Грейм, Роберт фон

Роберт риттер фон Грейм нем. Robert Ritter von Greim<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
рейхсминистр авиации
26 апреля — 24 мая 1945
Предшественник:	Герман Геринг
Преемник:	должность упразднена
Рождение:	22 июня 1892(1892-06-22) Байройт, Бавария
Смерть:	24 мая 1945(1945-05-24) (52 года) Зальцбург, Австрия
Партия:	НСДАП
Военная служба
Годы службы:	1911—1918, 1934—1945
Принадлежность:	Германская империя Веймарская республика Третий рейх
Род войск:	Люфтваффе
Звание:	генерал-фельдмаршал (26 апреля 1945 года)
Сражения:	Первая мировая война Вторая мировая война
Награды:

Ро́берт Риттер фон Грейм (нем. Robert Ritter von Greim; 22 июня 1892, Байрейт — 24 мая 1945, Зальцбург) — немецкий лётчик, участник обеих мировых войн, главнокомандующий люфтваффе с 26 апреля по 24 мая 1945 года, генерал-фельдмаршал авиации (26 апреля 1945 года).

Начало карьеры

Сын офицера полиции. Начал службу в июле 1911 года фаненюнкером (кандидатом в офицеры) в Баварском железнодорожном батальоне. В январе-октябре 1912 года учился в военном училище в Мюнхене. С 29 октября 1912 года субалтерн-офицер 8-го Баварского полевого артиллерийского полка.

Первая мировая война

Во время Первой мировой войны до августа 1915 года служил в 8-м Баварском артиллерийском полку, с 9 марта 1915 года адъютант 1-го дивизиона. В августе 1915 года направлен на курсы лётчиков-наблюдателей при авиационном батальона 3b.

С 4 ноября 1915 года летчик-наблюдатель полевого авиационного батальона А 204. С октября 1916 по февраль 1917 года проходил подготовку летчика-истребителя в 1-м Баварском авиационном запасном батальона в Шляйсхайме. С 22 февраля 1917 года служил в 46-м авиационном батальона, с 4 апреля 1917 года — в 34-й истребительной эскадрилье. С 19 июня 1917 года — командир 34-й истребительной эскадрильи; одновременно 21 марта — 27 апреля 1918 года командовал 10-й авиагруппой, в апреле-июле 1918 года — авиагруппой «Грейм».

В марте 1918 года Грейм, вероятно, стал первым немецким лётчиком, уничтожившим британский танк.

Всего в Первую мировую войну Грейм одержал 28 воздушных побед. За боевые отличия 14 октября 1918 года награждён орденом «За заслуги» (Pour le Mérite).

12 ноября 1918 года переведен в 8-й Баварский полевой артиллерийский полк, а 30 декабря 1918 года назначен руководителем станции воздушной почты «Мюнхен» (по 14 октября 1919 года).

Между мировыми войнами

31 марта 1920 года уволен с военной службы.

Окончил двухгодичные юридические курсы при Мюнхенском университете, в 1922—1924 годах работал в банке.

В 1924—1927 годах служил военным советником в Китае, где принимал участие в создании авиации Чан Кайши, обучал китайских военных лётчиков в Кантоне.

С января 1927 по март 1934 года руководил авиашколой Германского авиационного союза (DLV) в Вюрцбурге.

1 апреля 1934 года вернулся на военную службу и был назначен командиром авиагруппы «Дёберитц» в составе авиаэскадры «Рихтгофен». С 1 июля 1934 года командир 132-й авиаэскадры «Рихтгофен» и комендант авиабазы «Дёберитц». С 1 апреля 1935 года инспектор истребительной и штурмовой авиации, с 10 февраля 1936 года инспектор средств авиационной безопасности и снаряжения. С 1 июня 1937 года начальник Управления кадров Имперского министерства авиации.

С 31 января 1939 года командир 31-й, с 6 февраля 1939 года — 5-й авиадивизии.

Вторая мировая война

Участник Польской кампании вермахта, после которой 25 октября 1939 года был назначен командиром V авиакорпуса, с которым в составе 3-го воздушного флота принял участие в Норвежской кампании, кампании на Западе и в «Битве над Англией». В основном корпус состоял из бомбардировщиков.

С июня 1941 года участвовал в военных действиях на советско-германском фронте. С 1 апреля 1942 года начальник Командования ВВС «Восток», созданного на советско-германском фронте на базе VIII и V авиакорпусов. 5 мая 1943 года авиационное командование преобразовано в 6-й воздушный флот, командиром которого стал Грейм. Считался одним из лучших летчиков и командиров Люфтваффе.

В осажденном Берлине

24 апреля 1945 года Адольф Гитлер направил Грейму, находившемуся со штабом флота в Мюнхене, телеграмму с приказом прибыть в Имперскую канцелярию для доклада. С большим трудом Грейм и пилот Ханна Райч прорвались в Берлин. Утром 25 апреля они прибыли в Рёхлин, планируя воспользоваться вертолетом. Из-за его повреждения Грейм был вынужден воспользоваться самолетом «Фокке-Вульф-190». В сопровождении истребителей прикрытия самолет проскочил на бреющем полете позиции советских войск и сел на аэродроме Гатов. Отсюда Грейм и Райч вылетели в центральный район Берлина на легком самолете «Физелер-Шторх». Над Тиргартеном они были обстреляны советскими зенитками, и Грейм получил ранение в ногу. Райч взяла управление на себя и посадила самолет на автомагистраль близ Имперской канцелярии.

Утром 26 апреля, приняв Грейма, Гитлер сообщил ему об отстранении Геринга со всех должностей (рейхсминистр Имперского министерства авиации, рейхсмаршал (19 июля 1940) и др.) и немедленно назначил Грейма главнокомандующим Люфтваффе. Последний, кому присвоено звание генерал-фельдмаршала.

Бегство из Берлина и смерть

В соответствии с приказом Гитлера 30 апреля тяжело раненый Грейм вместе с Райч вылетел в Плён у Киля — ставку преемника фюрера гросс-адмирала Дёница. Фактически Грейм уже не мог осуществлять руководство Люфтваффе: отдельные части действовали на своих участках без консультаций с центральным командованием, а штаб Люфтваффе сохранял верность Герингу.

9 мая вместе с Райч Грейм сдался американским военным властям в Китцбуле. Грейм находился под следствием до 23 мая, после чего был доставлен в Зальцбург. По программе обмена заключенных подлежал передаче советской стороне. Зная об этом, в ночь на 24 мая в тюремном лазарете он покончил жизнь самоубийством, отравившись капсулой с ядом, переданной ему Гитлером через Райч, когда они находились в бункере Имперской канцелярии. Перед смертью он сказал: «Я — главнокомандующий люфтваффе, но у меня больше нет люфтваффе».

Звания

• фенрих — 7.1.1912;
• лейтенант — 25.10.1913;
• обер-лейтенант — 17.1.1917;
• капитан — 15.2.1921;
• майор — 1.1.1934;
• подполковник — 1.9.1935;
• полковник — 20.4.1936;
• генерал-майор — 1.2.1938;
• генерал-лейтенант — 1.1.1940;
• генерал авиации — 19 июля 1940;
• генерал-полковник — 16.2.1943;
• генерал-фельдмаршал — 25.4.1945

Награды

• Железный крест 2-го класса — 26.11.1914;
• Королевский Баварский орден военных заслуг 4-го класса с мечами — апрель 1915;
• Железный крест 1-го класса — 10.10.1915;
• Королевский Баварский орден военных заслуг 4-го класса с мечами и короной — 18.5.1917;.
• Рыцарский крест Королевского прусского ордена Дома Гогенцоллернов — 29.4.1918;
• Pour le Mérite — 14.10.1918;
• Рыцарский крест Королевского Баварского военного ордена Макса-Иосифа — 23.10.1918;
• Почетный крест фронтовика 1914—1918
• Планка к Железныму кресту 1-го и 2-го класса — 1939;
• Рыцарский крест Железного креста — 24.6.1940;
• Рыцарский крест с дубовыми листьями — 2.4.1943;
• Рыцарский крест с дубовыми листьями и мечами — 28.8.1944

Литература

• Залесский К.А. Вожди и военачальники Третьего рейха: Биографический энциклопедический словарь.. — М.: «Вече», 2000. — С. 147—148. — 576 [16 илл.] с. — ISBN 5-7838-0550-5.

• Залесский К.А. Кто был кто в Третьем рейхе: Биографический энциклопедический словарь.. — М.: ООО «Издательство АСТ»: ООО «Издательство Астрель», 2002. — С. 243—244. — 942 [2] с. — ISBN 5-17-015753-3 (ООО «Издательство АСТ»); isbn 5-271-05091-2 (ООО «Издательство Астрель»).

Отрывок, характеризующий Грейм, Роберт фон

Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.