Неаполь
Поделись знанием:
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.
Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.
В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
(перенаправлено с «Naples»)
| Город
Неаполь Napoli 
|
Неа́поль (др.-греч. Νεάπολις, от др.-греч. νέα πόλις букв. — новый город; лат. Neapolis, итал. Napoli, неап. Napule — город в Италии, административный центр области Кампания и провинции Неаполь. Расположен в бухте Неаполитанского залива.
Содержание
Краткая характеристика
Неаполь — третий по величине город Италии (после Рима и Милана) и самый большой город Южной Италии с населением около миллиона человек (с пригородами — около трёх миллионов). Крупный транспортный узел (международный аэропорт, морской порт). Наряду с официальным итальянским языком в просторечии местных жителей распространён неаполитанский диалект. Святой покровитель города — св. Януарий, день памяти которого 19 сентября отмечается как праздник города.
Находится в сейсмоопасной зоне (историческая часть — на западном склоне Везувия). Последнее извержение Везувия произошло в 1944 году. Последнее катастрофическое землетрясение случилось в Неаполе в 1980 году.
Окрестности Неаполя
К востоку от Неаполя находятся Помпеи и Геркуланум — античные города на берегу Неаполитанского залива, уничтоженные извержением Везувия 79-го года. Пепел похоронил эти города и сохранил неизменными до наших дней. Ежегодно в этой местности ведутся раскопки, которые приносят археологам всё новые открытия. В начале ноября места раскопок доступны для всех желающих. Все найденные предметы тщательно реставрируют и выставляют в Национальном археологическом музее Неаполя.
В 40 км к северу от Неаполя находится Королевский дворец в Казерте, один из самых масштабных в Европе.
Исторический очерк
Неаполь был основан греческими поселенцами в VIII веке до н. э. под названием Партенопа (по имени мифологической сирены). Впоследствии стал частью Римской республики, а затем — Римской империи.
В крепости Кастель делль Ово в 476 был заключён после своего свержения Ромул Августул, последний император Западной Римской империи.
В VI веке Неаполь завоевали византийцы в ходе попытки императора Юстиниана I воссоздать Римскую империю.
В 638 — 1137 годах был столицей фактически независимого герцогства Неаполь.
В 1139 году вошёл в состав Сицилийского королевства.
В 1224 году был основан Неаполитанский университет.
В 1266 году Неаполь вместе со всем Сицилийским королевством был передан папой Карлу I Анжуйскому, который перенёс столицу из Палермо в Неаполь.
В 1284 году королевство разделилось на две части, из которых каждая выдвигала претензии на право называться «Королевство Сицилия».
В XVII веке Неаполь насчитывал 300 тысяч жителей и был вторым по величине городом Европы после Парижа. Он был славен театром Сан-Карло — в то время самым большим в мире.
В октябре 1860 года в результате референдума был объявлен конец королевства и основание государства Италия.
В 1942-43 гг. город был подвергнут интенсивной американской бомбардировке. Во время налётов погибли ок. 1900 человек[2]. Помимо промышленных объектов американцы уничтожили вокзал, порт, оперный театр, церкви, многие жилые дома. В начале октября 1943 город перешёл под контроль союзников.
Современный Неаполь — густонаселённый город, с международным аэропортом, морским портом и метрополитеном. Центральная линия № 1 неаполитанского метро является образцом общественного подземного музея современного искусства. Художественное оформление 25 станций метро было завершено в 2005 году.
Современный Неаполь также ассоциируют с каморрой и коррупцией. В 2007—2008 гг. город испытывал трудности с утилизацией мусора и переработкой отходов, из-за чего разразился так называемый «Мусорный кризис».
 |
Этот раздел не завершён. Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.
|
Климат
Климат Неаполя средиземноморский субтропический.
| Климат Неаполя | |||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Показатель | Янв. | Фев. | Март | Апр. | Май | Июнь | Июль | Авг. | Сен. | Окт. | Нояб. | Дек. | Год |
| Абсолютный максимум, °C | 21,1 | 22,5 | 28 | 30,5 | 34,1 | 37 | 39 | 40 | 37,2 | 31,5 | 29,4 | 24,4 | 40 |
| Средний максимум, °C | 12,9 | 13,2 | 15,8 | 18,5 | 23,3 | 27,1 | 30,4 | 30,8 | 26,8 | 22,9 | 17,8 | 14,1 | 21,1 |
| Средняя температура, °C | 8,8 | 9 | 11,4 | 14,1 | 18,7 | 22,6 | 25,3 | 25,5 | 21,5 | 17,8 | 13,1 | 9,9 | 16,5 |
| Средний минимум, °C | 5,4 | 5,2 | 7,5 | 10 | 14,1 | 17,7 | 20,2 | 20,4 | 16,9 | 13,5 | 9,2 | 6,4 | 12,2 |
| Абсолютный минимум, °C | −5 | −5 | −3 | −1 | 1 | 7,8 | 11,7 | 10 | 6,8 | 3 | −2 | −4,5 | −5 |
| Норма осадков, мм | 95 | 77 | 98 | 94 | 49 | 41 | 25 | 33 | 85 | 111 | 159 | 118 | 983 |
| Источник: [www.pogoda.ru.net/climate2/16289.htm Погода и Климат] | |||||||||||||
Достопримечательности
Красота Неаполя в XVIII в. вошла в поговорку. Крылатая фраза «увидеть Неаполь и умереть» (итал. vedi Napoli e poi muori) послужила прототипом для создания подобных фраз в отношении других мировых городов. Среди нынешних достопримечательностей Неаполя наиболее известны
- Национальный музей и Национальная картинная галерея. Расположены в Палаццо Каподимонте (итал. Palazzo Capodimonte), летней резиденции (дворце) Бурбонов в Королевстве обеих Сицилий.
- Национальный археологический музей Неаполя — музей, содержащий (в числе прочих артефактов) находки из Помпей и Геркуланума и скандально знаменитый Секретный кабинет.
- Театр Сан-Карло — крупнейший (по вместительности) в Италии оперный театр.
- Кастель-дель-Ово (итал. Castel dell’Ovo; букв. замок яйца, яичный замок; <позднейшее> название обыгрывает необычную архитектуру) — замок XII в., выстроенный Рожером II Сицилийским на острове в Тирренском море, в бухте Неаполитанского залива.
- Кастель-Нуово (итал. Castel Nuovo; букв. новый замок, др. местное название — Маскио Анджоино (итал. Maschio Angioino) — замок, возведённый королём Карлом Анжуйским в XIII в. на взморье.
- Катакомбы Сан-Гаудиозо (итал. San Gaudioso; также катакомбы Сан-Дженнаро, катакомбы Сан-Северо) — христианские катакомбы с позднеантичными и раннесредневековыми мозаиками. Расположены в северной части Неаполя.
- Королевский дворец в Неаполе (итал. Palazzo Reale di Napoli; часто сокращённо, «Палаццо Реале») — главная резиденция Бурбонов в Королевстве обеих Сицилий.
- Сан-Дженнаро (итал. San Gennaro, Собор Святого Януария) — кафедральный собор Неаполя. Освящен в честь небесного покровителя города, святого Януария.
- Санта-Кьяра (итал. Santa Chiara, Церковь святой Клары Ассизской) — готическая церковь, усыпальница неаполитанских Бурбонов; монастырский клуатр — шедевр майолики.
- Церковь Сан-Лоренцо-Маджоре — шедевр так называемой анжуйской готики. Под Сан-Лоренцо-Маджоре был раскопан античный рынок (древнейший центр Неаполя), руины которого ныне эскпонируются.
- Церковь Сан-Доменико-Маджоре (на одноимённой площади) — доминиканская церковь XIV в., перестраивалась в барочном стиле в XVII в. и в неоготике в XIX в., с фресками Пьетро Каваллини (XIV в.), усыпальницами Фердинанда I и Раймонда Капуанского.
- Базилика Сантиссима-Аннунциата — церковь, заложенная в XIV в. Во второй половине XVI — первых десятилетиях XVII веков была самым престижным (наряду с королевским двором) местом работы неаполитанских музыкантов (среди прочих здесь трудились Дж. да Нола, Ш. Стелла, П. Чероне, Дж. де Мак, А. Майоне, Дж. М. Трабачи). Расположена в центре города, в квартале Пендино.
- Чертоза-ди-сан-Мартино, бывший картезианский монастырь св. Мартина. Расположен на высоком холме Вомеро, с которого открывается прекрасная панорама Неаполя и бухты. Образец неаполитанского барокко. В помещении Чертозы ныне размещается Национальный музей Сан-Мартино.
- Сант-Эльмо — крепость XIV в. (сооружение XVI в.). Бывший монастырь картезианцев и замок Сант-Эльмо возвышаются над Неаполем и видны с любого места в городе.
- Капелла Сан-Северо — в прошлом частная капелла и усыпальница знатной семьи Сангро (представители семьи носили титул князей Сан-Северо).
- Церковь Санта-Мария-ин-Пургаторио и Костница Фонтанелле — образцы своеобразного культа мёртвых, сросшегося с католицизмом.
- Джезу Нуово — иезуитская церковь в стиле барокко, в которой покоятся мощи одного из наиболее почитаемых в Неаполе святых Джузеппе Москати.
В 1995 году исторический центр Неаполя (итал. centro storico) был включён в Список Всемирного наследия ЮНЕСКО.
Прочие особенности
- Неаполь считается родиной пиццы — точнее, того её вида (т. н. итал. pizza napoletana), который известен с 80-х гг. XIX в. и практикуется поныне. Классическими считаются два вида неаполитанской пиццы (итал. verace pizza napoletana artigianale) — «Маринара» (итал. Marinara, с чесноком, без сыра) и «Маргерита» (итал. Margherita, с сыром и базиликом, без чеснока).
- В честь древнего названия Неаполя назван астероид (11) Парфенопа, открытый 11 мая 1850 года итальянским астрономом Аннибале де Гаспарисом в Неаполе.
Спорт
Город является «домашним» для футбольного клуба «Наполи», двукратного победителя Серии А, пятикратного обладателя Кубка Италии и победителя Кубка УЕФА 1988—1989.
Города-побратимы
-
Баку, Азербайджан -
Кагосима, Япония -
Лондон, Великобритания -
Майами, США -
Афины, Греция -
Будапешт, Венгрия[3][4] -
Кэлэраши, Румыния -
Гафса, Тунис -
Калькутта, Индия -
Наблус, Палестинская автономия -
Носи-Бе, Мадагаскар -
Пальма-де-Майорка, Испания -
Сантьяго-де-Куба, Куба - провинция Сантьяго-де-Куба, Куба
- Сигету-Мармацией, Румыния
-
Валенсия, Карабобо, Венесуэла -
Сараево, Босния и Герцеговина[5] -
Измир, Турция
- NapoliMaschioAngioinoDaSanMartino.jpg
- Print del Castel dell'Ovo, Napoli - foto di Augusto De Luca.jpg
- NapoliSanFrancescoDaPaolaFacciata.jpg
- Facciata Duomo di Napoli - BW 2013-05-16.jpg
- Piazza del Plebiscito - Augusto De Luca.jpg
Деталь, Площадь Плебисцита - Де Лука, Аугусто
Известные уроженцы и жители
- Паоло Бои (1526—1598) — итальянский авантюрист и сильнейший шахматист Европы II половины XVI века.
- Раффаэле Кьюрацци (итал. Raffaele Chiurazzi) (1875-1957), итальянский поэт.
Напишите отзыв о статье "Неаполь"
Примечания
- ↑ [www.demo.istat.it/bilmens2014gen/query.php?Rip=S4&Reg=R15&Pro=P063&Com=49 ISTAT]
- ↑ Данные предоставлены «Istituto di Studi Storici Economici e Sociali» (I.S.S.E.S), см. [www.isses.it/Convegno050305/Monda.pdf www.isses.it] (PDF).
- ↑ [www.nyc.gov/html/unccp/scp/html/sc/budapest_main.shtml Sister City — Budapest]
- ↑ [www.budapest.hu/engine.aspx?page=20030224-cikk-testvervarosok Sister cities of Budapest]
- ↑ [www.sarajevo.ba/en/stream.php?kat=147 Fraternity cities on Sarajevo Official Web Site]
Ссылки
|
Портал «Неаполь» |
|---|---|
|
Неаполь в Викицитатнике? |
- [www.appartamentiischia.it/Panorama_of_Naples.htm Panorama of Naples by Google Earth]
- [www.everyfoto.com/index.php/english/Photos/Travel-Photos/Europe/Italy/Naples/ Фотографии Неаполя]
Отрывок, характеризующий Неаполь
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.
Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.
В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
