Маврикийский дронт

† Маврикийский дронт
Научная классификация
промежуточные ранги Домен:  Эукариоты Царство:  Животные Подцарство:  Эуметазои Без ранга:  Двусторонне-симметричные Без ранга:  Вторичноротые Тип:  Хордовые Подтип:  Позвоночные Инфратип:  Челюстноротые Надкласс:  Четвероногие Класс:  Птицы Подкласс:  Новонёбные Отряд:  Голубеобразные Семейство:  Голубиные Подсемейство:  † Дронтовые Род:  † Raphus Brisson, 1760 Вид:  † Маврикийский дронт
Международное научное название
Raphus cucullatus (Linnaeus, 1758)
Синонимы
Struthio cucullatus Linnaeus, 1758 Didus ineptus Linnaeus, 1766
Ареал
Охранный статус
Исчезнувшие виды IUCN 3.1 Extinct: [www.iucnredlist.org/details/22690059 22690059 ]
Исчезнувший вид
Систематика на Викивидах Изображения на Викискладе FW   [fossilworks.org/bridge.pl?action=taxonInfo&taxon_no= ???]

Маврики́йский дронт, или додо́ (лат. Raphus cucullatus) — вымерший вид нелетающей птицы из монотипического рода Raphus. Являлся эндемиком острова Маврикий. Первое документальное упоминание о дронте появилось благодаря голландским мореплавателям, прибывшим на остров в 1598 году. С появлением человека, птица часто становилась жертвой как голодных моряков, так и их домашних животных, а также других интродуцированных видов. Последнее широко признанное научным сообществом наблюдение в природе зафиксировано в 1662 году. Исчезновение было замечено не сразу, и многие натуралисты долгое время считали додо мифическим существом, пока в 40-х годах XIX века не было проведено исследование сохранившихся останков особей, привезенных в Европу ещё в начале XVII века. Тогда же было впервые указано на родство дронтов с голубями. С тех пор на острове Маврикий было собрано большое количество субфоссилий птиц, в основном из района болота Мар-о-Сонж. Ближайшим родственником додо был также вымерший родригесский дронт (Pezophaps solitarius), c которым он объединяется в подсемейство дронтовых, входящее в семейство голубиных.

Вымирание этого вида менее чем за столетие с момента открытия обратило внимание научного сообщества на ранее неизвестную проблему причастности человека к исчезновению животных, а широкую известность додо получил благодаря одному из персонажей сказки Льюиса Кэролла «Алиса в Стране чудес». Птица стала одним из символов государства Маврикий: её изображение является частью герба страны (утверждён в 1906 году) и широко используется в качестве местного талисмана и сувенира.

Внешний вид додо известен только по изображениям и письменным источникам XVII века. Поскольку те единичные эскизы, которые были срисованы с живых экземпляров и сохранились до наших дней, разнятся между собой, точный прижизненный облик птицы остаётся доподлинно неизвестным. Аналогичным образом мало что с уверенностью можно сказать и об её повадках. Полуископаемые останки показывают, что маврикийский дронт был высотой около 1 метра и мог весить 10—18 кг. На картинах изображаемая птица имела коричневато-серое оперение, жёлтые ноги, небольшой пучок хвостовых перьев и серую, неоперённую в лицевой части голову с чёрным, жёлтым или зелёным клювом. Основной средой обитания додо, вероятно, были леса в более сухих, прибрежных районах острова. Предполагается, что маврикийский дронт утратил способность к полёту из-за наличия большого количества источников пищи (в которую, как полагают, входили упавшие фрукты) и отсутствия на острове опасных хищников.

Систематическое положение и эволюция

Орнитологи первой половины XIX века бывало провозглашали додо и небольшим страусом, и пастушком, и альбатросом, и даже разновидностью грифа. Так в 1835 году Анри Бленвиль, исследовав слепок черепа, полученный из Оксфордского музея, сделал вывод о родстве птицы с коршунами. В 1842 году датский зоолог Йоханнес Теодор Райнхартт предположил, что дронты были наземными голубями, основываясь на исследованиях черепа, обнаруженного им в королевской коллекции в Копенгагене. Первоначально это мнение коллеги учёного сочли смехотворным, однако в 1848 году его поддержали Хью Стрикленд и Александр Мелвилл, выпустившие монографию «Додо и его родственники» (англ. The Dodo and Its Kindred). В этом труде авторы предприняли попытку отделить миф от реальности. После анатомирования Мелвиллом головы и лапы экземпляра, хранившегося в музее естествознания Оксфордского университета, и их сравнения с останками вымершего родригесского дронта (лат. Pezophaps solitaria) учёные выяснили, что оба вида являются близкородственными. Стрикленд установил, что хотя эти птицы и не были идентичными, но они имели много общих черт в строении костей ног, характерных только для голубиных.

Маврикийский дронт был схож с голубями по многим анатомическим особенностям. Стрикленд обратил внимание на очень короткую ороговевшую часть клюва с длинной, тонкой и голой базальной частью. У додо, как и у других представителей голубиных, имелись оголённые участки кожи вокруг глаз, достигающие основания клюва. Лоб был довольно высоким относительно клюва, а ноздри располагались низко в средней части последнего и были окружены кожей. Совокупность этих признаков характерна только для голубей. Ноги у додо — как особенности их чешуек, так и костей — во многом более схожи с таковыми у наземных видов голубей, чем у других птиц. Наконец, изображения большого зоба также указывают на сходство с голубями, у которых этот орган более развит. Как и у них, у додо отсутствовали сошник и ноздревая перегородка, а также имелись аналогичные элементы в нижней челюсти, скуловой кости, нёбе и задних пальцах ног. От других представителей семейства этот вид в основном отличался слаборазвитыми крыльями, а также гораздо большими размерами клюва относительно остальной части черепа.

На протяжении XIX века к одному роду с додо относили несколько видов, в том числе родригесского дронта-отшельника и реюньонского дронта — как Didus solitarius и Raphus solitarius соответственно (родовые названия Didus и Raphus являлись синонимами, которыми в то время пользовались разные авторы). Крупные кости, обнаруженные на острове Родригес (в настоящее время установлено, что они принадлежали самцу дронта-отшельника), привели Э. Д. Бартлетта к выводу о существовании более крупного нового вида, которому он дал название Didus nazarenus (1851). Ранее оно было придумано И. Гмелином (1788) для т. н. «назаретской птицы» — отчасти мифического описания додо, которое в 1651 году обнародовал Франсуа Кош. Сейчас оно признано синонимом Pezophaps solitaria. Грубые зарисовки рыжего маврикийского пастушка были также ошибочно отнесены к новым видам дронтов: Didus broeckii (Schlegel, 1848) и Didus herberti (Schlegel, 1854).

Вплоть до 1995 года ближайшим вымершим сородичем додо считался так называемый белый, или реюньонский, или бурбонский дронт (Raphus borbonicus). Лишь сравнительно недавно было установлено, что все его описания и изображения были неверно интерпретированы, а обнаруженные останки принадлежат вымершему представителю семейства ибисовых. В конечном итоге ему было присвоено название Threskiornis solitarius.

Изначально додо и дронта-отшельника с острова Родригес относили к разным семействам (Raphidae и Pezophapidae соответственно), так как считалось, что они появились независимо друг от друга. Затем на протяжении долгих лет их объединяли в семейство дронтовых (ранее Dididae), так как их точное родство с другими голубями оставалось под вопросом. Остеологические и молекулярные данные двух видов привели к расформированию семейства Raphidae, а додо и родригесского дронта в итоге поместили в подсемейство Raphinae общего теперь семейства голубиных.

В 2002 году сотрудниками Оксфордского университета был проведён сравнительный анализ митохондриального цитохрома b и рибонуклеиновой последовательности 12S, выделенных из тканей цевки додо и бедренной кости родригесского дронта. Он подтвердил родственную связь обеих птиц и их принадлежность к семейству голубиных. То же генетическое исследование показало, что ближайшим современным родственником дронтов является гривистый голубь. За ним следуют новогвинейские венценосные голуби и эндемик Самоа зубчатоклювый голубь. Последний имеет внешнее сходство с додо, в связи с чем приобрёл родовое латинское название Didunculus («маленький додо»). Английское слово с тем же смыслом (Dodlet) придумал Ричард Оуэн.

Нижеследующая кладограмма показывает ближайшее в рамках семейства голубиных родство додо с островными эндемиками, проводящими большую часть жизни на земле.

	Веероносный венценосный голубь Гривистый голубь Родригесский дронт Маврикийский дронт Зубчатоклювый голубь

Схожая кладограмма была опубликована в 2007 году: в ней поменяли местами венценосного и зубчатоклювого голубя, а в основание клады были включены фазановый голубь и толстоклювый голубь.

Останки ещё одного крупного — чуть меньше, чем додо и родригесский дронт — нелетающего голубя Natunaornis gigoura найдены на острове Вити-Леву (Фиджи) и описаны в 2001 году. Полагают, что он также состоит в родстве с венценосными голубями.

Генетическое исследование 2002 года показало, что разделение родословных родригесского и маврикийского дронтов произошло в районе границы палеогена и неогена около 23 млн лет назад. Маскаренские острова (Маврикий, Реюньон и Родригес) имеют вулканическое происхождение с возрастом не более 10 миллионов лет. Таким образом, у общих предков этих птиц должна была оставаться способность летать ещё на протяжении длительного времени после размежевания. Так как ДНК, выделенная из оксфордского экспоната, разрушена, и других пригодных её образцов из субфоссильных останков не получено, все эти данные по-прежнему нуждаются в независимой проверке.

Отсутствие на Маврикии растительноядных млекопитающих, которые могли бы составить пищевую конкуренцию, позволило дронтам достичь очень крупных размеров (островной гигантизм). Одновременно птицам не угрожали и хи́щные звери, что повлекло за собой утрату способности к полёту.

Этимология

По всей видимости, наиболее ранним документально засвидетельствованным названием додо является голландское слово walghvogel, которое упоминается в журнале вице-адмирала Вибранда ван Варвейка, посетившего Маврикий во время Второй голландской экспедиции в Индонезию в 1598 году. Английский перевод, выполненный в 1599 году, объяснял смысл названия следующим образом:

По левую руку находился небольшой остров, который они назвали Хемскирк, а саму бухту они называли Варвик… Здесь они оставались 12 дней, пополняя силы, и обнаружили в этом месте огромное множество птиц вдвое крупнее лебедя, которых они называли «Walghstocks» и «Wallowbirdes», и представляющих собой очень хорошую дичь. Но обнаружив также изобилие голубей и попугаев, они уже гнушались есть тех больших птиц, называя их Wallowbirdes, то есть отвратительные или мерзкие птицы. Оригинальный текст (англ.)   On their left hand was a litle Island which they named Hemskerk Island, and the bay it selfe they called Warwick Bay... Here they taried 12. daies to refresh themselves, finding in this place great quantity of foules twice as bigge as swans, which they call Walghstocks or Wallowbirdes being very good meat. But finding also aboundance of pidgeons & popiniayes, they disdained any more to eat those great foules calling them (as before) Wallowbirds, that is to say lothsome or fulsome birdes. —

Упомянутое в тексте английское слово wallowbirdes, которое можно дословно перевести как «безвкусные птицы», является калькой с голландского аналога walghvogel; слово wallow является диалектным и родственно средненидерландскому walghе в значении «безвкусный», «пресный» и «тошнотворный».

Другое сообщение из той же экспедиции, принадлежавшее перу Хейндрика Диркса Йолинка (возможно это самое первое упоминание о додо) гласит, что побывавшие ранее на Маврикии португальцы называли тех птиц «пингвинами». Однако для обозначения единственных известных тогда очковых пингвинов они пользовались словом fotilicaios, а упомянутое голландцем по-видимому является производным от португальского pinion (рус. подрезанное крыло), очевидно указывающим на небольшие размеры таковых у додо.

Экипаж голландского судна «Гельдерланд» в 1602 году называл их словом dronte (в значении «набухший», «раздутый»). От него произошло современное название, используемое в скандинавских и славянских языках (в том числе, и в русском). Эта команда также называла их griff-eendt и kermisgans с намёком на домашних птиц, откармливаемых для престольного праздника Кермессе в Амстердаме, который проводился на следующий день, после того как моряки бросили якорь у берегов Маврикия. Происхождение слова «додо» неясно. Некоторые исследователи возводят его к голландскому dodoor (рус. ленивый), другие — к dod-aars в значении «толстозадый» либо «шишкозадый», которым моряки возможно хотели подчеркнуть такую особенность, как клок перьев в хвостовой части птицы (Стрикленд также упоминает жаргонное его значение с русским аналогом «салага»). Первая запись слова dod-aars встречается в журнале капитана Виллема ван Вест-Занена (нидерл. Willem van West-Zanen) от 1602 года. Английский путешественник Томас Герберт впервые в печати использовал слово «додо» в своём путевом очерке 1634 года, где утверждал, что оно использовалось португальцами, которые посетили Маврикий в 1507 году. Ещё один англичанин, Эммануил Алтэм, употребил это слово в письме 1628 года, в котором также заявил о его португальском происхождении. Насколько известно, ни один сохранившийся португальский источник не упоминал об этой птице. Тем не менее, некоторые авторы по-прежнему утверждают, что слово «додо» происходит от португальского doudo (в настоящее время doido), которое означает «дурак» или «чокнутый». Также высказывалось мнение о том, что «додо» было звукоподражанием голоса птицы, имитирующим двухнотный звук, издаваемый голубями и похожий на doo-doo.

Латинское прилагательное cucullatus к маврикийскому дронту первым применил в 1635 году Хуан Эусебио Ниремберг, дав птице название Cygnus cucullatus (рус. Лебедь капюшончатый) на основании изображения додо, выполненного Карлом Клузиусом в 1605 году. Спустя сто лет, в классической работе XVIII века под названием «Система природы» Карл Линней использовал слово cucullatus в качестве видового названия дронта, но уже в сочетании со Struthio (страус). В 1760 году Матюрен-Жак Бриссон ввёл ныне используемое название рода Raphus, добавив к нему вышеназванное прилагательное. О происхождении этого слова французский натуралист де Бюффон писал следующее:

Сигизмунд Гален нашел <в словаре> у Гезихия название ράφος с неопределенным смыслом и ради удовольствия использовал его для <наименования> дрофы; потом М. М. Бёринг и Бриссон применили <латинскую адаптацию> его к дронту, ничем не объясняя причин, которые сподвигли их на это. Оригинальный текст (фр.)   Sigismond Galenius ayant trouvé dans Hésychius le nom de ράφος , dont l'application n'étoit point déterminée, l'appropria de son bon plaisir à l'outarde; et depuis, MM. Moehring et Brisson l'ont appliqué au dronte, sans rendre compte des raisons qui les y ont engagés. —

В 1766 году Карл Линней ввёл другое научное название — Didus ineptus (рус. дронт глупый), которое стало синонимом более раннего имени по принципу приоритета в зоологической номенклатуре.

Описание

Поскольку целых экземпляров додо не существует, трудно определить такие особенности внешнего вида, как характер и окраска оперения. Таким образом, рисунки и письменные свидетельства о встречах с маврикийскими дронтами в период между первым документальным свидетельством и исчезновением (1598—1662) стали важнейшими источниками описания их внешнего облика. Согласно большинству изображений додо имел серое или коричневатое оперение с более светлыми маховыми перьями 1-го порядка и пучком вьющихся светлых перьев в области поясницы. Голова была серой и лысой, клюв — зелёным, чёрным или жёлтым, а ноги — желтоватыми, с чёрными когтями. Субфоссилии и останки птиц, привезённых в Европу в XVII веке, показывают, что они были очень крупными, около 1 метра в высоту, и могли весить до 23 кг. Повышенные массы тела характерны для птиц, содержащихся в неволе; массы особей в дикой природе оценивались в пределах 10,6—21,1 кг. Более поздняя оценка даёт минимальный средний вес взрослой птицы 10,2 кг, однако рядом исследователей это число поставлено под сомнение. Предполагается, что вес тела зависел от сезона: в тёплый и влажный период года особи становились тучными, в сухой и жаркий — наоборот.

Для этой птицы был характерен половой диморфизм: самцы были крупнее самок и имели соразмерно более длинные клювы. Последние достигали 23 см в длину и имели крючок на конце. Изучение некоторых из сохранившихся перьев оксфордских образцов головы показало, что они преимущественно являлись контурными, а не пуховыми, и были очень схожи с таковыми у других голубей.

Многие особенности скелета, отличающие додо и его ближайшего родственника — родригесского дронта — от голубей, связаны с их неспособностью летать. Тазовые кости оказались толще в связи с необходимостью поддерживать больший вес, а грудной отдел и небольшие крылья были педоморфными, то есть недоразвитыми, сохранявшими особенности, присущие птенцам. В свою очередь, череп, туловище и нижние конечности были пераморфными, то есть их характеристики менялись с возрастом. Общими признаками додо и родригесского дронта являются особенности строения черепа, таза и грудины, а также большие размеры. От родригесского дронта додо отличался более крепким телосложением и меньшим ростом, большой головой и клювом, а также округлой формой черепа и меньшими по размеру глазными впадинами. Шея и ноги маврикийского дронта были соразмерно короче, а на запястье отсутствовал нарост, характерный для родригесского сородича.

Письменные свидетельства современников

Большинство описаний додо, сделанных современниками, были обнаружены в судовых журналах кораблей Голландской Ост-Индской компании, причаливавших у берегов Маврикия в период колониального правления Голландской империи. Немногие из этих сообщений могут считаться достоверными, так как часть из них, вероятно, основывалась на более ранних, и ни одно из них не было выполнено учёным-натуралистом.

Одна из самых ранних записей взята из журнала ван Варвейка (1598 год):

Синие попугаи были здесь очень многочисленны, как и другие птицы, среди которых была разновидность, очень заметная благодаря большим размерам — больше, чем наши лебеди, с огромной головой, лишь наполовину покрытой кожей, и как бы одетой в капюшон. У этих птиц отсутствовали крылья, а на их месте торчали 3 или 4 тёмных пера. Хвост состоял из нескольких мягких вогнутых перьев пепельного цвета. Мы их называли Walghvögel по той причине, что чем дольше и чаще их готовили, тем менее мягкими и всё более безвкусными они становились. Тем не менее, брюшко и грудинка у них были приятны на вкус и легко разжевывались. Оригинальный текст (англ.)   Blue parrots are very numerous there, as well as other birds; among which are a kind, conspicuous for their size, larger than our swans, with huge heads only half covered with skin as if clothed with a hood. These birds lack wings, in the place of which 3 or 4 blackish feathers protrude. The tail consists of a few soft incurved feathers, which are ash coloured. These we used to call 'Walghvögel', for the reason that the longer and oftener they were cooked, the less soft and more insipid eating they became. Nevertheless their belly and breast were of a pleasant flavour and easily masticated —

Одно из самых подробных описаний птицы сделал английский путешественник Томас Герберт в своей книге «Повесть о многолетнем путешествии в Африку и Большую Азию, начатом в 1626 году» (англ. A Relation of some yeares' Travaile, begunne Anno 1626, into Afrique and the greater Asia, 1634):

Только здесь и на острове Дигарроис [Родригес; вероятно имеется в виду дронт-отшельник] рождается птица-додо, которая по форме и по редкости может соперничать с аравийским фениксом: тело её округлое и грузное, а весит она менее пятидесяти фунтов. Она считается больше диковинкой, чем пищей; от них и промасленные желудки могут заболеть, а для нежных это оскорбление, но никак не еда. От облика её сквозит унынием, вызванным несправедливостью природы, создавшей такое огромное тело, дополненное крыльями настолько маленькими и беспомощными, что они служат лишь для того, чтобы доказать, что это птица. Полголовы её обнажено и как будто покрыто тонкой вуалью, клюв загибается вниз и посреди его находятся ноздри, от них и до кончика он светло-зелёного цвета вперемешку с бледно-жёлтым оттенком; глаза её небольшие и словно бриллианты круглые и rowling (?); её одеяние состоит из пуховых перьев, на хвосте три пёрышка, коротких и непропорциональных. Ноги её под стать телу, когти острые. Обладает сильным аппетитом и прожорлива. Способна переваривать камни и железо, чьё описание лучше воспримется из её изображения. Оригинальный текст (англ.)   First, here and here only and in Dygarrois is generated the Dodo, which for shape and rareness may antagonize the Phœnix of Arabia: her body is round and fat, few weigh lesse than fifty pound, are reputed more for wonder then for food, greasie stomackes may seeke after them, but to the delicate, they are offensive and of no nourishment. Her visage darts forth melancholy, as sensible of Nature's injurie in framing so great a body to be guided with complementall wings, so small and impotent, that they serve only to prove her Bird. The halfe of her head is naked seeming covered with a fine vaile, her bill is crooked downwards, in midst is the thrill, from which part to the end tis a light greene, mixt with a pale yellow tincture; her eyes are small and like to Diamonds, round and rowling; her clothing downy feathers, her traine three small plumes, short and inproportionable, her legs suiting her body, her pounces sharpe, her appetite strong and greedy. Stones and Iron are digested, which description will better be conceived in her representation. —

Французский путешественник Франсуа Кош (фр. François Cauche) в опубликованном в 1651 году отчёте о своем путешествии, включавшем двухнедельное пребывание на Маврикии (с 15 июля 1638 года), оставил единственное дошедшее до нас описание яйца и вокализации птицы:

Я увидел на Маврикии птиц крупнее лебедя, без перьев на теле, которое покрыто чёрным пухом; задняя часть округлая, огузок украшен кудрявыми перьями, число которых увеличивается с возрастом. Вместо крыльев у них перья такие же, как и предыдущие: чёрные и изогнутые. У них нет языков, клюв большой и слегка загнут вниз; ноги длинные, чешуйчатые, всего с тремя пальцами на каждой лапе. Крик у него как у гусёнка, но это совсем не означает приятный вкус, как у фламинго и уток, о которых мы только что говорили. В кладке у них одно яйцо, белое, размером с булку в 1 су, к нему прикладывают камень величиной с куриное яйцо. Откладывают на траву, которую собирают, а гнёзда свои строят в лесу; если убить птенца, в брюхе у неё можно найти серый камень. Мы их зовём «назаретскими птицами». Жир их — замечательное средство для облегчения в мышцах и нервах. Оригинальный текст (фр.)   I'ay veu dans l'isle Maurice des oiseaux plus gros qu'un cygne, sans plumes par le corps, qui est couvert d'un duvet noir, il a le cul tout rond, le cropion orné de plumes crespuës, autant en nombre que chaque oiseau a d'années, au lieu d'aisles ils ont pareilles plumes que ces dernieres, noires & recourbées, ils sont sans langues, le bec gros se courbant un peu par dessous hauts de iambes, qui sont escaillées, n'ayans que trois ergots à chaque pied. Il a un cry comme l'oison, il n'est du tout si savoureux à manger, que les fouches & feiques, desquelles nous venons de parler. Ils ne font qu'un œuf, blanc, gros comme un pain d'un sol, contre lequel ils mettent une pierre de la grosseur d'un œuf de poules. Ils ponnent sur de l'herbe qu'ils amassent, & font leurs nids dans les forests, si on tué le petit, on trouve une pierre grise dans son gésier, nous les appellions, oiseaux de Nazaret. La graisse est excellente pour adoucir les muscles & nerfs. —

Аналогичные размеры яйца — «с булку в 1 су» — далее в тексте автор указывает у птицы, чьё описание совпадает с розовоспинным пеликаном (то есть в среднем 92,2х60,3 мм). В целом сообщение Франсуа Коша вызывает некоторые сомнения, так как помимо всего в нём говорится, что у «назаретской птицы» три пальца на ноге и отсутствует язык, что совсем не соответствует анатомии маврикийских дронтов. Это привело к ошибочному выводу, что путешественник описал иной родственный вид, которому позднее присвоили название Didus nazarenus. Однако, скорее всего, он перепутал свои сведения с данными о малоизученных тогда казуарах, к тому же в его заметках встречаются и другие противоречивые утверждения. Что касается происхождения понятия «назаретская птица», российский учёный Иосиф Хамель в 1848 году объяснил его тем, что вероятно этот француз, услышав перевод первоначального названия птицы walghvogel (фр. Oiseau de nausée — тошнотворная птица), слово nausée (тошнота) соотнёс с географическим пунктом Nazaret, указанном на картах тех лет недалеко от Маврикия.

Упоминание о «молодом страусе», взятом на борт корабля в 1617 году, является единственным сообщением о возможно молодой особи додо.

Изображения

Известно около двадцати изображений додо XVII века, срисованных с живых представителей либо чучел. После 1638 года, когда был опубликован рисунок Корнелиса Сафтлевена, любые упоминания о дронтах становятся всё реже; по всей видимости, более поздние изображения основывались на ранних источниках. Рисунки разных художников имеют заметные отличия в деталях, таких как окраска клюва, форма хвостовых перьев и общая расцветка. Некоторые специалисты, например Антон Корнелий Аудеманс и Масаудзи Хатисука, выдвинули ряд версий, что на картинах могли быть изображены особи различного пола, возраста либо в разные периоды года. Наконец, высказывались предположения о разных видах, однако ни одна из этих теорий не нашла подтверждений. К настоящему моменту на основании рисунков нельзя сказать определённо, насколько они вообще отражали действительность. Британский палеонтолог, специалист по дронтам Джулиан Хьюм утверждает, что ноздри живых додо должны были быть щелевидными, как это показано на эскизах с «Гельдерланда», а также на картинах Корнелиса Сафтлевена, Мансура и работах неизвестного художника из коллекции Музея искусств Крокера. Согласно Хьюму, широко раскрытые ноздри, которые зачастую можно увидеть на живописных работах, указывают на то, что в качестве натуры использовались чучела, а не живые птицы.

Судовой журнал с голландского корабля «Гельдерланд» (1601—1603), обнаруженный в архивах в 1860-х годах, содержит единственные наброски, достоверно созданные на Маврикии с живых или недавно убитых особей. Их нарисовали два художника, одного из которых, более профессионального, могли звать Йорис Йостенс Ларле (нидерл. Joris Joostensz Laerle). На основании какого материала — живых птиц или чучел — были созданы последующие изображения, на сегодняшний день выяснить не представляется возможным, что вредит их достоверности.

Классический образ додо представляет собой очень толстую и неуклюжую птицу, но эта точка зрения вероятно преувеличена. Общепринятое мнение учёных сводится к тому, что многие старые европейские изображения были получены с перекормленных в неволе птиц или грубо набитых чучел. Голландский живописец Рулант Саверей был наиболее плодовитым и влиятельным художником, из числа изображавших дронтов. Он нарисовал как минимум десять картин. Его знаменитая работа 1626 года, ныне известная под названием «Додо Эдвардса» (одним из её владельцев был британский орнитолог Джордж Эдвардс; сейчас в коллекции Музея естествознания в Лондоне). Она стала типовым изображением дронта и послужила первоисточником для многих других, при том, что на ней показана чрезмерно упитанная птица.

Могольская картина, обнаруженная А. Ивановым в 1950-е годы в коллекции Института востоковедения АН СССР в Санкт-Петербурге (сейчас хранится в Эрмитаже), изображает додо среди местных индийских птиц. На ней показана стройная, коричневатая особь, которую А. Иванов и специалист по дронтам Джулиан Хьюм считают одним из наиболее точных описаний живого додо: окружающие его птицы были точно идентифицированы и они запечатлены с соответствующей окраской. Считается, что картина написана индийским художником XVII века Мансуром. Изображённая птица, вероятно, жила в зверинце могольского императора Джахангира в Сурате, где в 1630-е годы побывал английский купец Питер Манди, утверждавший, что видел там дронтов.

Поведение и среда обитания

О повадках додо почти ничего не известно ввиду скудности информации. Исследования костей задних конечностей показывают, что птица могла достаточно быстро бегать. Поскольку маврикийский дронт был нелетающей птицей, а на острове не было хищных млекопитающих и других врагов, он, вероятно, гнездился на земле.

Низкая плодовитость и большие размеры додо говорят о том, что эти птицы были K-стратегами, то есть они производили на свет малое количество неоперившихся птенцов, которые требовали долгой родительской заботы. Есть основания (в том числе крупные размеры и тот факт, что у тропических и плодоядных птиц более медленные темпы роста) полагать, что дронт мог иметь длительный период развития.

Массивный клюв с крючком на конце возможно служил птицам при территориальных спорах, хотя отсутствие резких сезонных колебаний климата и обилие пищи снижали накал межвидовой конкуренции в отличие от положения на соседнем острове Родригес, где местный сородич додо вероятно был более агрессивен и в стычках пользовался крыльями.

Предпочтения мест обитания додо неизвестны, но старые сообщения утверждают, что эти птицы населяли леса в более засушливых прибрежных районах на юге и западе Маврикия. Это мнение поддерживается тем фактом, что болото Maр-о-Сонж, в котором найдено большинство останков додо, находится недалеко от моря, в юго-восточной части острова. Такой ограниченный ареал мог внести существенный вклад в вымирание вида. На карте 1601 года из бортового журнала корабля «Гельдерланд» у побережья Маврикия виден небольшой островок, где были пойманы дронты. Джулиан Хьюм предложил, что этот остров находился в бухте Тамарин, на западном побережье Маврикия. Субфоссилии, найденные в пещерах горных районов, доказывают, что птицы встречались на возвышенностях. Исследования на болоте Мар-о-Сонж показывают, что в среде обитания дронтов доминировали дерево додо, пандановые и эндемичные виды пальм.

С началом заселения Маврикия вымерли многие эндемики этого острова, поскольку была сильно повреждена его экосистема, трудно поддающаяся восстановлению. Первоначально остров был полностью покрыт лесами, которые почти полностью были вырублены. Уцелевшая эндемичная фауна по-прежнему находится в серьёзной опасности. Додо соседствовал с другими ныне вымершими птицами, такими как рыжий маврикийский пастушок, маврикийский чубатый попугай, попугай Psittacula bensoni, маврикийский синий голубь, сова Mascarenotus sauzieri, маскаренская лысуха, гусь Alopochen mauritianus, маврикийская утка и маврикийская кваква. В число вымерших маврикийских рептилий входят гигантские представители сухопутных черепах (род Cylindraspis), ящериц (гигантский сцинк Leiolopisma mauritiana) и змей (многокилевая болиерия).

Питание

Ныне утраченная голландская рукопись 1631 года, обнаруженная в гаагском архиве в 1887 году, является единственным описанием рациона додо, а также упоминанием того, как птица в случае обороны использовала свой клюв:

Эти бургомистры величественны и горделивы. Они предстали перед нами, непреклонные и решительные, с широко раскрытыми клювами. Бойкие и смелые при ходьбе, они едва шагу могли ступить нам навстречу. Оружием им служил клюв, которым они могли жестоко укусить; они питались фруктами; хорошего оперения у них не было, зато жира хватало с избытком. Многие из них, к нашей общей радости, были доставлены на борт. Оригинальный текст (англ.)   These Burgmeesters are superb and proud. They displayed themselves to us with stiff and stern faces, and wide-open mouths. Jaunty and audacious of gait, they would scarcely move a foot before us. Their war weapon was their mouth, with which they could bite fiercely; their food was fruit; they were not well feathered but abundantly covered with fat. Many of them were brought onboard to the delight of us all. —

Помимо упавших фруктов, додо, вероятно, питался орехами, семенами, луковицами и кореньями. Нидерландский зоолог Антон Корнелий Оудеманс предположил, что так как на Маврикии отмечены сезоны засух и дождей, додо, по-видимому, в конце влажного сезона нагуливал жир, питаясь спелыми плодами, чтобы пережить затем засушливое время года, когда еды было мало. Современники описывали «жадный» аппетит птицы. Орнитолог Франс Стауб высказал гипотезу, что они питались, главным образом, плодами пальмовых деревьев, и соотнёс период их откармливания с созреванием плодов. Высказывалось также мнение о том, что додо, возможно, питался крабами и моллюсками, как и его родственники — венценосные голуби. Его рацион должен был быть достаточно широким, чтобы не умереть с голоду во время морских путешествий, которыми птицу доставляли в Европу.

Современные источники полагают, что додо для переваривания пищи использовал камни. Это утверждение, в частности, основывается на записи английского историка XVII века Хамона Лестрейнджа, который однажды видел живую птицу в Лондоне и описал её следующим образом:

Примерно в 1638 году, гуляя по улицам Лондона, я увидел изображение странного вида птицы, вывешенное на куске ткани, <пробел в рукописи> в компании одного или двух человек я зашёл внутрь посмотреть. Существо содержалось в комнате, это была огромная птица, несколько больше, чем самый крупный индюк, с такими же ногами и лапами, но дородней, толще и более прямой осанки; передняя часть окрашена как грудь молодого фазанчика, а спина серо-коричневого или чёрного цвета. Хозяин называл её Додо, а на краю камина в комнате лежала груда крупной гальки, из которой хозяин брал и на наших глазах отдавал птице, некоторые из них большие как мускатный орех. Хозяин сказал нам, что она их ест (это способствует пищеварению), и хотя я не припоминаю, как мы долго расспрашивали хозяина, но я до сих пор уверен, что затем птица всё отрыгнула. Оригинальный текст (англ.)   About 1638, as I walked London streets, I saw the picture of a strange looking fowle hung out upon a clothe, [hiatus in the MS] and myselfe with one or two more in company went in to see it. It was kept in a chamber, and was a great fowle somewhat bigger than the largest Turkey cock, and so legged and footed, but stouter and thicker and of more erect shape, coloured before like the breast of a young cock fesan, and on the back of a dunn or dearc colour. The keeper called it a Dodo, and in the ende of a chymney in the chamber there lay a heape of large pebble stones, whereof hee gave it many in our sight, some as big as nutmegs, and the keeper told us that she eats them (conducing to digestion), and though I remember not how far the keeper was questioned therein, yet I am confident that afterwards she cast them all again —

Неизвестно, как взрослые птицы выкармливали молодняк, но голуби — близкие родичи дронтов — дают своим птенцам так называемое зобное молоко. На рисунках современников изображён большой зоб, который, вероятно, использовался как дополнительное место для хранения еды и для выработки «птичьего молока». Предполагается, что максимальный размер зоба у додо и у родригесского дронта был ограничен объёмом зобного молока, которое они способны были произвести для своих птенцов в период раннего роста. В 1973 году считалось, что дерево додо, которое является эндемиком острова Маврикий, находится на грани вымирания. По утверждению американского биолога Стэнли Тэмпла (англ. Stanley Temple) на острове оставалось только 13 экземпляров этих растений и возраст их составлял около 300 лет. В 1977 году учёный высказал гипотезу, что распространение и само существование вида зависело от жизнедеятельности дронтов, и что семена его могут прорастать только в том случае, если они пройдут через пищеварительный тракт птицы. Он утверждал, что дерево додо тоже находится на грани вымирания в связи с исчезновением дронтов. Темпл оставил без внимания доклады 1940-х годов, которые показали, что семена прорастали (хоть и очень редко) и без процесса переваривания пищи. Другие учёные подвергли критике умозаключения Темпла, заявив, что либо сокращение численности деревьев преувеличено, либо семена должны были разноситься и другими, позже вымершими животными, такими как черепахами рода Cylindraspis, крылановыми или ширококлювым попугаем. Согласно Венди Штрам (нем. Wendy Strahm) и Энтони Чику (англ. Anthony Cheke), двум специалистам в области экологии Маскаренских островов, это дерево, и в то время редкое, давало ростки и после исчезновения додо, а их количество насчитывает несколько сотен, а не 13, как ранее заявлял Темпл.

Также существует мнение о том, что маврикийский чубатый попугай находился в зависимости от дронтов и черепах рода Cylindraspis, которые поедали плоды пальмовых деревьев и оставляли вместе с помётом их семена, которые в свою очередь становились кормом для попугаев. Аналогичным образом гиацинтовые ара зависели от ныне несуществующей южноамериканской мегафауны, а в настоящее время полагаются на жизнедеятельность домашнего скота.

Взаимоотношения с людьми

В средние века Маврикий посещали арабы, а в период между 1507 и 1513 годами — португальцы — однако никаких поселений на нём основано ими не было. Какие-либо упоминания о додо тех лет неизвестны, хотя португальское название острова — Сирне (порт. Cirne), данное в честь корабля европейского первооткрывателя Маскаренских островов Диогу Фернандеша Перейры — и созвучие его с португальским словом со значением «лебедь», вводило некоторых исследователей в заблуждение относительно связи его с дронтами. Голландская империя приобрела Маврикий в 1598 году, переименовав его в честь Морица Оранского, и использовала остров для пополнения запасов провизии торговых судов Голландской Ост-Индской компании. Самое раннее известное описание додо дали голландские путешественники во время Второй голландской экспедиции в Индонезию, возглавленной в 1598 году адмиралом Якобом ван Неком . Дронты появляются в сообщениях 1601 года, которые также содержат первое опубликованное изображение птицы. Так как первые матросы, прибывшие на Маврикий, длительное время находились в море, интерес к этим крупным птицам у них был в основном гастрономический. В бортовом журнале, опубликованном в 1648 году, капитан корабля «Морская свинья» (нидерл. Bruin-Vis) Виллем ван Вест-Занен в записи от 4 августа 1602 года упомянул, что на борт было доставлено 24—25 дронтов, которые были настолько крупными, что за обед смогли едва съесть двух, а остальных пустили на засолку.

Одни первопроходцы считали мясо дронтов невкусным и предпочитали есть попугаев или голубей, другие описывали его как жёсткое, но хорошее. Некоторые охотились на додо только ради желудков, которые считались самой лакомой частью птицы. Дронтов было очень легко поймать, однако охотникам следовало остерегаться их мощных клювов.

Додо за пределами острова

Дронтами заинтересовались и живых особей стали вывозить в Европу и на Восток. Количество птиц, добравшихся до мест назначения в целости, неизвестно, и неясно, так как они соотносятся с картинами тех лет и рядом экспонатов в европейских музеях. Описание додо, которого Хамон Лестрейндж видел в Лондоне в 1638 году, — единственное упоминание, в котором прямо говорится про живой экземпляр в Европе. В 1626 году Адриан ван де Венне нарисовал дронта, которого, по его утверждению, он видел в Амстердаме, однако не сказал ни слова, жив ли тот был. Этот рисунок похож на картину Саверея — т. н. «Додо Эдвардса». Две живые особи видел Питер Манди в Сурате в период между 1628 и 1634 годами. Одна из них могла быть нарисована Устадом Мансуром около 1625 года. Одного додо в 1647 году отправили в японский город Нагасаки, но неизвестно, пережил ли он поездку. В 1628 году Эммануил Алтэм посетил Маврикий, откуда написал письмо брату в Англию:

Достопочтенный и любимый брат, По приказу упомянутого Совета мы отправились на остров под названием Маврикий, лежащий на 20° южной широты, куда мы прибыли 28 мая; на этом острове много коз, свиней и коров, а также очень странных птиц, называемых португальцами додо, одну из которых за редкость её — такой твари нет нигде более в мире — я отправил тебе с мистером Пэрсом, прибывшим сюда на корабле «Вильям» 10 июня. [На полях письма] От мистера Пэрса ты получишь горшок имбиря для моей сестры, бусы для моих кузин, твоих дочерей и птицу додо, если она выживет. Оригинальный текст (англ.)   Right wo and lovinge brother, We were ordered by ye said councell to go to an island called Mauritius, lying in 20d. of south latt., where we arrived ye 28th of May; this island having many goates, hogs and cowes upon it, and very strange fowles, called by ye portingalls Dodo, which for the rareness of the same, the like being not in ye world but here, I have sent you one by Mr. Perce, who did arrive with the ship William at this island ye 10th of June. [In the margin of the letter] Of Mr. Perce you shall receive a jarr of ginger for my sister, some beades for my cousins your daughters, and a bird called a Dodo, if it live —

Пережил ли этот додо путешествие неизвестно, а само письмо в XIX веке сгорело в результате пожара.

Наиболее ранняя известная картина с изображением додо в Европе входит в собрание живописных работ приблизительно 1610 года, запечатлевших животных королевского зверинца императора Рудольфа II в Праге. Эта коллекция включает в себя картины и с другими обитателями Маврикия, в том числе рыжим маврикийским пастушком. Указанный дронт, возможно будучи молодой птицей, видимо, был высушен или забальзамирован, а до этого вероятно некоторое время прожил в императорском зоопарке вместе с другими животными. Наличие цельных чучел дронтов указывает на то, что птиц привозили в Европу живыми и там же они потом и скончались; маловероятно, что на борту заходивших на Маврикий кораблей были таксидермисты, а спирт для консервации биологических экспонатов ещё не использовался. Большинство тропических экспонатов сохранилось в виде высушенных голов и ног. На основе совокупности рассказов современников, картин и чучел Джулиан Хьюм сделал вывод, что по меньшей мере одиннадцать вывезенных дронтов были доставлены живыми до конечных мест назначения.

Исчезновение

Как и многие другие животные, которые развивались в изоляции от серьёзных хищников, людей дронты совсем не боялись. Это отсутствие страха и неспособность летать сделали птицу лёгкой добычей для моряков. Хотя отдельные сообщения и описывали массовый убой додо ради пополнения корабельных припасов, археологические исследования не нашли весомых доказательств хищничества людей. Кости по крайней мере двух додо были обнаружены в пещерах у мыса Бэ-дю-Кап (фр. Baie du Cap), которые в XVII веке служили убежищем для маронов и беглых каторжников, и не были легкодоступны для дронтов из-за гористой, пересечённой местности. Численность людей на Маврикии (территория в 1860 км²) в XVII веке никогда не превышала 50 человек, однако они завезли других животных, включая собак, свиней, кошек, крыс и макак-крабоедов, которые разоряли гнёзда дронтов и соперничали за ограниченные пищевые ресурсы. Одновременно люди уничтожали лесную среду обитания додо. Воздействие на численность вида со стороны интродуцированных животных, особенно свиней и макак, в настоящее время считается более весомым и существенным, чем от охоты. Крысы, возможно, являлись не настолько большой угрозой для гнёзд, так как дронты привыкли иметь дело с местными земляными крабами.

Предполагается, что к моменту прибытия людей на Маврикий додо уже был редким или имел ограниченный ареал, поскольку он вряд ли бы вымер так быстро, если бы занимал все отдалённые районы острова. Во время экспедиции 2005 года были обнаружены субфоссилии дронтов и других животных, якобы погибших в результате внезапного паводка, на основании чего выдвигалась гипотеза, что в дальнейшем подобная массовая гибель могла привести вид на грань вымирания. Однако геоморфологические, тафономические и ботанические свидетельства опровергли катастрофический вариант.

Вокруг даты исчезновения додо существуют разногласия. Последним широко признанным сообщением о наблюдении дронтов является донесение от матроса Волькерта Эвертса с потерпевшего кораблекрушение голландского судна «Арнхем», датируемое 1662 годом. Он описал птиц, пойманных на небольшом островке недалеко от Маврикия (как сейчас предполагается, на острове Янтарном (фр. Île d'Ambre)):

Эти животные при нашем приближении замирали, глядя на нас, и спокойно оставались на месте, будто им было невдомёк, есть ли у них крылья, чтобы улететь, или ноги, чтобы убежать, и дозволяя нам приблизиться к ним настолько близко, насколько мы хотели. Среди этих птиц были те, которых в Индии называют Dod-aersen (это вид очень крупных гусей); эти птицы не умеют летать, вместо крыльев у них просто небольшие отростки, зато они могут очень быстро бегать. Мы согнали их всех в одно место так, что можно было поймать их руками, а когда схватили одну из них за ногу, та подняла такой шум, что тут же ей на выручку сбежались все остальные и в итоге сами тоже были переловлены.

Оригинальный текст (англ.)  

These animals on our coming up to them stared at us and remained quiet where they stand, not knowing whether they had wings to fly away or legs to run off, and suffering us to approach them as close as we pleased. Amongst these birds were those which in India they call Dod-aersen (being a kind of very big goose); these birds are unable to fly, and instead of wings, they merely have a few small pins, yet they can run very swiftly. We drove them together into one place in such a manner that we could catch them with our hands, and when we held one of them by its leg, and that upon this it made a great noise, the others all on a sudden came running as fast as they could to its assistance, and by which they were caught and made prisoners also

—

Последнее заявленное наблюдение додо было отражено в охотничьих записках губернатора Маврикия Исаака Йоханнеса Ламотиуса 1688 года. Статистический анализ этих записок, проделанный Д. Робертсом и Э. Солоу, даёт новую приблизительную дату исчезновения — 1693 год, с 95-процентным доверительным интервалом между 1688 и 1715 годами. Авторы также указывают на то, что последнее наблюдение дронта до 1662 произошло в 1638 году; вероятно додо уже к 1660 годам был весьма редкой птицей и поэтому спорное сообщение беглого раба от 1674 года нельзя отвергать сразу.

Как заметил Энтони Чик, в некоторых описаниях после 1662 года названия Dodo и Dodaers использовались, когда речь шла о рыжем маврикийском пастушке, указывая на то, что это смещение понятий произошло уже после исчезновения додо. Чик, таким образом, полагает, что последним достоверным наблюдением дронта является описание 1662 года. До того, как было предложено это объяснение, последним считалось описание «додо» 1681 года. В отчёте английского путешественника Джона Маршалла 1668 года, который поочерёдно использовал названия Dodo и Red Hen (рус. Рыжая курица) для обозначения рыжего маврикийского пастушка, упоминается о том, что мясо птицы было «жёстким» и это перекликается с сообщением «о мясе» 1681 года. В свою очередь, Эррол Фуллер подверг сомнению даже сообщение 1662 года, так как шумная реакция на опасность соответствовала описанию рыжего маврикийского пастушка. Маловероятно, что этот вопрос будет когда-либо разрешён, пока в поздних сообщениях не будет упомянуто, наряду с физическим описанием, и точное название птицы. Красная книга МСОП в качестве даты исчезновения птицы приняла разумными обоснования Энтони Чика относительно 1662 года, признав, что все последующие сообщения относятся к рыжему маврикийскому пастушку. В любом случае, додо, вероятно, вымер к 1700 году, примерно в течение столетия после его открытия в 1598-м. Голландцы покинули Маврикий в 1710 году, к тому времени, когда додо и большинство крупных наземных позвоночных острова вымерли.

Хотя о редкости додо сообщалось уже в XVII веке, его исчезновение не признавалось вплоть до XIX века. Отчасти по религиозным причинам, так как вымирание считалось невозможным (пока противоположное не доказал Жорж Кювье), а отчасти из-за того, что многие ученые сомневались, что дронты когда-либо существовали. В целом он казался слишком странным существом, поэтому многие полагали, что он является мифом. Кроме того принималась в расчёт вероятность, что дронты могли сохраниться и на других, ещё неисследованных островах Индийского океана, при том, что оставались слабо изученными обширные территории как Мадагаскара, так и материковой Африки. Впервые эту птицу в качестве примера вымирания вследствие деятельности человека привёл в 1833 году британский журнал «The Penny Magazine».

Останки додо

Экспонаты XVII века

Единственными сохранившимися останками додо из числа особей, завезённых в Европу в XVII веке, являются:

• высушенная голова и лапа в музее естественной истории Оксфордского университета;
• лапа, хранившаяся в Британском музее, но ныне утраченная;
• череп в Копенгагенском зоологическом музее;
• верхняя челюсть и кости ног в Национальном музее Праги.

Два последних экспоната были заново обнаружены и идентифицированы как останки додо в середине XIX века. В старых музейных каталогах упоминались и другие чучела дронтов, но ни одно из них не сохранилось.

Единственные известные останки мягких тканей — «оксфордская» голова (экспонат OUМ-11605) и лапа — принадлежали последнему известному чучелу додо, которое впервые было упомянуто в 1656 году как часть коллекции Трейдскантов и перевезено в 1659 году в Музей Ашмола. Предполагается, что это могли быть останки птицы, которую видел в Лондоне Хамон Лестрейндж. Многие источники утверждают, что примерно в 1755 году музейные работники сожгли чучело додо из-за его сильной порчи, сохранив только голову и ногу. Восьмой пункт устава этого музея гласит: «Если какая-то часть экспоната состарится или испортится, хранитель имеет право переместить её в один из запасников или другое хранилище; остальное необходимо заменить». Преднамеренное уничтожение экспоната сейчас считается мифом. Видимо, он был снят с выставки, чтобы сохранить то, что от него осталось, но мягкие ткани в дальнейшем разложились. Голову препарировали Стрикленд и Мелвилл, разделив кожу с черепа на две половины. Лапа находится в скелетированном состоянии с единичными фрагментами кожи и сухожилий. На голове перьев осталось очень мало. Вероятно, это была взрослая самка, поскольку лапа на 11 % меньше и более изящная, чем у лондонского экспоната.

Высушенная «лондонская» лапа, впервые упомянутая в 1665 году, долгое время была выставлена в Британском музее рядом с картиной Саверея «Додо Эдвардса» и также была препарирована Стриклендом и Мелвиллом. К 1896 году она упоминалась уже без кожного покрова, и на данный момент, видимо, сохранились только кости, местонахождение которых сейчас неизвестно.

Про «копенгагенский» череп (экспонат ZMUC 90-806) известно, что до 1651 года он являлся частью коллекции Бернарда Палудана (1550—1633, нидерл. Bernardus Paludanus) в Энкхёйзене, а затем был перевезён в музей во дворце Готторп в Шлезвиге. После того, как в 1702 году замок был занят датскими войсками, музейные экспонаты были отправлены в датскую королевскую коллекцию. Череп был вновь обнаружен Йоханнесом Райнхарттом в 1840 году. Он на 13 мм короче «оксфордского» черепа и, возможно, принадлежал самке. Он был мумифицирован, однако кожный покров разложился. Также сохранилось склеральное кольцо.

Фронтальная часть черепа (экспонат NMP P6V-004389) и кости ног из Национального музея Праги были найдены в 1850 году среди останков в коллекции Богемского музея. Возможно, это были останки одного из чучел додо, известных по зверинцу императора Рудольфа II и, вероятно, послуживших натурой для картин Хофнагеля или Саверея.

Помимо этих останков, в 1605 году Карл Клузиус упоминал про высушенную ногу, которая ныне утрачена. Её владельцем был голландский профессор Питер Пау и происхождение её неизвестно. Возможно, она была добыта во время путешествия ван Нека.

Экспонаты на основе субфоссилий

До 1860 года из останков маврикийского дронта были известны лишь четыре неполных экземпляра XVII века. Первым субфоссильные останки додо обнаружил Филипп Бернард Айрес, отправивший их в Британский музей Ричарду Оуэну, который, однако, не обнародовал находки. В 1863 году Оуэн попросил маврикийского епископа Винсента Райана распространить распоряжение о том, что его надлежит информировать о любых найденных костях додо. В 1865 году Джордж Кларк, учитель государственной школы городка Маэбур, после 30-летних поисков, вдохновленных монографией Стрикленда и Мелвилла, наконец-то обнаружил огромное множество субфоссилий додо в болоте Мар-о-Сонж на юго-востоке Маврикия. В 1866 году о процессе своей работы Кларк рассказал в орнитологическом журнале «Ибис»: он отправил рабочих-кули пробираться через центр болота, чтобы нащупывать кости ногами. Сначала нашли их немного, но как только была срезана трава, покрывавшая самый глубокий участок топи, там было обнаружено большое количество фоссилий, принадлежавших в общей сложности более чем трёмстам особям дронтов. При этом черепов и костей крыльев было найдено очень мало, возможно по той причине, что верхние части тел были смыты или съедены, в то время как нижние части поглотила трясина. Аналогичная ситуация часто наблюдалась, когда в болотах Новой Зеландии находили останки моа. Болота, вероятно, привлекали додо и других животных во время засух.

В Санкт-Петербурге в 1866 году систематику дронта изучал Ф. Ф. Брандт в Зоологическом музее Академии наук

Отчёты Кларка о находках возродили интерес к птице. И Ричард Оуэн, и Альфред Ньютон хотели первыми описать анатомическое строение затылочного отдела черепа додо. Оуэн купил партию костей, первоначально предназначенную для Ньютона, что в итоге привело к соперничеству между ними. Оуэн в октябре 1866 года описал кости в «Докладе о додо» (англ. Memoir on the Dodo), но его реконструкция ошибочно основывалась на картине Саверея «Додо Эдвардса», и она вышла слишком приземистой и тучной. В 1869 году, получив новые кости, он исправил их положение, сделав реконструированный скелет более вертикальным. В свою очередь Ньютон сфокусировался на изучении белого додо. Оставшиеся кости, непроданные Оуэну или Ньютону, были выставлены на аукцион или подарены музеям.

В 1889 году Теодору Созье (фр. Théodor Sauzier) было поручено исследовать «исторические сувениры» Маврикия и найти новые останки додо в Мар-о-Сонж. Его ждал успех и, кроме того, им были найдены останки и других вымерших видов. Примерно в 1900 году парикмахер по имени Луи Этьен Тириу (англ. Louis Etienne Thirioux) также нашёл множество костей додо, но в настоящее время они утрачены. В их числе были первые останки молодой птицы и первый сочленённый экземпляр. Точно неизвестно, где именно Тириу обнаружил свои находки, кроме того факта, что они были найдены в пещере, которая могла располагаться на склонах горы Лё Пус.

26 музеев по всему миру имеют значительные фонды биологических материалов додо, почти все из которых найдены в Мар-о-Сонж. В Лондонском музее естествознания, Американском музее естественной истории, Музее зоологии Кембриджского университета, Зенкенбергском музее, Дарвиновском музее в Москве и ряде других есть почти полные скелеты, составленные из отдельных костей.

Скелет в Дарвиновском музее ранее находился в коллекции русского коннозаводчика, товарища председателя Бюро отдела орнитологии Императорского Русского общества акклиматизации животных и растений и действительного члена Русского орнитологического комитета А. С. Хомякова, национализированной в 1920 году.

Яйцо, предположительно принадлежавшее додо, хранится в музее южно-африканского города Ист-Лондон. Оно было подарено Марджори Куртене-Латимер, чья двоюродная бабушка получила его от капитана, который утверждал, что нашел яйцо в болоте на Маврикии. В 2010 году куратор этого музея предложил использовать генетический анализ для определения подлинности экспоната. В действительности он может оказаться расколовшимся страусиным яйцом. В 1943 году в целях борьбы с малярией болото Мар-о-Сонж засыпали глыбами долерита и гравием, и в итоге оно было заброшено и на десятилетия забыто. В октябре 2005 года международная группа исследователей начала раскопки на трёх участках болота. В ходе работ было обнаружено множество останков, включая кости по крайней мере 17 дронтов различного возраста (кроме молодых особей). Несколько костей очевидно принадлежали скелету одной птицы и сохранились в естественном положении. 63 % останков, найденных на болоте, принадлежали гигантским черепахам вымершего рода Cylindraspis, а 7,1 % — додо. Последующие исследования позволили сделать вывод, что дронты и другие животные увязли в болоте, пытаясь добраться до воды во время затяжной засухи в интервале 4235—4100 лет назад.

В июне 2007 года искатели приключений, исследуя одну из пещер, обнаружили наиболее полный и лучше всего сохранившийся скелет маврикийского дронта из когда-либо найденных. Экспонат получил имя Фред в честь нашедшего его спелеотуриста.

В 2011 году во время подготовки к переезду в новое здание сотрудники музея Гранта Университетского колледжа Лондона в одном из выдвижных ящиков обнаружили деревянную коробку времён правления короля Эдуарда VII (1901—1910) с костями додо (около половины скелета: верхняя челюсть, 6 позвонков и кости конечностей, принадлежавшие более чем одной особи), которые изначально были неправильно идентифицированы и хранились среди костей крокодилов. Происхождение останков неизвестно, так как старые музейные каталоги не сохранились.

Белый додо

Мнимый «белый додо» с острова Реюньон (или реюньонский дронт-отшельник) в настоящее время считается ошибочной догадкой, которая основывалась на сообщениях современников о реюньонском ибисе и на ставших известными в XIX веке изображениях похожих на дронтов белых птиц, выполненных в XVII веке Питером Витосом и Питером Хольстейном. Путаница началась, когда голландский капитан Бонтэку, посетивший Реюньон около 1619 года, в своём журнале упомянул грузную, нелетающую птицу под названием dod-eersen, правда, ничего не написав об её окраске. Когда в 1646 году этот судовой журнал был опубликован, его сопровождала копия эскиза Саверея из картинной галереи Крокер. Белая, плотная и нелетающая птица впервые была упомянута как часть реюньонской фауны старшим офицером Таттоном в 1625 году. Единичные упоминания впоследствии были сделаны французским путешественником Дюбуа и другими авторами-современниками.

В 1848 году барон Мишель-Эдмонд де Сели-Лонгшан дал этим птицам латинское название Raphus solitarius, поскольку он считал, что в тех сообщениях речь шла о новом виде дронтов. Когда натуралистами XIX века были обнаружены изображения белых додо, относящиеся к XVII веку, был сделан вывод, что на них запечатлён именно этот вид. Антон Корнелий Аудеманс предположил, что причина несоответствия между рисунками и старыми описаниями кроется в половом диморфизме (на картинах якобы были изображены самки) . Некоторые авторы считали, что описанные птицы относились к виду, похожему на родригесского дронта-отшельника, так как он упоминался под тем же названием (отшельник). Доходило до гипотез, что на острове Реюньон обитали белые особи как додо, так и дронта-отшельника.

Картина Питера Витоса, обнаруженная первой, вероятно берёт начало от более ранней картины Питера Хольстейна, у которой было три известные версии. Согласно версии Хьюма, Чика и Валедора де Лосойа, все изображения белых дронтов основывались на картине Руланта Саверея 1611 года под названием «Пейзаж с Орфеем и животными», либо на её копиях. На ней изображена белёсая особь и натурой для художника вероятно послужило чучело, в то время находившееся в Праге; walghvogel, описываемый как «птица с грязно-белым оперением», упоминался в перечне экспонатов пражской коллекции императора Священной Римской империи Рудольфа II, при дворе которого тогда (1607—1611) работал Саверей. На всех более поздних картинах Саверея изображены сероватые птицы, возможно из-за того, что художник тогда видел другой экспонат. Чик и Хьюм полагают, что запечатлённый экспонат был белым по причине альбинизма, а Валледор де Лосойа, в свою очередь, предположил, что светлое оперение могло быть характерно для молодой особи либо стало результатом отбеливания старых экспонатов, либо являлось просто художественным вымыслом.

В 1987 году учёные описали костные останки вымершего в историческую эпоху вида ибиса, обитавшего на острове Реюньон и имевшего относительно короткий клюв. Он получил название Borbonibis latipes ещё до того, как была установлена связь с сообщениями о белом дронте. Чик навёл одного из авторов, Франсуа Муту́ на мысль, что останки могли принадлежать «реюньонскому дронту-отшельнику» и в 1995 году это предположение было опубликовано. Ибис был переопределён в род черношейных ибисов и на этот раз родовое название было скомбинировано с видовым эпитетом solitarius, взятым из более раннего имени Raphus solitarius. Другие представители этого рода также имеют бело-чёрную окраску и тонкие клювы, что соответствует старинным описаниям реюньонского дронта-отшельника. Никаких останков птиц, похожих на дронтов, на острове Реюньон обнаружено не было. В 2009 году неопубликованная ранее голландская иллюстрация додо бело-серой окраски, созданная в XVII веке, была выставлена на аукционе «Кристис». За неё планировалось выручить 6000 £, а в итоге она ушла за 44 450 £. Была ли эта иллюстрация срисована с чучела или с более ранних изображений, осталось неизвестным.

Культурное значение

Необычный облик додо и его значимость как одного из самых известных вымерших животных неоднократно привлекали писателей и деятелей массовой культуры. Так в английский язык вошло выражение «dead as a Dodo» (рус. мёртв, как дронт), которое применяется для обозначения чего-то устаревшего, а также слово «dodoism» (нечто крайне консервативное и реакционное). Аналогичным образом фразеологизм «to go the way of the Dodo» (рус. уйти по пути дронта) имеет следующие значения: «умереть» или «устареть», «выйти из общего использования или практики», либо «стать частью прошлого». В 1865 году, тогда же, когда Джордж Кларк начал публиковать сообщения о раскопках останков додо, птица, чья реальность была только что доказана, появилась в качестве персонажа в сказке Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране чудес». Считается, что автор вставил Додо в книгу, отождествляя себя с ним и взяв это имя как личный псевдоним по причине заикания, из-за которого он свою настоящую фамилию непроизвольно произносил как «До-До-Доджсон» . Популярность книги сделала додо широко известным символом вымирания.

В наши дни додо используется в качестве эмблемы на многих видах изделий, особенно на Маврикии. Дронт представлен на гербе этой страны в качестве щитодержателя. Кроме того изображение его головы проявляется на водяных знаках банкнот маврикийской рупии всех достоинств.

Для привлечения внимания к защите исчезающих видов изображение додо используют многие природоохранные организации, такие как Фонд охраны дикой природы имени Даррелла и Парк дикой природы имени Даррелла.

Описанные недавно новые для науки паук Nephilengys dodo (описан в 2011 году) и муравей Pheidole dodo (2013 год), обитающие в тех же лесах, что когда-то и додо, были названы в честь этой птицы. Это было сделано с целью обратить внимание на необходимость принятия мер к охране эндемичной биоты Маврикия. В память додо учёные также именуют некоторые генетические элементы, отмечая тем самым неспособность летать. Например, такое название получил ген дрозофилы в области хромосомы, ответственной за полёт. Кроме того, аналогично было названо дефектное семейство транспозонов у Phytophthora infestans, так как в нём содержатся мутации, исключающие у элемента возможность перескакивать на новое место в хромосоме.

Додо в литературе

Помимо сказки Льюиса Кэрролла додо упоминается или фигурирует в других произведениях художественной литературы:

• Роман «Последний додо» (англ. The Last Dodo). Написан британской писательницей Жаклин Рэйнер по мотивам телесериала «Доктор Кто» и опубликован в апреле 2007 года.
• В серии романов Джаспера Ффорде, действие которых происходит в альтернативной реальности, у главной героини Четверг Нонетот есть домашний питомец — додо по кличке Пиквик, появившийся на свет благодаря достижениям генной инженерии.
• В двух сказках финской писательницы Туве Янссон — в повести «Мемуары папы Муми-тролля» и рассказе «Хемуль, который любил тишину» — эпизодически действует персонаж дронт Эдвард, который, впрочем, по описанию мало напоминает птицу.

Додо в кино и на телевидении

• В мультсериале «Приключения мультяшек» (1990—1993) одним из основных персонажей является дронт по имени Гого Додо.
• В серии «Homer the Smithers» (17-й эпизод 7-го сезона) мультсериала «Симпсоны» (1996) мистер Бёрнс просит Гомера приготовить ему на завтрак яйцо додо.
• В мультфильме «Ледниковый период» (2002) комически обыгрывается неизбежность вымирания дронтов. В одном из эпизодов действует целая популяция дронтов, активно готовящихся к выживанию в ледниковом периоде, но каждым своим действием приближающих собственную гибель.
• В 4 серии 1 сезона телесериала «Портал юрского периода» (2007) через портал проникают дронты, заражённые доисторическим паразитом.
• Дронт является одним из персонажей анимационного клипа на песню «Wake up! Dodo» японской рок-группы the pillows (2007).
• В мультфильме «Пираты! Банда неудачников» (2012) у капитана пиратов вместо традиционного попугая на плече сидит небольшой дронт.
• Покемон под номером 84 называется Додуо и представляет собой двуглавую нелетающую птицу.

Додо на почтовых марках

Изображение маврикийского дронта регулярно появляется на почтовых марках, большинство из которых было выпущено на Маврикии (первая из них увидела свет в 1954 году):

• Маврикий: 1954 (Scott 261), 1965 (Scott 287), 1968 (серия из трёх марок: Scott 322, 324, 326), 1968 (Scott 332), 1978 (Scott 464c), 1979 (Scott 485), 1992 (Scott 761), 1997 (Scott 844).
• Куба : 1974 (Scott 1914).
• Лаос : 1994 (Scott 1156).
• Микронезия: 1999 (Scott 347h).

См. также

• Дронтовые
• Родригесский дронт
• Threskiornis solitarius

Литература

Источники

• Винокуров А. А. Редкие и исчезающие животные. Птицы / под редакцией академика В. Е. Соколова. — М.: «Высшая школа», 1992. — С. 57. — ISBN 5-06-002116-5.
• Непомнящий Н.Н. [www.bibliotekar.ru/znak/589-13.htm Разгадка близка? (О неразгаданных тайнах криптозоологии)]. — М.: Знание, 1989. — Т. 5. — С. 47. — («Знак вопроса»). — ISBN 5-07-000502-2.
• [books.google.ru/books?id=pj0ZAQAAIAAJ&pg=PA117#v=onepage&q&f=false Обзор хода наук в Западной Европе, в течение 1835 года] (рус.) // Журнал Министерства народного просвещения. — 1837. — Т. 13, № 1. — С. 117.
• Третьякова Л. [www.vokrugsveta.ru/vs/article/602/ «Истинная повесть» графини Ростопчиной] (рус.) // Вокруг света. — 2005. — № 3.
• Angst, Delphine; Buffetaut, Eric; Abourachid, Anick "The end of the fat dodo? A new mass estimate for Raphus cucullatus" (англ.) // Naturwissenschaften. — March 2011. — Vol. 98(3). — P. 233—236. — DOI:10.1007/s00114-010-0759-7. — PMID 21240603.
• Angst, Delphine; Buffetaut, Eric; Abourachid, Anick "In defence of the slim dodo: A reply to Louchart and Mourer-Chauviré" (англ.) // Naturwissenschaften. — April 2011. — Vol. 98(4). — P. 359. — DOI:10.1007/s00114-011-0772-5. — PMID 21240603.
• Baker, R. A.; Bayliss, R. A. "Alexander Gordon Melville (1819—1901): The Dodo, Raphus cucullatus (L., 1758) and the genesis of a book" (англ.) // Archives of Natural History. — February 2002. — Vol. 29. — P. 109—118.
• Brom, T. G.; Prins T. G. "Microscopic investigation of feather remains from the head of the Oxford dodo, Raphus cucullatus" (англ.) // Journal of Zoology. — June 1989. — Vol. 218(2). — P. 233—246. — DOI:10.1111/j.1469-7998.1989.tb02535.x.
• Cauche, François. [books.google.ru/books?id=GQDu59KUox8C&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false Relations veritables et curieuses de l'isle de Madagascar]. — Paris, 1651. — P. 130—131. (фр.)
• de Buffon, Georges-Louis Leclerc. [books.google.ru/books?id=sj9UAAAAcAAJ&pg=PA259&lpg=PA259&dq=Sigismond+Galenius+hesychius&source=bl&ots=ieLsNj_HtF&sig=vVvU4WOl-cPP1drv8lwniHqIe94&hl=ru&sa=X&ei=CFPNUbq6AuKn4gT28ICYCw&ved=0CC0Q6AEwAQ#v=onepage&q=Sigismond%20Galenius%20hesychius&f=false "Histoire naturelle"] // Œuvres complètes. — Paris: Rapet et Cie, 1818. — Vol. 9. — P. 259. (фр.)
• Cheke, Anthony S. [dodobooks.com/wp-content/uploads/2012/01/Cheke-2004-DodosLastIsland.pdf "The Dodo's last island"]. — Royal Society of Arts and Sciences of Mauritius, 2004. (англ.)
• Cheke, A. S. "The legacy of the dodo—conservation in Mauritius" (англ.) // Oryx. — 1987. — Vol. 21(1). — P. 29—36. — DOI:10.1017/S0030605300020457.
• Cheke, A. S. "Establishing extinction dates — the curious case of the Dodo Raphus cucullatus and the Red Hen Aphanapteryx bonasia" (англ.) // Ibis. — 2006. — Vol. 148 (January). — P. 155—158. — DOI:10.1111/j.1474-919X.2006.00478.x.
• Cheke, Anthony S. [dodobooks.com/wp-content/uploads/2012/01/Cheke-2004-DodosLastIsland.pdf "The Dodo's last island"]. — Royal Society of Arts and Sciences of Mauritius, 2004. (англ.)
• Cheke, Anthony S.; Hume, Julian Pender. "Lost Land of the Dodo: an Ecological History of Mauritius, Réunion & Rodrigues". — New Haven and London: T. & A. D. Poyser, 2008. — ISBN 978-0-7136-6544-4. (англ.)
• Clark, George "Account of the late Discovery of Dodos' Remains in the Island of Mauritius" (англ.) // Ibis. — April 1866. — Vol. 8(2). — P. 141—146. — DOI:10.1111/j.1474-919X.1866.tb06082.x.
• Dissanayake, R. [web.mac.com/rajith/rajith/About_Me_files/What%20did%20the%20dodo%20look%20like%3F.PDF "What did the dodo look like?"] // The Biologist. — Society of Biology, 2004. — Vol. 51 №3. — P. 165—168. (англ.)
• Fuller, Errol. "Extinct Birds". — revised. — New York: Comstock, 2001. — ISBN 978-0-8014-3954-4. (англ.)
• Fuller, Errol. "Dodo — From Extinction To Icon". — London: HarperCollins, 2002. — ISBN 978-0-00-714572-0. (англ.)
• Fuller, Errol. "The Dodo — Extinction In Paradise". — USA: Bunker Hill Publishing Inc, 2003. — ISBN 978-1-59373-002-4. (англ.)
• Hill, A. W. "The genus Calvaria, with an account of the stony endocarp and germination of the seed, and description of the new species" // Annals of Botany. — 1941. — P. 587—606. (англ.)
• Hume, Julian Pender. "Contrasting taphofacies in ocean island settings: the fossil record of Mascarene vertebrates" // Proceedings of the International Symposium "Insular Vertebrate Evolution: the Palaeontological Approach". Monografies de la Societat d'Història Natural de les Balears. — 2005. — Vol. 12. — P. 129—144. (англ.)
• Hume, Julian Pender; Datta, Anna; Martill, David M. [julianhume.co.uk/wp-content/uploads/2010/07/Hume-et-al-dodo-skin-relics.pdf "Unpublished drawings of the Dodo Raphus cucullatus and notes on Dodo skin relics"] // Bulletin of the British Ornithologists' Club. — 2006. — Vol. 126A. — P. 49—54. (англ.)
• Hume, Julian Pender "The journal of the flagship Gelderland — dodo and other birds on Mauritius 1601" (англ.) // Archives of Natural History. — 2003. — Vol. 30(1). — P. 13—27. — DOI:10.3366/anh.2003.30.1.13.
• Hume, Julian Pender; Martill, David M.; Dewdney, Christopher Palaeobiology: Dutch diaries and the demise of the dodo (англ.) // Nature. — June 2004. — Vol. 429(6992). — DOI:10.1038/nature02688. — PMID 15190921.
• Hume, Julian Pender [julianhume.co.uk/wp-content/uploads/2010/07/History-of-the-dodo-Hume.pdf "The History of the Dodo Raphus cucullatus and the Penguin of Mauritius"] (англ.) // Historical Biology. — 2006. — Vol. 18. — P. 69—93.
• Hume, Julian Pender; Cheke, Anthony S. [julianhume.co.uk/wp-content/uploads/2010/07/Hume-and-Cheke-no-illustrations.pdf "The white dodo of Réunion Island: Unravelling a scientific and historical myth"] (англ.) // Archives of Natural History. — 2004. — Vol. 31(1). — P. 57—79. — DOI:10.3366/anh.2004.31.1.57.
• Hume, Julian Pender; Cheke, Anthony S.; McOran-Campbell, A. [julianhume.co.uk/wp-content/uploads/2010/07/Hume-et-al-Owen-and-dodo.pdf "How Owen 'stole' the Dodo: Academic rivalry and disputed rights to a newly-discovered subfossil deposit in nineteenth century Mauritius"] (англ.) // Historical Biology. — 2009. — Vol. 21. — P. 33—49.
• Hume, Julian Pender "The Dodo: From extinction to the fossil record" (англ.) // Geology Today. — 2012. — Vol. 28(4). — P. 147—151. — DOI:10.1111/j.1365-2451.2012.00843.x.
• Hume, Julian Pender;Steel, Lorna "Fight club: A unique weapon in the wing of the solitaire, Pezophaps solitaria (Aves: Columbidae), an extinct flightless bird from Rodrigues, Mascarene Islands"" (англ.) // Biological Journal of the Linnean Society. — 2013. — Vol. 109(3). — DOI:10.1111/bij.12087.
• Hume, Julian Pender; Walters M. "Extinct Birds". — London: A & C Black, 2012. — ISBN 978-1-4081-5725-1. (англ.)
• Iwanow A. "An Indian picture of the Dodo" (англ.) // Journal of Ornithology. — October 1958. — Vol. 99(4). — P. 438—440. — DOI:10.1007/BF01671614.
• Janoo, Anwar "Discovery of Isolated Dodo Bones [Raphus cucullatus (L.), Aves, Columbiformes] from Mauritius Cave Shelters Highlights Human Predation, with a Comment on the Status of the Family Raphidae Wetmore, 1930" (англ.) // Annales de Paléontologie. — 2005. — Vol. 91(2). — P. 167—180. — DOI:10.1016/j.annpal.2004.12.002.
• Judelson, H. S.; Ah Fong, A. M. V. The hAT -like DNA transposon DodoPi resides in a cluster of retro- and DNA transposons in the stramenopile Phytophthora infestans (англ.) // Molecular Genetics and Genomics. — 1996. — Vol. 271(5). — P. 577—585. — DOI:10.1007/s00438-004-1004-x. — PMID 15098122.
• Kallio, H. "The Dodo and Mauritius Island". — England: Dewi Lewis Publishing, 2004. — ISBN 978-1-4081-5725-1. (англ.)
• Kitchener, Andrew C. [www.newscientist.com/article/mg13918884.300-justice-at-last-for-the-dodo.html "Justice at last for the dodo"] (англ.) // New Scientist. — August 1993. — P. 24.
• Kitchener, Andrew C. "On the external appearance of the dodo, Raphus cucullatus (L, 1758)" (англ.) // Archives of Natural History. — June 1993. — Vol. 20(2). — P. 279—301. — DOI:10.3366/anh.1993.20.2.279.
• Kuntner, Matjaž; Agnarsson, Ingi "Biogeography and diversification of hermit spiders on Indian Ocean islands (Nephilidae: Nephilengys)" (англ.) // Molecular Phylogenetics and Evolution. — May 2011. — Vol. 59(2). — P. 477—488. — DOI:10.1016/j.ympev.2011.02.002. — PMID 21316478.
• Livezey, B. C. "An Ecomorphological Review of the Dodo (Raphus cucullatus) and Solitaire (Pezophaps solitaria), Flightless Columbiformes of the Mascarene Islands" (англ.) // Journal of Zoology. — 1993. — Vol. 230(2). — P. 247—292. — DOI:10.1111/j.1469-7998.1993.tb02686.x.
• de Lozoya, A. V. "An unnoticed painting of a white Dodo" (англ.) // Journal of the History of Collections. — 2003. — Vol. 15(2). — P. 201—210. — DOI:10.1093/jhc/15.2.201.
• Louchart, Antoine; Mourer-Chauviré, Cécile C. "The dodo was not so slim: Leg dimensions and scaling to body mass" (англ.) // Naturwissenschaften. — April 2011. — Vol. 98(4). — P. 357—358; discussion 358—360. — DOI:10.1007/s00114-011-0771-6. — PMID 21380621.
• MacGregor, Arthur "The Ashmolean as a museum of natural history, 1683—1860" (англ.) // Journal of the History of Collections. — 2001. — Vol. 13(2). — P. 125—144. — DOI:10.1093/jhc/13.2.125.
• Macmillan, A. [books.google.com/?id=_EusZwEdxpAC&pg=PA85&lpg=PA85&dq=%22Emmanuel+Altham%22+dodo+newton#v=onepage&q=%22Emmanuel%20Altham%22%20dodo%20newton&f=false "Mauritius Illustrated: Historical and Descriptive, Commercial and Industrial Facts, Figures, & Resources"]. — New Dheli: Asian Educational Services, 2000. — P. 83. (англ.)
• McNab, Brian K. "On the Comparative Ecological and Evolutionary Significance of Total and Mass-Specific Rates of Metabolism" (англ.) // Physiological and Biochemical Zoology. — 1999. — Vol. 72(5). — P. 642—644. — DOI:10.1086/316701. — PMID 10521332.
• Maleszka, R.; Hanes, S. D.; Hackett, R. L.; De Couet, H. G.; Miklos, G. L. "The Drosophila melanogaster dodo (dod) gene, conserved in humans, is functionally interchangeable with the ESS1 cell division gene of Saccharomyces cerevisiae" (англ.) // Proceedings of the National Academy of Sciences. — 1996. — Vol. 93(1). — P. 447—451. — DOI:10.1073/pnas.93.1.447. — PMID 8552658.
• Mason, A. S. [books.google.com/?id=UjQYrxdHFp0C&pg=PA47&lpg=PA47&dq=George+Edwards+savery+dodo#v=onepage&q=George%20Edwards%20savery%20dodo&f=false "George Edwards: The Bedell and His Birds"]. — London: Royal College of Physicians of London, 1992. — ISBN 978-1-873240-48-9. (англ.)
• Meijer, Hanneke J. M. etc. [si-pddr.si.edu/dspace/bitstream/10088/18486/1/vz_meijer_naturwissenschaften_2012.pdf "Dodo remains from an in situ context from Mare aux Songes, Mauritius"] (англ.) // Naturwissenschaften. — 2012. — Vol. 99(3). — P. 177-184. — DOI:10.1007/s00114-012-0882-8. — PMID 22282037.
• Milne-Edwards, A. "Researches into the zoological affinities of the bird recently described by Herr von Frauenfeld under the name of Aphanapteryx imperialis" (англ.) // Ibis. — July 1869. — Vol. 11(3). — P. 256—275. — DOI:10.1111/j.1474-919X.1869.tb06880.x.
• Mourer-Chauviré, C. C.; Bour, R.; Ribes, S. Was the solitaire of Réunion an ibis? (англ.) // Nature. — 1995. — Vol. 373(6515). — P. 568. — DOI:10.1038/373568a0.
• Mourer-Chauviré C., Moutou F. "Découverte d'une forme récemment éteinte d'ibis endémique insulaire de l'île de la Réunion Borbonibis latipes n. gen. n. sp" (фр.) // Comptes rendus de l'Académie des sciences. — 1987. — Vol. 305(5). — P. 419—423.
• Newton, Alfred [www.biodiversityheritagelibrary.org/page/28497132/#page/242/mode/1up "On Some Recently Discovered Bones of the Largest Known Species of Dodo (Didus Nazarenus, Bartlett)"] (англ.) // Proceedings of the Zoological Society of London. — January 1865. — Vol. 33(1). — P. 199—201. — DOI:10.1111/j.1469-7998.1865.tb02320.x.
• Newton, Edward; Gadow, Hans Friedrich [extinct-website.com/pdf/ibis651893brit17.pdf "IX. On additional bones of the Dodo and other extinct birds of Mauritius obtained by Mr. Theodore Sauzier"] (англ.) // The Transactions of the Zoological Society of London. — 1893. — Vol. 13(7). — P. 281—302. — DOI:10.1111/j.1469-7998.1893.tb00001.x.
• Ovenell, R. F. "The Tradescant Dodo" (англ.) // Archives of Natural History. — June 1992. — Vol. 19(2). — P. 145—152. — DOI:10.3366/anh.1992.19.2.145.
• Owen, R. "On the Osteology of the Dodo (Didus ineptus, Linn.)" (англ.) // The Transactions of the Zoological Society of London. — January 1867. — Vol. 6(2). — P. 49—85. — DOI:10.1111/j.1096-3642.1867.tb00571.x.
• Parish, Jolyon C. [books.google.ru/books/about/The_Dodo_and_the_Solitaire.html?id=k5mgPMHqTt8C&redir_esc=y The Dodo and the Solitaire: A Natural History]. — Indiana University Press, 2012. — 417 p. — ISBN 978-0-253000-99-6. (англ.)
• Pereira S. L.; Johnson K. P.; Clayton D. H.; Baker A. J. "Mitochondrial and nuclear DNA sequences support a Cretaceous origin of Columbiformes and a dispersal-driven radiation in the Paleogene" (англ.) // Systematic Biology. — 2007. — Vol. 56(4). — P. 656—672. — DOI:10.1080/10635150701549672. — PMID 17661233.
• Reinhardt, Johannes Theodor "Nøjere oplysning om det i Kjøbenhavn fundne Drontehoved" (датск.) // Henrik Krøyer Naturhistorik Tidsskrift. — 1842—1843. — Vol. IV. — P. 71—72.
• Rijsdijk, Kenneth F.; Hume, Julian Pender etc. [pgl.soe.ucsc.edu/Rijsdijk2009.pdf "Mid-Holocene vertebrate bone Concentration-Lagerstätte on oceanic island Mauritius provides a window into the ecosystem of the dodo (Raphus cucullatus)"] // Quaternary Science Reviews. — 2009. — Vol. 28(1—2). — P. 14—24. — DOI:10.1016/j.quascirev.2008.09.018.
• Rijsdijk, Kenneth F.; Zinke, Jens; de Louw, Perry G. B; Hume, Julian Pender etc. "Mid-Holocene (4200 kyr BP) mass mortalities in Mauritius (Mascarenes): Insular vertebrates resilient to climatic extremes but vulnerable to human impact" (англ.) // The Holocene. — 2011. — Vol. 21(8). — P. 1179—1194. — DOI:10.1177/0959683611405236.
• Roberts, David L., Solow, Andrew R. "Flightless birds: When did the dodo become extinct?" (англ.) // Nature. — November 2003. — Vol. 426(6964). — P. 245. — DOI:10.1038/426245a. — PMID 14628039.
• Rothschild, Walter. [www.archive.org/download/extinctbirdsatte00roth/extinctbirdsatte00roth.pdf "Extinct Birds"]. — London: Hutchinson & Co, 1907. (англ.)
• Rothschild, Walter [archive.org/download/ibis1111919brit/ibis1111919brit.pdf "On one of the four original pictures from life of the Réunion or white Dodo"] (англ.) // The Auk. — 1919. — Vol. 36(2). — P. 78—79. — DOI:10.2307/4073093.
• Schaper, M. T.; Goupille, M. "Fostering enterprise development in the Indian Ocean: The case of Mauritius" (англ.) // Small Enterprise Research. — 2003. — Vol. 11(2). — P. 93. — DOI:10.5172/ser.11.2.93.
• Shapiro, B.; Sibthorpe, D. etc. [web.archive.org/web/20060925071455/evolve.zoo.ox.ac.uk/papers/Shapiro+et+al+%282002%29+Science.pdf Flight of the Dodo] (англ.) // Science. — 2002. — Vol. 295(5560). — P. 1683. — DOI:10.1126/science.295.5560.1683. — PMID 11872833.
• Staub, France [www.potomitan.info/dodo/c32.php "Dodo and solitaires, myths and reality"] (англ.) // Proceedings of the Royal Society of Arts & Sciences of Mauritius. — 1996. — Vol. 6. — P. 89—122.
• Storer, Robert W. [sora.unm.edu/node/21993 "Independent Evolution of the Dodo and the Solitaire"] (англ.) // The Auk. — 1970. — Vol. 87(2). — P. 369—370. — DOI:10.2307/4083934.
• Storer, Robert W. "A possible connection between crop milk and the maximum size attainable by flightless pigeons" (англ.) // The Auk. — 2005. — Vol. 122(3). — P. 1003—1003. — DOI:10.1642/0004-8038(2005)122[1003:APCBCM]2.0.CO;2.
• Strickland, Hugh Edwin; Melville, A. G. [archive.org/details/dodoitskindredor00stri "The Dodo and Its Kindred; or the History, Affinities, and Osteology of the Dodo, Solitaire, and Other Extinct Birds of the Islands Mauritius, Rodriguez, and Bourbon"]. — London: Reeve, Benham and Reeve, 1848. — 4-112 p. (англ.)
• Temple, Stanley A. "Plant-Animal Mutualism: Coevolution with Dodo Leads to Near Extinction of Plant" (англ.). — Science, August 1977. — Vol. 197(4306). — P. 885—886. — DOI:10.1126/science.197.4306.885. — PMID 17730171.
• Temple, Stanley A. "Wildlife in Mauritius today" (англ.) // Oryx. — 1974. — Vol. 12(5). — P. 584—590. — DOI:10.1017/S0030605300012643.
• [books.google.ru/books?id=Y-s3AQAAMAAJ&pg=PA253&dq=Walghstocks&hl=ru&sa=X&ei=ax3mUdv3CLSw4QSf0oHYCw&redir_esc=y#v=onepage&q=Walghstocks&f=false A true report of the gainefull, prosperous and speedy voiage to Iava in the East Indies performed by a fleete of eight ships of Amsterdam] // Selection of curious, rare, and early voyages and histories of interesting discoveries. — London, 1812. (англ.)
• Turvey, Samuel T.; Cheke, Anthony S. "Dead as a dodo: The fortuitous rise to fame of an extinction icon" (англ.) // Historical Biology. — 2008. — Vol. 20(2). — P. 149—163. — DOI:10.1080/08912960802376199.
• Witmer, Mark C.; Cheke, Anthony S. "The Dodo and the Tambalacoque Tree: An Obligate Mutualism Reconsidered" (англ.) // Oikos. — May 1991. — Vol. 61(1). — P. 133—137. — DOI:10.2307/3545415.
• Worthy, T. H. "A giant flightless pigeon gen. Et sp. Nov. And a new species of Ducula (Aves: Columbidae), from Quaternary deposits in Fiji" (англ.) // Journal of the Royal Society of New Zealand. — 2001. — Vol. 31(4). — P. 763—794. — DOI:10.1080/03014223.2001.9517673.

Рекомендуемая литература

• Бобровская Н. Е. Жил-был дронт, или Книга о птице, которой больше нет. — М.: Гос. Дарвин. музей: Радис РРЛ, 2003. — 63 с. — ISBN 5-902515-01-7.
• Красильников В. А. [www.webcitation.org/query?url=http%3A%2F%2Fbio.1september.ru%2Farticle.php%3FID%3D200104701&date=2013-06-17 Печальная история додо] // «Биология» (Первое сентября). — 2001. — № 47. — С. 1,6,7.

Ссылки

• BBC. [news.bbc.co.uk/2/hi/science/nature/3281323.stm Scientists pinpoint dodo's demise], BBC News (20 November 2002). Проверено 7 сентября 2006.
• Christie's. [www.christies.com/LotFinder/lot_details.aspx?intObjectID=5224172 Dutch School, 17th Century; A dodo]. Christies.com (2009). Проверено 12 мая 2012. [www.webcitation.org/6FfTnFuas Архивировано из первоисточника 6 апреля 2013].
• Cocks, T. [www.abc.net.au/science/news/ancient/AncientRepublish_1678225.htm "Natural disaster may have killed dodos"]. Reuters (2006). Проверено 30 августа 2006. [www.webcitation.org/6FfTnwlf0 Архивировано из первоисточника 6 апреля 2013].
• [www.darwin.museum.ru/_professional/?dir=coll&more=o Остеологическая коллекция] (рус.). Государственный Дарвиновский музей. Проверено 22 июня 2013. [www.webcitation.org/6HhF3G1Xn Архивировано из первоисточника 28 июня 2013].
• Fryer, J.. [news.bbc.co.uk/2/hi/programmes/from_our_own_correspondent/2255991.stm "Bringing the dodo back to life"], BBC News. Проверено 7 сентября 2006.
• Herhey, D. R. [www.botany.org/PlantScienceBulletin/psb-2004-50-4.php#Dodo "The Widespread Misconception that the Tambalacoque or Calvaria Tree Absolutely Required the Dodo Bird for its Seeds to Germinate"]. Botany.org (2004). Проверено 12 мая 2012. [www.webcitation.org/6FfTogZT1 Архивировано из первоисточника 6 апреля 2013].
• Jamieson, Alastair. [www.telegraph.co.uk/culture/art/art-news/5596737/Uncovered-350-year-old-picture-of-dodo-before-it-was-extinct.html "Uncovered: 350-year-old picture of Dodo before it was extinct"], The Telegraph (22 June 2009). Проверено 8 сентября 2012.
• Kennedy, M. [www.guardian.co.uk/science/2011/feb/21/dodo-found-grant-museum-drawer "Half a Dodo found in museum drawer"], The Guardian. Проверено 12 мая 2012.
• Laing, Aislinn. [www.telegraph.co.uk/science/science-news/7968811/Last-surviving-Dodo-egg-could-be-tested-for-authenticity.html Last surviving Dodo egg could be tested for authenticity], The Telegraph (27 August 2010).
• Mayell, H. [news.nationalgeographic.com/news/2002/02/0227_0228_dodo.html "Extinct Dodo Related to Pigeons, DNA Shows"]. National Geographic Society (28 February 2002). Проверено 19 января 2009. [www.webcitation.org/6FfTpjvgD Архивировано из первоисточника 6 апреля 2013].
• Ravilious, K. [news.nationalgeographic.com/news/2007/07/070703-dodo.html Dodo Skeleton Found on Island, May Yield Extinct Bird's DNA]. National Geographic News (2007). [www.webcitation.org/6FfTqx5hZ Архивировано из первоисточника 6 апреля 2013].
• Rayner, Jacqueline. [www.drwhoguide.com/whobb914.htm The Last Dodo] (англ.). Проверено 14 июля 2013. [www.webcitation.org/6I65T2OCz Архивировано из первоисточника 14 июля 2013].
• Unhook, D. P. [allafrica.com/stories/200609260428.html Mauritius: Footprints From the Past]. Expresser's(недоступная ссылка — история) (2006). Проверено 26 сентября 2006. [web.archive.org/20061002204028/allafrica.com/stories/200609260428.html Архивировано из первоисточника 2 октября 2006].
• [dront.ru/dront/ Печальная судьба дронта]. Проверено 7 августа 2013. [www.webcitation.org/6J0TLK2ZB Архивировано из первоисточника 20 августа 2013].
•  [youtube.com/watch?v=XWWUHf5Mx50 Палеонтолог Джулиан Хьюм рисует додо согласно современным научным представлениям (англ.)]
•  [youtube.com/watch?v=Xi39E9US3cE Видеосъёмка раскопок на болоте Мар-о-Сонж (нид.)]

Отрывок, характеризующий Маврикийский дронт

Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.


На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.


В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.