Форт Сен-Луи

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Форт Сен-Луи — французская колония, существовавшая с 1685 по 1689 год на территории современного Техаса. Основатель, Рене-Робер Кавелье де ла Саль, планировал основать колонию в устье Миссисипи, но из-за несовершенства карт и ошибок навигации, оказался на побережье Техаса, на 650 километров западнее чем планировалось.

Колонисты столкнулись со множеством трудностей, в число которых входили набеги индейцев, эпидемии и тяжёлые погодные условия. Де ла Саль предпринял несколько попыток отыскать Миссисипи, но вместо этого открыл обширные территории Рио Гранде и Восточного Техаса. В 1686 году, в отсутствие де ла Салz, потерпел крушение последний корабль колонистов, а с ним и возможность пополнить запасы во французский колониях в Карибском море. Единственным источником помощи остались французские поселения в Иллинойсе. В начале 1687 года де ла Саль был убит в стычке в районе реки Бразос. Хотя остаткам экспедиции удалось достичь Иллинойса, помощь в форт Сен-Луи так и не пришла.

Оставшиеся в форте колонисты были убиты или захвачены в плен племенем Каранкава в конце 1688 года. Хотя колония просуществовала только три года, она стала основой для территориальных претензий со стороны Франции к американским территориям.

Испанцы узнали об экспедиции де ла Саля в 1686 году. Опасаясь угрозы влиянию в Новой Испании и южной части Северной Америки со стороны Франции, испанские власти организовали многочисленные экспедиции с целью найти и уничтожить французскую колонию. Эти экспедиции способствовали росту знаний о географии побережья Мексиканского залива.

Когда испанцы, наконец, обнаружили останки французской колонии, они закопали орудия и сожгли строения. Несколько лет спустя испанцы построили на том же месте укрепление. Потом о месте забыли и заново открыли в 1996 году. В настоящее время на мести колонии ведутся раскопки.





Экспедиция

К концу 17 века большая часть территории Северной Америки была поделена Европейскими державами. Испания предъявила права на Флориду, территорию современно Мексики и большую часть юго-запада континента. Северная часть побережья Атлантического океана попала в сферу интересов Британии, а французские территории охватывали значительную часть современной Канады и Иллинойса (фр. Pays des Illinois). Французы опасались вторжения со стороны стран-соперниц. В 1681 году французский дворянин Рене-Робер Кавелье де ла Саль отправился в экспедицию вниз по реке Миссисипи из Новой Франции. Он предполагал, что таким путём сможет добраться до Тихого океана, но вместо этого вышел в Мексиканский залив. Эта территория уже была открыта испанским исследователем Эрнандо де Сото и объявлена испанским владением 140 лет до де ла Саля. Тем не менее, 9 апреля 1682 года де ла Саль объявил долину Миссисипи французской территорией и назвал её в честь короля Людовика XIV Луизианой.

Присутствие французов в устье Миссисипи могло препятствовать установлению Испанией полного контроля над Мексиканским заливом. В противном случае, испанцы могли представлять серьёзную угрозу для южных границ Новой Франции. Де ла Саль полагал, что Миссисипи находится неподалёку от восточного края Новой Испании. По возвращении домой в 1683 году, де ла Саль предложил основать колонию в устье реки. Колония, с одной стороны, должна была способствовать распространению христианства среди местного населения, а с другой могла служить удобным плацдармом для подготовки нападения на испанскую провинцию Nueva Vizcaya, с её богатыми серебряными шахтами.

Де ла Саль считал, что небольшое число французов в союзе с 15 тысячами индейцев, обозлённых на испанцев из-за рабства, могут захватить Новую Испанию. После того, как Испания объявила войну Франции в октябре 1683 года, Людовик принял план де ла Саля.

Де ла Саль предполагал доплыть до Новой Франции, затем по суше переправиться в Иллинойс, а затем спуститься к устью Миссисипи. Людовик настоял на том, чтобы де ла Саль пересёк Мексиканский залив, который в то время Испания считала своим. 24 июля 1684 года четыре судна под руководством де ла Саля вышли из Ля Рошель. Среди кораблей были: 36-пушечный мановар Ле Жоли, 300-тонный Л’Эмабль, барк Ля Белль и кеч Сен-Франсуаз. Военные корабли были предоставлены королём, а транспортные взяты в аренду у французских купцов. Людовик снарядил команды для всех судов и 100 солдат, а также оплатил найм профессиональных рабочих. Товары для торговли с аборигенами де ла Саль был вынужден покупать сам.

В экспедицию отправились почти 300 человек, включая солдат, ремесленников и мастеровых, шестерых миссионеров и более двенадцати женщин и детей. Вскоре после отплытия отношения между державами восстановились и Людовик потерял интерес к экспедиции де ла Саля. Подробности относительно экспедиции держались в тайне. Даже капитан (адмирал) Сьер де Божо узнал о конечной цели путешествия только после отплытия, чем был недоволен. Отношения между двумя руководителями обострились когда они подплыли к Санто-Доминго. Не придя к соглашению относительно того, где бросить якорь, они разделились. Божо отвёл свои суда на другую часть острова, в результате чего кеч Сен-Франсуаз, груженый продуктами и инструментами для колоний, был захвачен испанскими буканьерами.

За 58 дней пути два человека умерли, одна из женщин родила. Путешествие до Санто-Доминго занял больше времени, чем ожидалось, начали заканчиваться продукты, особенно после потери Сен-Франсуаз. Де ла Саль был ограничен в средствах на покупку провианта. Два купца даже продали часть своих товаров и ссудили де ла Саля деньгами. Несколько человек дезертировали и де ла Саль нанял на их место местных жителей.

В конце ноября 1684 года, когда де ла Саль оправился после тяжёлой болезни, три оставшихся судна продолжили поиск дельт Миссисипи. Перед отправлением, местные жители предупредили путешественников о наличии сильных течений (текущих в восточном направлении), способных сместить суда к Флоридскому проливу. 18 декабря суда достигли Мексиканского залива и вошли в воды, которые Испания считала своими. Никто из участников экспедиции ранее не был в водах Мексиканского залива и никто не знал об особенностях навигации в них. И в результате сочетания картографических ошибок, ошибок расчёта широты устья Миссисипи и помех, вызванных течением, экспедиция не смогла найти Миссисипи. Вместо этого, они высадились в Matagorda Bay, на 644 километра западнее Миссисипи.

Строительство колонии

20 февраля вступили на территорию в первый раз на три месяца, считая с момента отправления из Санто-Доминго. Первое временное поселение было организовано вблизи места расположения современного маяка Мантагорда. Один из летописцев экспедиции, Анри Жутель, описал первое впечатление от Техаса так: «Мне эта местность не кажется слишком благоприятной. Она была равнинной и песчаной, но трава на ней росла. Имелись несколько солёных водоёмов. мы практически не встречали дикой птицы, не считая нескольких журавлей и Канадских гусей.»

Несмотря на совет Боже, Ла Саль отправил «Ла белль» и «Эмабль» через «узкий и мелкий проход» за припасами. Чтобы уменьшить осадку Эмабль, с него сняли восемь пушек и часть груза. После того, как Ла белль прошёл через проход, Ла Саль послал его штурмана усилить команду Эмабль, но капитан Эмабль отказался от помощи. Как только «Эмабль» отплыл, на лагерь напала группа индейцев племени Каранкава и похитила часть поселенцев. Ла Саль во главе отряда солдат отправился на выручку поселенцам. На судне не осталось солдат. Когда Ла Саль вернулся, то обнаружил, что Эмабль сел на мель.

Трудности

Реакция испанцев

Значение

Из всех колонистов спаслись только 15 или 16 человек. Шесть из них вернулись во Францию, а девять остальных были захвачены испанцами. В их числе были четверо детей, которых пощадили индейцы. Детей сначала отправили вице-королю Новой Испании, Конде де Гальве, который обращался с ними как со слугами. Двое из этих детей позже вернулись во Францию. Из оставшихся пяти, трое приняли испанское подданство и поселились в Нью-Мексико.

Несмотря на провал французской экспедиции, она всерьёз обеспокоила испанские власти. Вскоре в Пенсаколе и в восточном Техасе были организованы сторожевые посты. В 1722 году, на месте французской колонии были построены форт Presidio La Bahia и католическая миссия Mission Nuestra Señora del Espíritu Santo de Zúñiga.

Раскопки

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Напишите отзыв о статье "Форт Сен-Луи"

Отрывок, характеризующий Форт Сен-Луи

– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.