Холокост в Нидерландах

См. также: Нидерланды во Второй мировой войне, Евреи во Второй мировой войне и Евреи в Нидерландах

Холокост в Нидерландах — преследование и уничтожение евреев на территории Нидерландов в период немецкой оккупации с 10 мая 1940 года по 5 мая 1945 года, часть общей политики нацистов и их союзников по уничтожению евреев.

Из 140 тысяч нидерландских евреев выжили лишь 27 тысяч, остальные были убиты.

Евреи в довоенной Голландии

В первые десятилетия XX века Нидерланды и Амстердам в частности были важными центрами поселения евреев. Еврейские общины Амстердама и других крупных городов быстро росли.

Перед началом оккупации в Нидерландах проживало около 140 тысяч евреев. Из них 121,4 тыс. человек входили в ашкеназскую общину, 4,3 — в сефардскую общину, 12,4 не состояли в религиозных общинах. Кроме этого в стране проживало 1900 крещёных евреев и около 30 тысяч еврейских беженцев из Германии, Австрии и Чехословакии.

Для нелегальных еврейских иммигрантов, бежавших от нацистских преследований правительство создало в феврале 1939 года лагерь в Вестерборке, который впоследствии нацисты превратили в концентрационный лагерь. Лагерь для беженцев содержался на средства еврейской общественной организации — «Комитета по специальным еврейским делам».

Ход событий

Оккупация

10 мая 1940 года немецкие войска вторглись в Голландию, а 14 мая немецкая авиация бомбила Роттердам. Королева Вильгельмина и члены правительства улетели в Великобританию, а 15 мая главнокомандующий голландской армией генерал Хендрик Винкельман подписал капитуляцию. Уже в этот день около 200 еврейских беженцев из Германии покончили жизнь самоубийством.

Страна была оккупирована, было создано марионеточное прогерманское правительство во главе с Антоном Мюссертом. Рейхскомиссаром Нидерландов был назначен Артур Зейсс-Инкварт.

Преследование евреев

Нацисты ограничили участие евреев в экономике и общественной жизни и планомерно преследовали их в течение 1940—1941 года. В августе 1940 года появилось постановление, которое запрещало «жестокую практику забоя скота», направленное против религиозных требований иудаизма. В сентябре евреям запретили жить в ряде районов и заниматься некоторыми профессиями. В октябре всех государственных служащих обязали пройти «арийскую аттестацию», в которой евреи учитывались отдельно от прочих служащих. В это же время вышел указ о регистрации еврейской собственности, ставший первым шагом к его экспроприации, а в ноябре все государственные служащие и учителя еврейского происхождения были уволены. Многие голландцы протестовали против этой дискриминации, в том числе и публично.

В июне 1941 года была проведена всеобщая регистрация населения, в рамках которой евреям в паспорта был проставлен штамп «J». С осени 1941 года евреям запретили посещать многие общественные места, отобрали собственность. В феврале по распоряжению немцев был создан Еврейский совет, отвечавший вначале за евреев Амстердама, а с 7 октября 1941 — за всю страну.

Начались столкновения между коллаборационистами — членами Национал-социалистического движения (НСД) и отрядами еврейской самообороны. В феврале в одном из таких столкновений погиб активист НСД Коот. В ответ 22 февраля немцы оцепили еврейский квартал Амстердама и взяли в заложники 400 человек.

Еврейские заложники были отправлены в лагерь Бухенвальд, а затем в Маутхаузен, где погибли от непосильного труда и жестоких издевательств, выжил лишь один из них. Это стало поводом для международного скандала, поскольку Еврейский совет Нидерландов направил протест в нейтральную Швецию, которая потребовала от Германии проверки условий содержания узников Маутхаузена.

В 1942 году преследования усилились. 21 марта евреям запретили ездить в автомобилях, кроме «скорой помощи», служебного транспорта оккупантов и катафалков. 8 мая был издан указ об обязательном ношении евреями старше 6 лет «желтой звезды». 12 июня вышел запрет на занятия любыми видами физкультуры и спорта вне помещений, покупки в нееврейских магазинах разрешалось совершать только с 15 до 17 часов. Немцы также создали 42 трудовых лагеря для евреев. В этих лагеря было отправлено около 7500 евреев из 85 городов (2500 были впоследствии освобождены).

Депортация в лагеря смерти

Летом 1942 года нацисты приступили к массовым арестам евреев и отправке их в лагеря смерти. Концлагерь Вестерброк стал транзитным лагерем для отправки евреев на восток, в основном в Аушвиц 2 (Освенцим) и Собибор.

Первый эшелон в Освенцим был отправлен 16 июля 1942 года, последний — 3 сентября 1944. Всего за это время 65-ю эшелонами было депортировано 60 026 человек, из которых выжило только 1052. Всего в концентрационных лагерях выжило 22 % голландских евреев.

Эффективная работа государственного аппарата в Нидерландах (чиновников, полицейских, железнодорожников) способствовала массовой гибели евреев.

Сопротивление

В Нидерландах основной формой сопротивления были саботаж и помощь союзным армиям (в частности, разведывательная информация). Массовой партизанской войны как во Франции и тем более как в Польше или СССР в Нидерландах не было. Однако три еврейские подпольные группы в Голландии совершали диверсии на шоссейных дорогах. Около ста вооружённых подпольщиков оказали серьёзное сопротивление нацистам при прочёсывании ими т. н. «Еврейского квартала» в Амстердаме. В живых из них осталось лишь 7 человек.

7000 нидерландских евреев воевали в армиях союзников, в том числе 3000 служили в голландской армии.

Протесты и спасение евреев

25 февраля 1941 года голландское Сопротивление провело всеобщую стачку (нем.) в знак протеста против еврейских погромов и захвата еврейских заложников. Стачка охватила почти всю Голландию и была жестоко подавлена немцами. Четыре руководителя были казнены, сотни участников отправлены в тюрьмы и концлагеря.

11 июля 1942 года во все христианские общины страны пришла телеграмма с текстом проповеди, составленной совместно главами протестантской и католической общин и которую планировалось прочесть 26 июля. В тексте проповеди был протест против гонений на евреев. После угрозы Зейсс-Инкварта о том, что если такая проповедь будет прочитана, то все крещёные евреи будут депортированы, протестантские лидеры отменили чтение, а католические прочитали. С 27 по 31 июля 1942 года 4 тысячи евреев-католиков были депортированы на восток.

Многие голландцы с риском для жизни принимали участие в спасении евреев. На 1 января 2016 года 5516 жителей Нидерландов за спасение евреев признаны израильским Институтом Катастрофы и героизма Яд ва-Шем праведниками мира. Нидерланды занимают второе после Польши место по общему числу праведников.

В Амстердаме Генриетт Вауте, Жизела Вибердинк-Зёнляйн и другие активисты подполья спасали еврейских детей, находившихся в месте сбора для отправки в транзитный лагерь и затем на депортацию в лагеря уничтожения.

Уникальный случай зафиксирован в деревне Ньивланде: собрание жителей постановило, что каждый проживающий в деревне должен спасти минимум одного еврея — таким образом опасность доноса была сведена к минимуму. Все взрослые жители деревни в количестве 117 человек были признаны Праведниками народов мира. Руководителями операции были Йоханнес Пост и Арнольд Дауэс.

Память о Холокосте

В современном голландском обществе память о событиях Холокоста сохраняется с помощью ряда целенаправленных программ. Актуализация темы Холокоста формулируется как воспитание толерантности. Существует ряд музеев и мемориалов, посвящённых этой тематике, в частности Еврейский исторический музей в Амстердаме. В Нидерландах, как в других европейских странах, пострадавших от нацистов, реализуется проект Гюнтера Демнига «Камни преткновения». Специальные памятные камни установлены во многих голландских городах. Нидерланды являются членом Международной организации по сотрудничеству в увековечивании и изучении Холокоста (ITF)

Высокий процент гибели голландских евреев (во много раз больше чем Дании или Бельгии) стал предметом специальных исследований в исторической литературе и публичных дискуссиях. В голландском обществе активно обсуждается книга Иса Вёйсье, в которой он утверждает, что не только евреи, но и правительство Нидерландов в Лондоне знало о массовых убийствах, но не предало огласке эти факты. По мнению Вёйсье, такая огласка могла существенно повлиять на ситуацию. Нанда ван дер Зее (нид.) в книге «Чтобы предотвратить худшее» пишет, что королева Вильгельмина в своих выступлениях по Радио Оранж (нид.) из Лондона не упоминала о преследовании евреев.

Известные жертвы

В подпольном убежище в Амстердаме был написан всемирно известный дневник Анны Франк — записи еврейской девочки, впоследствии выданной нацистам и погибшей в концлагере Берген-Бельзен. Известность получил также дневник Этти Хиллесум, погибшей в Освенциме.

См. также

• Жак Прессер — нидерландский историк, писатель и поэт, известен своей книгой о преследованиях нидерландских евреев во время Второй мировой войны.

Литература

• Дослідження та викладання історії Голокосту. Україна, Нідерланди, Бельгія. Збірник матеріалів міжнародного проекту «Історія Голокосту в Україні та Нижніх Землях». — Киiв: Дух i Лiтера, 2010. — 396 с. — ISBN 978-966-378-145-7.
• Abel Jacob Herzberg. Kroniek der jodenvervolging, 1940-1945. — 3. — Meulenhoff, 1978. — 283 p. — ISBN 9789029009676.  (нид.)
• Jacques Presser. [www.dbnl.org/tekst/pres003onde01_01/index.php Ondergang De vervolging en verdelging van het Nederlandse jodendom 1940-1945]. — Gravenhage, 1985. — Т. 1-2. — ISBN 9789012048934.  (нид.)
• Yohanan Meroz. Netherlands, the // [archive.org/stream/KhaosOdenslandArchiveDocstheMisanthropicMisogynist/EncyclopaediaJudaicaV.15nat-per Encyclopaedia Judaica] / Ed. Fred Skolnik, Michael Berenbaum. — Second edition. — Macmillan Reference USA, 2007. — Vol. 15 (Nat-Per). — P. 93-110. — ISBN 978-0-02-865943-5.

Ссылки

• [www.annefrank.org/ Anne Frank Museum Amsterdam - the official Anne Frank House website] (англ.). annefrank.org. Проверено 2 июня 2012. [www.webcitation.org/6AITsXrEQ Архивировано из первоисточника 30 августа 2012].
• [www.joodsmonument.nl/?lang=en Digital Monument to the Jewish Community in the Netherlands] (англ.). joodsmonument.nl. Проверено 2 июня 2012. [www.webcitation.org/6AITu6rnC Архивировано из первоисточника 30 августа 2012].
• [www.leidenuniv.nl/nieuwsarchief2/1559.html Holocaust in Nederland: 'We hebben het écht niet geweten'] (нид.). Universiteit Leiden. Проверено 2 июня 2012. [www.webcitation.org/6AITvItcS Архивировано из первоисточника 30 августа 2012].

Отрывок, характеризующий Холокост в Нидерландах

– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.