Кибартай
Город
Показать/скрыть карты
|
Кибарта́й (лит. Kybartai) — город в Вилкавишкском районе Мариямпольского уезда Литвы. Расположен в 16 км западнее города Вилкавишкис, на границе с Калининградской областью Российской Федерации. Город расположен на правом берегу реки Лепоны (лит. Liepona, рус. Липовка), по которой проходит граница с Россией. Железнодорожная станция на линии Каунас — Калининград. В городе находятся пешеходный, автомобильный и железнодорожный погранпереходы Литва — Россия.
История
Первое упоминание относится к 1561 году. При третьем разделе Речи Посполитой в 1795 году отошёл Пруссии и находился в её составе до 1807 год. С 1807 года входил в состав Варшавского герцогства.
По итогам Венского конгресса, проходившего после окончания войны с Наполеоновской Францией, Варшавское герцогство было упразднено, и в 1815 году посад Кибарты был включён в состав Российской империи. В 1856 году посад, расположенный вблизи таможенного пункта Вержболово, получил статус города. Значительный рост города произошёл после 1861 года, когда была построена ветка Петербурго-Варшавской железной дороги к прусской границе. Железнодорожная станция, построенная около Кибартая, была названа Вержболово по названию соседнего города Вержболово (станция Вержболово).
В 1919 году при образовании Литовской Республики вошёл в её состав и был переименован в Кибартай с подтверждением статуса города. Кибартай был последним городом Литвы, где находился президент Антанас Смятона 15 июня 1940 года перед эмиграцией.
С 1940 года находился в составе Литовской ССР (СССР). Во время Второй мировой войны был оставлен Красной Армией 22 июня 1941 года. Освобожден 18 октября 1944 года войсками 3-го Белорусского фронта в ходе Гумбиннен-Гольдапской наступательной операции. В 1950—1959 годах был центром Кибартского района. С 1991 года входит в состав Литвы. Герб Кибартая утвержден 24 ноября 1998 года указом президента Литовской Республики по проекту художника Кястутиса Гвалды (Kestutis Gvalda). В апреле 2001 года было образовано Кибартайское староство, которое включает 39 деревень и город Кибартай.
Один из первых футбольных клубов Литвы — «Здоровье» («Sveikata») был основан в Кибартае в 1919 году.
Население
| Динамика населения Кибартая | |||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Год | 1895 | 1923 | 1931 | 1939 | 1959 | 1970 | 1979 | 1989 | 2001 | 2010 | |||
| жителей | 2 364 | 6 300 | 6 731 | 7 337 | 6 200 | 6 435 | 6 676 | 7 064 | 6 556 | 6 173 | |||
Достопримечательности
- Церковь Святого Александра Невского (ул. Басанавичяус, 19). Построена в 1870 году.
- Костёл 1928 года постройки.
- Гимназия имени Донелайтиса
- В городском парке установлен бюст Левитану работы скульптора Бронюса Вишняускаса.
- Kybartai2.JPG
Гимназия имени Донелайтиса
- Kybartai4.JPG
Церковь Святого Александра Невского
- Kybartai5.JPG
Костёл
- Stancija Veržbolovo1900.png
Станция Вержболово рядом с Кибартаем
(1900 год)
Известные люди
- Исаак Ильич Левитан (1860—1900) — русский живописец.
- Эмиль Шимон Млынарский — польский дирижёр, скрипач, композитор и музыкальный педагог.
Напишите отзыв о статье "Кибартай"
Ссылки
-
На Викискладе есть медиафайлы по теме Кибартай - [www.kybartai.lt/ Официальный сайт города Кибартай] (лит.)
- Кибарты // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
| ||||||||||||||||||||||||
|
Это заготовка статьи по географии Литвы. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Кибартай
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
