Национальная баскетбольная ассоциация

Запрос «NBA» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Национальная баскетбольная ассоциация
Вид спорта	Баскетбол
Основание	6 июня 1946, Нью-Йорк
Страна	США США (29) Канада Канада (1)
Количество команд	30
Руководитель	Адам Сильвер
Слоган	This Is Why We Play
Чемпион(ы)	Кливленд Кавальерс (1)
Максимум титулов	Бостон Селтикс (17)
Сайт	[www.nba.com NBA.com]

Национа́льная баскетбо́льная ассоциа́ция, НБА (англ. National Basketball Association, NBA) — мужская профессиональная баскетбольная лига Северной Америки, в частности, США и Канады. Входит в четвёрку главных профессиональных спортивных лиг Северной Америки, наряду с НХЛ, МЛБ и НФЛ. Была основана в 1946 году как Баскетбольная ассоциация Америки и, соединившись с Национальной баскетбольной лигой, была переименована в Национальную баскетбольную ассоциацию.

К 2011 году в состав Ассоциации входят 30 команд, которые по географическому признаку разделены на Восточную и Западную конференции, а каждая из конференций, в свою очередь, разделена на три дивизиона по пять команд. В течение регулярного сезона каждая из команд проводит 82 матча, по результатам которых отбираются участники плей-офф. В плей-офф команды играют по олимпийской системе, до 4 побед в своей конференции. Два чемпиона конференций встречаются между собой в главном финале, где и определяется обладатель звания чемпиона НБА.

Доход НБА в 2010 году составил 3,8 миллиарда долларов, и, при расходах чуть более 3,6 миллиарда долларов, операционная прибыль за год составила 183 миллиона долларов, а показатель рентабельности — 4,8 %. Средняя зарплата игроков в 2010 году составила 4,8 миллиона долларов в год — больше, чем в любой другой спортивной лиге в мире. Центральный офис НБА располагается на 19 этаже Олимпик-тауэр на Пятой авеню в Нью-Йорке.

История

Предыстория

Уже спустя всего несколько лет после создания самой концепции игры Джеймсом Нейсмитом зимой 1891 года начали появляться новости о создании многочисленных, изначально местных, баскетбольных лиг. Эти лиги базировались в крупных городах Восточного побережья США: Филадельфии, Бостоне, Нью-Йорке. 7 ноября 1896 года состоялся первый в истории баскетбола профессиональный матч: в городе Трентон, штат Нью-Джерси, местная команда Христианской Ассоциации Молодых Людей встретилась с командой аналогичной организации из Бруклина; для оплаты помещения пришлось брать со зрителей определённую плату за вход. После оплаты аренды храма, в котором и прошёл матч, оставшиеся деньги игроки поделили между собой; в итоге каждый из них стал богаче на 15 долларов. Фред Купер, как капитан, получил 16 долларов, став на какое-то время самым высокооплачиваемым баскетболистом в истории. Команда Трентона победила со счётом 16-1.

Первая профессиональная лига появилась в 1898 году и объединила 6 команд из Пенсильвании и Нью-Джерси. Национальная баскетбольная лига не была единственной подобной организацией, но, в отличие от конкурентов, в своём первоначальном виде она просуществовала 5 лет: в то время команды часто переходили из одной лиги в другую, и зачастую такие лиги существовали всего несколько недель.

Одной из первых прославленных на всю страну профессиональных баскетбольных команд стали «Ориджинал Селтикс» (никак не связаны с современными «Бостон Селтикс»), образованные в 1914 году и воссозданные после Первой мировой войны. «Селтикс» были не только настолько непобедимы, что кочевали из лиги в лигу в поисках достойных соперников и неизменно покидали турнир из-за отсутствия конкуренции, но и стали новаторами, создав понятие зонной защиты и введя первые контракты с игроками. Лу Бендер был звездой той команды. Немалое влияние на популяризацию баскетбола оказала команда «Гарлем Глобтроттерс», созданная Эйбом Саперштейном в 1927 году.

В начале XX века баскетбол оставался гораздо менее популярен, чем футбол и хоккей, однако в середине 1920-х годов стал всё больше набирать популярность. В 1925 году президентом НФЛ Джозефом Карром была создана Американская баскетбольная лига, которая стала первой попыткой собрать все лучшие команды страны, и формально, после 1933 года как Лига Восточного побережья, она просуществовала до 1955 года.

Рождение НБА и её первая династия

Конкуренция между АБЛ, воссозданной в 1937 году НБЛ и НАСС, лигой студенческого спорта, появившейся в 1938 году, продолжалась и во время войны, и после неё, вплоть до появления БАА 6 июня 1946 года. БАА в большей степени, чем любая другая лига, стала основой для современной НБА. Располагая внушительными финансовыми средствами, основатели лиги в лице владельцев крупных хоккейных арен во главе с президентом Морисом Подолофом делали акцент на перемещение такого перспективного и быстро развивающегося спорта, как баскетбол, на такие крупнейшие арены страны, как «Бостон-гарден» и «Медисон-сквер-гарден».

Внешние видеофайлы
Первый забитый мяч в истории НБА (БАА)
	[www.youtube.com/watch?v=9-wFi_zTOfI&feature=player_embedded Ossie Schectman scores the first point in the NBA]

Первая встреча прошла в Торонто в «Мэйпл Лиф-гарденс», где местные «Хаскиз» принимали «Никербокерс» из Нью-Йорка. Таким образом, основное различие между лигами было в том, что в состав клубов НБЛ входили ведущие игроки страны, но матчи БАА проходили на крупных стадионах, хотя и не отличались высокой результативностью, во многом из-за отсутствия правила 24 секунд. И если в дебютном сезоне БАА чемпионом стала команда «Филадельфия Уорриорз» во главе с лидером Джозефом Фулксом, изначально созданная для новой лиги, то праздновавшие победу в 48-м «Балтимор Буллетс» и «Миннеаполис Лейкерс» в 49-м были гостями из соседних лиг (АБЛ и НБЛ соответственно).

3 августа 1949 года прошла встреча владельцев НБЛ и БАА, на которой было подписано соглашение об объединении двух лиг и создании единой Национальной баскетбольной ассоциации, в состав которой изначально вошли 17 команд — 3 дивизиона по 5 или 6 команд. В 1950 году 6 команд вышли из НБА, а в 1954 году количество команд сократилось до 8-ми, и все восемь существуют и по сей день: «Никс», «Селтикс», «Уорриорз», «Лейкерс», «Ройалз» / «Кингз», «Нэшионалз» / «Севенти Сиксерз», «Пистонс» и «Хокс». Несмотря на то, что первым «цветным» игроком в 1948 году ещё в БАА стал американец японского происхождения Ватару Мисака, 1950 год считается годом появления в НБА первого афроамериканского игрока. К 2011 году доля чернокожих игроков в лиге составляет примерно 80 %.

Первые шесть сезонов НБА прошли под знаком бесспорного преимущества бывшего клуба НБЛ — команды «Лейкерс» из Миннеаполиса, сумевшей выиграть за это время пять чемпионатов, лишь в 1951 году из-за большого числа травм среди игроков уступившей право играть в финальной серии клубу «Рочестер Ройалз», который в итоге и стал победителем. Своими успехами «Лейкерс» были, в первую очередь, обязаны своему центровому Джорджу Майкену.

Этот близорукий — даже на площадку выходил в очках с толстыми линзами — уроженец штата Иллинойс стал первым настоящим центровым, лично разработав многие приёмы игры, которые до него просто не существовали. Набирая, в среднем, по 22 очка за игру (по 28 во время выступлений в БАА), при средней результативности всей команды в 80 очков, Майкен вынудил чиновников Ассоциации пойти на изменение правил. Введение трёхсекундной зоны и её расширение привели к вынужденному удалению высокорослых игроков от кольца: это правило зачастую называют «правилом Майкена». С уходом Майкена, названного Associated Press лучшим игроком первой половины XX века, из профессионального спорта и последующим переездом «Лейкерс» на западное побережье, в Лос-Анджелес, закончилось первое десятилетие НБА.

Доминирование «Селтикс»

С 1957 по 1969 год включительно ни одна команда не могла сравниться по мастерству с «Селтикс» из Бостона, выигравшими в 13 сезонах 11 чемпионских титулов. Легендарный тренер «кельтов» Рэд Ауэрбах выменял права на выбранного клубом «Сент-Луис Хокс» на драфте 1956 года центрового Билла Рассела, а затем, выбрав «территориальным пиком» форварда Тома Хейнсона, заполучил последний элемент чемпионской команды. Объединив амбициозных новичков с такими игроками, как Джон Хавличек, Билл Шерман, Боб Коузи и Сэм Джонс, Ауэрбах, начиная с сезона 1956—1957 годов, десять раз подряд выводил «Селтикс» в главный финал НБА.

В 1958 году бостонцы уступили в финальной серии Сент-Луису, победив лишь в двух встречах и проиграв в четырёх, однако уже на следующий год реабилитировались, впервые в истории профессионального баскетбола выиграв финальную серию «всухую» у Миннеаполиса и набрав в четырёх матчах в общей сложности 487 очков (хотя оба участника впервые набирали в каждой встрече более ста очков).

«Селтикс» конца 1950-х — начала 1960-х считается одной из наиболее доминирующих команд за всю историю НБА, несмотря на рекордные выступления такого выдающегося атлета, как Уилт Чемберлен. Придя в лигу в 1959 году, 216-сантиметровый центровой стал легендой ещё при жизни, установив рекорды по количеству набранных очков за игру (100) и подборов (55), но став чемпионом Ассоциации лишь дважды, уже на закате первой эпохи «Селтикс» (в 1967 и 1972).

В начале нового десятилетия «Лейкерс» первыми перебрались на западное побережье, переехав в Лос-Анджелес, «Уорриорз» перебрались в Сан-Франциско из Филадельфии, куда переехали «Сиракьюз Нэшионалз», сменив название на «Севенти Сиксерз». В 1961 году «Чикаго Пэкерз» (ныне «Вашингтон Уизардс») стали 9-й командой НБА, а с 1966 по 1968 год лига расширилась до четырнадцати клубов, приняв в свои ряды «Чикаго Буллз», «Сиэтл Суперсоникс» (позже переехавшие в Оклахома-Сити и сегодня именуемые «Тандер»), «Сан-Диего Рокетс» (четыре года спустя они переехали в Хьюстон), «Милуоки Бакс» и «Финикс Санз».

Конкуренция с АБА

Но в 1967 году, когда в НБА было только 10 команд, Ассоциация всячески сопротивлялась расширению: за вступление необходимо было заплатить 1,5 миллиона долларов, поэтому ряд бизнесменов из нескольких городов решили создать свою профессиональную лигу для конкуренции с НБА. Первым комиссионером новой лиги стал Джордж Микан — ранее игрок клуба БАА и НБА «Миннеаполис Лейкерс». Именно он, став первым комиссионером новой лиги, был автором идей о введении линии трёхочкового броска и использовании нового разноцветного мяча вместо оранжевого в НБА.

Конкуренция с лигой, названной Американская баскетбольная ассоциация, заставила НБА отказаться от своей прежней политики и приступить к активному расширению в попытке занять наиболее выгодные города. АБА, в свою очередь, удалось переманить к себе не только несколько известных игроков, таких как Рик Бэрри и Джулиус Ирвинг, но и лучших судей НБА. В АБА также впервые появились «региональные» команды, такие как «Виргиния Скуайрз» и «Каролина Кугарз», которые проводили домашние матчи на разных площадках внутри штата.

Попытки слияния лиг начались ещё в 1970 году, но положительному исходу переговоров помешал антитрестовский иск против лиги, поданный президентом ассоциации игроков Оскаром Робертсоном. За время рассмотрения дела и поиска консенсуса между Ассоциацией и игроками НБА увеличила количество клубов до 18: «Портленд Трэйл Блэйзерс», «Кливленд Кавальерс» и «Баффало Брейвс» (ныне «Лос-Анджелес Клипперс») присоединились к НБА в 1970 году, а в 1974 году лига пополнилась клубом «Нью-Орлеанс Джаз» (сейчас базируется в Солт-Лейк-Сити и именуется «Юта Джаз»).

В 1976 году было достигнуто соглашение о слиянии лиг и перемещении ещё 4 клубов из АБА в НБА. Этими клубами стали «Сан-Антонио Сперс», «Индиана Пэйсерс», «Денвер Наггетс» и «Нью-Йорк Нетс» (сейчас «Бруклин Нетс»); общее число команд достигло 22. Позже, уже после перехода в НБА, Джулиус Ирвинг скажет, что «НБА просто стала более масштабной версией АБА, с разницей лишь в размере имеющихся ресурсов».

Тем не менее, иск, поданный Робертсоном, также не прошёл бесследно, и, в результате удовлетворения предъявленных требований, произошли значительные изменения в отношениях клубов и игроков, особенно по части зарплаты.

Внешние изображения
Эмблема НБА.
	[www.logodesignlove.com/images/photos/jerry-west-nba-logo.jpg Фотография Джерри Уэста, предположительно послужившая прототипом для эмблемы НБА. Фото Уэна Робертса. ] Руководство самой лиги выступает против связи логотипа с одним игроком. Дэвид Стерн через своего представителя, Тима Фрэнка, заявлял, что не знает, действительно ли человеком-символом является Джерри Уэст, добавив лишь, что «в подтверждение этому нет никаких доказательств». Джерри Уэст в интервью сказал, что он очень польщён оказанной ему честью, но добавил, что «вряд ли когда-либо будет официально признано, что это действительно я». По словам самого Алана Сигела, создателя, «эмблема стала настолько распространённым, классическим символом и центральным объектом их [НБА] корпоративного (фирменного) стиля и программы его лицензирования, что нет необходимости отождествления её [эмблемы] с одним конкретным игроком».

В 1969 году Аланом Сигелом, основателем и руководителем компании Siegel + Gale, занимающейся вопросами брендирования, по заказу самой лиги была создана эмблема Национальной Баскетбольной Ассоциации. Изначально, во время просмотра фотографий из архива журнала SPORT, внимание Сигела привлекло изображение Джерри Уэста — легендарного игрока «Лос-Анджелес Лейкерс». Взяв силуэт Уэста за основу, в ходе разработки дизайна, по словам Сигела, он предложил ассоциации на рассмотрение около 50 собственных вариантов логотипа, но Уолтер Кеннеди (комиссионер НБА с 1963 по 1975 год) настаивал на создании эмблемы, схожей с той, что чуть ранее (в 1968 году) утвердили в МЛБ (ГЛБ) — силуэт игрока и сине-бело-красный набор цветов. Выбор цветов диктовался желанием приравнять баскетбол с бейсболом в звании всеамериканской игры, использовав в эмблеме цвета флага США. Окончательный вариант эмблемы был официально принят и используется как товарный знак с 1971 года. Алан Сигел за разработку логотипа в качестве гонорара получил 3,5 тысячи долларов.

В 1969 году под первым номером на драфте клубом «Милуоки Бакс» был выбран Льюис Альсиндор-младший, после выигранного чемпионата 1971 года принявший ислам и сменивший имя на более узнаваемое сегодня — Карим Абдул-Джаббар. Под этим именем он стал известен во всём мире как центровой «Лейкерс» (был обменян в 1975 году), игравший за этот клуб в течение четырнадцати сезонов и пять раз становившийся в его составе чемпионом НБА. Проведя в профессиональном баскетболе 20 лет и оставив его в 1989 году, Карим Абдул-Джаббар является рекордсменом НБА по количеству набранных очков, сыгранных минут, выполненных и забитых бросков с игры, числу заработанных фолов. Помимо Джаббара, звёздами семидесятых были такие игроки, как Артис Гилмор, Билли Каннингем, Дэйв Коуэнс, Джулиус Ирвинг, Боб Макаду, Билл Уолтон и Мозес Мэлоун (перечисленные игроки получили титул MVP регулярного чемпионата с 71 по 79 год), но также и Уолт Фрейзер, и Пит Маравич, и многие другие внесли свой вклад в развитие НБА.

Тем не менее, к концу десятилетия прослеживалась тенденция к падению интереса по отношению к баскетболу со стороны общественности — слабая посещаемость и низкие телевизионные рейтинги не предвещали лиге светлого будущего, если бы не заново возродившаяся дуэль «Селтикс» и «Лейкерс».

Рост и пик популярности

Противостояние этих команд тянется сквозь всю историю НБА (в сумме они выиграли 33 титула чемпионов в 64 розыгрышах; 12 встреч в Финалах), но особенно напряжённым и красочным оно стало с приходом в лигу сначала Ларри Бёрда (1978), а затем и Ирвина «Мэджика» Джонсона (1979). С 1980 по 1989 каждый год одна из команд выходила в финал, но лишь в 1984 году они впервые боролись за главный титул между собой. Семиматчевая серия была выиграна «кельтами», но «Лейкерс» взяли реванш уже на следующий год, в 1985, открыв счёт в историческом противостоянии с «Селтикс» в финальных сериях (8-0 до того момента). В последний раз Бёрд и Джонсон встретились в финале 1987 года, где вновь «озёрные» оказались сильнее. Соперничество этих двух игроков вошло в историю. Считается, что именно Ларри и Мэджик «спасли» НБА и спровоцировали начало восстановления интереса к Ассоциации после серии скандалов, связанных с наркотиками, расизмом и всё ухудшавшимися отношениями между владельцами команд и игроками.

Немаловажным событием для дальнейшего роста НБА стало назначение Дэвида Стерна комиссионером НБА в 1984 году. Сменив на этом посту Ларри О’Брайена и продолжая оставаться главным бизнесменом Ассоциации по сей день, Стерн поднял лигу на новый уровень — как финансовый, так и игровой.

В 1980 году в лиге появилась 23-я по счёту команда, «Даллас Маверикс», в 1988 году НБА пополнилась командами из Майами и Шарлотт (позже — Новый Орлеан), а в 1989 году в лиге дебютировали «Миннесота Тимбервулвз» и «Орландо Мэджик».

В конце 1980-х годов два титула (1989, 1990) подряд выиграли «Пистонс» из Детройта, прозванные «плохими парнями» за силовую и зачастую грязную, но приносящую результат игру в обороне, особенно на своей половине площадки.

Но несколько ранее, в 1984 году, в Национальной баскетбольной Ассоциации появился человек, навсегда изменивший восприятие процесса игры у миллионов фанатов и ставший лицом баскетбола на долгие годы. Майкл Джеффри Джордан был выбран клубом «Чикаго Буллз» под общим 3 номером на драфте 1984 года. Став Лучшим новичком в 1985 году, он удивил всех 63 очками во второй игре серии первого раунда плей-офф 1986 года и в 1988 году получил свой первый титул Самого ценного игрока регулярного чемпионата (несмотря на невероятные 37,1 очков Джордана в среднем за игру, в предыдущем сезоне награду получил Мэджик Джонсон). Но своего часа Джордану пришлось ждать до сезона 1990—91, три сезона подряд перед этим сталкиваясь в плей-офф с непреодолимым барьером в виде «Пистонс».

Получив второй титул MVP и выиграв чемпионат в 1991 году, он повторил подобную процедуру и год спустя, лишь на третий год уступив Чарльзу Баркли титул лучшего игрока регулярного сезона. Этот факт не помешал Джордану и «Буллз» стать третий раз подряд чемпионами и третий раз подряд получить Майклу звание самого ценного игрока Финала.

После временного ухода Джордана из профессионального баскетбола по причине «потери интереса к игре» два раза подряд к заветному кубку чемпионов приводил свою команду Хаким Оладжьювон, центровой клуба «Хьюстон Рокетс», ставший лучшим игроком чемпионата 1994 года, лучшим игроком финальных серий 94 и 95 и только третьим игроком в истории НБА, кому удалось сделать квадрупл-дабл (четыре года спустя четвёртым станет Дэвид Робинсон).

21 месяц спустя после перехода в бейсбол Джордан вернулся в НБА, спровоцировав самый большой скачок всевозможных рейтингов популярности Ассоциации. Сценарий первого «три-пита» повторился, и 13 января 1999 года Джордан во второй раз завершил карьеру в звании «лучшего игрока, когда-либо выходившего на баскетбольную площадку», выиграв 6 титулов чемпиона за 8 лет и внеся «Чикаго Буллз» 1990-х годов в список величайших команд за всю историю существования НБА.

90-е годы стали пиком популярности баскетбола в США и за их пределами. Противостояния великих центровых, таких как Дэвид Робинсон, Хаким Оладжьювон, Дикембе Мутомбо, Патрик Юинг и Шакил О’Нил, вошли в историю. Расцвет пар Карл Мэлоун и Джон Стоктон, Шон Кемп и Гэри Пэйтон пришёлся именно на конец тысячелетия, равно как и сильнейшие индивидуальные выступления Клайда Дрекслера, Чарльза Баркли, Гранта Хилла, Пенни Хардуэя и многих других.

В 1995 году, в результате расширения лиги на Канаду, в НБА появились команды «Ванкувер Гриззлис» и «Торонто Рэпторс», хотя «медведи» позже перебрались в Мемфис, оставив «динозавров» единственной командой к северу от американо-канадской границы. В 1998 году начался локаут, который продлился 204 дня, и в результате регулярный чемпионат был сокращён до 50 игр. Чемпионами впервые в истории стали «Сперс» из Сан-Антонио.

В XXI веке

С 1998 года на передний план вышла Западная конференция в лице «Сан-Антонио Сперс» и «Лос-Анджелес Лейкерс», которые в общей сложности выиграли 9 титулов за 13 лет. Её гегемонию удалось прекратить лишь «Детройт Пистонс» в 2004 году, «Майами Хит» в 2006, «Бостон Селтикс» в 2008.

Для новейшего периода истории НБА более характерна ярко выраженная опора на двух или трёх звёздных игроков, нежели на построение целостной и ровной команды: Шакил О’Нил и Коби Брайант, приведшие «Лейкерс» к 3 чемпионствам подряд (2000—2002), «башни-близнецы» Данкан и Робинсон в «Сан-Антонио» (1999—2003), Дуэйн Уэйд и Шакил О’Нил в «Майами» образца 2006 года, «Большое Трио» Пирс-Гарнетт-Аллен, вернувшее в Бостон давно забытый за 22 года неудач запах побед в 2008 году, и трио Джеймс-Уэйд-Бош, собранное вместе в клубе «Майами Хит» в результате межсезонья 2010 года. В первый же год игры вместе «Хит» дошли до финала, где уступили «Даллас Маверикс» со счётом 4-2. Но уже в следующем году Джеймс и Ко стали чемпионами, переиграв в финале «Оклахому-Сити» в пятиматчевом противостоянии. Для «Маверикс» эта победа стала первой в истории клуба, а также столь долгожданным чемпионством для таких ветеранов, как Джейсон Кидд, Шон Мэрион и Дирк Новицки.

В 2004 году после присоединения к ассоциации «Шарлотт Бобкэтс» число команд НБА достигло тридцати.

1 июля 2011 года НБА объявила о новом локауте.

Команды

_{Миннесота Тимбервулвз
(Миннеаполис)}</small>

_{Портленд Трэйл Блэйзерс}

_{Милуоки Бакс}

_{Чикаго Буллз}

_{Индиана Пэйсерс}

_{Детройт Пистонс}

_{Торонто Рэпторс}

_{Кливленд Кавальерс}

_{Бостон Селтикс}

_Никс

_Нетс

_{Филадельфия Севенти Сиксерс}

_{Вашингтон Уизардс}

_{Шарлотт Хорнетс}

_{Атланта Хокс}

_{Мемфис Гриззлис}

_{Оклахома-Сити Тандер}

_{Даллас Маверикс}

_{Орландо Мэджик}

_{Майами Хит}

_{Сан-Антонио Спёрс}

_{Хьюстон Рокетс}

_{Нью-Орлеан Пеликанс}

_{Денвер Наггетс}

_{Юта Джаз
(Солт-Лейк-Сити)}

_{Лос-Анджелес Лейкерс}

_{Голден Стэйт Уорриорз
(Окленд)}

_{Сакраменто Кингз}

_{Лос-Анджелес Клипперс}

_{Финикс Санз}

Изначально в Лиге было 11 команд. Под влиянием различных причин их количество варьировалось, особенно в первые годы, но затем, постепенно увеличиваясь, достигло нынешнего максимума — тридцати. Двадцать девять из них расположены на территории США, и одна — «Торонто Рэпторс» — в Канаде. Все команды разделены на две конференции по географическому признаку — на Западную и Восточную, каждая из которых, в свою очередь, состоит из трёх дивизионов по 5 команд в каждом.

Наибольшее количество выигранных чемпионатов в активе клуба «Бостон Селтикс» — 17. На втором месте — «Лос-Анджелес Лейкерс» с 16 титулами, причём, если брать в расчёт ещё и выступления в НБЛ, то число итоговых побед будет равным. На третьем месте — «Чикаго Буллз» с 6 титулами; все шесть были добыты в течение 8 лет в ходе девяностых годов. Пять раз триумфаторами были «Сан-Антонио Спёрс», трижды — «Сиксерс», «Пистонс», «Хит» и «Уорриорз».

Драфт НБА

Драфт НБА — ежегодное событие, одна из важнейших частей межсезонья, в которой всем 30 клубам дана возможность выбрать, получить права и подписать контракт с молодыми перспективными игроками. В большинстве случаев это студенты американских колледжей и университетов, закончившие или продолжающие обучение на момент драфта. Существуют также 42 случая выбора на драфте игрока прямо со школьной скамьи; трое из них были выбраны под 1-м номером.

История

Драфт проходит в два раунда. Первые 14 мест зарезервированы клубами, не попавшими в плей-офф. Они участвуют в лотерее, где и разыгрывается очерёдность права выбора. Лотерея проводится с 1985 года. До 1985 года все команды вне зоны плей-офф имели равные шансы получить любой из номеров; с 1966 по 1984 год судьба первого номера драфта решалась подбрасыванием монеты для разрешения спора между худшими командами обоих дивизионов, а оставшиеся команды выбирали в порядке, обратном занятому в регулярном чемпионате месту. В 1987 году процедура изменилась, и в лотерее стали разыгрываться только первые три номера. В 1990 году появилось правило предоставлять худшей команде ассоциации максимальные шансы на первый номер драфта. Также до 1989 года количество раундов драфта напрямую зависело от количества игроков, подавших заявку на участие в нём, но, даже будучи выбраны, например, в 21 раунде (как в 1960), большинство игроков оставались невостребованными в клубах, поэтому количество раундов постепенно сокращали до двух (на 2011). Таким образом, увеличилось количество игроков, попавших в лигу, не будучи задрафтованными. Среди них — Бен Уоллес, Брэд Миллер, Тимофей Мозгов.

Также до 1966 года существовали так называемые «территориальные пики»: клуб, отказавшись от своего самого высокого выбора на драфте, мог вне очереди выбрать игрока любого колледжа в радиусе 50 миль от месторасположения арены команды. Целью этого права стало привлечение большего количества местных болельщиков, знакомых с игроком по его игре за колледж, к играм «родной» для них команды НБА. Таким образом попали в НБА и Оскар Робертсон, и Пол Аризин, и Уилт Чемберлен, и Гейл Гудрич, и многие другие (в сумме 22 игрока; 11 из них введены в Зал славы).

Структура

Шансы на драфте в зависимости от занятого места по итогам регулярного сезона

Номер в лотерее	Количество выигрышных комбинаций	Шанс получить выбор № 1 на драфте
1	250	25 %
2	199	19.9 %
3	156	15.6 %
4	119	11.9 %
5	88	8.8 %
6	63	6.3 %
7	43	4.3 %
8	28	2.8 %
9	17	1.7 %
10	11	1.1 %
11	8	0.8 %
12	7	0.7 %
13	6	0.6 %
14	5	0.5 %

14 шариков, обозначенные числами от 1 до 14, помещены в лотерейный барабан, из которого наугад вынимаются 4. Порядковый номер вынимаемого шара не важен, поэтому существуют 24 комбинации одного и того же набора из четырёх чисел. Отказавшись от порядка появления шаров, в сумме получается 1001 комбинация. Из них 1000 распределена между командами, не вышедшими в плей-офф, а одна (11х12х13х14) не используется.

Команды располагаются в порядке, обратном их месту по результатам регулярного чемпионата, и в зависимости от порядка определяют свои шансы. Лотерея происходит в присутствии свидетелей, удостоверяющих, что все 14 шаров присутствуют, что все они положены в барабан. Перед выемкой первого шара барабан крутится в течение 20 секунд, последующих трёх — через 10. Чиновники НБА определяют, какой команде принадлежит выигрышная комбинация, после чего шары возвращаются в барабан и процесс повторяется для второго и третьего пиков. Сейчас для финальной стадии драфт-лотереи используют конверты. Если новая комбинация принадлежит ранее выигравшему клубу или относится к единственной незадействованной, розыгрыш повторяется, пока не определится уникальный победитель. После определения трёх счастливчиков лотереи оставшиеся команды выбирают в порядке, обратно пропорциональном занятым в регулярном чемпионате местам. Такая лотерея гарантирует, что любая команда будет выбирать не позже, чем через три раунда от предполагаемого.

Правила

Все игроки-американцы имеют возможность подать свою кандидатуру на драфт во время обучения в колледже. До 2005 года они имели право выдвигаться в любой момент со времени окончания школы, а иностранцы — только по достижении ими 18 лет. Начиная с 2006 года НБА изменила правила: все игроки, независимо от места проживания, могут выставляться на драфт только в год своего 19-летия.

Для молодёжи лига установила два дня декларации о своих намерениях. Все желающие попасть на драфт должны объявить об этом до или в первую отведённую для этих целей дату. После этого они могут посещать предрафтовые лагеря НБА или индивидуальные командные просмотры, где, показывая навыки и умения, получат сведения о шансах на драфте и возможных номерах выбора. При отрицательных отзывах игрок может вычеркнуть своё имя из списка проспектов в любое время до второй даты — окончательной декларации — за неделю до драфта.

Если игроку повезло быть выбранным в первом круге драфта, команда обязана заключить с ним, как минимум, двухлетний контракт. Выбранным же во втором круге команда не обязана предлагать гарантированный контракт, но имеет «права на него» в течение трёх лет.

В зависимости от предпочтений или нужд того или иного клуба, потенциальные выборы на драфте могут быть обменены в другой клуб в ходе трансферов. В таком случае права на игрока, выбранного на драфте, переходят в руки другого клуба. Так, в феврале 2011 года «Кливленд Кавальерс» обменяли в «Клипперс» Мо Уильямса и Джамарио Муна на Бэрона Дэвиса и выбор в первом раунде драфта, который позже окажется первым номером драфта и будет использован Деном Гилбертом для выбора Кайри Ирвинга.

Наиболее успешными считаются драфт 1984 года, в результате которого в лигу пришли Хаким Оладжьювон, Майкл Джордан, Чарльз Баркли, Элвин Робертсон, Джон Стоктон и другие будущие участники Матча всех звёзд и зала Славы, драфт 1996 года (Аллен Айверсон, Коби Брайант, Стив Нэш) и «лучший драфт нового тысячелетия» — 2003 года (Леброн Джеймс, Дуэйн Уэйд, Кармело Энтони, Крис Бош).

Регулярный чемпионат

Летом, в июле, проводится турнир Летней Лиги НБА. Составы команд формируются из новичков, запасных игроков, которым требуется игровая практика, или же не закреплённых ни за одной командой игроков (незадрафтованных студентов или свободных агентов). Результат команды значения не имеет. Из-за отсутствия заинтересованности и необходимости игра в Летней Лиге представляет собой в основном индивидуальные выступления с большим количеством потерь и редкими взаимодействиями.

Осенью открываются тренировочные лагеря команд НБА, в ходе которых определяется состав, выявляется физическое состояние игроков и их готовность. В сентябре проводится ряд предсезонных игр. Точного количества не предусмотрено; обычно команда проводит от 6 до 8 матчей. В последнюю неделю октября стартует регулярный сезон.

В течение 171 дня регулярного сезона каждая команда проводит 82 матча, из которых:

• по 4 матча против каждого соперника по дивизиону (4х4=16 игр);
• по 4 матча против каждой из 6 команд своей конференции (4х6=24 игры);
• по 3 матча против каждой из 4 оставшихся команд своей конференции (3х4=12 игр);
• по 2 матча с каждой из команд противоположной конференции (2х15=30 игр).

В январе руководство каждого клуба обязано предоставить календарь из примерно 55 дат, когда будет доступна их домашняя площадка. НБА является единственной лигой, в которой матчи проходят на Рождество и другие праздники, а официальные перерывы в расписании приходятся лишь на Сочельник, выходные всех звёзд и финальную игру I дивизиона баскетбольного турнира НАСС. Время начала игр может варьироваться в зависимости от пожеланий телевизионных партнёров.

В итоге для каждого клуба можно определить так называемую сложность расписания: она зависит от силы соперников по дивизиону, количества игр подряд «на выезде», расстояния между городами, которое необходимо преодолеть перед началом игры, количества back-to-back игр и времени начала игр.

Уикенд всех звёзд

День недели	Мероприятия
Пятница	игра знаменитостей, игра новичков, вечер конкурсов D-лиги
Суббота	игра всех звёзд D-лиги, конкурс навыков защитников, конкурс «Shooting Stars», конкурс трёхочковых бросков, конкурс по броскам сверху
Воскресенье	игра всех звёзд НБА

В феврале регулярный чемпионат делает перерыв для проведения уикэнда (англ. weekend — конец недели, выходные) всех звёзд, в ходе которого проходит несколько околобаскетбольных конкурсов и матчей с участием не только звёзд НБА, но и звёзд шоу-бизнеса, кино и телевидения, а завершается всё Матчем всех звёзд НБА.

Фанаты со всего мира через Интернет (жители США и Канады — по телефону) голосуют за тех или иных игроков, определяя стартовый состав команд всех звёзд Западной и Восточной конференций. Тренеры всех команд лиги определяют запасных игроков на этот матч; тренеры не имеют права отдавать свой голос за игроков своей же команды. Матч знаменитостей НБА проводится с 2004 года, в состав команд входят игроки НБА, завершившие карьеру, игроки ЖНБА, актёры, музыканты, телеведущие, политики и представители других видов спорта. Матч новичков НБА противопоставляет команду новичков ассоциации команде игроков, проводящих в ней второй сезон — «второгодок». Вечер конкурсов в D-лиге включает в себя соревнование по броскам сверху, трёхочковым броскам и конкурс игры H-O-R-S-E. На следующий день проходит матч звёзд лиги развития.

Вечер конкурсов НБА включает в себя конкурс навыков защитников, конкурс Shooting Stars, конкурс по броскам сверху и конкурс трёхочковых бросков. Завершаются выходные Матчем всех звёзд Национальной баскетбольной ассоциации. Игрок победившей команды, лучше других проявивший себя в этом матче, получает награду Самого ценного игрока матча всех звёзд.

Вскоре после Матча всех звёзд закрывается трансферное окно (период, когда можно обменивать игроков), крайний срок перед окончанием этого периода называется дедлайн. Сам регулярный чемпионат завершается во второй половине апреля.

По итогам сезона образуются символические сборные лучших игроков (в количестве 3, в зависимости от уровня), сборные лучших игроков по игре в защите (2) и сборные лучших новичков (2).

Плей-офф

Стадия игр плей-офф начинается в конце апреля; в ней принимают участие восемь сильнейших команд с каждой конференции. Первые четыре места конференции получают три команды-победителя своих дивизионов и четвёртая команда с лучшим коэффициентом побед. Итоговое место каждой из первых четырёх команд также определяется коэффициентом побед. Таким образом, команда-победитель дивизиона в итоговой таблице конференции может находиться ниже четвёртого места, а команда, не являющаяся чемпионом дивизиона при высшем коэффициенте побед, может быть «посеяна» второй. Следующие четыре места переходят к командам в зависимости от баланса побед и поражений.

Обладателя «преимущества домашней площадки» (того, кто начнёт серию с игр на домашнем паркете) определяет не более высокое место в конференции, а коэффициент побед. Таким образом, первая команда регулярного чемпионата получает такое преимущество на всех стадиях и встречается с восьмой командой конференции, вторая с седьмой, третья с шестой, четвёртая с пятой. Система «игр навылет» претерпела очень большие изменения с момента её введения в 1947 году до достижения своего современного состояния, введённого в 2006 году и действующего с плей-офф 2007 года.

Игры проходят по олимпийской системе: победитель в серии до 4 побед проходит в следующий раунд, проигравший — вылетает. В следующем раунде команда-победитель одной пары неизменно играет с победителем другой. Все игры плей-офф, включая Финал, проходят в четыре раунда: первый раунд, полуфиналы конференций, финал конференций и большой Финал. Распределение домашних-гостевых игр плей-офф (кроме Финала) проходит по системе 2-2-1-1-1. Это означает, что команда с более высокого места проведёт на родном паркете матчи № 1, 2 и при необходимости 5 и 7. Более слабая — по итогам регулярного чемпионата — команда проведёт у себя «дома» матчи № 3, 4 и 6.

В играх Финала НБА принята особая система распределения игр дома и на выезде: 2-3-2. В семиматчевой серии команде с лучшим балансом после двух домашних встреч придётся провести в «гостях» три матча, после чего завершать серию она будет двумя матчами «дома». Менее успешная команда проведёт на родной арене матчи № 3, 4 и 5. Такая система используется в финалах НБА с 1985 года. С сезона 2013-2014 в финале НБА используется система распределения игр 2-2-1-1-1..

Награды НБА

Ежегодно НБА вручает в сумме 12 наград игрокам, тренерам и менеджерам за различные заслуги, достижения и вклад в развитие и популяризацию игры.

Командные

Кубок Ларри О’Брайена вручается команде-победителю Финальной серии плей-офф. До 1978 года за аналогичные заслуги вручался кубок Уолтера Брауна. Кубок остаётся на постоянное хранение у команды-победителя.

Индивидуальные

Игрок, лучше других проявивший себя в матче всех звёзд, получает приз Самого ценного игрока Матча всех звёзд НБА. Вручается с 1953 года, но был вручён с опозданием и лучшим игрокам предыдущих лет (Матч всех звёзд проводится с 1951 года). Награда Лучшему новичку года вручается игроку, проводящему первый год в Лиге и, по мнению спортивных журналистов, лучше других проявившему себя в ходе регулярного чемпионата. Вручается с 1953 года. Альтернативное название — приз Эдди Готтлиба. Приз Самому ценному игроку регулярного чемпионата является одним из наиболее престижных и также вручается лучшему, по мнению журналистов, игроку регулярного чемпионата. Вручается с 1956 года, альтернативное название — приз Мориса Подолофа. Приз Тренера года вручается лучшему, по мнению журналистов, главному тренеру команды НБА. Второй вариант названия — приз Рэда Ауэрбаха, введён с 1963 года.

Приз Билла Рассела (официальное название) вручается лучшему игроку Финальной серии НБА. Только однажды, в год введения награды, её обладателем стал представитель проигравшей команды. Вручается с 1969 года, имя Билла Рассела закреплено за кубком с 2009 года. Начиная с сезона 1972—73 годов журналом «Sporting News» лучшему менеджеру по итогам регулярного сезона присуждался титул Менеджер года НБА. С 2009 года награда обрела статус официальной награды, вручаемой самой НБА. Приз имени Дж. Уолтера Кеннеди получает игрок или тренер, активно участвующий в общественных и благотворительных проектах. Присуждается Ассоциацией профессиональных баскетбольных журналистов с 1975 года. 1984 год стал первым случаем присуждения премии лучшему оборонительному игроку в НБА за его достижения в игре в защите. Приз лучшему шестому игроку вручается лучшему игроку из списка тех, кто в большинстве матчей сезона выходит на площадку со скамейки запасных. Награда Самому прогрессирующему игроку вручается баскетболисту, достигшему наибольшего прогресса в течение одного регулярного чемпионата. Приз за спортивное поведение НБА вручается демонстрирующему максимально честное поведение на площадке игроку.

Лига развития НБА

Основанная в 2001 году, до 2005 года известная как Национальная Баскетбольная Лига развития, сейчас именуемая как Лига развития НБА или D-лига, она официально является младшей лигой НБА, где каждый клуб Лиги развития прикреплён к одному или нескольким клубам НБА (так называемые фарм-клубы).

На 2011 год в лиге насчитывается 16 команд. Команды младшей лиги не подписывают контракты с игроками, но игроки закреплены за Д-лигой в целом. Минимальный возрастной порог — 18 лет (в НБА — 19). Игрок НБА во время выступления в Д-лиге получает зарплату в полном объёме и числится в заявке на игру. Игрок может вызываться для игр команды НБА неограниченное количество раз, но в обратном направлении он может перейти только 3 раза за сезон.

Множество игроков после выступлений в Д-лиге хорошо показали себя и в «старшей» лиге: Крис Андерсен и Мэтт Барнс играли в Д-лиге до появления в составе команд НБА, Хосе Хуан Бареа, например, является одним из 12 игроков, кто стал чемпионом НБА, побывав в Д-лиге. В целом, по состоянию на конец сезона 2010/2011, около 20 % действующих игроков НБА в то или иное время выступали в Лиге развития.

Судейство в НБА

Главные особенности

Между баскетболом НБА и лигами остального мира существуют некоторые различия, продиктованные не только уровнем игры и финансовыми вложениями, но и правилами. Несмотря на общую базу в виде 13 фундаментальных правил баскетбола за авторством Джеймса Нейсмита, трактовка многих баскетбольных понятий существенно разнится в Старом Свете и «за океаном».

Отличается расстояние до трёхочковой дуги (6,75 м — ФИБА, 7,2 м — НБА), продолжительность матча (4х10 мин — ФИБА, 4х12 — НБА), лимит фолов одного игрока (5 — ФИБА, 6 — НБА). Многие параметры (например, трёхсекундная зона в виде прямоугольника, а не трапеции) были введены ФИБА совсем недавно. Сокращение времени владения до 24 секунд и другие пункты с годами сближают европейский баскетбол с североамериканским, но сильно отличные школы судейства дают о себе знать.

Судейство

Высокий класс игроков снижает процент технического брака, а в случае же потенциально красивого момента зачастую судьи НБА не столь категоричны, как их европейские коллеги. Большинство пробежек остаются (специально или нет) незамеченными судьями, особенно в ситуациях, когда лишний шаг не даёт очевидного преимущества нападающему. Позволяя игрокам порадовать зрителей зрелищной игрой, судьи НБА редко противятся красивому, но иногда «незаконно» выполняемому действию, такому как слэм-данк с излишним количеством шагов с мячом в руках или блок-шот с явной игрой в корпус. Аналогичная ситуация обстоит и с контактной игрой. В правилах НБА есть пункт, гласящий, что случайный контакт с атакующим игроком не должен караться, если он не принёс выгоды защитнику. Такие особенности игрового менталитета и создали баскетболу НБА имидж «шоу», где в первую очередь предпочтение отдаётся изысканным и редким элементам. Редкие остановки и дозволенная борьба, особенно под кольцом, делают баскетбол НБА атлетичным и жёстким.

Во многих случаях рефери НБА опускают формальности с назначением фолов, когда, учитывая ситуацию, например, в концовке равных игр, редко применяются «неспортивные» замечания в силу возросшего напряжения игры. Но с «техническими» фолами ситуация кардинально полярная: каждый технический фол рассматривается верховными лицами лиги, определяя возможное дальнейшее наказание для игрока. В случае обнаружения некоего подтекста в поведении игрок может быть на время дисквалифицирован или оштрафован.

Ещё более сурово руководство лиги поступает в случае агрессии и драк. Так, в РФБ и Евролиге после драки самым суровым наказанием может быть отстранение на срок от одной до пяти игр и штраф до нескольких тысяч евро. Рон Артест после драки в «Пэлас оф Оберн-Хилс» был отстранён до конца сезона (86 игр), приговорён к условному сроку и из-за невыплат зарплат потерял около 5 миллионов долларов. Ужесточение правил и появление новой разновидности технического фола «за неуважение к игре» в 2010 году сделали судей НБА ещё более защищёнными от критики на площадке. Получив два технических в одном матче и будучи по правилам выгнан за это с площадки, игрок будет вынужден наблюдать за игрой в следующем матче со скамейки, так как за удалением автоматически следует дисквалификация на одну игру. Критика судейства вне площадки также не приветствуется: в январе 2011 года тренер «Мэджик» Стэн Ван Ганди был оштрафован за подобные публичные заявления на 35 тысяч долларов.

Ассоциация в целом гораздо более инициативна по отношению к правилам и их изменению в сторону тех или иных тенденций: введение третьего судьи в 1978 году, введение линии трёхочкового броска в 1979 году и т. д. Введение правила трёх секунд в защите позволило искусственно освободить путь для прохода к кольцу, что увеличило темп игры и количество открытых бросков.

В распоряжении Ассоциации находится около 70 судей. Зарплата судей зависит от количества проведённых матчей, а также от расстояния, которое преодолевает судья, добираясь до города, где будет проходить игра. Стаж и опыт работы судьи не влияют на заработную плату. Ежегодный доход судей составляет около 200—250 тысяч долларов.

Скандал Тима Донахи

«Если бы я был поклонником НБА, не знал, смеяться мне или плакать»

— Тим Донахи

В июле 2007 года были преданы огласке отчёты расследований ФБР, в которых говорилось, что один из судей НБА, Тим Донахи, страдающий игровой зависимостью, делал ставки на матчи, которые сам же обслуживал, своими действиями влияя на исход и разницу в счёте. В отчёте говорилось, что использовать своё положение для собственной выгоды Донахи начал в 2005 году, а также упоминалось о его связях с организованной преступностью.

Ещё больший резонанс это дело приобрело после заявлений самого Донахи о том, что, влияя на результаты матчей, он действовал «в интересах НБА». Позже он подтвердил сказанное, пояснив, что имел в виду прямые указания из администрации Ассоциации.

Предполагается, что особое внимание в зашифрованных отчётах, предоставленных ФБР, уделяется играм плей-офф 2002 и 2005 годов. В первом случае под подозрение попала серия матчей финала Западной конференции, в которой встречались «Сакраменто Кингз» и «Лос-Анджелес Лейкерс». В 6 матче при счёте 3-2 в пользу «Кингз» игроки передней линии «Сакраменто» получили на четверых 20 фолов, и баскетболисты «Лейкерс» 27 раз пробивали штрафные только в четвёртой четверти. По словам Донахи, чиновники НБА «были заинтересованы в продлении той серии». Счёт в серии сравнялся, а два дня спустя «Лейкерс» вышли в Финал и стали чемпионами.

Вторым случаем считается первый раунд плей-офф 2005 года: «Хьюстон Рокетс» вели 2-0, но проиграли «Даллас Маверикс» серию со счётом 3-4, а тренер «ракет» Джефф Ван Ганди был оштрафован на 100 тысяч долларов за нелестные высказывания в интервью (штраф до сих пор является рекордным для тренеров).

В июле 2008 года Донахи был приговорён к 15 месяцам тюремного заключения; он вышел на свободу в ноябре 2009 года. После выхода из тюрьмы Донахи написал автобиографическую книгу «Персональный фол».

В ходе исследований оказалось, что все 56 судей НБА хотя бы однажды нарушали договор на запрет об участии в азартных играх; более половины подтвердили имеющийся опыт ставок в казино.

Экономика НБА

История

Игроки НБА оказались первыми среди участников всех американских профессиональных спортивных лиг, кто организовал собственный профсоюз, и произошло это в 1954 году. В 1983 году был подписан первый коллективный договор по доходам, который и регулирует отношения игроков и владельцев команд как работников и работодателей. CBA (иногда транслитерируется как КБА), — англ. collective bargaining agreement — коллективный договор между представителями интересов игроков и владельцами клубов, является основным документом, в котором прописаны все правила и нюансы устройства и функционирования Ассоциации.

В том же году (1983) был установлен «потолок зарплат» (англ. salary cap) — максимально допустимая сумма затрат одного клуба на выплаты игрокам в качестве зарплаты (то есть сумма всех зарплат в команде). Так называемые payrolls — суммы, которые можно тратить на зарплату отдельно взятым игрокам, — напрямую зависят от доходов Ассоциации и едины для всех команд. Но так было не всегда.

Долгие годы перед этим все игроки лиги получали примерно одинаковую зарплату, которая составляла чуть менее тысячи долларов в месяц. Но зарплаты игроков росли, и в 1964 году Уилт Чемберлен стал первым игроком НБА, перешагнувшим рубеж уже ста тысяч долларов за сезон. Стараясь всячески доказать своё преимущество в соперничестве, Билл Рассел из «Селтикс» подписал контракт на демонстративную сумму в 100 тысяч и один доллар, но уже в 1968 году Чемберлен ставит свою подпись под контрактом на сумму 750 тысяч за три года. В первый же сезон пребывания в лиге рекорд зарплаты перешёл к Кариму Абдул-Джаббару, и с тех пор зарплаты «звёздных» игроков неизменно стремились вверх со всё увеличивающейся скоростью. С 1984 года до локаута в 1999 году зарплаты игроков выросли почти в 10 раз. Индивидуальные выплаты и общий потолок зарплат формируются с опорой на прогнозируемый рейтинг BRI (англ. Basketball Related Income) — общий доход НБА во всех сферах.

Потолок зарплат

Потолок зарплат — статья в КБА, согласно которой для всех клубов лиги устанавливается определённый максимум общекомандных выплат игрокам по контрактам.

Потолок зарплат в НБА мягкий — существует множество официально разрешённых исключений при подписании контрактов с игроками и формировании общей картины экономического положения клуба.

Потолок зарплат может быть превышен — и значительно. Однако за превышение владельцам клубов приходится платить в бюджет лиги специальный налог (налог на роскошь) в размере 100 % от превышения. Выплаты происходят в случае, если затраты на зарплаты превышают определённый, также прописанный в КБА, уровень налогов (71,7 млн долларов на сезон 2013/14). Деньги распределяются между остальными командами — уравнивая финансовые возможности клубов.

Существуют также и индивидуальные ограничения доходов игроков, как для минимальных, так и для максимальных зарплат. Например, новичок НБА не может зарабатывать меньше 490 тыс. долларов в год (в сезоне 2013/14), а уже после четырёх лет в лиге минимальная зарплата превышает порог миллиона долларов. В свою очередь, максимальная зарплата для «первогодки» и для человека, выступающего в НБА шестой год, одинакова и составляет около 13 миллионов в год. А для ветерана (более 10-ти сезонов) верхний предел зарплаты превышает 19 миллионов.

Локауты

Всего в истории НБА было четыре локаута. Первый локаут начался 1 июля 1995 года и продлился до 21 сентября того же года, в результате чего были отменены летние тренировочные лагеря. 11 июля 1996 года случился второй локаут, который продолжался чуть меньше трёх часов и получил название «трёхчасовая война».

Но уже в марте 1998 года владельцами команд было принято решение об использовании права на досрочный пересмотр ранее заключённого соглашения. Вновь не придя к компромиссу в установленные сроки, 1 июля 1998 года владельцы команд объявили о третьем локауте. Краеугольным камнем самого продолжительного локаута (204 дня) стало судебное разбирательство, в ходе которого решался вопрос о том, обязаны ли клубы выплачивать зарплату игрокам в случае отсутствия матчей как таковых. И если до вынесения судебного вердикта игроки находились в безопасной ситуации, то после разрешения проблемы в пользу владельцев игроки перестали получать деньги по контрактам, многие переехали на время играть в Европу. Положение профсоюза игроков резко пошатнулось, и они были вынуждены идти на уступки, что и привело к заключению «перемирия» 6 января 1999 года. После завершения срока действия соглашения в 2005 году обе стороны пришли к консенсусу всего за несколько дней.

В 12:01 1 июля 2011 года начался четвёртый в истории лиги локаут. В требования владельцев клубов входили снижение зарплат игроков на 25 % и установление «жёсткого», фиксированного потолка зарплат на уровне 45 миллионов. Под угрозой оказался весь сезон 2011/2012 годов. 26 ноября на пресс-конференции было объявлено о завершении локаута, который продлился 149 дней. Новый договор между игроками и владельцами команд был подтверждён и вступил в силу 9 декабря 2011; в этот же день были открыты тренировочные лагеря и разрешены подписания контрактов со свободными агентами. Расписание сезона 2011/2012 было сокращено до 66 игр, и первые игры прошли на Рождество, 25 декабря.

Партнёры и спонсоры НБА

Список официальных партнёров НБА на 2011 год

Компания	Отрасль
Gatorade	Спортивное питание
Coca-Cola	Производство прохладительных напитков
Nike	Производство спортивных товаров
Anheuser-Busch	Пивоварение
Adidas	Производство спортивных товаров
Southwest Airlines	Авиаперелёты
FedEx	Почтовый бизнес
Electronic Arts	Индустрия компьютерных игр
Sirius XM Radio	Спутниковое радиовещание
Spalding	Производство спортивных товаров
T-Mobile	Беспроводная связь
AutoTrader.com	Интернет-магазин по продаже автомобилей
Haier America	Бытовая техника
Cisco	Телекоммуникации
Hewlett-Packard	Информационные технологии
Kia Motors	Автомобилестроение
Right Guard	Косметика
Taco Bell	Общественное питание
Bacardi	Производство спиртных напитков
State Farm	Финансы и страхование

Помимо телевизионных контрактов, НБА сотрудничает с множеством компаний и организаций, представляющих свою продукцию для использования на площадке и вне её.

Сама площадка изготавливается из строго определённых сортов деревьев, среди которых монополистом является древесина деревьев рода клён. Лак для покрытия площадки должен пройти проверку специальной комиссией, прежде чем будет нанесён на поверхность площадки. Некоторые клубы отдают предпочтение американским фирмам, а некоторые — иностранным, в частности, немецким.

За конструкции колец и щитов ответственна компания «Спалдинг», она же является приоритетной при выборе колец и единственно допустимой для используемых во время тренировок и игр мячей. После нескольких случаев разрушения щитов из стекла НБА сменила само устройство конструкций, и теперь при мощном воздействии на кольцо щит невозможно сломать. Официальный мяч НБА претерпел изменение только однажды, в 2006 году, когда был введён новый тип мяча из искусственных материалов. Но поступившие от игроков жалобы и отрицательные отзывы о качестве мяча заставили Дэвида Стерна вернуться к прежнему, кожаному варианту снаряда. Остальные параметры и атрибутика зависят лично от игрока. Форму баскетболистов предоставляет компания Adidas, но выбор игровой обуви остаётся за игроками.

До середины 1980-х годов самой популярной обувью в НБА были кеды Chuck Taylor All Stars фирмы Converse. Однако в это время всё больше и больше игроков начали заключать эксклюзивные контракты с различными фирмами-производителями. Компания Nike в то время также имела множество небольших контрактов, однако к концу 80-х решила более активно выйти на этот рынок и заключила контракт с Майклом Джорданом на 1 млн долларов. Благодаря такой политике в 1990-х годах 25 % игроков заключили контракты с Nike, а ещё 60 % носили её обувь. В 2000-х годах Nike продолжила удерживать свои лидирующие позиции, и подписание контракта с Леброном Джеймсом ещё более усилило их. Adidas и Reebok занимают второе и третье место соответственно.

Немаловажными для доходов НБА являются телевизионные контракты с каналами, транслирующими игры ассоциации. ТВ партнёрами НБА являются каналы ABC, ESPN, TNT, а канал NBA TV является специализированным баскетбольным каналом, финансируемым лично Ассоциацией. Минусом этого канала является отсутствие прав на прямые трансляции матчей.

NBA Store

NBA Store — сеть магазинов розничной торговли, специализирующихся на продаже товаров под торговой маркой НБА.

Первый подобный магазин был открыт в сентябре 1998 года в Нью-Йорке, на Пятой авеню, в здании №666, располагающемся между 52 и 53 улицами. В магазине площадью 35 тысяч квадратных футов (~3300 м²), занимавшем почти три этажа, поклонники НБА имели возможность не только приобрести официальную экипировку и атрибутику клубов НБА, многие бытовые предметы с символикой НБА, но и провести вечеринку или поучаствовать в благотворительной акции. Этот магазин был закрыт в феврале 2011 года из-за высокой арендной платы. Планируется открытие нового магазина по адресу Пятая авеню, 590, площадью 6 тысяч квадратных футов, осенью 2011 года.

Первый магазин сети за океаном был открыт в столице Китая, городе Пекин, 15 июля 2008 года, на улице Ванфуцзин. Китай является одним из самых перспективных и обширных рынков для НБА: операции с международными клиентами приносят НБА только 10 % общей прибыли, но доход от сотрудничества с китайскими компаниями увеличивается каждый год на 50 %, а количество поклонников НБА среди населения, согласно исследованиям, с каждым годом растёт.

Имидж и образ

Национальная баскетбольная Ассоциация является очень доходной организацией с целой сетью смежных с ней отраслей и организаций. Поэтому игрокам НБА и всем тем, кто к ней как-либо причастен, приходится поддерживать высокую планку общественного имиджа.

Дресс-код

В 2005 году в НБА был введён дресс-код, главным правилом которого является официально-деловая форма одежды при появлении на публике в день матча или на других, связанных с её деятельностью мероприятиях. Недозволенными элементами гардероба стали шорты, бейсболки, солнцезащитные очки (в помещениях) и различные цепочки. Были практически полностью исключены варианты использования деталей хип-хоп стиля одежды, что вызвало немало споров. В список предпочтительных предметов туалета вошли ботинки, брюки, футболки неброских цветов без вызывающих надписей, свитера, рубашки и пиджаки. В наушниках от плееров можно находиться только в раздевалке или по дороге на игру — в самолёте или автобусе.

Этими нововведениями предполагалось повысить уровень уважения к Ассоциации в глазах общественности.

Скандалы

Лига активно борется против употребления наркотиков. Чемпионские сигары в расчёт не берутся, и ещё не было ни одного известного случая пристрастия к сигаретам среди игроков, но, например, Крис Маллин, член легендарной сборной «команды Мечты № 1», уже в ходе профессиональной карьеры прошёл полугодичное лечение от алкогольной зависимости. Нередки новости о задержании того или иного игрока за превышение скорости при езде на автомобиле, зачастую — в состоянии алкогольного опьянения.

Смерть игрока «Селтикс» Лена Байаса (спустя два дня после драфта) от передозировки кокаина привела к целой программе НБА по борьбе с наркотиками. Множество игроков НБА в разное время были уличены в наркозависимости и дисквалифицированы на срок более года (например, Крис Андерсен, дисквалифицированный в 2006 году на 2 года).

В коллективном договоре прописаны запреты на такие вещества, как амфетамины, кокаин, ЛСД, опиаты (героин, кодеин и морфин), PCP, а также на любые виды допинга, будь то анаболические стероиды, повышающие работоспособность организма, вещества или любые препараты, маскирующие наличие в организме запрещённых веществ.

Игроки проходят тест на употребление любого рода стимуляторов 4 раза за сезон (1 раз в ходе предсезонной подготовки). Первый случай положительного результата при проверке на употребление допинга автоматически несёт за собой 10-матчевую дисквалификацию, повторный случай обнаружения запрещённых препаратов в организме спортсмена влечёт за собой 25-матчевую дисквалификацию, а в случае третьего по счёту нарушения правил игрок будет отстранён от игр на один год. И, хотя взгляды на ситуацию с допингом в лиге серьёзно разнятся даже среди игроков, с 1998 года лишь 5 игроков были официально уличены в употреблении стероидов.

Несколько скандалов в НБА были связаны с игроками и хранением оружия. Последний такой случай датирован январём 2010 года, когда два игрока «Уизардс» были дисквалифицированы за незаконное хранение оружия в своих шкафчиках в раздевалке домашней арены клуба. В сентябре 2009 года Делонте Уэст был задержан в Мэрилэнде изначально за превышение скорости, но при обыске его мотоцикла были обнаружены незарегистрированные пистолет, револьвер и дробовик. Уэст был отстранён на 10 матчей.

Нередки случаи вовлечения игроков НБА и в скандалы с насилием и драками. Известными любителями помахать кулаками были и Деннис Родман (арест в 1999), и Чарльз Баркли (драка в баре в 1997), и Аллен Айверсон (арест в 2002), и даже Джейсон Кидд (домашнее насилие в 2001). Множество звёзд первой величины были вовлечены в скандалы, связанные с сексом и изнасилованиями; наибольшую огласку получило дело Коби Брайанта — обвинение в изнасиловании в 2003 году.

Не всегда караются лигой, но крайне негативно сказываются на её имидже публичные заявления игроков. И если острые высказывания на площадке приравниваются к искусству (так называемый «трэш-ток»), то за любое антитолерантное по отношению к кому-либо интервью игрок или тренер могут сильно пострадать: Тиму Хардуэю фраза «Я ненавижу геев» стоила права посещения Матча всех звёзд в Лас-Вегасе, а штрафы за критику судейства или руководителей лиги могут достигать полумиллиона долларов.

Благотворительность

НБА как организация несёт в себе очень масштабную социальную миссию.

Программа NBA Cares была основана в 2005 году, и с тех пор лигой, игроками и тренерами было пожертвовано более 160 миллионов долларов на благотворительность, было построено более 600 различных объектов для жилья, образования и развлечений, а лично игроки провели более миллиона часов на общественных работах. Основными направлениями социальной активности являются программы NBA Fit (пропаганда здорового питания и образа жизни), NBA Green (защита окружающей среды и озеленение городов), Basketball without Borders (Баскетбол без границ — специальные лагеря для роста популярности спорта, баскетбола и НБА по всему миру), Read to Achieve (образовательная программа, снижение уровня неграмотности) и Coaches for Kids (мастер-классы тренеров НБА). Широкий отклик в НБА получают и крупные, международные события, будь то землетрясение на Гаити или ураган Катрина в Луизиане.

Неоценим индивидуальный вклад многих людей, связанных с НБА (в настоящем или прошлом): легенда НБА Дикембе Мутомбо построил больницу на окраине родного города в Конго, Майкл Джордан вложил 5 миллионов в школу Хейлс в Чикаго, Рон Артест продал свой чемпионский перстень за 500 тысяч долларов, отдав все деньги на благотворительность, а Блэйк Гриффин пожертвовал в фонд борьбы с раком автомобиль Kia, через который перепрыгнул в ходе конкурса по броскам сверху 2011 года.

Мэджик Джонсон, после объявления о заражении ВИЧ, является активнейшим участником не только в борьбе против этого заболевания, но и устранении стереотипов насчёт «неполноценности» людей с этим недугом. Многие игроки, будучи верующими и религиозными людьми, также жертвуют определённые суммы денег на развитие и строительство храмов и церквей; Дуэйн Уэйд, например, жертвует 10 % своей зарплаты церкви в Чикаго.

Известные имена

Президенты и комиссионеры

• Морис Подолоф (1946—1963)
• Уолтер Кеннеди (1963—1975)
• Ларри О’Брайен (1975—1984)
• Дэвид Стерн (1984—2014)
• Адам Сильвер (с 2014)

Зал славы

Наивысшей почестью считается включение игрока, тренера, рефери или любого другого связанного с баскетболом деятеля в Баскетбольный Зал славы. С открытия его впервые в 1959 году в Спрингфилдском колледже, где и был придуман баскетбол (позднее Зал дважды переносился в другие места), в него вошли 303 человека в 4 категориях: игроки, тренеры, судьи, команды и прочие деятели; трое — Джон Вуден, Ленни Уилкенс и Билл Шерман — были приняты дважды (как игроки и как тренеры). Кандидатов принимают в Зал ежегодно (хотя в 1967 году никто не был принят), последняя церемония состоялась 12 августа: Зал пополнился ещё десятью (6 игроков, 3 тренера и 1 деятель) членами.

Международные отношения

Сборная США

Традиционно, до прихода к власти в НБА Дэвида Стерна, на международные турниры, такие как Олимпийские игры и чемпионаты мира, американские профессионалы не допускались к участию, и сборную страны собирали из студентов и любителей. Но с момента победы сборной СССР в полуфинале Олимпиады-88 в Сеуле над сборной США у руководителей НБА всё чаще стал возникать вопрос о необходимости возвращения североамериканского баскетбола к его былому величию и доминированию на международной арене. В сентябре 89-го года Международным олимпийским комитетом было принято решение о допуске американских профессиональных баскетболистов к играм международных соревнований под эгидой ФИБА.

Популярность первой «команды Мечты» — сборной США по баскетболу на играх в Барселоне 1992 года — сравнивали с эпохой «битломании», ведь впервые на турнир подобного рода приехали такие звёзды, как Майкл Джордан, Скотти Пиппен, Клайд Дрекслер, Карл Мэлоун, Джон Стоктон, Крис Маллин, Чарльз Баркли, Мэджик Джонсон, Ларри Бёрд, Патрик Юинг и Дэвид Робинсон.

Именно после той олимпиады НБА стала по-настоящему международной организацией. Игроки команд противников сидели на скамейке запасных с фотоаппаратами и на равных с другими людьми становились в очереди за автографами звёзд «команды Мечты» первого созыва.

Вплоть до Олимпийских игр 2004 года сборная США, составляемая теперь из ведущих игроков НБА, неизменно увозила домой золотые медали, но уже на чемпионате мира 2002 года американцы заняли 6-ое место, а из Афин приехали лишь с бронзовыми медалями. Заняв 3-е место и в чемпионате мира в Японии, американцы вернули себе корону чемпионов два года спустя на олимпиаде в Пекине, а ещё через два года, в Турции, стали чемпионами мира в четвёртый раз в истории. На Олимпиаде-2012 американцы выиграли все восемь матчей и завоевали четырнадцатое золото на Олимпийских играх.

Иностранцы в НБА

Перед началом сезона 2010/11 в составах команд НБА насчитывалось в общей сложности 84 игрока, родившихся за пределами Штатов (из 38 стран и территорий). Данный список имеет ряд исключений и делений; Тим Данкан, хотя и родился и вырос на Виргинских островах и, следовательно, является гражданином США, в НБА считается иностранцем. Множество легионеров клубов НБА выросли в англоязычных странах, некоторые — учились в американских колледжах. Таким образом, из четверых игроков (Хаким Оладжьювон, Тим Данкан, Стив Нэш, Дирк Новицки), получивших звание Самого ценного игрока регулярного чемпионата, только последний — Новицки — является полноправным представителем «Старого Света», поскольку не учился в американском колледже. В случае с титулом Самого ценного игрока финальной серии к Новицки присоединится ещё Тони Паркер (всего — также 4 иностранца: Оладжьювон, Данкан, Паркер, Новицки).

Около пятидесяти выходцев из России и республик СССР в то или иное время выступали за клубы НБА. Восемь игроков, побывавших в НБА, являются россиянами.

8 тренеров, 10 деятелей, 11 игроков и 1 рефери, введённые в баскетбольный Зал славы, родились за пределами США. Шестеро из них так или иначе связаны с Россией.

См. также

Лиги Баскетбольная ассоциация Америки Национальная баскетбольная лига Американская баскетбольная ассоциация Лига развития НБА Женская национальная баскетбольная ассоциация

Списки Список победителей НБА Список самых длинных серий побед команд НБА Список лучших снайперов в истории НБА 50 величайших игроков в истории НБА Список главных тренеров команд НБА Список игроков по количеству чемпионских титулов в НБА

Дополнительно NBA Elite (серия игр) NBA TV НТВ-Плюс NBA TV NBA Europe Live Tour

Ссылки

• [www.nba.com Официальный сайт НБА] (англ.)
• [www.nbpa.com Ассоциация игроков НБА] (англ.)
• [www.probasketballrefs.com Ассоциация судей НБА] (англ.)

Отрывок, характеризующий Национальная баскетбольная ассоциация

Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]
Прочтя до этого места, княжна Марья вздохнула и оглянулась в трюмо, которое стояло направо от нее. Зеркало отразило некрасивое слабое тело и худое лицо. Глаза, всегда грустные, теперь особенно безнадежно смотрели на себя в зеркало. «Она мне льстит», подумала княжна, отвернулась и продолжала читать. Жюли, однако, не льстила своему другу: действительно, и глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты. Но княжна никогда не видала хорошего выражения своих глаз, того выражения, которое они принимали в те минуты, когда она не думала о себе. Как и у всех людей, лицо ее принимало натянуто неестественное, дурное выражение, как скоро она смотрелась в зеркало. Она продолжала читать: 211
«Tout Moscou ne parle que guerre. L'un de mes deux freres est deja a l'etranger, l'autre est avec la garde, qui se met en Marieche vers la frontiere. Notre cher еmpereur a quitte Petersbourg et, a ce qu'on pretend, compte lui meme exposer sa precieuse existence aux chances de la guerre. Du veuille que le monstre corsicain, qui detruit le repos de l'Europe, soit terrasse par l'ange que le Tout Рuissant, dans Sa misericorde, nous a donnee pour souverain. Sans parler de mes freres, cette guerre m'a privee d'une relation des plus cheres a mon coeur. Je parle du jeune Nicolas Rostoff, qui avec son enthousiasme n'a pu supporter l'inaction et a quitte l'universite pour aller s'enroler dans l'armee. Eh bien, chere Marieie, je vous avouerai, que, malgre son extreme jeunesse, son depart pour l'armee a ete un grand chagrin pour moi. Le jeune homme, dont je vous parlais cet ete, a tant de noblesse, de veritable jeunesse qu'on rencontre si rarement dans le siecle оu nous vivons parmi nos villards de vingt ans. Il a surtout tant de franchise et de coeur. Il est tellement pur et poetique, que mes relations avec lui, quelque passageres qu'elles fussent, ont ete l'une des plus douees jouissances de mon pauvre coeur, qui a deja tant souffert. Je vous raconterai un jour nos adieux et tout ce qui s'est dit en partant. Tout cela est encore trop frais. Ah! chere amie, vous etes heureuse de ne pas connaitre ces jouissances et ces peines si poignantes. Vous etes heureuse, puisque les derienieres sont ordinairement les plus fortes! Je sais fort bien, que le comte Nicolas est trop jeune pour pouvoir jamais devenir pour moi quelque chose de plus qu'un ami, mais cette douee amitie, ces relations si poetiques et si pures ont ete un besoin pour mon coeur. Mais n'en parlons plus. La grande nouvelle du jour qui occupe tout Moscou est la mort du vieux comte Безухой et son heritage. Figurez vous que les trois princesses n'ont recu que tres peu de chose, le prince Basile rien, est que c'est M. Pierre qui a tout herite, et qui par dessus le Marieche a ete reconnu pour fils legitime, par consequent comte Безухой est possesseur de la plus belle fortune de la Russie. On pretend que le prince Basile a joue un tres vilain role dans toute cette histoire et qu'il est reparti tout penaud pour Petersbourg.