Тёмкин, Дмитрий Зиновьевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Тёмкин Дмитрий Зиновьевич»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Тёмкин.
Дмитрий Тёмкин
англ. Dimitri Tiomkin
Основная информация
Имя при рождении

Дмитрий Зиновьевич Тёмкин

Дата рождения

10 мая 1894(1894-05-10)

Место рождения

Кременчуг, Полтавская губерния, Российская империя

Дата смерти

11 ноября 1979(1979-11-11) (85 лет)

Место смерти

Лондон, Великобритания

Годы активности

1929—1979

Страна

США США

Профессии

кинокомпозитор, аранжировщик, дирижёр

Жанры

музыка к фильму

Сотрудничество

Нед Вашингтон

Награды

«Оскар» (1953, 1953, 1955, 1959)
«Золотой глобус» (1953, 1955, 1957, 1961, 1962, 1962, 1965, 1965)

[www.dimitritiomkin.com/ itritiomkin.com]

Дми́трий Зино́вьевич Тёмкин (англ. Dimitri Tiomkin; 10 мая 1894, Кременчуг, Полтавская губерния — 11 ноября 1979, Лондон) — американский композитор российского происхождения, внёсший большой вклад в развитие жанра киномузыки, четырёхкратный обладатель премии «Оскар».





Биография

Ранние годы

Дмитрий Тёмкин родился в еврейской семье, в городе Кременчуге Полтавской губернии (Российская империя). Его отец, Зиновий Ионович Тёмкин (1865—1942), врач по профессии, после вторичной женитьбы в 1921 году поселился в Берлине, затем в Париже (1924), где занимался общественной деятельностью, был членом президиума Всемирного союза сионистов-ревизионистов, председателем организации сионистов-ревизионистов Франции[1]. Начальное музыкальное образование Дмитрий получил от своей матери — Марии Давидовны Тёмкиной (урождённой Тартаковской, 1867—1960), которая преподавала игру на фортепьяно, и уже к тринадцати годам стал студентом Петербургской консерватории. Обучался по классу фортепьяно у Феликса Михайловича Блуменфельда и Изабеллы Афанасьевны Венгеровой, а по классу композиции, гармонии и контрапункта у Александра Константиновича Глазунова.

Дмитрий Тёмкин, зарабатывая на жизнь частными уроками, подрабатывал тапёром в кино — последнее и ввело его в мир киномузыки. В свободное время посещал литературно-артистическое кабаре «Бродячая собака», пристанище модернистов и культурной богемы. Здесь Дмитрий Тёмкин водил дружбу с другим одарённым студентом консерватории Сергеем Прокофьевым и танцором Михаилом Фокиным. В этом же кабаре Дмитрий впервые услышал американскую музыку — «Alexander’s Ragtime Band» Ирвинга Берлина и других авторов, работавших в стилях рэгтайм и блюз, нарождавшийся джаз. Аккомпанировал балерине Тамаре Карсавиной и знаменитому французскому комику Максу Линдеру во время его выступлений в Санкт-Петербурге в рамках большого европейского турне.

Эмиграция

После революции 1917 года Дмитрий Тёмкин служил в политуправлении Петроградского военного округа, был одним из организаторов масштабных музыкальных действ нового времени, таких как первомайская «Мистерия освобождённого труда» и грандиозная инсценировка «Взятие Зимнего дворца» (7 ноября 1920 года), в которой было задействовано около тысячи артистов, в том числе 500 музыкантов.

Однако надежд на большую музыкальную карьеру в России того времени было мало, и в 1921 году Тёмкин эмигрировал в Берлин, к своему отцу. В столице Германии молодой пианист брал уроки у Ферруччо Бузони и его учеников Эгона Петри и Михаэля Задора. В 1924 году Дмитрий Тёмкин отправился на гастроли в Париж, а вскоре, по совету Фёдора Шаляпина, переехал в Соединённые Штаты Америки, где первое время аккомпанировал балетной труппе, которую возглавляла балерина и хореограф Альбертина Раш (англ.)русск., ставшая вскоре его женой.

В 1928 году Тёмкин с большим успехом выступил на европейской премьере Фортепьянного концерта Джорджа Гершвина в Париже.

В Голливуде

Голливудская карьера Дмитрия Тёмкина началась в 1929 году. Приглашение в Голливуд стало спасением от надвигающегося экономического кризиса, поставившего «Американский Балет Альбертины Раш» на грань разорения. Труппа дала представление на премьере одного из первых звуковых фильмов «Бродвейская мелодия» (Brodway Melody, 1929) в Китайском театре Граумана (Grauman’s Chinese Theatre) и была замечена. К концу года Альбертина сделала постановку танцевальных номеров уже для трех мюзиклов MGM, а Дмитрий Тёмкин снабжал труппу музыкой собственного сочинения. К началу 30-х годов Тёмкин стал одним из самых заметных композиторов Голливуда. Большой успех выпал на долю его сочинений для вестернов — киножанра, находившегося на пике популярности в Америке того времени. На часто задаваемый вопрос, как он, выходец из России, может так тонко чувствовать поэтику равнин американского Запада, Тёмкин отвечал «Степь она и есть степь!», предпочитая использовать это слово (steppe) традиционному американскому прерия (prairie).

Важным событием в жизни Тёмкина стала его встреча с Фрэнком Капрой, знакомство с которым переросло в дружбу и многолетнее сотрудничество. Первой их совместной работой стал фильм «Потерянный горизонт» (Lost Horizon, 1937). В этой работе Тёмкин применил много новаций: экспериментировал со звуком, использовал необычные тембровые комбинации, диалоги героев также были «подзвучены», причём инструментовка соответствовала тембру голоса актёра. Музыка к этому фильму была номинирована на «Оскар».

Среди работ Тёмкина 1930-х годов также можно выделить его обработку музыки Иоганна Штрауса для фильма «Большой вальс» (1938), посвященного австрийскому композитору.

В годы Второй мировой войны Тёмкин по заказу американской армии писал музыку для документальных пропагандистских фильмов. Всего таких фильмов было снято двенадцать, в том числе «The Negro Soldier» (1944) и «The Battle of San Pietro» (1945). За эту работу Тёмкин был удостоен специальной награды от военного ведомства США.

Триумфальной для Дмитрия Тёмкина стала церемония Оскар 1953 года. Композитор получил сразу две золотые статуэтки: за музыку к вестерну «Ровно в полдень» (1952) и за песню «Do Not Forsake Me» из этого же фильма.

Премия Оскар присуждалась Дмитрию Тёмкину ещё дважды: за музыку к фильмам «Высокий и могучий» (1955) и «Старик и море» (экранизация повести Эрнеста Хемингуэя, 1958). Всего же за свою более чем тридцатилетнюю карьеру в кино Тёмкин номинировался на эту награду 22 раза.

Возвращение в Европу

В 1972 году Тёмкин вторично женился на Оливии Синтии Пэтч (род. 1946) из пэрского семейства и поселился в Лондоне.[2] Однажды Дмитрию Тёмкину довелось выступить в несвойственной для себя роли кинопродюсера — фильм «Золото Маккенны» (1969), собравший целое созвездие именитых актёров, был особенно популярен в Советском Союзе.

Последней его работой в большом кино стала музыка к биографическому фильму Игоря Таланкина «Чайковский», поставленному на Мосфильме в 1970 году. В связи со съёмками фильма ему в этом же году впервые с 1921 года и в последний раз в жизни удалось посетить Москву. За музыку к "Чайковскому" Темкин получил последнюю в своей жизни (22-ую!) номинацию на "Оскар".

Кроме множества самых престижных наград в мире кино и музыки, Дмитрий Тёмкин дважды награждался французским Орденом почётного легиона (как кавалер и как офицер), а также испанским Крестом кавалера Ордена Изабеллы Католической.

Дмитрий Тёмкин скончался в Лондоне в 1979 году. Его произведения продолжают использоваться в фильмах. Скажем, в начальных титрах нашумевшей картины Квентина Тарантино «Бесславные ублюдки» (2009) звучит тёмкинская тема из «Форта Аламо».

Семья

Фильмография

Напишите отзыв о статье "Тёмкин, Дмитрий Зиновьевич"

Примечания

  1. ↑ [www.eleven.co.il/article/14086 О семье Тёмкиных]
  2. ↑ [thepeerage.com/p8139.htm#i81390 Пэрство Великобритании]

Литература

  • Е. Васильченко. Творчество американских композиторов — выходцев из России // Взаимодействие культур СССР и США. XVIII—XX вв. Москва: Наука, 1987, с. 210.

Ссылки

  • Дмитрий Тёмкин (англ.) на сайте Internet Movie Database
  • [www.dimitritiomkin.com Официальная страница Дмитрия Тёмкина].
  • [www.americancomposers.org/raksin_tiomkin.htm Воспоминания Дэвида Раскина (англ)].
  • [www.allmusic.com/cg/amg.dll?P=amg&sql=11:wifrxql5ld0e~T1 Дмитрий Тёмкин] (англ.) на сайте Allmusic
  • [goodcinema.ru/?q=node/6212 Фотографии Дмитрия Тёмкина]

Отрывок, характеризующий Тёмкин, Дмитрий Зиновьевич

Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Тёмкин,_Дмитрий_Зиновьевич&oldid=80582744»