HMS Hermes (1919)
HMS Hermes (ЕВК «Гермес») — британский авианосец. При закладке стал первым авианесущим кораблём специальной постройки, однако его строительство продлилось около семи лет и поэтому первым на воду был спущен японский авианосец «Хосё».
Потоплен 9 апреля 1942 года японской палубной авиацией вместе с эскортом: эсминцем «Вампир», корветом «Холлихок» и 2 танкерами.
Содержание
История создания и строительства
До начала 1918 года концепция авианосца «Аргус» считалась оптимальной, и ещё до его спуска на воду, заложили авианосец «Hermes». Так как в то время ещё не существовало опыта эксплуатации таких кораблей (конструкторы сделали корабль слишком маленьким), то их ошибку повторили японцы со своим первым авианосцем «Хосё», заложенным годом позже.
Так как Первая мировая война заканчивалась, то строительство шло вяло, а судно спустили на воду в сентябре 1919 года. Достройка проходила до 1923 года. В результате корабль вошёл в строй позже гораздо более крупного, и переделанного авианосца «Игл», который к этому времени успел доказать правильность идеи о надстройке типа «башня».
Особенности конструкции
Подобно надстройке «Игла», надстройка «Гермеса» выглядела непропорционально крупной, с массивной треногой в стиле линкора, на верху которой размещались дальномеры, обслуживающие необычное вооружение 6 × 140-мм (5,5 дм) пушек: недооценивая потенциал палубных самолетов, ожидали, что первые авианосцы будут отражать атаки легких надводных кораблей. Этой же цели служил броневой пояс по ватерлинии. Увеличение вдвое мощности силовой установки «Аргуса» привело к росту его скорости чуть более, чем на 4 узла.
Отличительной особенностью кормовой части полетной палубы было небольшое возвышение, предназначенное для некоторого гашения скорости садящегося на палубу самолета. Его тоже скопировали японцы, но позднее оба флота отказались от этого элемента, найдя его неэффективным[1].
«Гермес» планировалось вооружить 152-мм орудиями, но уже в ходе постройки их заменили на 140-мм. А в 1927 году сняли одну из трех 102-мм пушек.
История службы
К моменту начала Второй мировой войны «Гермес» уже устарел, но тем не менее внес неоценимый вклад в общее дело, неся службу в районах с менее интенсивными боевыми действиями. Он участвовал в охоте за рейдерами в Атлантике, вел разведку во время операций против флота Вишистской Франции в Западной Африке и против итальянского флота в Красном море, обеспечивал поддержку с моря во время подавления восстания 1941 года в Ираке, и эскортировал океанские индийские конвои.
Авианосец затонул в апреле 1942 года после удара авиации с японского авианосца, но к этому моменту успел продемонстрировать ценность даже малого авианосного корабля в тех местах, где нет другой авиационной поддержки[1].
Общая оценка проекта
Скорость корабля к 1939 году не превышала 22 — 23 морских узлов[2], и мореходность корабля считалась вполне удовлетворительной. Но остойчивость оставляла желать лучшего, с максимальным запасом топлива «Гермес» имел склонность самопроизвольно крениться на левый борт (до 4°). Из-за этого количество принимаемой в топливные танки нефти пришлось уменьшить на 600 тонн.
В целом, зенитное вооружение корабля не модернизировалось, и к началу Второй мировой войны оставалось крайне слабым.
Напишите отзыв о статье "HMS Hermes (1919)"
Примечания
См. также
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий HMS Hermes (1919)
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
