Десант в порт Маока

Десант в порт Маока в 1945 году
Основной конфликт: Вторая мировая война
Дата	19 — 22 августа 1945 года
Место	Сахалин
Итог	Победа Красной Армии
Противники
СССР Японская империя
Командующие
В. А. Андреев Тоэтиро Минэки
Силы сторон
3400 солдат неизвестны
Потери
77 убитых и раненых около 300 убитых около 600 пленных

Десант в порт Маока 19 — 22 августа 1945 года — тактический морской десант, высаженный кораблями советской Северной Тихоокеанской флотилии флотилии в ходе Советско-японской войны.

План операции

Десант явился составной частью Южно-Сахалинской операции. Получив сообщение о начале переговоров о капитуляции японских войск в Котонском укреплённом районе на Южном Сахалине (88-я пехотная дивизия, командир генерал-лейтенант Тоэтиро Минэки), командующий 2-м Дальневосточным фронтом генерал армии М. А. Пуркаев приказал командующему Северной Тихоокеанской флотилией вице-адмиралу В. А. Андрееву и командующему 16-й армией генерал-лейтенанту Л. Г. Черемисову подготовить и провести десантную операцию по захвату крупного порта Маока (ныне Холмск) с целью принудить к капитуляции японские войска в этом районе и сорвать их возможную эвакуацию в Японию.

Планом операции предусматривалось высадить 113-ю стрелковую бригаду и сводный батальон морской пехоты (до 3400 человек) непосредственно на причалы порта утром 20 августа и к исходу дня расширить плацдарм до железнодорожных станций Томамай и Атакай (в направлении Тойохара, ныне Южно-Сахалинск) включительно. Десант формировался и выходил из главной базы флотилии — порта Советская Гавань.

Для выполнения задачи было спешно сформировано пять отрядов кораблей: первый десантный отряд (2 катера «большой охотник» и пять катеров «малый охотник»); второй десантный отряд — 4 тральщика; третий десантный отряд — 3 транспорта, 2 вспомогательных судна; отряд артиллерийской поддержки — сторожевой корабль «Зарница» и минный заградитель «Океан»; отряд охранения — 4 торпедных катера. Командир высадки десанта — капитан 1 ранга А. И. Леонов, командир десанта — командир 113-й стрелковой бригады полковник Захаров.

В рамках подготовки авиации флота удалось сделать подробные фотографии порта Маока (они были розданы командирам кораблей и подразделений), с 17 августа район порта держала под наблюдением высаженная с подводной лодки советская разведгруппа. Силы японцев в порту и в городе насчитывали два батальона пехоты, артиллерийские и миномётные подразделения, береговые части. Все они подчинялись командиру 88-й пехотной дивизии 5-го фронта (командующий — генерал-лейтенант Киитиро Хигути. Впоследствии выяснилось, что ещё 17 августа 1945 г. в порту Маока находился корабль, идентифицированный как легкий крейсер. Из-за тумана он не был своевременно обнаружен советской авиаразведкой. По счастливому стечению обстоятельств, корабль ушел из порта накануне высадки десанта.

Высадка десанта

В 7 часов утра 19 августа 1945 года корабли с десантом начали выходить из Советской Гавани, движение сил флота производилось в штормовую погоду с соблюдением мер маскировки. В 7-30 утра 20 августа корабли в сплошном тумане подошли к порту Маока и катера первого десантного отряда высадили свои группы десанта на причалах центральной и южной гаваней порта, причем, по рассказам ветеранов боев за Маока, причальный конец первого катера принял японец, стоявший на причале. Одновременно открыли огонь корабли артиллерийской поддержки. Замысел на внезапность полностью оправдался. Используя замешательство противника, десантники за 40 минут овладели прибрежными портовыми сооружениями. Затем японское сопротивление резко возросло. Однако первый и второй эшелоны десанта были высажены непосредственно в гавани и сразу вступили в бой. Из-за сильного тумана авиационная поддержка отсутствовала, артиллерийский огонь кораблей часто приходилось приостанавливать (видимость временами падала до 50 метров).

Во время боя группа советских солдат вошла на территорию заминированного японцами здания на месте, где впоследствии располагалась средняя школа № 6 (впоследствии перепрофилирована в ПТУ) над городским сквером. Во время взрыва погибли многие красноармейцы. По некоторым данным, именно поэтому памятник погибшим за освобождение города расположен прямо в городском сквере, непосредственно вблизи места взрыва.

К 12 часам порт был полностью занят советскими войсками, а к 14 часам захвачен и город. В ходе боя японцы потеряли около 300 человек убитыми и около 600 — пленными. Потери десанта по официальным данным составили 77 убитых и раненых. Воспоминания ветеранов свидетельствуют о большем количестве убитых — согласно их воспоминаниями, помимо захоронений на Камышовом перевале и в городском сквере было третье захоронение на склоне одной из сопок, но оно ныне утрачено. В уличном бою большие потери понесло мирное население, в панике пытавшееся покинуть город (погибло до 600 мирных жителей). В городе были значительные разрушения и пожары.

При высадке один сторожевой катер сел на мель и получил повреждения сначала от огня японцев, а затем по ошибке от советского сторожевого корабля, после чего снят с мели и отбуксирован из порта. Ещё 3 катера незначительно повреждены огнём японцев, на подводных камнях и мелях были повреждены два тральщика, транспорт, два пограничных катера.

Дальнейшие бои

Выбитые из Маоки японские войска отступали вглубь острова вдоль железной и шоссейной дорог. Советский батальон морской пехоты начал продвижение по побережью на Хонто (ныне Невельск), а 113-я стрелковая бригада — вдоль железной дороги на Отомари (ныне Корсаков), а также в направление Футомата (Чапланово) — Осака (Пятиречье) через Камышовый перевал. Бои на Камышовом перевале продолжались 2 дня и унесли много жизней с обеих сторон. В течение дня были заняты две железнодорожные станции, но к исходу дня на господствующих высотах у станции Футомата (ныне станция Чапланово) японцы остановили советское наступление и вынудили их перейти к обороне. В бою у т. н. Чертова моста погиб почти весь расчет орудия сержанта Е. Чапланова (уцелели только 2 человека), пытавшийся расстрелять японскую пулеметную позицию прямой наводкой. По словам одного из выживших номеров орудия Е. Чапланова, произошло подклинивание снаряда в стволе попавшей в ствол пулей из японского пулемета, что не позволило советским артиллеристам уничтожить пулемет и привело к гибели большей части расчета.

21 августа продолжались бои у Футомата. Здесь нашим войскам смогла оказать поддержку только авиация флота, совершившая всего 28 боевых вылетов (по другим данным — 65 вылетов в район Футомата-Осака). Столь незначительная поддержка не позволила нашим войскам продвинуться вперёд. Остальные силы флота не могли быть выделены на этот участок, расположенный вдали от берега. Основные силы флота к этому времени уже были задействованы в высадке десанта в Отомари.

22 августа бой за Футомату продолжался, авиация флотилии совершила 61 боевых вылет и уничтожила 28 дзотов. Только в ночь на 23 августа советские войска заняли эту станцию и продолжили наступление к Рудака (ныне Анива) и Отомари (ныне Корсаков). Батальон морских пехотинцев за это время продвинулся с боями в южном направлении до 30 километров.

Задачи десантной операции были выполнены.

Источники

• Серп и молот против самурайского меча. — М.: Вече, 2003. — Глава 7. — ISBN 5-94538-328-7.
• Краснознаменный Тихоокеанский флот. — М., Воениздат, 1973.
• Стрельбицкий К. Б. Август 1945. Советско-японская война на море — Цена Победы. — М.: 1996.
• Великая Отечественная. День за днём. // «Морской сборник», 1995, № 8.

Отрывок, характеризующий Десант в порт Маока

(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.