Почтовая станция

Почтовая станция (ранее в России также называлась почтовым станом) — в прошлом почтовое учреждение в России и ряде других стран, где отдыхали проезжающие (пассажиры), меняли почтовых лошадей и другие средства передвижения и где производился обмен почтой между почтарями. В более ранние времена, соответствующие скорой ямской гоньбе, такое место называлось ямом.

Происхождение и толкования термина

Владимир Даль в Толковом словаре живого великорусского языка даёт следующие сведения о термине «(почтовая) станция»:

Ста́нция ж. лат. фрнц. место остановки путников; место, где меняют, берут свежих почтовых лошадей, сиб. станок. Гл. стоять (как и лежать, сидеть ипр.) на слвнск. и на запдн. языках общего, снскртск. корня, почему и производные, не будучи заимствованы, нередко сходны. Станционный дом; —смотритель.

Кроме этого, Далем собраны и другие синонимы слова «станция», встречавшиеся ранее в России, особенно в местных диалектах:

Стан м. место, где путники, дорожные стали, остановились для отдыху, временного пребыванья, и всё устройство на месте, с повозками, скотом, шатрами или иными угодьями; место стоянки и всё устройство. <…> | Стан и становище, стар. станок сиб. ныне станция, селенье, где меняли лошадей (почтовых не было, а обывательских, позже ямских), или хуторок на перепутье, нарочно поставленная избушка, для приюта, какия ещё и доныне есть на безлюдье в Арханг. крае, в Сиб. род постоялого двора, для роздыху и кормёжки лошадей. <…> На Сибирских станках приезжий находит готовые дрова, чтобы обогреться, и, по обычаю, сам должен припасти их отъезжая. Для чего стан заменено чужим, искаженным станция? <…>
Стано́к <…> | Сиб. почтовая станция.

— Ставить // Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / авт.-сост. В. И. Даль. — 2-е изд. — СПб. : Типография М. О. Вольфа, 1880—1882.</span>

Стацея ж. стар. стан, станок сиб. станция, почтовый стан.

— Стацея // Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / авт.-сост. В. И. Даль. — 2-е изд. — СПб. : Типография М. О. Вольфа, 1880—1882.</span>

По́чта <…> место содержанья лошадей, для едущих по почте, на переменных; поезд, везущий почту; стан, почтовая станция. <…> Почтовая карта, с показаньем всех станций и расстояний их. <…> Почтсодержатель, -ница, кто с подряду содержит на станции лошадей, почтовую гоньбу. <…>

— Почта // Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / авт.-сост. В. И. Даль. — 2-е изд. — СПб. : Типография М. О. Вольфа, 1880—1882.</span>

Гон м. <…> | влад. станция, место содержания почтовых, земских лошадей. <…>

— Гонять // Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / авт.-сост. В. И. Даль. — 2-е изд. — СПб. : Типография М. О. Вольфа, 1880—1882.</span>

Перемена <…> || Перм. огородн. | Станция почтовая, ямская, частная, или, на бичевниках, где сменяют лошадей или бурлаков в лямках. <…> Переменные лошади, не долгие, не протяжные, а почтовые, либо вообще сменяемые за каждым перегоном. <…>

— Переменять // Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / авт.-сост. В. И. Даль. — 2-е изд. — СПб. : Типография М. О. Вольфа, 1880—1882.</span>

Ям м. татарск. селенье, коего крестьяне отправляют на месте почтовую гоньбу, и где для этого станция, стан, сиб. станок. <…>

— Ям // Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / авт.-сост. В. И. Даль. — 2-е изд. — СПб. : Типография М. О. Вольфа, 1880—1882.</span>

История

Россия

Ранний период

В России правительственные приказания передавались сначала в города и войскам особыми гонцами; впоследствии некоторым городам и деревням было вменено в обязанность содержать для этой цели положенное число лошадей и ямщиков, то есть были устроены почтовые станции. Царский указ от 25 мая 1668 года назначил датчанина Леонтия Марселиуса ответственным за организацию прямой почтовой связи с Польшей — из Москвы в Вильно, которая начала действовать 17 сентября того же года. На всех станциях этого почтового тракта — от Москвы до Пскова — для почтарей имелись приготовленные «подставы», то есть свежие лошади. В 1696 году на станциях были введены точные отметки о времени прохода почты.

При Анне Иоанновне вышел ряд почтовых указов, в том числе о прибавке лошадей на станциях. Согласно этим указам, например, было запрещено непристойно ругать почтовых управителей или служителей; все эти меры относились, впрочем, лишь к Лифляндии.

В 1744 году, в дополнение к имевшимся в России почтовым станциям, было учреждено семь станций в Финляндии. В середине XVIII века на станциях были устроены почтовые дворы в виде гостиниц с трактирами.

В 1783 году обыватели некоторых губерний были освобождены от почтовой повинности и обложены особым денежным сбором; разрешено было содержать станции частным лицам, с правом пользоваться прогонными деньгами (платой за проезд по почтовым дорогам). В это время почтовые станции, заменившие собой прежние ямы, составляли низшую ступень местного почтового управления.

XIX век

К 1810 году, когда Главное почтовое управление было преобразовано в Почтовый департамент Министерства внутренних дел, на службе состояло 2649 почтальонов и станционных смотрителей. В царствование Николая I были введены новые системы содержания почтовых станций.

После уничтожения старинных ямов в России испытывались различные системы устроения и содержания почтовых станций для обеспечения проезда пассажиров и перевозки почты.

В общем случае почтовое ведомство определяло количество лошадей, которых нужно было держать на станции, а так как расходы обычно бывали больше прихода, то почтовое управление назначало известную приплату лицу, которое брало на себя содержание почтовой станции. В некоторых губерниях конная почта была передана в ведение земства.

Затем правительство издавна стремилось развить так называемые вольные почты, заключавшиеся в том, что содержание заведённых за счёт правительства или земских сумм зданий почтовых станций отдавалось желающим, которые принимали на себя обязанность содержать определённое количество лошадей и экипажей, с исключительным правом провоза как почты, так и пассажиров, за установленные в законе прогоны. При учреждении вольных почт содержатели станций не получали никакого пособия и обязывались выставлять такое количество лошадей, чтобы не было задержки ни в пересылке почты, ни для проезжающих. В вознаграждение за это они пользовались монополией, то есть никто не имел права возить проезжающих на переменных лошадях там, где существовали вольные почты.

Согласно положению 1831 года, вольные почты разрешено было учреждать по всем трактам, кроме столиц, людям всяких состояний, которые должны были содержать определённое число лошадей и возить почту, эстафеты и проезжающих за обыкновенные прогоны. В 1836 году было предписано всеми мерами поощрять жителей к заведению вольных почт. Однако все эти попытки не увенчались успехом: система вольных почт осуществлялась в самых незначительных размерах.

В том же 1836 году станции Ковенского шоссе (от Ковна до Динабурга) и в 1840 году — Таурогенского шоссе (от Таурогена до Шавли) были отданы на содержание по администрационной (прусской) системе: доход каждой станции определялся от прогонов, затем выводился расход на обзаведение и содержание станции, к последнему прибавлялось 12 % в вознаграждение и содержание администратора, и, наконец, сумма общего годового расхода, которая превышала доход станции, назначалась в ежегодную приплату администратору за её содержание.

В 1842 году почтовые станции были переданы из ведения местных губернских властей в непосредственное заведование почтового начальства. В 1847 году было предписано составить для каждой станции приблизительный расчет дохода и расхода и вычислить, какую сумму необходимо ежегодно приплачивать почтосодержателю (по оценочной системе). На почтовой станции имелись шнуровые книги, куда записывались подорожные документы, которые требовались для проездов по почтовым дорогам.

Во второй половине XIX века почтовые станции устраивали на шоссейных дорогах, длина которых в России в то время составляла около 2500 вёрст. Внутреннее помещение тогдашней почтовой станции подразделялось на «чистую» и «чёрную» половины. «Чистая» предназначалась для отдыха «господ проезжащих», «чёрная» — для их слуг, ямщиков и почтальонов, хотя последние уставали в дороге больше. Ввиду того что почтовое ведомство не имело достаточно средств для создания почтовых станций в сельской местности, последние было разрешено открывать уездным земствам, первым среди которых стало Ветлужское земство Костромской губернии.

Поскольку, кроме перевозки писем и посылок, по почте производилась и перевозка пассажиров, то почтовые станции для проезжающих содержались или по системе нормальных кондиций (за счёт почтового ведомства), или по системе вольных почт. Требовавшиеся прежде для проездов по почтовым дорогам подорожные были отменены с 1874 года для Европейской части России, а с 1889 года — для Азиатской части России и Кавказа. Прогонные деньги рассчитывались по количеству вёрст и лошадей; размер прогонных денег составлял: для станций вольных почт — 4 копейки за версту и лошадь; для станций, отдаваемых в содержание по нормальным кондициям, — 3 копейки за версту и лошадь, кроме некоторых трактов, где существуют повышенные или пониженные таксы. Сверх того, проезжающие на станциях, отдаваемых в содержание по нормальным кондициям, уплачивали в пользу казны сбор в 10 копеек за перегон каждой лошади.

• Русская почтовая станция XIX века (на примере Музея «Дом станционного смотрителя» в Выре)
• Почтовая станция.JPG

  Главные ворота

• Офис почтовой станции.JPG

  Офис станционного смотрителя

• Комната смотрителя 1.JPG

  Комната смотрителя

• Комната смотрителя 2.JPG

  То же

• Двор почтовой станции.JPG

  Двор: справа — ямщицкая, слева — конюшни, каланча и колодец

На рубеже веков

К концу XIX века в России имелось следующее количество почтовых станций:

Данные о положении конной почты и почтовых станциях в России в 1896 году
	Почтовые станции
	Казённые	Вольные	На особых условиях	Всего
Число станций	2853	449	782	4084
Число почтосодержателей	8521	268	741	9530
Число ямщиков	11 484	1372	1530	14 386
Число повозок	16 089	2622	8078	26 789
Число лошадей на станциях	28 527	3477	3410	35 414
Число выпущенных в гон лошадей	6 326 805	937 798	1 057 324	8 321 927
В том числе выпущено:
под почты и эстафеты	2 512 504	487 934	752 803	3 753 241
под проезжающих	8 814 301	449 864	304 521	9 568 686

В 1897 году имелось: почтовых станций — 4028, в том числе казённых — 2798, вольных — 443, на особых условиях — 787; лошадей на станциях — 33 836.

В 1903 году во всей Российской империи насчитывалось 3973 почтовых станций, на которых использовалось 29 357 лошадей.

Помимо государственных почтовых заведений, существовали местные (земские) почтовые учреждения. В 1896 году, в дополнение к почти 2000 местных почтовых контор и отделений, в России имелось 17 местных почтовых станций с приёмом и выдачей простой корреспонденции. С учётом Финляндии на всей территории империи имелось 158 таких станций. Кроме того, на территории Финляндии находилась 171 местная станция с приёмом и выдачей корреспонденции всякого рода. В 1897 году было 69 станций с приёмом и выдачей простой корреспонденции.

Другие страны

Похожие почтовые учреждения во времена конной почты существовали и в других государствах прошлого, например, на территории Германии, Швеции и других европейских стран.

Значение в культуре

Почтовые станции не только сыграли важную роль в развитии почтовой связи, но и стали объектами культурного наследия, а также запечатлены в произведениях литературы и искусства. Министерство культуры Российской Федерации относит в настоящее время к объектам национального культурного наследия и памятникам архитектуры 39 зданий старинных почтовых станций, расположенных в Брянской, Владимирской, Калужской, Ленинградской, Московской, Новгородской, Орловской, Псковской, Ростовской, Смоленской, Тверской и Ярославской областях, Приморском и Ставропольском краях и Татарстане. В некоторых из них созданы почтовые музеи, как например, Музей «Дом станционного смотрителя» в Ленинградской области (см. иллюстрации выше).

Примеры почтовых станций бывшей Российской империи
Переславль-Залесский Ярославской области. Объект культурного наследия	Развалины почтовой станции в деревне Раков (Белоруссия)	Типовое здание почтовой станции на Нарвском тракте в деревне Ополье

Действие ряда произведений литературы и искусства происходит на почтовых станциях; среди этих произведений можно упомянуть:

• оперу А. Н. Титова «Ям, или Почтовая станция» (на текст Я. Б. Княжнина, 1805);
• стихотворение П. А. Вяземского «Станция» (1825);
• повесть А. С. Пушкина «Станционный смотритель» (1830);
• рассказ А. П. Чехова «Почта» (1887).

Описывая события Отечественной войны 1812 года, П. А. Вяземский приводит в своих записках следующий случай, имевший место на одной из почтовых станций:

Алексей Михайлович Пушкин, состоявший по милиционной службе при князе Юрии Владимировиче Долгоруком, рассказывал следующее. На почтовой станции одной из отдалённых губерний заметил он в комнате смотрителя портрет Наполеона, приклеенный к стене. «Зачем держишь ты у себя этого мерзавца?» — «А вот затем, ваше превосходительство, — отвечает он, — что если неравно Бонапартий под чужим именем или с фальшивою подорожною приедет на мою станцию, я тотчас по портрету признаю его, голубчика, схвачу, свяжу, да и представлю начальству». — «А, это дело другое!» — сказал Пушкин.

— П. А. Вяземский. «Старая записная книжка»

См. также

• Дом станционного смотрителя
• История почты России
• Почтовое отделение
• Почтамт
• Станционный смотритель (повесть)
• Тарасовская почтовая станция Архангелогородского почтового тракта
• Ям
• Ямская гоньба
• Ямская повинность
• Ямская слобода
• Ямщик

Отрывок, характеризующий Почтовая станция

Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.