Хануматпрешака Свами

Хануматпрешака Свами Hanumatpreśaka Svāmī<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Хануматпрешака Свами даёт лекцию по «Бхагавад-гите» в мадридском храме ИСККОН (4 мая 2008 года)</td></tr>
Гуру Международного общества сознания Кришны
c 1994 года по настоящее время
Предшественник:	Бхактиведанта Свами Прабхупада
Санньяси Международного общества сознания Кришны
c 1984 года по настоящее время
Образование:	Калифорнийский университет в Дэвисе
Имя при рождении:	Хьюбер Хатчин Робинсон
Оригинал имени при рождении:	Huber Hutchin Robinson
Рождение:	12 января 1948(1948-01-12) (76 лет) Гуам, Марианские острова

Хануматпреша́ка Сва́ми (Hanumatpreśaka Svāmī ^IAST, англ. Hanumatpreshaka Swami; имя при рождении — Хью́бер Ха́тчин Ро́бинсон, англ. Huber Hutchin Robinson; род. 12 января 1948, Гуам) — индуистский кришнаитский гуру и проповедник, один из духовных лидеров Международного общества сознания Кришны (ИСККОН), ученик Бхактиведанты Свами Прабхупады, основатель и генеральный секретарь «Североамериканского института восточных и классических исследований», почётный профессор Университета Рикардо Пальмы, член профессорско-преподавательского состава Бхактиведанта-колледжа в Бельгии.

Биография

Ранние годы

Хьюбер Робинсон родился 12 января 1948 года на острове Гуам, куда его родители-американцы приехали по работе во время Второй мировой войны. Детство и юность он провёл в Калифорнии, в городе Сакраменто. С ранних лет Хьюбер начал задумываться над смыслом жизни, интересоваться религией и мистицизмом. Интерес к этим темам в нём пробудила его крёстная мать, дававшая ему читать эзотерическую литературу.

В 1966 году Хьюбер окончил школу «Энсина», где был одним из лучших в своём выпуске. В том же году он поступил в Калифорнийский университет в Дэвисе, который окончил в 1970 году со степенью бакалавра по психологии. Дополнительными специальностями у него были биология и электронное машиностроение. Хьюбер продолжил обучение в Северо-западном университете в Чикаго, где его научным руководителем стал Дональд Т. Кэмпбелл — известный учёный, создавший термин «эволюционная эпистемология» и одно время служивший президентом Американской психологической ассоциации.

Духовные поиски и обращение в гаудия-вайшнавизм

Вскоре Хьюбер пришёл к выводу, что в западном знании существовали значительные пробелы, которые могли быть заполнены восточной мудростью. Дональд Т. Кэмпбелл согласился с выводом своего ученика и посоветовал ему заняться изучением восточных традиций. В 1971 году Хьюбер оставил учёбу и на время присоединился в качестве дублёра к известной комедийной театральной труппе The Second City («Второй город») — одной из самых известных импровизационных трупп США. Затем он серьёзно занимался карате, получив чёрный пояс по стилю уэти-рю. В 1974 году духовные поиски привели его в Международное общество сознания Кришны (ИСККОН). Хьюбер принял монашеский образ жизни и поселился в кришнаитском храме в Сан-Франциско, где 24 ноября 1974 года получил духовное посвящение от основателя ИСККОН Бхактиведанты Свами Прабхупады. Прабхупада, находившийся в то время в Бомбее, инициировал Хьюбера и ряд других кришнаитов из сан-францисского храма заочно, через письмо, что было в те времена распространённой практикой. При посвящении Хьюбер получил духовное имя на санскрите «Хануматпрешака Даса».

Религиозная карьера в Международном обществе сознания Кришны

В 1984 году Хануматпрешака Даса принял от Бхактисварупы Дамодары Свами посвящение в санньясу (отречённый образ жизни в индуизме), получив при этом титул «свами». В 1994 году Хануматпрешака Свами начал исполнять в ИСККОН обязанности инициирующего гуру и принимать учеников. По данным на начало 2011 года, у Хануматпрешаки Свами было около 150—170 инициированных учеников, среди которых американский религиовед Рави Гупта (Радхика Рамана Даса) и шведский музыкант Томас Рундквист (Тиртха Кирти Даса). В 2011 году Хануматпрешака Свами заявил в интервью Punto Radio, что не может назвать точное число своих учеников, так как «перестал вести счёт после того, как инициировал первые 50».

Деятельность в Институте Бхактиведанты

В 1984 году Хануматпрешака Свами поступил на работу в Институт Бхактиведанты, где занял пост заместителя директора этого учреждения. Вместе с директором Института Бхактисварупой Дамодарой Свами, он организовал два «Мировых конгресса синтеза науки и религии». В первом конгрессе, состоявшемся в 1986 году в Бомбее, приняли участие более 1100 учёных и религиозных деятелей из разных стран мира, в том числе пять нобелевских лауреатов. Почётным гостем конгресса был Далай-лама, а вступительную речь прочитал Джордж Уолд. В конгрессе также приняли участие генеральный секретарь Всемирного совета церквей Паулос Мар Грегориос, американский теолог Харви Кокс, американский философ Джон Сёрль, Джозеф Вайзенбаум и др. Второй конгресс был проведён в 1997 году в Калькутте с участием более 2000 учёных и религиозных деятелей. Вступительную речь прочитал нобелевский лауреат Чарлз Таунс.

Миссионерская деятельность. Участие в семинарах и конференциях

Хануматпрешака Свами активно занимается проповеднической и преподавательской деятельностью (большей частью в Латинской Америке), регулярно выступает с лекциями по классической индийской литературе и индуистской философии в университетах.

В марте 1999 года Хануматпрешака Свами был главным гостем проведённого Калькуттским университетом первого национального семинара «Наука и технология в Древней Индии». В семинаре также принял участие бывший министр образования Индии Пратап Чандра Чундер.

В 2004 году Хануматпрешака Свами основал в штате Теннесси некоммерческую образовательную корпорацию «Североамериканский институт восточных и классических исследований» и с тех пор исполняет обязанности её генерального директора.

В ноябре 2004 года Хануматпрешака Свами был приглашённым оратором на международной конференции по психотерапии, прошедшей в Университете Сесара Вальехо в Трухильо. В том же году, Хануматпрешака Свами и возглавляемый им «Североамериканский институт восточных и классических исследований» провели в Национальном университете Трухильо конференцию «Экономика в классической Индии», организованную в сотрудничестве с Университетом Рикардо Пальмы.

В 2005 году в партнёрстве с Университетом Сан-Маркос в Лиме Хануматпрешака Свами и возглавляемый им «Североамериканский институт восточных и классических исследований» организовал фестиваль классической индийской культуры «Бхаратия-санскрити». В число спонсоров и участников фестиваля вошли ряд известных университетов, посольство Индии в Перу, а также учёные с разных континентов. Успех фестиваля привёл к его повторному проведению в 2006 и 2007 году. В программу фестивалей вошли конференции об индуистской культуре и философии, выставки произведений искусства, презентации мультимедиа, показ фильмов, традиционные индийские танцы и курсы вегетарианской индийской кухни.

В 2008 году Хануматпрешака Свами впервые посетил Россию, где принял участие в организованном ИСККОН в Москве вайшнавском фестивале Ратха-ятра (совмещённом с фестивалем «Битлз и Индия») и выступил с лекциями в храмах ИСККОН и университетах.

С сентября по ноябрь 2009 года «Североамериканский институт восточных и классических исследований» провёл тур по Перу, Боливии, Чили и Аргентине. В мероприятии приняли участие Хануматпрешака Свами, Хридаянанда Госвами и другие учёные-члены ИСККОН. В ходе тура были проведены образовательные и культурные программы в шести университетах, пяти культурных муниципальных центрах, а также в посольствах Индии в Чили и Аргентине. Хануматпрешака Свами презентовал книгу «Свет Бхагаваты» и провёл два семинара на темы: «Восточная психология и личная медитация» и «Гамлет и Арджуна», — в последнем, он проанализировал связь и различие между этими двумя литературными персонажами.

В июне 2010 года Хануматпрешака Свами дал в Чилийском университете в Сантьяго семинар на тему «Наука: новое направление».

23 января 2014 года в стенах Фонда Пабло Неруды в Сантьяго (Чили), Хануматпрешака Свами провёл конференцию на тему «Карл Юнг и индийский мистицизм». В мероприятии, организованном Североамериканским институтом восточных и классических исследований, приняли участие известный чилийский учёный Умберто Матурана и его ученица Хименес Деавила. В ходе конференции Хануматпрешака Свами указал на близость некоторых выводов Карла Юнга философским идеям индуизма, в частности, философии «Бхагавад-гиты». Как сообщил кришнаитский новостной ресурс ISKCON News, Умберто Матуна рассказал о своём интересе к этой теме и желании более глубоко ознакомиться с концепциями, представленными Хануматпрешакой Свами.

22 мая 2014 года Хануматпрешака Свами был почётным гостем на церемонии инаугурации нового храма ИСККОН в Хьюстоне.

Ссылки

• [bhati.org rg] — официальный сайт Североамериканского института восточных и классических исследований (англ.)
• [audio.iskcondesiretree.info/index.php?q=f&f=/02_-_ISKCON_Swamis/ISKCON_Swamis_-_D_to_P/His_Holiness_Hanumat_Presaka_Swami Аудиолекции на английском языке] (англ.)
• [youtube.com/watch?v=UhAHHAeSFfU Интервью с Хануматпрешакой Свами на испанском телевидении] на YouTube

Отрывок, характеризующий Хануматпрешака Свами

Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.