Лауреаты Сталинской премии в области литературы и искусства (1952)
Поделись знанием:
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…
Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.
Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
В 1952 году названы лауреаты премии за 1951 год в Постановлении Совета Министров СССР «О присуждении Сталинских премий в области искусства и литературы за 1951 год» (опубликовано в газете «Правда» 15 марта 1952 года).
Содержание
- 1 а. Художественная проза
- 2 б. Поэзия
- 3 в. Драматургия
- 4 г. Литературная критика и искусствоведение
- 5 д. Художественная кинематография
- 6 е. Хроникально-документальная кинематография
- 7 ж. Музыка
- 8 з. Живопись
- 9 и. Графика
- 10 к. Скульптура
- 11 л. Архитектура
- 12 м. Театрально-драматическое искусство
- 13 н. Оперное искусство
- 14 о. Балетное искусство
а. Художественная проза
- Первая степень — 100 000 рублей
- Злобин, Степан Павлович — за роман «Степан Разин» (1951)
- Лацис, Вилис Тенисович — за роман «К новому берегу» (1950—1951)
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Василевская, Ванда Львовна — за трилогию «Песнь над водами» («Пламя на болотах», «Звёзды в озере», «Реки горят») (1940—1951)
- Галан, Ярослав Александрович (посмертно) — за памфлеты из сборника «Избранное» (1951)
-
Дин Лин (Китай) — за роман «Солнце над рекой Сангань» (1948) - Задорнов, Николай Павлович — за романы: «Амур-батюшка» (1940—1946), «Далёкий край» (1946), «К океану» (1949)
- Мальцев (Ровинский) Орест Михайлович — за роман «Югославская трагедия» (1951)
-
Стиль, Андре (Франция) — за роман «Первый удар» (1951)
- Третья степень — 25 000 рублей
-
Ацел, Тамаш (Венгрия) — за роман «Под сенью свободы» (1949) - Беляев, Владимир Павлович — за трилогию «Старая крепость» (1937—1951)
- Брыль Янка (Иван Антонович) — за повесть «В Заболотье светает» (1950)
- Ерёмин, Дмитрий Иванович — за роман «Гроза над Римом» (1951)
- Марков, Георгий Мокеевич — за роман «Строговы» (1939—1946)
- Муратов, Игорь Леонтьевич — за «Буковинскую повесть» (1951)
- Надь, Шандор (Венгрия) — за рассказ «Примирение»
- Никулин, Лев Вениаминович (Ольконицкий Лев Владимирович) — за роман «России верные сыны» (1950)
- Носов, Николай Николаевич — за повесть «Витя Малеев в школе и дома» (1951)
- Осеева (Осеева-Хмелёва), Валентина Александровна — за 1—2 книги повести «Васёк Трубачёв и его товарищи» (1947—1952)
- Полторацкий (Погостин) Виктор Васильевич — за книгу очерков «В дороге и дома» (1950) и очерки 1951 года
- Поповкин, Евгений Ефимович — за роман «Семья Рубанюк» (1947—1950)
- Чжоу Ли-бо (Китай) — за роман «Ураган» (1948)
б. Поэзия
- Первая степень — 100 000 рублей
- Тихонов, Николай Семёнович — за циклы стихов «Два потока» (1951) и «На Втором Всемирном конгрессе мира» (1950—1951)
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Венцлова Антанас Томасович — за сборник стихов «Избранное» (1951)
- Капутикян Сильва (Сирвард) Барунаковна — за сборник стихов «Мои родные» (1951)
- Леонидзе, Георгий Николаевич — за поэмы «Бершоула» (1951) и «Портохала» (1951)
- Третья степень — 25 000 рублей
- Гамзатов, Расул Гамзатович — за сборник стихов и поэм «Год моего рождения» (1950)
- Замятин, Владимир Дмитриевич (посмертно) — за поэму «Зелёный заслон» (1950)
- Нагнибеда Микола (Николай Львович) — за сборник «Стихи» (1951)
- Смуул, Юхан (Шмуул Иоганнес Юрьевич) — за сборник «Стихотворения. Поэмы» (1951)
в. Драматургия
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Хэ Цзин-чжи и Дин-Ни (Китай) — за пьесу «Седая девушка»
- Третья степень — 25 000 рублей
- Каххар, Абдулла — за пьесу «На новой земле» (1950)
- Маляревский, Павел Григорьевич — за пьесу «Канун грозы» (1949)
г. Литературная критика и искусствоведение
- Третья степень — 25 000 рублей
- Брайнина, Берта Яковлевна — за книгу «Константин Федин» (1951)
- Горчаков, Николай Михайлович — за книгу «Режиссёрские уроки К. С. Станиславского» (2-е издание) (1951)
д. Художественная кинематография
- Первая степень — 100 000 рублей
- Савченко, Игорь Андреевич (посмертно), сценарист и режиссёр; Демуцкий, Даниил Порфирьевич и Кольцатый Абрам Копелевич (Аркадий Николаевич), операторы; Лятошинский, Борис Николаевич, композитор; Шенгелия, Леван Александрович и Немечек, Борис Константинович, художники; Бондарчук, Сергей Фёдорович, исполнитель заглавной роли (а также исполнитель роли Сергея Тимофеевича Тутаринова в фильме «Кавалер Золотой Звезды»), Переверзев, Иван Фёдорович, исполнитель ролей С. И. Сераковского и кочегара Ивана Ивановича Разина, Кузнецов, Михаил Артемьевич, исполнитель роли солдата Скобелева, — за цветную кинокартину «Тарас Шевченко» (1951) производства Киевской киностудии
- Райзман, Юлий Яковлевич, режиссёр; Пархоменко, Алексей Иванович, художник; Урусевский, Сергей Павлович, оператор; Чемодуров, Анатолий Владимирович, исполнитель роли Семёна Афанасьевича Гончаренко, Канаева, Кира Константиновна, исполнительница роли Ирины Ивановны Любашевой, Комиссаров, Николай Валерианович, исполнитель роли Фёдора Лукича Хохлакова, Ратомский (Лаптев) Владимир Никитич, исполнитель роли Стефана Петровича Рагулина, Гриценко, Николай Олимпиевич, исполнитель роли Алексея Степановича Артамашова, — за цветную кинокартину «Кавалер Золотой Звезды» (1950) производства киностудии «Мосфильм»
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Луков, Леонид Давыдович, режиссёр; Горбатов, Борис Леонтьевич и Алексеев (Розенштейн) Владимир Абрамович, сценаристы; Хренников, Тихон Николаевич, композитор; Пашкевич, Пётр Исидорович, художник; Кириллов, Михаил Николаевич, оператор; Меркурьев, Василий Васильевич, исполнитель роли Сидора Трофимовича Горового, Чирков, Борис Петрович, исполнитель роли Степана Павловича Недоли, Зуева, Анастасия Платоновна, исполнительница роли Евдокии Прохоровны Недоли, Петров, Андрей Алексеевич, исполнитель роли Василия Орлова, — за цветную кинокартину «Донецкие шахтёры» (1950) производства ЦКДЮФ имени М. Горького
- Третья степень — 25 000 рублей
- Раппапорт, Герберт Морицевич, режиссёр; Иванов Сергей Васильевич, оператор; Отс, Георг Карлович, исполнитель роли Пауля Рунге, Рандвийр, Александр Аугустович, исполнитель роли Вао, Терн, Валентина Георгиевна, исполнительница роли Айно, Кивило, Эльмар Хансович, исполнитель роли Семидора, Рауэр-Сиккель, Эви Кустовна, исполнительница роли Рооси, Лаур, Хуго Тынувич, исполнитель роли батрака Сааму, — за цветную кинокартину «Свет в Коорди» (1951), производства киностудии «Ленфильм» и Таллинской киностудии
- Браун, Владимир Александрович, режиссёр; Чёрный, Михаил Кириллович, оператор подводных и комбинированных съёмок; Тимофеев Николай Дмитриевич, исполнитель роли капитан 3 ранга Ивана Петровича Афанасьева, Гречаный, Александр Васильевич, исполнитель роли мичмана Тараса Фомича Григоренко, — за цветную кинокартину «В мирные дни» (1950) производства Киевской киностудии
е. Хроникально-документальная кинематография
- Вторая степень — 40 000 рублей
- Коган, Соломон Яковлевич, оператор, — за цветную кинокартину «Советские китобои» (1951)
- Третья степень — 20 000 рублей
- Слуцкий, Михаил Яковлевич, режиссёр; Богдан, Константин Иванович, Кацман, Исаак Соломонович, Марченко, Яков, Григорьевич, операторы, — за цветную кинокартину «Цветущая Украина» (1951)
- Кимягаров Бенцион Ариевич, режиссёр; Барамыков, Ибрагим Изетуллович, оператор, — за цветную кинокартину «Советский Таджикистан» (1951)
- Кармен (Корнман) Роман Лазаревич, режиссёр-оператор; Фельдман, Зиновий Львович, Лавров, Владимир Александрович, операторы, — за цветную кинокартину «Советский Туркменистан» (1950)
- Степанова, Лидия Ильинична, режиссёр; Аранышев, Михаил Фёдорович, Фролов Александр Иванович, операторы, — за цветную кинокартину «Советский Казахстан» (1950)
- Посельский, Иосиф Михайлович, Мацулевичус Людгард Иосифович, режиссёры; Панов, Иван Васильевич, Старошас Виктор Владимирович (Викторас Владо), операторы; Дварионас Балис Доменикович, композитор, — за цветную кинокартину «Советская Литва» (1952)
- Чулков, Сергей Фёдорович, Свистунов, Илья Яковлевич, Антонов, Леонид Александрович, режиссёры; Аристакесов, Леон Газарович (Левон Аристакесянц), Пахомов, Василий Никитич, операторы, — за цветной киножурнал «Новости сельского хозяйства» (№ 1—12, 1951)
ж. Музыка
I. Крупные музыкально-сценические и вокальные произведения
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Капп, Эуген Артурович — за оперу «Певец свободы» (1950)
- Шостакович, Дмитрий Дмитриевич — за десять поэм для хора без сопровождения на стихи революционных поэтов (1951)
- Третья степень — 25 000 рублей
- Ашрафи, Мухтар Ашрафович — за кантату «Песнь о счастье» (1951)
- Левитин, Юрий Абрамович — за ораторию «Огни над Волгой» (1951)
II. Крупные инструментальные произведения
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Мухатов Вели (Велимухамед) — за симфоническую поэму «Моя Родина» (1951)
- Тактакишвили, Отар Васильевич — за концерт для фортепиано с оркестром (1950)
- Штогаренко, Андрей Яковлевич — за симфоническую сюиту «Памяти Леси Украинки» (1951)
- Третья степень — 25 000 рублей
- Афанасьев, Леонид Викторович — за концерт для скрипки с оркестром
- Гаджиев, Ахмед Джевдет Исмаил оглы — за симфоническую поэму «За мир» (1951)
- Леман, Альберт Семёнович — за концерт для скрипки с оркестром
- Мазаев, Аркадий Николаевич — за симфоническую поэму «Краснодонцы» (1951)
III. Произведения малых форм
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Сатян, Ашот Мовсесович — за цикл «Песни Араратской долины» (1950)
- Шапорин Юрий (Георгий) Александрович — за романсы «Под небом голубым», «Заклинание», «Осенний праздник», «Под вечер примолкла война» и обработки народных песен «Ничто в полюшке не колышется», «Бурлацкая песня», «Не одна во поле дороженька»
- Третья степень — 25 000 рублей
- Белый Виктор Аронович (Аркадьевич) — за песни «В защиту мира» (1949) и «Александр Матросов» (1951)
- Кочуров, Юрий Владимирович — за романсы «Посвящение», «Радость жизни», «Весна», «После дождя», «Любовь», «Родник»
- Лукин, Филипп Миронович — за песни «Нам счастье Сталиным дано», «Песня о Москве», «Песня молодёжи», «Застольная», «Песня о счастливой дружбе»
- Старокадомский, Михаил Леонидович — за песни для детей «Под знаменем мира», «Песня о старших братьях», «Песня о зарядке», «Весёлые путешественники»
IV. Концертно-исполнительская деятельность
- Первая степень — 100 000 рублей
- Захаров, Владимир Григорьевич, художественный руководитель; Казьмин, Пётр Михайлович, художественный руководитель и директор; Устинова, Татьяна Алексеевна, руководитель танцевальной группы; Хватов, Василий Васильевич, руководитель оркестра; Козлова-Владимирова, Анна Ефимовна, Клоднина, Валентина Ефремовна, Прокошина, Александра Васильевна, Подлатова, Мария Ильинична, Зайцева, Мария Петровна, Кузнецова, Екатерина Митрофановна, солистки; Турченков, Иван Степанович, Климов, Андрей Андреевич, Данилина, Александра Николаевна, Москвитина, Мария Ильинична, Сорокин, Пётр Иванович, солисты танцевальной группы ГАРНХ имени М. Е. Пятницкого
- Моисеев, Игорь Александрович, художественный руководитель; Гальперин, Самсон Семёнович, зав. музыкальной частью и дирижёр; Лаков, Николай Андреевич, гл. художник; Зейферт, Тамара Алексеевна, Карташёв, Иван Дмитриевич, Тимофеева, Лидия Сергеевна, Голованов, Лев Викторович, Мозалевская, Тамара Сергеевна, Аристов, Виктор Петрович, Савин, Василий Васильевич, Шишкин, Михаил Семёнович, Конева, Ирина Алексеевна, Лахтионова, Александра Тихоновна, артисты ГААНТ СССР
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Гмыря, Борис Романович, певец
- Рахлин, Натан Григорьевич, дирижёр
- Третья степень — 25 000 рублей
- Баталбекова, Исбат Гайдарбековна, солистка ДГФ имени Т. Мурадова, певица
- Насырова, Ашура, исполнительница народных танцев
- Нечепоренко, Павел Иванович, артист ГАРНО имени Н. П. Осипова, балалаечник
- Шафран, Даниил Борисович, солист МГАФ, виолончелист
- Чиаурели, Борис Иванович, Хатиашвили, Гиви Владимирович, Бегалишвили, Александр Григорьевич, Барнабишвили, Георгий Кириллович, артисты Государственного квартета Грузинской ССР
з. Живопись
- Первая степень — 100 000 рублей
- Непринцев, Юрий Михайлович — за картину «Отдых после боя» (1951) (по поэме А. Т. Твардовского «Василий Тёркин»)
- Третья степень — 25 000 рублей
- Грицай, Алексей Михайлович, Ефанов, Василий Прокофьевич, Котляров, Лев Серафимович, Максимов, Константин Мефодьевич, Ставицкий, Борис Викентьевич, Судаков, Павел Фёдорович, Щербаков, Борис Валентинович — за картину «Заседание Президиума Академии наук СССР» и за серию портретов советских учёных
и. Графика
- Третья степень — 20 000 рублей
- Пророков, Борис Иванович — за рисунки к стихотворениям В. В. Маяковского «Маяковский об Америке», а также за рисунки «Танки Трумэна — на дно!» и «Американские жандармы в Японии»
к. Скульптура
- Первая степень — 100 000 рублей:
- Мухина, Вера Игнатьевна, Зеленская, Нина Германовна, Иванова, Зинаида Григорьевна, Шадр (Иванов) Иван Дмитриевич (посмертно) — за памятник А. М. Горькому в Москве
- Вторая степень — 50 000 рублей:
- Томский (Гришин) Николай Васильевич — за мраморный бюст Н. В. Гоголя
- Третья степень — 25 000 рублей:
- Мовчун, Пётр Федосеевич — за мраморную скульптурную фигуру В. Г. Белинского
- Рябинин, Николай Леонидович и Сколоздра, Владимир Иванович — за скульптурную фигуру «Довбуш»
- Ватагин, Василий Алексеевич — за скульптурные работы на анималистические темы
л. Архитектура
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Щусев, Алексей Викторович (посмертно), архитектор; Корин, Павел Дмитриевич, художник, — за архитектуру станции «Комсомольская—кольцевая» Московского метрополитена имени Л. М. Кагановича
- Третья степень — 25 000 рублей
- Быкова, Надежда Александровна, Таранов, Иван Георгиевич, архитекторы; Опрышко, Григорий Иванович, художник — за архитектуру сианции «Белорусская—кольцевая» Московского метрополитена имени Л. М. Кагановича
м. Театрально-драматическое искусство
- Первая степень — 100 000 рублей
- Кедров, Михаил Николаевич, режиссёр; Топорков, Василий Осипович, исполнитель роли Алексея Владимировича Кругосветлова, Грибов, Алексей Николаевич, Жильцов, Алексей Васильевич, исполнители роли 2-го мужика, Грибков, Владимир Васильевич, исполнитель роли 3-го мужика, Станицын (Гёзе) Виктор Яковлевич, исполнитель роли Леонида Фёдоровича Звездинцева, Коренева, Лидия Михайловна, исполнительница роли Анны Павловны Звездинцевой, Степанова Ангелина Иосифовна (Осиповна), исполнительница роли Бетси, Забродина, Татьяна Андреевна, исполнительница роли Тани, Массальский, Павел Владимирович, исполнитель роли Василия Леонидовича Звездинцева, Кторов, Анатолий Петрович, исполнитель роли Коко, Шишков, Анатолий Григорьевич, исполнитель роли — за спектакль «Плоды просвещения» Л. Н. Толстого (1951), поставленный на сцене МХАТ имени М. Горького
- Андровская (Шульц) Ольга Николаевна и Еланская, Клавдия Николаевна — за выдающиеся достижения в создании спектаклей МХАТ имени М. Горького
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Захава, Борис Евгеньевич, режиссёр; Лукьянов, Сергей Владимирович, исполнитель заглавной роли, Алексеева, Елизавета Георгиевна, Андреева, Дина Андреевна, исполнительницы роли горничной Глафиры, Пашкова, Галина Алексеевна, исполнительница роли Александры, Кольцов, Виктор Григорьевич, исполнитель роли Трубача, Русинова, Нина Павловна, исполнительница роли игуменьи Меланьи, Понсова, Елена Дмитриевна, исполнительница роли знахарки Зобуновой, Любимов, Юрий Петрович, исполнитель роли Тятина, Пашкова, Лариса Алексеевна, исполнительница роли Варвары, — за спектакль «Егор Булычов и другие» М. Горького (1951), поставленный на сцене МГАДТ имени Е. Б. Вахтангова
- Чхартишвили, Арчил Евстафьевич, режиссёр; Сумбаташвили, Иосиф Георгиевич, художник; Закариадзе Серго (Сергей Александрович), исполнитель роли Гигаури, Годзиашвили, Василий Давыдович, исполнитель роли, Анджапаридзе Верико (Вера Ивлиановна), исполнительница роли Дареджан, Кобахидзе Пётр (Пьер) Каллистратович, исполнитель роли Вашадзе, Шавгулидзе, Георгий Владимирович, исполнитель роли Никифора, Кванталиани, Акакий Лукич, исполнитель роли Небиеридзе, Омиадзе, Александр Асланович, исполнитель роли Иасе, — за спектакль «Его звезда» И. О. Мосашвили, поставленный на сцене ГрАДТ имени К. А. Марджанишвили
- Третья степень — 25 000 рублей
- Грибаускас Иозас Юргивич, режиссёр; Янкус, Юозас Юргисович, художник; Сипарис, Юозас Винцович, исполнитель роли В. И. Ленина, Рудзинскас, Юозас Пранович, исполнитель роли, Миронайте Моника Петрасовна, исполнительница роли Ольги Симеоновны Буткевич, Каваляускас, Йонас Йонович, исполнитель роли матроса Володьки Шибаева, Зулонас, Пятрас Йонович, исполнитель роли Александра Аполлоновича Рыбалтовского, — за спектакль «Незабываемый 1919-й» В. В. Вишневского, поставленный на сцене ЛитАТД
- Санников, Константин Николаевич, режиссёр; Дедюшко, Владимир Иосифович, исполнитель роли Макара Филипповича Пытлеваного, Платонов, Борис Викторович, исполнитель роли Ивана Михайловича Тумиловича, Полло, Вера Николаевна, исполнительница роли Павлины, Дроздова, Лилия Степановна, исполнительница роли Насти Вербицкой, Ржецкая, Лидия Ивановна, исполнительница роли Авдотьи Захаровны Вербицкой, — за спектакль «Поют жаворонки» К. Крапивы, поставленный на сцене БелАДТ имени Я. Купалы
- Товстоногов, Георгий Александрович, режиссёр; Иванов, Вячеслав Вениаминович, художник; Волосов-Мерин, Давид Львович, исполнитель роли, Розанов, Михаил Александрович, исполнитель роли, — за спектакль «Дорогой бессмертия» Г. А. Товстоногова и В. Г. Брагина, поставленный на сцене ЛДТ имени Ленинского комсомола
- Медведев, Николай Александрович, режиссёр; Лидер Давид Данилович, художник; Лескова Анастасия Спиридоновна, исполнительница заглавной роли, Южанов (Теохариди) Владимир Александрович, исполнитель роли комиссара Романа Кошкина, Агеев, Евгений Иванович, исполнитель роли матроса Шванди, Баратова, Изабелла Григорьевна, исполнительница роли Павлы Петровны Пановой спектакль «Любовь Яровая» К. А. Тренёва, поставленный на сцене Челябинского ГАТД имени С. М. Цвиллинга
- Лещёв, Василий Васильевич, исполнитель роли Фёдора Семёновича Фёдорова, Баранова, Екатерина Евгеньевна, исполнительница роли Пелагеи Петровны Русских, Юренева, Розалия Францевна, исполнительница роли Маланьи Тихоновны, Харченко, Николай Иосифович, исполнитель роли, Терентьев, Александр Николаевич, исполнитель роли Петра Фёдоровича Демчинова, Серебряков, Владимир Васильевич, исполнитель роли Егора Семёновича Ерёмина, Байкова, Римма Ивановна, исполнительница роли, — за спектакль «Канун грозы» П. Г. Маляревского, поставленный на сцене Иркутского АДТ имени Н. П. Охлопкова
- Вагаршян, Вагарш Богданович, режиссёр; Джанибекян (Тер-Хачатрян) Гурген Джанибекович и Ашугян, Геворк Александрович, исполнители роли Галумяна, Гулазян, Ольга Николаевна, исполнительница роли, Малян, Давид Мелкумович, исполнитель роли, Егян, Анатолия Бениаминовна, исполнительница роли, — за спектакль «Дерзание» М. Ф. Овчинникова, поставленный на сцене АрмАДТ имени Г. М. Сундукяна
- Айманов, Шакен Кенжетаевич, режиссёр; Голубович, Василий Васильевич, художник; Бадыров, Капан Уралович, исполнитель заглавной роли, Куанышпаев, Калибек, исполнитель роли Кунанбая, Кожамкулов, Сералы, исполнитель роли Майбасара, Койчубаева, Рахия Рыспаевна, исполнительница роли Зере, Умурзаков, Елеубай, исполнитель роли Дариеш-бая, Букеева, Хадиша, исполнительница роли Ведущей, — за спектакль «Абай» М. О. Ауэзова, поставленный на сцене КазГАТД имени М. О. Ауэзова
- Поляков, Андрей Константинович, режиссёр; Мяльтон, Александр Харальдович, исполнитель роли В. И. Ленина, Лаар, Александер Аугустович, исполнитель роли, Касук, Арнольд Хугович, исполнитель роли, Тамул, Эло Карловна, исполнительница роли, Лаутер, Антс Михкелевич, исполнитель роли, — за спектакль «Незабываемый 1919-й» В. В. Вишневского, поставленный на сцене ЭстАТ «Ванемуйне» (Тарту)
- Галицкий, Владимир Александрович, режиссёр; Марин, Иван Никитович, исполнитель роли Прокопыча, Бунин, Алексей Фёдорович, исполнитель роли, Калиниченко, Василий Иванович, исполнитель роли, Коварская, Мария Ивановна, исполнительница роли, — за спектакль «В Лебяжьем» Д. П. Девятова, поставленный на сцене Тамбовского ДТ имени А. В. Луначарского
- Киселёв, Юрий Петрович, режиссёр; Архангельский, Николай Александрович, художник; Фомина, Серафима Алексеевна, исполнительница заглавной роли, Чернова, Зинаида Александровна, исполнительница роли бабушки Акулины Ивановны, Начинкин, Василий Никифорович, исполнитель роли деда Василия Васильевича Каширина, Щёголев, Александр Иванович, исполнитель роли дяди Якова, Ткачёв, Павел Дмитриевич, исполнитель роли, Быстряков, Алексей Степанович, исполнитель роли, Ермолаев, Василий Петрович, исполнитель роли, — за спектакль «Алёша Пешков» И. А. Груздева и О. Д. Форш, поставленный на сцене СТЮЗ имени Ленинского комсомола
- Беркун, Илья Моисеевич, режиссёр; Аркадьев (Кудерко) Аркадий Иванович, исполнитель роли Юлиуса Фучика, Голубинский (Тростянский) Дмитрий Михайлович, исполнитель роли Пешека, Максимов, Алексей Матвеевич, исполнитель роли Бема, Пикторская, Лидия Васильевна, исполнительница роли, Гаврильченко, Юлия Филипповна, исполнительница роли, — за спектакль «Прага остаётся моей» Ю. А. Буряковского, поставленный на сцене Одесского ДТСА
- Гайдебуров, Павел Павлович, режиссёр и исполнитель заглавной роли, — за спектакль «Старик» М. Горького, поставленный на сцене Крымского ОДТ имени М. Горького (Симферополь)
н. Оперное искусство
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Раудсепп, Кирилл Дмитриевич, дирижёр; Винер, Александр Борисович, режиссёр; Таргама, Тийю Августовна, хормейстер; Куузик Тийт (Дитрих Янович), исполнитель партии Раю, Маазик, Эльза Павловна, исполнительница партии Арму, Пярну, Аугуст Иоханнесович, исполнитель партии, — за оперный спектакль «Певец свободы» Э. А. Каппа (1950), поставленный на сцене ЭстГАТОБ «Эстония»
- Самосуд, Самуил Абрамович, дирижёр; Баратов, Леонид Васильевич, Кемарская, Надежда Фёдоровна, режиссёры; Волков, Борис Иванович, художник; Канделаки, Владимир Аркадьевич, исполнитель заглавной партии, Янко, Тамара Фёдоровна, исполнительница партии Евфросиньи, Юницкий, Юрий Павлович, исполнитель партии Степана, Юдина, Татьяна Сергеевна, исполнительница партии, Ценин, Сергей Александрович, исполнитель партии Назара, — за оперный спектакль «Семья Тараса» Д. Б. Кабалевского (1947, 2-я редакция, 1951), поставленный на сцене МАМТ имени К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко
- Третья степень — 25 000 рублей
- Бронзов, Иван Лаврентьевич, исполнитель заглавной партии, Козинец, Дмитрий Иванович, Бутков, Борис Григорьевич, Путнев, Владимир Николаевич, исполнители партий, Скоробогатько, Павел Александрович, исполнитель партии Василия Шуйского, — за оперный спектакль «Борис Годунов» М. П. Мусоргского, поставленный на сцене ХАТОБ имени Н. В. Лысенко
о. Балетное искусство
- Вторая степень — 50 000 рублей
- Гаджибеков, Султан Исмаил оглы, композитор; Алмас-Заде Гамэр Гаджи Ага кызы, балетмейстер; Ниязи (Таги-заде-Гаджибеков Ниязи Зульфугарович), дирижёр; Баташов, Константин Николаевич, исполнитель партии Азада, Кузнецов Юрий Николаевич, исполнитель партии, — за балетный спектакль «Гюльшен» С. И. Гаджибекова, поставленный на сцене АзГАТОБ имени М. Ф. Ахундова (1950)
| ||||||
Напишите отзыв о статье "Лауреаты Сталинской премии в области литературы и искусства (1952)"
Отрывок, характеризующий Лауреаты Сталинской премии в области литературы и искусства (1952)
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…
Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.
Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
