Первый человек на Луне (почтовая марка)

Первый человек на Луне
First Man on the Moon
(Скотт #C76)
Тип марки (марок)	коммеморативная
Страна выпуска	США США
Место выпуска	Вашингтон
Издатель	Почтовая служба США
Художник	Пол Калли
Гравёр	Edward Felver, Albert Saavedra
Способ печати	офсетная фотолитография и нишевая гравировка
Дата выпуска	9 сентября 1969
Номинал	10 центов
Зубцовка	11
Особенность	на момент выпуска самая большая почтовая марка США
Тираж (экз.)	152 364 800
Оценка (Скотт)	¢25 (Скотт #C76); разновидность: пропуск красного цвета (Скотт #C76a) — $525 (2007)[^]

«Пе́рвый челове́к на Луне́» (англ. «First Man on the Moon») — коммеморативная почтовая марка, выпущенная Почтовой службой США 9 сентября 1969 года в честь полёта космического корабля «Аполлон-11» и первой высадки людей на Луну.

Полёт состоялся 16—24 июля 1969 года. Экипаж состоял из трёх человек: Нил Армстронг (командир), Эдвин Олдрин (пилот лунного модуля) и Майкл Коллинз (пилот командного модуля). 20 июля Армстронг и Олдрин совершили посадку в Море Спокойствия. Они оставались на Луне более 21 часа, совершив один выход на её поверхность. На марке изображён момент, когда Нил Армстронг, ставший первым человеком, ступившим на Луну, делает свой исторический шаг. Марка была напечатана с помощью типографского клише, которое находилось на борту «Аполлона-11», а также на борту лунного модуля «Орёл» («Eagle») на Луне, и возвратилось с астронавтами на Землю.

Памятная миниатюра стала самой большой по размеру почтовой маркой США из эмитированных к моменту её выпуска. Общий тираж марки составил 152 364 800 экземпляров.

Предыстория

9 июля 1969 года, ровно за неделю до старта «Аполлона-11», Генеральный почтмейстер США Уинтон Блаунт объявил, что экипаж лунной экспедиции, которому предстоит осуществить первую высадку на Луну, возьмёт с собой в полёт типографское клише и «лунное письмо» (конверт с пробной маркой). Письмо на Луне будет погашено Нилом Армстронгом и Эдвином Олдрином специальным почтовым штемпелем, а клише будет использовано по возвращении астронавтов для печатания коммеморативной марки «Первый человек на Луне», которую планируется выпустить в августе того же года. Оба предмета после полёта должны были пройти положенный 21-дневный карантин, после чего погашенное «лунное письмо» должно было быть возвращено Почтовому департаменту США для последующего экспонирования в Вашингтоне и других городах США, а также за рубежом.

Идея специальной почтовой марки и «лунного письма» была одобрена лично Президентом США Ричардом Никсоном. Разработка дизайна марки и изготовление клише велись в обстановке строгой секретности. В детали был посвящён очень узкий круг сотрудников почтового ведомства США и Бюро гравировки и печати. Никакой бумажной переписки не допускалось. Информация передавалась только во время личных встреч.

Художник марки

В качестве дизайнера марки был выбран Пол Ка́лли, один из восьми художников-участников программы НАСА по увековечиванию национальных достижений в космосе в изобразительном искусстве. До НАСА Калли был известен своими картинами и карандашными рисунками, а также иллюстрациями к научно-фантастическим литературным произведениям. С 1963 года он был привлечён к художественному документированию работ по реализации космических программ «Меркурий», «Джемини» и «Аполлон». Калли был автором дизайна коммеморативной двойной марки 1967 года, посвящённой полёту космического корабля «Джемини-4» и Эдварду Уайту, первому американцу, вышедшему в открытый космос.

Дизайн марки должен был быть готов за месяц до старта «Аполлона-11», который был намечен на 16 июля 1969 года. НАСА предоставило художнику фотографии космического корабля и всего оборудования, которое будет задействовано на поверхности Луны после посадки. Пол Калли даже посетил завод корпорации Грумман, на котором производились лунные модули для кораблей серии «Аполлон». Он был единственным «посторонним» человеком, которого эксклюзивно допустили в помещения, где Нил Армстронг, Майкл Коллинз и Эдвин Олдрин завтракали и облачались в скафандры ранним утром в день старта. Художник всё это время делал эскизы. Коллинз узнал его, несмотря на белый халат, шапочку и марлевую повязку, прервал завтрак, встал из-за стола и подошёл, чтобы посмотреть рисунки. Когда астронавты отправлялись на стартовую площадку, Армстронг сделал жест, подняв большой палец вверх, и Калли быстро отразил это мгновение на бумаге.

Дизайн

Первоначально Пол Калли предполагал нарисовать Луну, Землю в отдалении и лунный модуль. Но после нескольких пробных эскизов ему стало ясно, что главным событием миссии станет именно первый шаг на лунную поверхность. Он знал, что Армстронг ступит на Луну, сойдя с тарелки опоры лунного модуля, именно левой ногой. Это было спланировано и оговорено заранее. Единственное, чего Калли никак не мог знать, это — куда сядет лунный модуль, на твёрдую скальную поверхность или на рыхлый грунт. Художник нарисовал так, что тарелки опор делают едва заметный отпечаток на поверхности, и, как показали реальные события, не ошибся. Дизайн нарушал федеральный закон США, запрещавший использование изображений живущих людей на почтовых марках. Хотя лицо человека, делающего шаг на лунную поверхность, было полностью скрыто скафандром, всем было ясно, что это Нил Армстронг. Тем не менее, в официальных пресс-релизах почтовое ведомство США называло его «астронавтом» («spaceman»), а чиновники разъясняли, что это символ, и просили не воспринимать его буквально.

«Лунное письмо»

«Лунное письмо» не было погашено Армстронгом и Олдрином на лунной поверхности, как планировалось до полёта. Из-за крайне плотного графика пребывания астронавтов на Луне письмо оставалось на орбите с Майклом Коллинзом в командно-служебном модуле «Колумбия». В то же время НАСА заверило почтовое ведомство, что клише для изготовления марки проделало весь намечавшийся изначально путь на лунную поверхность и обратно. По возвращении на Землю клише было подвергнуто дезинфекции в Центре пилотируемых полётов в Хьюстоне и доставлено в Вашингтон 31 июля 1969 года, через неделю после возвращения астронавтов.

Майкл Коллинз позднее в своей книге «Carrying the Fire» написал, как происходило гашение «лунного письма» с пробной маркой. По его словам, это было 22 июля, во время обратного полёта к Земле. Он, Армстронг и Олдрин сначала сделали три оттиска штемпелем на страницах полётного плана и только после этого осторожно проштемпелевали письмо. По возвращении на Землю оно также прошло дезинфекцию и было передано Генеральному почтмейстеру Уинтону Блаунту 5 августа. «Лунное письмо» проделало путь длиною более 800 000 км, к тому времени самое большое расстояние для почтового отправления.

Печатание марки

Марка «Первый человек на луне» была напечатана комбинированным способом офсетной фотолитографии и нишевой гравировки. По размеру, 4,57 см × 2,67 см, она стала самой большой маркой США из выпущенных к тому времени. Ввиду этого марки печатались листами по 128 экземпляров вместо обычных 200 и нарезались на марочные листы по 32 штуки вместо традиционных 50. Общий тираж составил 152 364 800 экземпляров.

Конверты первого дня

Марка вызвала большой интерес среди филателистов. В течение трёх недель после объявления о её выпуске Почтовая служба США получила 500 000 заказов на конверты первого дня, на которых будет стоять не только почтовый штемпель дня выпуска, «9 сентября, Вашингтон» («September 9 Washington, D. C.»), но и копия специального штемпеля, которым астронавты проштемпелевали «лунное письмо», с текстом: «20 июля. Посадка на Луну США» («July 20 „MOON LANDING USA“»). Около ¹⁄₅ части заказов поступило из-за рубежа. Больше всего их было из Австралии, Великобритании, Франции и Бельгии. Всего заказы пришли более чем из 100 стран мира. Никогда прежде марки США не пользовались таким спросом.

• Конверты первого дня
• Apollo 11 FDC.jpg

  Один из вариантов конверта со штемпелем, поставленным вручную

• Apollo 11 FDC1.jpg

  Ещё один вариант конверта с машинным гашением

Общий тираж конвертов первого дня составил 8 743 070 экземпляров, почти втрое превысив предыдущий 3-миллионный рекорд (даже впоследствии одна из самых популярных марок, когда-либо печатавшихся в США, коммеморативная марка, посвящённая Элвису Пресли и выпущенная 8 января 1993 года, зафиксировала результат 4 451 718 конвертов первого дня). Штат работников, занятых изготовлением конвертов, был увеличен с традиционных 40 до 100 человек. Но даже после этого потребовалось 5 месяцев, чтобы выполнить весь объём работ.

Презентация выпуска

9 сентября 1969 года состоялась церемония презентации выпуска марки, на которой присутствовали все трое членов экипажа «Аполлона-11»: Нил Армстронг, Майкл Коллинз и Эдвин Олдрин, а также директор НАСА Томас Пейн. Генеральный почтмейстер Уинтон Блаунт преподнёс им по альбому, в каждом из которых было по 32 марки. Армстронг в своём выступлении подтвердил, что астронавты отложили гашение «лунного письма» с маркой до 22 июля, когда они все уже снова были вместе. Он рассказал, что при гашении они втроём держали штемпель одновременно. Дата на штемпеле осталась прежней — 20 июля, день посадки на Луну.

Олдрин был неприятно поражён тем, что авторы марки вновь отдали все лавры одному человеку (англ. Man, а не множественное Men) — то есть Армстронгу. Олдрин написал в автобиографии:

«Бог знает что заставило их сделать именно такую надпись. Я почувствовал себя бесполезным, а мой отец и вовсе пришёл в бешенство … Следовало писать „люди“, во множественном числе». Оригинальный текст (англ.)   „Lord knows what prompted the caption under the stamp, but it caused me to feel rather useless and it positively infuriated my father … 'Men' would have been more accurate.“

По словам Олдрина, в день презентации он «не был расстроен, но происшедшее казалось неправильным, особенно когда почтовики предложили Нилу, Майку и мне подписать кучу конвертов первого дня … но мы сосредоточились и подписали всю стопку, потому что такова участь американских героев». Отец Олдрина не был связан такими условностями и устроил демонстрацию у стен Белого дома, требуя сменить надпись на марке.

Экземпляры с ошибками

В октябре 1969 года в Техасе были обнаружены первые экземпляры марок с ошибками. На них отсутствовал красный цвет (полосы на флаге США на плече скафандра астронавта), но, с другой стороны, жёлтые посадочная ступень лунного модуля и стекло гермошлема оказались в мелких пятнышках светло-красной краски. В каталоге почтовых марок «Скотт» эта разновидность значится под номером C76a^[≡]. В декабре 1993 года вертикальная пара из нормальной марки и марки без красного цвета была продана на аукционе за 360 долларов США. Кроме того, существует довольно много экземпляров с заметным смещением офсетных цветов. Наиболее ценятся марки с максимальным смещением. Например, такие, на которых цвета смещены вниз настолько, что Земля касается поверхности Луны, а звёзды на флаге на скафандре оказываются ниже полос. Квартблок таких марок с номером печатной формы был продан на аукционе в январе 1994 года за 57,5 доллара США.

Страховые конверты

Для экипажа «Аполлона-11» были изготовлены так называемые «страховые конверты» в трёх вариациях и очень ограниченными тиражами. В случае гибели астронавтов их родственники имели возможность продать эти филателистические сувениры и дополнительно выручить приличные деньги, учитывая, что жизнь астронавтов не была застрахована на большие суммы. Такие конверты производились и для экипажей последующих лунных миссий, вплоть до полёта «Аполлона-16».

Память. Юбилейные марки

К 20-летию высадки на Луну

Внешние изображения
	[www.ianridpath.com/moon/usa4.htm Марка, выпущенная 20 июля 1989 года]

Внешние изображения
	[stampauctionnetwork.com/F/95/931.jpg Бракованная (без чёрной краски) марка 1989 года]

В честь 20-летнего юбилея посадки первого пилотируемого космического корабля на Луну была выпущена юбилейная марка для приоритетных почтовых отправлений номиналом $2,40. Это противоречило одному из принципов Общественного консультативного комитета по маркам, который заключается в том, что марки, посвящённые историческим событиям, могут выпускаться только к юбилеям, кратным 50 годам. Но чиновники почтового ведомства настояли, что первая посадка людей на Луну — это событие такой исторической важности, ради которого можно поступиться принципами.

Автором дизайна марки стал сын Пола Калли, Кристофер, также художник, работавший с НАСА. Первоначально он предложил сделать марку на марке с использованием оригинального дизайна своего отца. Но эта идея была отклонена Почтовой службой США. Из нескольких проектов марки был выбран вытянутый по вертикали с изображением двух астронавтов «Аполлона-11», устанавливающих флаг США на лунной поверхности. Марки размером 3,175 см в ширину и 4,6 см в высоту печатались путём сочетания офсетной и глубокой печати. На церемонии презентации выпуска марки 20 июля 1989 года присутствовали 41-й Президент США Джордж Буш-старший, астронавты «Аполлона-11» в полном составе, а также отец и сын Калли. В общей сложности было проштемпелёвано 208 982 конверта первого дня с этой маркой. Всего же, по данным Почтовой службы США, к 1994 году у филателистов осело 10,1 млн этих марок на сумму 24,4 млн долларов США.

В процессе печатания из-за производственного брака появилось несколько разновидностей марок с ошибками, которые были обнаружены в 1990 году. На двух полных марочных листах по 20 марок в каждом совсем отсутствовала чёрная краска, которая прорисовывала детали скафандров и лунной поверхности. Отдельные марки с таким дефектом были проданы на аукционах в мае 1992 года по 2600 долларов за штуку и в марте 1993 года — по 2000 долларов. Кроме того, два полных листа и один частично оказались без перфорации. Горизонтальная пара таких марок была реализована в мае 1992 года за 850 долларов.

К 25-летнему юбилею

Внешние изображения
	[www.ianridpath.com/moon/usa6.htm Марка для экспресс-почты, выпущенная 20 июля 1994 года]

Внешние изображения
	[www.ianridpath.com/moon/usa7.htm Сувенирный марочный лист, выпущенный 20 июля 1994 года]

Принцип выпуска марок к юбилеям был нарушен ещё раз пятью годами позже. 20 июля 1994 года, в день 25-летия первой высадки людей на Луну, вышла марка для отправлений экспресс-почтой номиналом $9,95. Авторами дизайна на этот раз выступили оба Калли, отец и сын. На марке изображены два астронавта «Аполлона-11», салютующие флагу США, лунный модуль и Земля. Поскольку марка была очень дорогой, одновременно были выпущены стандартные коммеморативные марки номиналом 29 центов. Они были вертикальными, рисунок не повторял в точности рисунка марки экспресс-почты. На 29-центовой марке остался только один астронавт, держащий флаг, Земля была помещена в центре, прямо над его головой.

Эти марки не печатались в обычных марочных листах. Они были выпущены в уникальном формате, ни разу не использовавшемся до того почтовым ведомством США, — почтовыми блоками по 12 марок (3 ряда по 4 марки) и с иллюстрированным обрамлением. Размеры листа — 15,24 см в ширину и 19,84 см в высоту. На обрамлении, занимавшем примерно 60 % площади листа, была помещена фотография восхода Земли над Луной, сделанная астронавтами «Аполлона-8» во время их полёта по окололунной орбите. В правом нижнем углу листа приведены слова Нила Армстронга, произнесённые им после первого шага на лунную поверхность.

Торжественная церемония, посвящённая выпуску марки, состоялась в Национальном музее авиации и космонавтики Смитсоновского института в Вашингтоне. На неё неожиданно приехал Эдвин Олдрин, который не был заявлен заранее в числе высоких гостей. Вместе с директорами Почтовой службы и НАСА он снял покрывало с огромной копии 29-центовой марки. Такая же копия 9,95-долларовой марки к тому моменту уже была открыта. На церемонии присутствовали отец и сын Калли, которые раздавали всем желающим свои автографы на конвертах первого дня.

Планы к 50-летию

Уже в 1994 году отец и сын Калли заявляли, что они смотрят вперёд и думают над дизайном марки к 50-летнему юбилею первой высадки землян на Луну, который будет отмечаться в 2019-м. Пол Калли говорил, что они с сыном сделают рисунок в следующем году и положат его в банк. По его словам, в беседе с сыном он только выразил сомнение, сможет ли он сам подписать рисунок по прошествии ещё 25 лет. На это Крис ему ответил: «Не волнуйся, отец, когда придёт время, я покажу тебе, где нужно поставить подпись». А один чиновник Почтовой службы США даже высказал предположение насчёт дизайна будущей марки. По его словам, налицо последовательность: сначала астронавты ступают на Луну (1969 год), затем устанавливают флаг (1989-й) и позируют рядом с ним, отдавая ему честь (1994-й). Когда дойдёт до 50-летнего юбилея, заключил чиновник, возможно, астронавты будут взлетать в лунном модуле навстречу командному кораблю.

См. также

• Аполлон-11
• Скандал с филателистическими материалами «Аполлона-15»
• Страховые конверты «Аполлонов»
• История почты США
• Почтовые марки США
• Алкоголизм (марка США)
• Гавайские миссионеры
• Перевёрнутая Дженни
• Перевёртка ЦРУ
• Перевёртка Дага Хаммаршёльда
• Президенты (серия марок США)

Литература

• Astronautics and Aeronautics, 1969: Chronology of Science, Technology and Policy / National Aeronautics and Space Administration (NASA). — NASA, 1970. — 544 p. — (NASA SP-4014). (англ.) (Проверено 23 апреля 2016) [www.webcitation.org/68iaaBcF9 Архивировано] из первоисточника 27 июня 2012.

Ссылки

• [www.callespaceart.com/Home.html Calle Space Art (Paul Calle & Chris Calle) website] — Космическое искусство Калли. Сайт Пола и Криса Калли  (англ.)
• [www.ianridpath.com/moon/moonstamps.htm Exploring the Moon on stamps] — Исследования Луны на почтовых марках  (англ.)
• Soderman/NLSI Staff. [lunarscience.arc.nasa.gov/articles/lunar-landing-stamp-in-international-gallery-exhibit/ Lunar Landing Stamp in International Gallery exhibit] (англ.) (22 December 2010). — Почтовая марка о высадке на Луне в экспозиции Международной галереи. Проверено 24 апреля 2012. [www.webcitation.org/67h6MbN3f Архивировано из первоисточника 16 мая 2012].
• [www.collectspace.com/news/news-090909b.html One giant stamp for mankind] (англ.). collectSPACE.com (9 September 2009). — Одна гигантская марка для человечества. Проверено 24 апреля 2012. [www.webcitation.org/67h6NWbtN Архивировано из первоисточника 16 мая 2012].
• [astronaut.ru/philo/flight/ap11.htm Марки с портретами экипажа корабля «Аполлон-11». «Аполлон-11» — 14.11.1969 — 24.11.1969]. Марки: Энциклопедия «Космонавты в филателии»: Марки с портретами космонавтов, распределённые по их полётам: Название программы или полёта: Программа «Аполлон». Космическая энциклопедия «ASTROnote»; Юрий Квасников. Проверено 22 апреля 2016. [www.webcitation.org/6gzfeEokK Архивировано из первоисточника 22 апреля 2016].
• [astronaut.ru/philo/start.htm Почтовые марки разных стран, посвящённые космическим полётам]

Портал «Филателия»   Портал «Космонавтика»   Портал «США»

Отрывок, характеризующий Первый человек на Луне (почтовая марка)

Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.