Швейк о Земле Франца-Иосифа] (из «Похождений бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека)

Ссылки

• [www.swaen.com/ostend.html The Ostend East-India Company], краткий обзор на сайте swaen.com. (англ.) (Проверено 13 апреля 2009)
• [banglapedia.search.com.bd/HT/O_0048.htm Ostend Company], статья из Banglapedia. (англ.) (Проверено 13 апреля 2009)
• [www.discovertianjin.org/etitle.htm Музей современной истории Тяньцзиня] (англ.) (фр.) (нем.) (кит.) (Проверено 13 апреля 2009)
• Mazinga Z. [web.archive.org/web/20090426021103/mazingazeta.wordpress.com/2009/03/11/die-nikobaren-maria-theresias-asien-abenteuer/ Die Nikobaren — Maria Theresias Asien-Abenteuer] (нем.) (Проверено 13 апреля 2009)
• [www.colonialvoyage.com/eng/bibliography/austria/index.html Bibliography of Austrian colonial history] — colonialvoyage.com

Отрывок, характеризующий Колониальная экспансия Габсбургской монархии

Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.