Mantra-Rock Dance

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Mantra-Rock Dance — музыкальный концерт, состоявшийся 29 января 1967 года в танцевальном зале «Авалон» в Сан-Франциско.[1] На концерте выступили Grateful Dead,[2][3] Moby Grape,[4][5] Big Brother and the Holding Company с Дженис Джоплин,[6] а также поэт-битник Аллен Гинзберг и кришнаитский гуру Бхактиведанта Свами Прабхупада. Среди зрителей присутствовали такие видные лидеры контркультуры и пионеры ЛСД, как Тимоти Лири и Оусли Стэнли.[7] Кульминацией концерта стал устроенный Гинзбергом и Прабхупадой киртан, в котором «тысячи людей пели „Харе Кришна“».[8]

Концерт был организован учениками Прабхупады с целью дать возможность своему гуру познакомить с мантрой «Харе Кришна» хиппи Хейт-Эшбери и собрать денежные средства на поддержание открытого незадолго до того кришнаитского храма в Сан-Франциско.[9] Вследствие участия в Mantra-Rock Dance, Прабхупада и его последователи получили благоприятное освещение в средствах массовой информации[10] и привлекли к себе внимание американской публики.[7] Историк Роберт Эллвуд впоследствии охарактеризовал Mantra-Rock Dance как одно из ключевых событий эры хиппи, а Аллен Гинзберг назвал его «пиком духовного энтузиазма Хейт-Эшбери».





Предыстория

См. также: Международное общество сознания Кришны и Бхактиведанта Свами Прабхупада

Бенгальский вайшнавский монах Бхактиведанта Свами Прабхупада (также известный как «Бхактиведанта Свами» или просто как «Прабхупада») прибыл из Индии в Нью-Йорк в 1965 году с целью донести гаудия-вайшнавизм до западной публики. Он оказался в Америке в очень удачное для осуществления своей миссии время, когда многие молодые люди интересовались индийской культурой и индуизмом, искали новые формы «расширяющей сознание духовности».[11] В 1966 году Прабхупада открыл в Нью-Йорке первый кришнаитский храм и основал Международное общество сознания Кришны. В конце 1966 года он попросил своего ученика Мукунду и его жену Джанаки основать кришнаитский храм в Калифорнии.[12][13][14] По прибытии на Западное побережье, Мукунда и Джанаки встретили своих старых друзей, две пары молодых людей, интересовавшихся индийской духовностью. Это были Сэм Спирстра и Мелани Нагель, и Роджер Зигель и Джоан Кампанелла. При их содействии, Мукунда арендовал помещение бывшего магазина в районе Хейт-Эшбери[15][16] (который в то время был крупнейшим в Америке центром контркультуры хиппи) и открыл в нём храм Радхи-Кришны — первый кришнаитский храм на Западном побережье.[12][17]

Подготовка

См. также: Бит-поколение и Хиппи

Мукунда и другие кришнаиты организовали концерт с участием Прабхупады с целью познакомить с мантрой «Харе Кришна» хиппи Хейт-Эшбери и собрать средства на поддержание сан-францисского храма.[9] Хаягрива и некоторые другие ученики Прабхупады из нью-йоркского храма посчитали неподобающим для своего духовного учителя участвовать в концерте с «ревущими электрогитарами, грохочущими барабанами, бьющими в глаза огнями прожекторов и сотнями одурманенных наркотиками хиппи».[18] Они полагали, что в таком месте никто не сможет «услышать его чистое послание».[18] Несмотря на их возражения, Прадхупада, находившийся в то время в Нью-Йорке, согласился принять участие в Mantra-Rock Dance.[7][прим. 1]

Сэм Спирстра был лично знаком с менеджером Grateful Dead Роком Скалли, что помогло ему договориться об участии этой известной сан-францисской группы в Mantra-Rock Dance.[19][20] С помощью Скалли и Grateful Dead для участия в концерте удалось пригласить Big Brother and the Holding Company. Оба музыкальных коллектива согласились выступить на концерте за минимальную плату — 250 долларов. По инициативе Мелани Нагель, на концерт также пригласили в то время ещё никому не известную группу Moby Grape.[21][прим. 2]

Поэт-битник Аллен Гинзберг согласился не только принять участие в Mantra-Rock Dance, но и представить Прабхупаду концертной аудитории.[22][23] Гинзберг познакомился с Прабхупадой за несколько месяцев до того в Нью-Йорке.[12] Он периодически приходил на лекции и киртаны Прабхупады в нью-йоркском храме и воспользовался своими связями, чтобы помочь Прабхупаде продлить визу в США.[24][прим. 3] Ещё до встречи с Прабхупадой, Гинзберг побывал на родине Кришны во Вриндаване, где узнал о духовной практике воспевания «Харе Кришна». После возвращения в Америку он активно занялся популяризацией пения этой мантры, сделав киртан частью своей философии.[22] Гинзберг говорил своим слушателям, что пение «Харе Кришна» непременно приведёт их в экстатическое состояние.[25] Поэт был доволен тем, что Прабхупада пытался распространить практику воспевания «Харе Кришна» в США, но был несогласен с пуританскими духовными стандартами, установленными бенгальским гуру для своих учеников. Подобно Гинзбергу, другие идеологи контркультуры того времени (Тимоти Лири, Гэри Снайдер и Алан Уотс), также нашли привлекательным проповедуемое Прабхупадой вероучение и практику пения «Харе Кришна».[прим. 4]

Выбирая подходящее помещение для проведения концерта, организаторы рассмотрели два возможных варианта: аудиторию «Филлмор» и танцевальный зал «Авалон». Их выбор остановился на «Авалоне», так как его импресарио, Чет Хелмс, согласился предоставить помещение на выгодных для кришнаитов условиях, согласно которым вся выручка от концерта, nомимо гонорара музыкантам, расходов, связанных с обеспечением nорядка, и некоторых других издержек, должна была пойти в пользу сан­-францисского храма.[26]

Дизайн рекламного постера был выполнен одним из первых учеников Прабхупады Харви Коэном. На психоделическом плакате под изображением Прабхупады была размещена информация о предстоящем концерте и содержалась просьба приносить с собой «подушки, барабаны, колокольчики, цимбалы».[27] С целью пробудить интерес к предстоящему концерту среди хиппи Хейт-Эшбери, Мукунда опубликовал в популярной подпольной психоделической газете San Francisco Oracle статью под названием «Новая наука».[28] В статье говорилось, что Хейт-Эшбери вскоре посетит Бхактиведанта Свами Прабхупада, который будет ежедневно проводить в маленьком храме духовные программы с лекциями по «Бхагавад-гите», дискуссиями, пением, игрой на музыкальных инструментах и танцами. В заключении статьи Мукунда отметил, что пропагандируемое Прабхупадой пение мантры «Харе Кришна» и танцы «более эффективны чем хатха или раджа-йога, или слушание Али Акбар Хана под воздействием ЛСД…»[29]

Прабхупада прилетел из Нью-Йорка в Сан-Франциско 17 января 1967 года. В аэропорту его ожидал яркий приём, организованный при участии Аллена Гинзберга. Вместе с Гинзбергом, Мукундой и другими последователями Прабхупаду встретила толпа из более 50 поющих «Харе Кришна» хиппи.[12] Роджер Зигель впоследствии описал этот эпизод следующим образом:

Даже для сан-францисского аэропорта мы выглядели довольно экстравагантно. Мукунда облачился в мантию мага Мерлина, разрисованную пёстрыми квадра­тами. На Сэме был марокканский плащ из овечьей шерсти с капюшоном — он даже пах овчиной, а на мне — синяя в бе­лую крапинку накидка ручной работы, как у японских саму­раев. На шее у всех висели длинные чётки. Кожаные штаны, сапоги, гимнастёрки, люди в маленьких круглых солнцезащитных очках — словом, сан-францисская фантасмагория во всей её красе.[30]

Через несколько дней после прибытия Прабхупады в самой крупной газете Сан-Франциско, San Francisco Chronicle, вышла статья под заголовком «Свами в царстве хиппи — святой открывает в Сан-Франциско храм».[31] Статья начиналась так: «Святой человек из Индии, которого его друг поэт-битник Аллен Гинзберг называет одним из наиболее консервативных представителей его религии, начал вчера свою миссионерскую деятельность в раю сан-францисских хиппи».[31] Корреспондент газеты спросил Прабхупаду о том, принимает ли он хиппи в своё движение, на что тот ответил: «Хиппи или кто-то другой — я не делаю различий. Всем добро пожаловать».[32]

Концерт

Mantra-Rock Dance был запланирован на воскресный вечер, 29 января 1967 года. Чет Хелмс посчитал, что день и время для концерта были выбраны неудачно,[33] но его опасения не оправдались: вечером 29 января у входа в «Авалон» собралось столько людей, что за билетами выстроилась очередь на целый квартал. Билет стоил два с половиной доллара и продавался у входа.[34] К 8 часам пришло более 3000 человек и «Авалон» оказался заполненным до отказа.[35][36] На концерт также пришли пионеры ЛСД Тимоти Лири и Оусли Стэнли.[7] Лири заплатил за билет, в то время как Оусли Стэнли пропустили бесплатно.[37] Перед началом концерта кришнаиты раздали публике прасад из долек апельсина.[5] Несмотря на запрет на употребление наркотиков, многие из пришедших курили «травку» и принимали ЛСД.[35][38] Роль телохранителей на концерте выполняли «Ангелы ада».[5] Биограф Прабхупады Сатсварупа Даса Госвами описал пришедшую в этот вечер публику следующим образом:

Почти все пришедшие на концерт были одеты в яркие или необычные костюмы: индейские плащи, мексиканские пончо, индийские курты, «годс-айзы» [майки с ярким узором в виде концентрических кругов], — на многих были украшения из перьев и бус. Некоторые хиппи пришли с своими флейтами, лютнями, погремушками, барабанами, горнами, трещотками и гитарами. Сопровождаемые своими подругами, прошествовали «Ангелы ада» — нечёсаные, с грязными волосами, в джинсах, сапогах и грубых холщёвых пиджаках. Увешанные цепями, они дымили сигаретами на них были немецкие каски, эмблемы с гербами и прочие атрибуты, и только свои мотоциклы им пришлось оставить у входа.[36]

Первыми на сцену вышли кришнаиты и запели мантру «Харе Кришна» на индийский мотив.[39] Мужчины были одеты в мантии мага Мерлина,[39] а женщины — в сари. Некоторые из музыкантов подыгрывали кришнаитам на своих инструментах. На сцене и во всех углах помещения курились благовония. Боль­шинство присутствующих находилось под воздействием наркотиков, но несмотря на это в зале было спокойно. Кругом горели разноцветные огни, по потолку, стенам и полу двигались яр­кие цветные блики.[39] На стены проектировались слайды с изображением Кришны и эпизодов из его жизни: «Кришна и Ар­джуна, мчащиеся на колеснице; Кришна, крадущий масло; Кришна, убивающий демона, который принял форму смер­ча; Кришна, играющий на флейте».[40] Вслед за кришнаитами на сцену вышли Moby Grape.[39] Их выступление зал встретил одобрительным рёвом.[40]

Прабхупада прибыл в «Авалон» в 10 часов. Он был одет в шафрановое одеяние индуистского монаха, на шее у него висела гирлянда из гардений.[40] При его появлении, кришнаиты в знак приветствия затрубили в раковины, а кто-то из музыкантов стал отбивать барабанную дробь.[40] Толпа расступилась, загудела и зааплодировала в знак приветствия.[9] В сопровождении Аллена Гинзберга Прабхупада взошёл на сцену, опустился на специально приготовленную для него подуш­ку и поросил Гинзберга сказать несколько слов о мантре.[40] Поэт рассказал собравшимся о своём понима­нии мантры «Харе Кришна» и о том, что она дала лично ему. Гинзберг представил Прабхупаду публике и поблагодарил престарелого свами за то, что тот оставил свою мирную и спокойную жизнь в Индии с целью принести мантру «Харе Кришна» туда, где её больше всего не хватало — в Нижний Ист-Сайд. Гинзберг перевёл значение санскритского термина мантра как «освобождение ума». «Тем, кто отходит от ЛСД, хочет стабилизировать своё сознание и приготовить его к новым „полетам“» он порекомендовал «ранние утренние киртаны» в сан-францисском храме кришнаитов.[9][41]

Затем Гинзберг передал слово Прабхупаде, который вкратце рассказал исто­рию мантры «Харе Кришна» и предложил поэту спеть её со сцены. Попросив публику «просто поргузиться в звуковую вибрацию и умиротвориться»,[5] Гинзберг заиграл на фисгармонии и под аккомпанемент ситара, тамбуры и барабанов запел «Харе Кришна» на индийский мотив. Проектор высветил на стене текст мантры.[42] Постепенно публика начала подпевать. Один из кришнаитов, в прошлом ударник, застучал на барабанах.[42] Темп киртана нарастал и пение охватило весь зал. Прабхупада поднялся со своего сиденья, поднял руки и начал танцевать, жестом пригласив присутствующих присоединяться.[43] Многие вскочили со своих мест, и, следуя примеру Прабхупады, пустились в пляс с поднятыми вверх руками. Участники Grateful Dead, Big Brother and the Holding Company и Moby Grape тоже заразились всеобщим энтузиазмом и заиграли на музыкальных инструментах.[44][45] Прабхупада запел в микрофон и его усиленный мощными динамиками голос разнёсся по залу.[43] Темп киртана непрерывно возрастал и Прабхупада стал мокрым от пота. Находившийся за сценой Киртанананда просил прекра­тить действо, утверждая, что Прабхупада «слишком стар для таких вещей», и что «это может плохо кончиться».[43] Однако, темп киртана становился всё быстрее и быстрее. Вскоре «уже почти нельзя было разобрать слов мантры, потонувшей в усиленной динамиками музыке и хоре из тысяч голосов».[43] Аллен Гинзберг впоследствии вспоминал:

Мы пели мантру «Харе Кришна» весь ве­чер. Это было потрясающе — полное раскрепощение! То был пик духовного энтузиазма Хейт-Эшбери. Впервые в Сан­-Франциско проходил концерт, в котором могли принять участие все присутствующие. Каждый мог танцевать и петь, а не просто смотреть, как поют и танцуют другие.[42]

Пение продолжалось почти два часа. В завершении, все присутствующие пали ниц на пол (как это принято во время богослужений в кришнаитских храмах) и Прабхупада прочитал молитвы на санскрите. После того, как Прабхупада удалился, на сцену взошли Big Brother and the Holding Company с Дженис Джоплин. Они продолжили концерт, исполнив песни «The House of the Rising Sun» и «Ball 'n' Chain».[5][46]

Отзывы и влияние

Тимоти Лири назвал Mantra-Rock Dance «красивой ночью»,[38] а Аллен Гинзберг — «пиком духовного энтузиазма Хейт-Эшбери».[9] Историк Роберт Эллвуд охарактеризовал концерт как «конечный „полёт“» эры хиппи.[9][47]

После выступления на Mantra-Rock Dance произошёл прорыв в карьере Moby Grape. Вскоре группа выступила в «Авалоне» с The Doors и подписала контракт с Columbia Records.[4]

Mantra-Rock Dance собрал 2000 долларов, которые пошли на помощь кришнаитскому храму в Сан-Франциско. На концерте многие узнали о существовании храма и начали посещать ежедневно проводимые в нём киртаны и лекции. Выступление Прабхупады на Mantra-Rock Dance произвело глубокое впечатление на хиппи Хейт-Эшбери. Кришнаитский гуру стал культовым героем для многих из них, и это независимо от того, как они относились к философии и моральным принципам, которые он проповедовал.[48] Практика пения «Харе Кришна» и танцев были в той или иной мере приняты всеми слоями контркультуры, включая «Ангелов ада».[49] Это обеспечило хиппи «свободное сообщество», примирило их[48] и дало им на практике осуществимую альтернативу наркотикам.[50] Популярность кришнаитов среди хиппи постепенно возрастала, и вскоре вид поющих и распространяющих прасад кришнаитов стал одной из отличительных черт сцены Хейт-Эшбери.[7][35]

Когда основная группа сан-францисских кришнаитов стала более серьёзной в своих духовных практиках, Прабхупада посвятил их в ученики, дав им имена на санскрите.[прим. 5] Новый сан-францисский храм он назвал «Новый Джаганнатха-пури», установил в нём для поклонения статуи божеств Джаганнатхи, Баладевы и Субхадры.[15] Маленькие деревянные копии этих божеств немедленно стали «психоделическим хитом»: многие из местных хиппи носили их нанизанными на шею.[51]

Mantra-Rock Dance привлёк к кришнаитам повышенный интерес американской публики и средств массовой информации.[7] В частности, Прабхупада появился на The Les Crane Show на телеканале ABC, а также рассказал о сознании Кришны на программе радиостанции KPFK, которую вёл американский комик Питер Бергман.[52] Учеников Прабхупады также пригласили рассказать о своей деятельности на сан-францисскую радиостанцию KFRC.[53]

18 августа 2007 года в Беркли бывшие участники концерта организовали торжества по случаю 40-летия Mantra-Rock Dance.[54]

Напишите отзыв о статье "Mantra-Rock Dance"

Примечания

  1. ↑ Став свидетелем царившей в «Авалоне» атмосферы, Прабхупада отметил, что это было «не место для брахмачари» (Brooks 1989, С. 79)
  2. ↑ Во всех источниках говорится об участии в концерте Grateful Dead, Дженис Джоплин с Big Brother and the Holding Company и Moby Grape. В ряде источников также утверждается, что на концерте выступили Jefferson Airplane, Quicksilver Messenger Service и Грейс Слик. (Brooks 1989, С. 79 Siegel 2004, pp. 8–10 и Satsvarūpa Dāsa Gosvāmī 1981, С. 10)
  3. ↑ Addressing speculation that he was Ginsberg’s guru, Prabhupada answered by saying, «I am nobody’s guru. I am everybody’s servant. Actually I am not even a servant; a servant of God is no ordinary thing.» (Greene 2007, С. 85; Mukunda Goswami 2011, pp. 196–7)
  4. ↑ From the «Houseboat Summit» panel discussion, Sausalito, Calif., February 1967, Cohen 1991, С. 182:
    Ginsberg: So what do you think of Swami Bhaktivedanta pleading for the acceptance of Krishna in every direction?
    Snyder: Why, it’s a lovely positive thing to say Krishna. It’s a beautiful mythology and it’s a beautiful practice.
    Leary: Should be encouraged.
    Ginsberg: He feels it’s the one uniting thing. He feels a monopolistic unitary thing about it.
    Watts: I’ll tell you why I think he feels it. The mantras, the images of Krishna have in this culture no foul association. … [W]hen somebody comes in from the Orient with a new religion which hasn’t got any of these [horrible] associations in our minds, all the words are new, all the rites are new, and yet, somehow it has feeling in it, and we can get with that, you see, and we can dig that!
  5. ↑ Сэм Спирстра и Мелани Нагель, стали Шьямасундарой и Малати, а Роджер Зигель и Джоан Кампанелла соответственно получили имена «Гурудас» и «Ямуна».
  1. ↑ Cohen 1991, С. 106
  2. ↑ Schinder & Schwartz 2008, С. 335
  3. ↑ Buckley 2003, С. 444
  4. ↑ 1 2 Mukunda Goswami 2011, С. 160
  5. ↑ 1 2 3 4 5 Siegel 2004, pp. 8–10
  6. ↑ Buckley 2003, С. 91
  7. ↑ 1 2 3 4 5 6 Chryssides 1999, С. 173
  8. ↑ Fadiman 1988
  9. ↑ 1 2 3 4 5 6 Greene 2007, С. 85
  10. ↑ Mukunda Goswami 2011, pp. 201, 262, 277
  11. ↑ Ellwood 1989, С. 102
  12. ↑ 1 2 3 4 Muster 2001, С. 25
  13. ↑ Satsvarūpa Dāsa Gosvāmī 1981, С. 17
  14. ↑ Mukunda Goswami 2011, pp. 100–1
  15. ↑ 1 2 Knott 1986, С. 33
  16. ↑ Mukunda Goswami 2011, pp. 132–5
  17. ↑ Mukunda Goswami 2011, С. 110
  18. ↑ 1 2 Satsvarūpa Dāsa Gosvāmī 1981, С. 9
  19. ↑ Mukunda Goswami 2011, pp. 119, 127
  20. ↑ Satsvarūpa Dāsa Gosvāmī 1981, С. 10
  21. ↑ Mukunda Goswami 2011, С. 130
  22. ↑ 1 2 Brooks 1989, pp. 78–9
  23. ↑ Ginsberg & Morgan 1986, С. 36
  24. ↑ Mukunda Goswami 2011, pp. 76–7
  25. ↑ Szatmary 1996, С. 149
  26. ↑ Сатсварупа дас Госвами 2007, С. 187
  27. ↑ Mukunda Goswami 2011, pp. 141–2
  28. ↑ Mukunda Goswami 2011, С. 125
  29. ↑ Cohen 1991, pp. 92, 96
  30. ↑ Сатсварупа дас Госвами 2007, pp. 175–176
  31. ↑ 1 2 Сатсварупа дас Госвами 2007, С. 182
  32. ↑ Siegel 2004, С. 11
  33. ↑ Mukunda Goswami 2011, С. 127
  34. ↑ Mukunda Goswami 2011, С. 141
  35. ↑ 1 2 3 Brooks 1989, С. 79
  36. ↑ 1 2 Satsvarūpa Dāsa Gosvāmī 1981, С. 12
  37. ↑ Сатсварупа дас Госвами 2007, pp. 187-188
  38. ↑ 1 2 Muster 2001, С. 26
  39. ↑ 1 2 3 4 Mukunda Goswami 2011, С. 152
  40. ↑ 1 2 3 4 5 Сатсварупа дас Госвами 2007, С. 189
  41. ↑ Mukunda Goswami 2011, С. 154
  42. ↑ 1 2 3 Сатсварупа дас Госвами 2007, С. 190
  43. ↑ 1 2 3 4 Сатсварупа дас Госвами 2007, С. 191
  44. ↑ Tuedio & Spector 2010, С. 32
  45. ↑ Joplin 1989, С. 182
  46. ↑ Mukunda Goswami 2011, С. 159
  47. ↑ Ellwood & Partin 1988, С. 68
  48. ↑ 1 2 Brooks 1989, pp. 79–80
  49. ↑ Oakes 1969, С. 25
  50. ↑ Ellwood 1989, pp. 106–7
  51. ↑ Brooks 1989, С. 80
  52. ↑ Mukunda Goswami 2011, pp. 262, 277
  53. ↑ Mukunda Goswami 2011, С. 201
  54. ↑ Berkeley Daily Planet. [www.berkeleydailyplanet.com/issue/2007-08-17/article/27808?headline=Arts-Calendar Arts Calendar]. Berkeley Daily Planet (August 17, 2007). Проверено February 7, 2011. [www.webcitation.org/6Aa7lGPkV Архивировано из первоисточника 11 сентября 2012].

Литература

На английском
  • Brooks, Charles R. (1989), [books.google.com.au/books?id=5tjtDZ438h4C The Hare Krishnas in India], Princeton, NJ: Princeton University Press, ISBN 0-691-00031-X, <books.google.com.au/books?id=5tjtDZ438h4C> 
  • Buckley, Peter (2003), [books.google.com/books?id=7ctjc6UWCm4C The Rough Guide to Rock] (3rd ed.), London: Rough Guides, ISBN 1-8435-3105-4, <books.google.com/books?id=7ctjc6UWCm4C> 
  • Chryssides, George D. (1999), [books.google.com/books?id=S4_rodMYMygC Exploring New Religions], New York: Cassell, ISBN 0-8264-5959-5, <books.google.com/books?id=S4_rodMYMygC> 
  • Cohen, Allen (1991), [books.google.com/books?id=2AkeAgAACAAJ The San Francisco Oracle: The Psychedelic Newspaper of the Haight-Ashbury (1966–1968)], Berkeley, CA: Regent Press, ISBN 0-916147-11-8, <books.google.com/books?id=2AkeAgAACAAJ> 
  • Ellwood, Robert S. (1989), [books.google.com/books?id=F-EuD3M2QYoC "ISKCON and the Spirituality of the 1960s"], in Bromley, David G. & Shinn, Larry D., Krishna Consciousness in the West, Lewisburg, PA: Bucknell University Press, ISBN 0-8387-5144-X, <books.google.com/books?id=F-EuD3M2QYoC> 
  • Ellwood, Robert S. & Partin, Harry B. (1988), [books.google.com/books?id=1BPcAAAAMAAJ Religious and Spiritual Groups in Modern America] (2nd ed.), Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, ISBN 0-13-773045-4, <books.google.com/books?id=1BPcAAAAMAAJ> 
  • Fadiman, Anne (November 20, 1988), "[www.nytimes.com/1988/11/20/books/not-what-krishna-had-in-mind.html?pagewanted=all Not What Krishna Had in Mind]", The New York Times, <www.nytimes.com/1988/11/20/books/not-what-krishna-had-in-mind.html?pagewanted=all> 
  • Ginsberg, Allen & Morgan, Bill (1986), [books.google.com/books?id=wWmuAAAAIAAJ Kanreki: A Tribute to Allen Ginsberg, Part 2], New York: Lospecchio Press, <books.google.com/books?id=wWmuAAAAIAAJ> 
  • Mukunda Goswami (2011), [books.google.com.au/books?id=Q2RSYgEACAAJ Miracle on Second Avenue], Badger, CA: Torchlight Publishing, ISBN 9780981727349, <books.google.com.au/books?id=Q2RSYgEACAAJ> 
  • Greene, Joshua M. (2007), Here Comes the Sun: The Spiritual and Musical Journey of George Harrison (reprint ed.), Hoboken, NJ: John Wiley & Sons, ISBN 0-470-12780-5 
  • Joplin, Laura (1992), [books.google.com/books?id=Oj4IAQAAMAAJ Love, Janis], New York: Villard Books, ISBN 0-679-41605-6, <books.google.com/books?id=Oj4IAQAAMAAJ> 
  • Knott, Kim (1986), My Sweet Lord: The Hare Krishna Movemenent, Wellingborough, UK: Aquarian Press, ISBN 0-85030-432-6 
  • Muster, Nori J. (2001), [books.google.com/books?id=Dw3-xD05wnoC Betrayal of the Spirit: My Life Behind the Headlines of the Hare Krishna Movement] (2nd ed.), Urbana, IL: University of Illinois Press, ISBN 978-0-252-06566-8, <books.google.com/books?id=Dw3-xD05wnoC> 
  • Oakes, Philip. [news.google.com/newspapers?nid=Hx6RvaqUy9IC&dat=19690201&printsec=frontpage 'Chanting Does Wonders' For New Missionary Group] (February 1, 1969), стр. 25.
  • Prat i Carós, Joan (2008), [books.google.pt/books?id=htNLtS2AqFEC&printsec=frontcover "Sobre vidas y relatos de santidad"], in Julio Martín Sánchez, Sacra loca toletana: los espacios sagrados en Toledo, Cuenca: Ediciones de la Universidad de Castilla-La Mancha, сс. 19-50, ISBN 8484275663, <books.google.pt/books?id=htNLtS2AqFEC&printsec=frontcover> 
  • Satsvarūpa Dāsa Gosvāmī (1981), [books.google.com/books?id=6WV4JYYdkK8C Srila Prabhupada Lilamrta, Volume 3: Only He Could Lead Them, San Francisco/India], vol. 3, Los Angeles, CA: Bhaktivedanta Book Trust, ISBN 0-8921-3110-1, <books.google.com/books?id=6WV4JYYdkK8C> 
  • Schinder, Scott & Schwartz, Andy (2008), [books.google.com/books?id=CzWE_J3ZZfoC Icons of Rock: Velvet Underground; The Grateful Dead; Frank Zappa; Led Zeppelin; Joni Mitchell; Pink Floyd; Neil Young; David Bowie; Bruce Springsteen; Ramones; U2; Nirvana], vol. 2, Westport, CT: Greenwood Publishing Group, ISBN 0-31-333847-7, <books.google.com/books?id=CzWE_J3ZZfoC> 
  • Siegel, Roger (2004), [www.worldcat.org/title/by-his-example-the-wit-and-wisdom-of-ac-bhaktivedanta-swami-prabhupada/oclc/52970238&referer=brief_results By His Example: The Wit and Wisdom of A. C. Bhaktivedanta Swami Prabhupada], Badger, CA: Torchlight Publishing, ISBN 1-887089-36-5, <www.worldcat.org/title/by-his-example-the-wit-and-wisdom-of-ac-bhaktivedanta-swami-prabhupada/oclc/52970238&referer=brief_results> 
  • Szatmary, David P. (1996), [books.google.com/books?id=kjzaAAAAMAAJ Rockin' in Time: A Social History of Rock-and-Roll] (3rd ed.), Upper Saddle River, NJ: Prentice-Hall, ISBN 0-13-440678-8, <books.google.com/books?id=kjzaAAAAMAAJ> 
  • Tuedio, James A. & Spector, Stan (2010), [books.google.com/books?id=0WdG60ECkekC Grateful Dead in Concert: Essays on Live Improvisation], Jefferson, NC: McFarland, ISBN 978-0-7864-4357-4, <books.google.com/books?id=0WdG60ECkekC> 
На русском

Ссылки

  • [youtube.com/watch?v=s4dht8Nufx8 Аллен Гинзберг встречает Прабхупаду в аэропорту Сан-Франциско] на YouTube

Отрывок, характеризующий Mantra-Rock Dance

– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Mantra-Rock_Dance&oldid=81263095»