Польско-шведские войны

Польско-шведские войны — серия военных конфликтов между Польшей и Швецией.

Хронология

• 1563—1570 — Северная семилетняя война.
• 1598—1599 — Война против Сигизмунда.
• 1600—1629 — Польско-шведская война 1600—1629 годов.
  • Войну делят на несколько периодов:
    • Польско-шведская война 1600—1611 годов.
    • Польско-шведская война 1617—1618 годов.
    • Польско-шведская война 1621—1626 годов.
    • Польско-шведская война 1626—1629 годов.
  • Иногда военные конфликты между Польшей и Швецией в период с 1617 по 1629 год объединяют в одну Польско-шведскую войну 1600—1629 годов.
• 1655—1660 — Северная война 1655—1660 годов.
  • Иногда один из этапов Северной войны 1655—1660 годов выделяют в отдельную Польско-шведскую войну 1655—1657 годов.
  • Череда неурядиц (в том числе и Северная война 1655—1660 годов), обрушившаяся на Речь Посполитую в середине XVII века, носит название Шведский потоп.
• 1700—1721 — Великая Северная война.
• 1813—1814 — Война шестой коалиции.

Северная семилетняя война (1563—1570)

Северная семилетняя война — война между Швецией и коалицией Дании, Любека и Польши. Военные действия были начаты в 1563 году датским королём Фредериком II, который был недоволен выходом Швеции из Кальмарской унии в 1523 году и потерей контроля над ней. К датскому королю присоединились в качестве союзников Польша и Любек. В сентябре 1563 года армия Фредерика II захватила важную шведскую крепость Эльвсборг, тем самым отрезав Швецию от Северного моря. Год спустя датчане разбили шведскую армию у Аксторны. Но в 1564—1566 годах удача перешла на сторону шведов. В результате нескольких сражений шведский флот под предводительством талантливого Августа Класа Кристерссона Горна полностью уничтожил флот союзников. После этого шведы совершили несколько походов в Норвегию, но в 1568 году в Швеции произошёл переворот. Шведского короля Эрика XIV сверг с престола собственный брат Юхан III, который вскоре согласился на перемирие с Данией. Штеттинский мирный договор восстановил положение, предшествующее началу войны: ни одна из сторон не приобрела новых территорий.

Война против Сигизмунда (1598—1599)

Война против Сигизмунда представляла собой борьбу за шведский престол между польским королём Сигизмундом III и герцогом Седерманландским Карлом IX. Сигизмунд III был сыном шведского короля и польской принцессы, и, вступив на польский трон в 1587 году (а в 1592 году став шведским королём) объединил под своей властью шведские, польские и литовские земли. Но уже вскоре Сигизмунд вынужден был назначить регентом Швеции своего дядю Карла, герцога Седерманландского, который, поддерживая протестантизм, приобрёл расположение народа и явно стремился к престолу. При втором своём пребывании в Швеции (1598) Сигизмунд оттолкнул от себя многих сторонников, а в битве при Стангебро в 1598 году он потерпел поражение и был окончательно отстранён от престола. Дядя Сигизмунда был объявлен королём Швеции на сейме в Норчёпинге, в 1604 году, под именем Карла IX.

Польско-шведская война 1600—1629 годов

Польско-шведская война 1600—1629 годов представляла собой попытки польского короля Сигизмунда III вернуть шведский престол, которые окончились неудачей. Военные действия часто прерывались, поэтому войну делят на несколько периодов:

Польско-шведская война 1600—1611 годов.

Польско-шведская война 1600—1611 была навязана Швеции польским королём Сигизмундом III, стремившимся подчинить себе Эстляндию и отомстить шведскому королю Карлу IX, который годом ранее отнял у Сигизмунда шведскую корону. Несмотря на численное превосходство и профессиональное мастерство шведской армии, полякам, однако, удалось выиграть значительное число битв: битву под Кокенгаузеном, битву при Кирхгольме, сражение у реки Гауя и др. Всё это было достигнуто благодаря таланту выдающегося польского полководца Ходкевича. Но из-за прекращения финансирования польским королём армии Ходкевича, внутренних неурядиц (рокоша Зебжидовского), начавшейся в 1605 году русско-польской войны король Польши Сигизмунд III вынужден был пойти на мирные переговоры. В результате войны ни одна из сторон не смогла приобрести новые территории.

Польско-шведская война 1617—1618 годов

Сын Карла IX Густав II Адольф, вступив на шведский престол, решил закрепить за Швецией весь Прибалтийский регион. Этому благоприятствовали затяжные войны (Русско-польская война 1605—1618 годов, военные столкновения с Османской империей), которые вела в то время Польша. В 1617 году шведы высадились в Рижском заливе. За два месяца они захватили все польские земли в Прибалтике, кроме Риги, которую заблокировал шведский флот. Но уже вскоре польско-литовские войска под предводительством талантливого полководца гетмана литовского Кшиштофа Миколая Радзивилла сумели нанести ряд поражений шведам и освободить захваченные в начале войны польские земли. Густав II Адольф запросил мира. Сигизмунд III, безуспешно штурмовавший в то время Москву (во время Русско-польской войны 1605—1618 годов), согласился на предложение шведского короля. В 1618 году было заключено перемирие. Границы между обоими государствами остались прежними.

Польско-шведская война 1621—1626 годов

К следующей войне с Польшей шведский король Густав Адольф подготовился основательно. Он провёл несколько важных военных реформ и, воспользовавшись началом войны между Речью Посполитой и Османской империей, а также сокрушительным поражением польской армии от турок под Цецорой (1620), напал в 1621 году на польские владения в Прибалтике. После месячной осады шведам сдалась Рига (25 сентября 1621 года). Стремительным ударом войска Густава II Адольфа захватили большую часть польских земель в Прибалтике. Один из шведских отрядов занял столицу Курляндского герцогства Митаву. Но вскоре польский полководец Кшиштоф Радзивилл выбил шведов из крепости и дал сражение войскам Густава Адольфа (битва под Митавой, 1622 год). Превосходящие силы шведов не смогли овладеть городом, и вскоре шведский король заключил с поляками перемирие до 1625 года. Польша потеряла все свои владения в Ливонии, в том числе и Ригу.

После окончания перемирия в 1625 году армия Густава Адольфа вторглась в Литву, пользуясь возникшим между гетманом Львом Сапегой и полководцем Радзивиллом конфликтом и, следовательно, расколом польской армии, поочерёдно уничтожая польские отряды. В начале 1626 года шведы разбили польское войско под предводительством Сапеги под Вальгофом. Но после этого шведский король заключил с Польшей перемирие сроком на полгода, намереваясь после его истечения ударить по Польше из её владений в Померании и Пруссии.

Польско-шведская война 1626—1629 годов

После истечения срока перемирия шведский флот во главе с королём Густавом II Адольфом в июне 1626 года вошёл в Гданьский залив. Войска шведов высадились у города Пиллау и двинулись к Гданьску. Польские крепости, которые встречались на пути армии Густава II, сдавались почти без боя. После двух дней осады капитулировал Мариенбург. Шведы попытались с ходу взять Гданьск, но недалеко от города их встретили польские войска во главе с королём Сигизмундом III и полководцем Станиславом Конецпольским. После упорной битвы, получившей название сражение под Гневом, польская армия отступила к городу Тчев. Пока шли бои на западе Речи Посполитой, смоленский воевода Александр Гонсевский во главе литовского отряда, пользуясь малочисленностью шведских войск в Ливонии (большая часть армии в это время находилась в Пруссии и Померании), нанёс ряд поражений шведам (лето 1626 года). Но уже осенью шведский полководец Якоб Делагарди в битве под Цесисом наголову разбил отряд Гонсевского и заставил его отступить в Литву, предварительно заключив с ним перемирие сроком примерно на год. Зима 1626/1627 годов выдалась суровая, и обе армии страдали от болезней, холода и нехватки провианта. Когда же наступила весна, поляки под командованием Станислава Конецпольского стремительным ударом окружили шведский отряд, зимовавший в Мариенбурге. Шведы попытались выйти из окружения, но в битве при Чарне были разгромлены. Это, конечно, не могло не взволновать Густава II Адольфа, который совсем не ожидал такого поворота событий. Он попытался в ночь с 22 на 23 мая переправить свои войска через реку Вислу, чтобы ударить по городу Гданьску с западной стороны, но поляки с противоположного берега открыли по лодкам шведов артиллерийский огонь, и Густаву II с большими потерями пришлось отступить. После этого шведская армия попыталась прорвать польскую оборону в Померании, но после кровопролитной битвы под Тчевом, продолжавшейся два дня (7—8 августа 1627 года), армия Густава Адольфа вынуждена была отступить. Разбил шведов всё тот же Станислав Конецпольский. В конце ноября 1627 года шведский король Густав II после нескольких поражений на суше решил попытать счастья на море. 28 ноября шведская эскадра, состоявшая из шести судов, по его приказу напала на десять польских кораблей, стоявших на рейде в Гданьске (Оливское сражение). В результате битвы Швеция потеряла два галеона, Польша — ни одного. Это победа не имела большого значения для общего военного положения, однако она подняла моральный дух польской армии, что было немаловажно. После неудачного для шведов 1627 года Густав Адольф провёл широкую мобилизацию среди населения Швеции, собрав армию из 50 000 человек. Польские войска к началу 1628 года насчитывали в два раза меньшее количество солдат. Поэтому уже к началу кампании 1629 года шведы получили громадное преимущество. Помимо этого, Густав II безуспешно пытался привлечь на свою сторону Трансильванию, Россию, украинских казаков, крымских татар, Османскую империю и даже протестантских князей Германии. Кампания 1629 года началась с нападения шведской эскадры на польский флот, находившийся на рейде в Гданьске. В этот раз удача улыбнулась шведам: они потопили два польских корабля. После этого армия Густава II вновь попыталась прорвать польскую оборону в Померании, но смогла лишь захватить городок Бродницу. Польский полководец Конецпольский, используя кавалерию для стремительных и неожиданных атак на шведские отряды, вынудил Густава остановить наступление из-за больших потерь в войсках. Вскоре поляки окружили город, ожидая скорой капитуляции гарнизона. Зимой следующего 1629 года на помощь осаждённым прибыли шведские войска во главе с полководцем Германом Врангелем. Они разбили поляков, которыми руководил Станислав Потоцкий, у городка Гужно. Обеспокоенный этой победой шведов, австрийский император Фердинанд II, надеявшийся, что шведская армия надолго увязнет в Польше и не сможет поддержать протестантских князей в Германии, против которых вела тогда войну Австрия (Тридцатилетняя война), направил польскому королю Сигизмунду III несколько австрийских полков. Узнав об этом, Густав II решил воспрепятствовать соединению союзников, но неудачно. Успев соединиться, польские и австрийские войска разбили шведскую армию в битве у села Трстена. После поражения под Трстеном (достигнутого не в последнюю очередь благодаря таланту того же Станислава Конецпольского) Густав II предложил полякам перемирие, которое было вскоре заключено вблизи Гданьска в померанской деревне Альтмарк. Посредниками между враждующими странами выступали Франция, Англия и Голландия. По истечении срока перемирия в 1635 году Швеция и Речь Посполитая заключили новый Штумсдорфский мир. По нему шведы теряли все свои приобретения в Пруссии и Померании, но сохраняли за собой ливонские земли. Польский король Владислав IV официально отказывался от претензий на шведский престол и давал слово не поддерживать врагов Швеции. Также устанавливался срок перемирия — 26 с половиной лет. Обеспечив перемирие с Речью Посполитой, Швеция смогла вступить в Тридцатилетнюю войну.

Северная война 1655—1660 годов

В 1655 году шведский король Карл X, нарушив Штумсдорфский мирный договор, вторгся на территорию Речи Посполитой под предлогом претензий на шведский престол польского короля Яна II Казимира. Этому вторжению благоприятствовала начавшаяся в 1654 году Русско-польская война. Шведы быстро захватили большую часть Польши, взяли Краков и столицу государства город Варшаву. Польские магнаты и шляхта повсеместно признавали власть Карла X. Польский король Ян II Казимир вынужден был бежать в Силезию. Угроза потери независимости и бесчинство оккупантов вызвали патриотический подъём польского народа. Сопротивление захватчикам в Краковском Подгорье в декабре 1655 года положило начало изгнанию шведов из страны. К началу следующего 1656 года войска Карла X были почти полностью вытеснены с территории Польши. Этому способствовало и заключение весной 1656 года перемирия между Россией и Речью Посполитой, и начало Русско-шведской войны 1656—58 годов. Однако уже летом 1656 года шведы, заручившись помощью Бранденбурга, вновь овладели Варшавой. На сторону Карла X встал трансильванский князь Дьердь II Ракоци, войска которого вторглись в 1657 году в Польшу, но были разбиты. В том же году Речь Посполитая получила поддержку Австрии. Ян II Казимир ценой отказа от прав сюзеренитета над Восточной Пруссией привлёк на свою сторону и Бранденбург, заключив с ней Велявско-Быдгощский трактат. Летом 1657 года войну Швеции объявила Дания. Но зимой следующего 1658 года войска Карла X по льду Балтийского моря подошли к столице Дании Копенгагену, вынудив её выйти из войны. Но уже вскоре датчане вторично начали боевые действия. К союзникам присоединилась Голландия. Казалось, участь Швеции предрешена, но противоречия между её противниками спасли её от разгрома. Речь Посполитая, стремясь вновь овладеть Украиной, присоединившейся к Россией в 1654, и Белоруссией, большая часть которой была занята русскими войсками в 1654—1655 годах, заключила со Швецией Оливский мирный договор (1660). Польский король Ян II Казимир отказывался от своих претензий на шведский престол и также подтверждал право Бранденбурга на сюзеренитет над Восточной Пруссией. В 1659 Речь Посполитая возобновила войну против России, что вынудило царя Алексея Михайловича Романова пойти на заключение невыгодного для России Кардисского мирного договора (1661) со Швецией, который восстанавливал довоенную границу между обоими государствами. Военным действиям Дании против Швеции положил конец Копенгагенский мир 1660 года. Дания вынуждена была отдать Швеции область Сконе и другие земли, но взамен ей возвращались остров Борнхольм на Балтийском море и область Трёнделаг в Норвегии. Северная война 1655—1660 годов существенно ослабила Речь Посполитую, что повлияло на неудачный для неё исход Русско-польской войны 1654-67 годов.

Великая Северная война (1700—1721)

Предпосылки войны.

В 1697—1698 годах в результате российской дипломатической миссии по странам Западной Европы был заключён Северный союз между Россией, Речью Посполитой, Саксонией и Данией против Швеции. Главной причиной вступления в союз России являлось стремление вновь овладеть выходом к Балтийскому морю, который был потерян в Смутное время. Данию подталкивало к конфликту со Швецией давнее соперничество за господство на Балтике. Помимо этого датский король Фредерик IV стремился вернуть несколько провинций на Скандинавском полуострове, которые захватила Швеция во время Северной войны 1655—1660 годов. Тогда же Дания отказалась от сбора пошлины при проходе судов через Зундский пролив — важного дохода в казну государства. Кроме того, две страны остро соперничали за влияние на южного соседа Дании — герцогство Шлезвиг-Гольштейн. Вступление в союз Саксонии и Речи Посполитой объяснялось обязательством саксонского курфюрста Августа II, данным перед вступлением на польский престол. Август II обещал вернуть Польше Лифляндию и другие прибалтийские земли, захваченные Швецией в результате нескольких военных конфликтов между обоими государствами в XVII веке. К войне союзников подталкивало и недовольство усилением Швеции на Балтике.

Кампания 1700 года.

Военные действия начались 12 (22) февраля 1700 года, когда польско-саксонские войска подошли к Риге, однако осада города успеха не имела. В августе того же года датский король Фредерик IV начал вторжение в Шлезвиг-Гольштейнское герцогство на юге страны. Но тут неожиданно войска шведского короля Карла XII высадились под Копенгагеном, вынудив Данию выйти из войны. Осенью 1700 года сразу после заключения Константинопольского мирного договора с Османской империей в войну вступила Россия. Русские войска во главе с Петром I осадили Нарву, но осада затянулась. Немногочисленный шведский гарнизон крепости отчаянно оборонялся. В конце ноября на помощь осаждённым двинулась шведская армия во главе с Карлом XII. 30 ноября 1700 года шведы под прикрытием сильного снегопада незаметно подошли к русским позициям и стремительным ударом взяли укрепления вместе с артиллерией. В лагере русских началась паника. Полководец Борис Шереметев, стоявший во главе кавалерии русских, приказал коннице отступить за реку Нарву. Видя переправу кавалерии на правый берег реки, часть пехоты присоединились к отступавшим. Главнокомандующий русскими войсками фельдмаршал де Круа (Пётр I накануне отбыл из лагеря, передав ему командование) и ряд других иностранных офицеров сдались шведам. В то же время оставшиеся на левом берегу реки русские полки умело оборонялись. Бой прекратился с наступлением темноты. Утром группа русских генералов предложила Карлу условия капитуляции: шведы выпускают русские войска на другой берег реки Нарвы с оружием и знамёнами, но без артиллерии. Карл согласился, но после переправы гвардейских полков и дивизии Головина нарушил условия капитуляции и пленил оставшиеся войска. Так, несмотря на численный перевес в 2-3 раза, русские войска потерпели сокрушительное поражение, потеряв убитыми и пленными 25-30 тысяч человек (против примерно 1000 солдат у шведов), а также значительную часть артиллерии.

Кампания 1701 года.

После битвы при Нарве Карл XII направил войска к Риге, которую в то время безуспешно осаждала польско-саксонская армия. 9 июля 1701 года войска встретились на берегу Западной Двины. Семи тысячам шведов противостояла девятнадцатитысячная армия Августа II. При активной поддержке артиллерии шведы форсировали реку и после жестокого боя обратили противника в бегство. После сражения шведские войска вторглись на территорию Речи Посполитой и нанесли несколько крупных поражений польско-саксонской армии, заставив её отойти к Кракову. В том же году ими была взята столица Польши — город Варшава.

Кампания 1702 года.

19 июля 1702 года войска Карла XII подошли к лагерю польско-саксонских войск у деревни Клишов (в 80 км к северо-востоку от Кракова). У союзников был значительный перевес в численности войск: 24000 солдат против 12000 шведов. К тому же военный лагерь поляков был окружён со всех сторон лесом и болотами, что затрудняло боевые действия шведов. Но неожиданно для польско-саксонской армии в полдень 9 июля шведская армия, перебравшись через болота, напала на лагерь союзников. Август II поспешно построил войска в боевой порядок. Выйдя из леса, Карл XII под артиллерийским огнём неприятеля двинул своё войско на правый фланг противника, так как центр и левый фланг польско-саксонской армии были прикрыты заболоченной местностью. После жаркого боя левый фланг союзников был обращён в бегство. Тем временем центру шведов удалось перебраться через болото и прорвать ряды вражеской пехоты. Наиболее ожесточённое сражение развернулось на правом фланге армии Карла XII, где саксонцы попытались обойти шведов и ударить им с тыла, однако шведы сумели организовать оборону и вынудить противника отступить. Сражение при Клишове, длившееся около пяти часов, стоило союзникам 2 тыс. человек убитыми и 1700 взятыми в плен. Со своей стороны шведы потеряли 300 человек убитыми и 800 ранеными. Победителям досталась вся саксонская артиллерия (48 орудий).

В то же время действия русских войск были более удачными, чем действия их западных союзников. В начале 1702 года, воспользовавшись тем, что большая часть шведских войск находилась в Польше, русские войска под предводительством Шереметева ударили по шведскому корпусу Шлиппенбаха, расположившемуся у города Дерпт (Битва при Эрестфере). Сражение произошло 9 января 1702 года. Первый этап битвы был неудачным для русских. Шереметев приказал начать отступление, но тут подошла артиллерия и переломила ход битвы. Русские войска перешли в атаку. Шведы бежали, потеряв артиллерию, и русская кавалерия преследовала их ещё несколько миль. Летом того же года войска Шереметева нанесли ещё одно поражение Шлиппенбаху в битве при Гуммельсгофе. Сражение началось с атаки шведов, которым удалось разбить авангард русских войск и захватить несколько пушек. Но затем к Шереметеву подошли подкрепления, благодаря которым удалось нанести удар по флангам шведов. Неприятель был наголову разбит: более 2000 солдат погибли или попали в плен. Ещё одна неудача настигла шведов в сентябре 1702 года, когда русская армия во главе с Петром I осадила Нотебург — стратегическую крепость на Неве. Русская флотилия одновременно вошла в Неву, ведя огонь по крепости со стороны реки. Десятидневная бомбардировка, произведшая страшные разрушения крепости, кончилась взятием Нотебурга штурмом.

Кампания 1703 года.

В следующем 1703 году польско-саксонскую армию продолжали преследовать неудачи: 1 мая 1703 года шведы разбили войска Августа II в битве под Пултуском. Силы противником перед сражением были примерно равны (по 3000-3500 солдат с каждой стороны). Но если союзники потеряли около 1000 человек убитыми, ранеными и пленными, то со стороны шведов погибло не более 50 человек. В том же году шведы одержали ещё несколько побед: в битве под Данцигом и у города Познань.

Русские войска во главе с Петром I действовали успешнее польско-саксонской армии: 1 (12) мая 1703 года была взята крепость Ниеншанц, расположенная при впадении реки Охты в Неву. Спустя две недели (16 (27) мая 1703 года) был заложен Санкт-Петербург. За зиму 1703—1704 годов на острове Котлин был возведён Кронштадт. Таким образом, к началу 1704 года в руках русских оказалось всё течение Невы.

Кампания 1704 года.

14 января 1704 года польский сейм низложил Августа II в качестве короля Речи Посполитой и избрал новым королём шведского ставленника Станислава Лещинского. Но через некоторое время поляки, недовольные действиями шведов в Речи Посполитой, вновь избрали на польский престол Августа II. К тому времени большая часть Польши находилась в руках Карла XII.

Но неудачи шведов на границе с Россией продолжались. В июне 1704 года русские войска осадили Дерпт. После месячной осады город был взят штурмом. При этом потери русских составили всего 800 человек (из примерно 10 000, участвовавших в штурме). Потери шведского 5 000-го гарнизона исчислялись 2 000 солдат. Летом того же 1704 года русские войска вторично осадили Нарву. После длительного артобстрела начался штурм крепости и уже вечером 9 августа 1704 года Нарва находилась в руках русских. Во время штурма армия Петра I потеряла около 350 человек убитыми. Потери шведов были более значительными: 1, 3 тыс. солдат.

Кампания 1705 года.

В 1705 году Пётр I направил на помощь своим западным союзникам (Польше и Саксонии) несколько русских отрядов. Объединённые русско-польско-саксонские войска остановились на зимовку у города Гродно.

Кампания 1706 года.

Неожиданно в январе 1706 года Карл XII выдвинул в направлении лагеря союзников под Гродно крупные силы. 13 февраля 1706 года шведы нанесли сокрушительное поражение русско-польско-саксонской армии в битве при Фрауштадте, разбив втрое превосходящие силы противника. Ход битвы был неудачен для союзников. Саксонцы и поляки бежали опрометью с поля боя, почти не сопротивляясь, потеряв всю артиллерию. Только русские войска усиленно оборонялись и понесли тяжелые потери. После битвы положение окружённой под Гродно армии союзников сильно ухудшилось, и было решено отступить в направлении Киева. Но Карл не последовал за войсками Петра, а развернул свою армию против саксонцев. На этот раз шведы вторглись уже на территорию самой Саксонии. 24 сентября 1706 года Август II в тайне заключил мирное соглашение со Швецией. По договору он отказывался от польского престола в пользу Станислава Лещинского, разрывал союз с Россией и обязывался выплатить контрибуцию на содержание шведской армии. Тем не менее, не решаясь объявить о предательстве в присутствии русской армии под командованием Меншикова, Август II вынужден был со своими войсками участвовать в сражении при Калише 18 октября 1706 года. Битва закончилась полной победой русской армии и пленением шведского командующего. Это сражение стало крупнейшим с участием русской армии с начала войны. Но несмотря на блестящую победу, Россия осталась в войне со Швецией в одиночестве, так как уже вскоре Речь Посполитая и Саксония признали своим королём шведского ставленника Станислава Лещинского.

Кампания 1707 года.

В 1707 году активные боевые действия не велись. Русские войска готовились к обороне против намеревавшегося вторжения шведской армии, а Карл XII восполнял потери в войсках перед походом в Россию.

Кампания 1708 года.

В начале 1708 шведы выдвинулись в направлении Смоленска. 3 июля 1708 года они одержали победу в битве при Головчине над втрое превосходящими русскими войсками. Это сражение стало последним крупным успехом шведской армии. Перед битвой русские войска, под общим командованием генерала-фельдмаршала графа Б. П. Шереметева, расположились вдоль левого болотистого берега реки Бабич. Всего было сосредоточено около 35 тысяч человек. В ночь со 2 на 3 июля, когда произошло сражение, шел сильный дождь, сменившийся туманом. Под прикрытием темноты и непогоды шведские солдаты быстро навели мост через речку к болотистому участку противоположного берега, где русские не ждали опасности. Здесь находилась дивизия князя Репнина. В три часа ночи пять пехотных полков во главе с королём Карлом под прикрытием артиллерийского огня устремились через мост в атаку. Форсировав болото, они отрезали дивизию Репнина от русской кавалерии. Бой проходил в густых прибрежных зарослях, не позволявших ввести в действие конницу. Дивизия Репнина после трех часов боя бросилась в лес, оставив шведам 10 пушек. К счастью для русских, болотистая местность затруднила шведам преследование. Вслед за пехотой по мосту переправилась шведская кавалерия и атаковала конницу противника. Не выдержав натиска, кавалерия русских тоже обратились в бегство. Войска русского центра, опасаясь флангового удара шведов, поспешно отступили к Шклову. В сражении при Головчине русские потеряли убитыми 2700 человек, и ещё 630 — пленными. Потери шведов составили около 250 солдат убитыми и более 1000 ранеными.

Дальнейшее продвижение шведской армии замедлилось. Стараниями Петра I, шведам приходилось передвигаться по опустошённой местности, испытывая острый дефицит провизии. К осени 1708 года Карл XII вынужден был повернуть на юг в направлении Украины. Там он надеялся дождаться подкреплений и обоза с провиантом. К тому же Карл XII ожидал поддержку со стороны турецкого султана и украинского гетмана Мазепы. Но 28 сентября 1708 года в битве у деревни Лесной войска Петра I разгромили корпус Левенгаупта, двигавшийся из Риги с обозом и подкреплениями, чтобы присоединиться к главной армии Карла. Неприятельский корпус был настигнут близ деревни Лесной. Шведскому военачальнику пришлось принимать бой, который начался с атаки русских. Пётр I с приходом свежей драгунской конницы отрезал противнику дорогу на Пропойск и усилил натиск на шведов. Вечером сражение прекратилось из-за наступивших сумерек и начавшейся вьюги. Левенгаупту пришлось уничтожить остатки своего огромного обоза (большая часть его стала русской добычей), но его корпус, преследуемый русской кавалерией, сумел добраться до королевского походного лагеря. Общие потери шведов составили 8,5 тысяч убитыми и ранеными, 45 офицеров и 700 солдат попали в плен. Трофеями русской армии стали 17 орудий, 44 знамени и около 3 тысяч повозок с провиантом и боеприпасами. К королю генерал Левенгаупт смог привести всего лишь около 6 тысяч солдат.

В октябре 1708 года стало известно об измене украинского гетмана Мазепы, который состоял в переписке с Карлом XII и обещал ему, в случае прибытия на Украину, 50 тыс. казацкого войска, продовольствие и удобную зимовку. 28 октября 1708 года Мазепа во главе отряда казаков, численностью около 5 тысяч человек, прибыл в ставку Карла. После его измены на всеукраинской раде в городе Глухове был избран новый гетман — стародубский полковник И. С. Скоропадский. Тогда же русские войска во главе с Меншиковым штурмом взяли резиденцию Мазепы — городок Батурин, обороной которого руководил полковник Дмитрий Чечель во главе пятитысячного гарнизона.

Кампания 1709 года.

27 июня 1709 года состоялось генеральное сражение между шведскими войсками и армией Петра I близ Полтавы, которую безуспешно осаждали шведы. Русская армия имела численное преимущество в людском составе (50 000 солдат у русских против 30 000 у шведов) и артиллерии (102 орудия против 41 орудия у противника). После личного осмотра местности, Пётр I приказал строить поперёк поля линию из шести редутов, на расстоянии ружейного выстрела друг от друга. Затем перпендикулярно им началось возведение ещё четырёх редутов (два из них к началу сражения достроить не успели). Теперь в любом случае шведской армии в ходе атаки предстояло двигаться под огнём противника. Редуты составляли передовую позицию русской армии, что было полной неожиданностью для шведов. Сражение началось в 3 часа утра, когда произошло столкновение русской и шведской кавалерии, и через два часа последняя была опрокинута. Наступающие шведские войска напоролись на поперечные редуты, о которых им не было известно, и понесли большие потери. Шведская пехота попыталась прорваться через линию редутов, но сумела овладеть только двумя из них. 20-тысячная шведская армия (ещё около 10 тысяч человек остались в шведском лагере под Полтавой), наступала 4 колоннами пехоты и 6 колоннами кавалерии. Задуманный Петром I план удался — две шведские правофланговые колонны генералов Росса и Шлиппенбаха при прорыве через линию редутов оказались отрезанными от главных сил и были уничтожены русскими в Полтавском лесу. В 6 часов утра царь Пётр I выстроил русскую армию перед походным лагерем в две линии: пехота в центре, драгунская кавалерия на флангах. Полевая артиллерия находилась в первой линии. 9 пехотных батальонов остались в лагере как резерв. Перед решающей схваткой российский государь обратился к своим воинам со словами: «Воины! Вот пришёл час, который решит судьбу Отечества. И так не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру вручённое, за род свой, за Отечество… Не должна вас также смущать слава неприятеля, будто бы непобедимого, которой ложь вы сами своими победами над ним доказывали… А о Петре ведайте, что ему жизнь его недорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния нашего». Шведская армия также приняла линейный боевой порядок и в 9 часов утра пошла в атаку. В ожесточённой рукопашной схватке шведам удалось потеснить центр русских, но в эти минуты Пётр I лично повёл в контратаку второй батальон Новгородского полка и восстановил положение. Тогда Карл XII решил обойти редуты с севера по краю Будищенского леса, но тут его встретил Меншиков, успевший перебросить сюда свою конницу. В ожесточённом бою русские драгуны заставили шведов отойти. После этого русской драгунской кавалерии удалось обойти фланги шведской армии. Тогда Пётр I приказал подать сигнал к общей атаке. Под натиском русских войска шведов обратились в бегство. Карл XII напрасно пытался остановить своих солдат. Бегущих преследовали вплоть до Будищенского леса. К 11 часам Полтавская битва закончилась полным разгромом шведской армии. После разгрома под Полтавой армия шведов бежала к Переволочне — местечку у впадения Ворсклы в Днепр. Но переправить армию через реку оказалось очень сложно. Тогда Карл XII вверил остатки своей армии Левенгаупту и вместе с Мазепой бежал в Очаков. 30 июня 1709 года остатки шведской армии были окружены войсками под командованием Меншикова и капитулировали. На берегах Днепра у Переволочны русскому 9-тысячному отряду в плен сдались 16 947 вражеских солдат и офицеров во главе с генералом Левенгауптом. Трофеями победителей стали 28 орудий, 127 знамён и штандартов и вся королевская казна. За участие в Полтавской битве государь Пётр I удостоил Меншикова, одного из героев разгрома королевской армии Швеции, званием генерал-фельдмаршала. Полтавская победа была добыта «малой кровью». Потери русской армии на поле битвы составили всего 1 345 человек убитыми и 3 290 ранеными, тогда как шведы потеряли 9 234 человек убитыми и 18 794 пленными (с учётом пленённых у Переволочны). Испытанная в походах по Северной Европе королевская армия Швеции перестала существовать. После поражения под Полтавой Карлу XII удалось укрыться в Османской империи, где он старался убедить султана Ахмеда III начать войну против России.

После победы под Полтавой Петру удалось восстановить Северный союз. 9 октября 1709 года был подписан Торуньский союзный договор с Саксонией и Польшей, а 11 октября Россия заключила союз с Данией. После заключения союзных соглашений, русская армия приступила к активным боевым действиям в Прибалтике.

Кампания 1710 года.

В ходе военной кампании 1710 года русские войска взяли семь прибалтийских крепостей (Выборг, Эльбинг, Рига, Дюнамюнде, Пернов, Кексгольм, Ревель), захватив Эстляндию и Лифляндию. В конце 1710 года Пётр I получил сообщение о подготовке турецкой армии к войне с Россией. После этого часть русских войск была переброшена из Прибалтики на границу с Турцией.

Кампания 1711 года.

В начале 1711 года Пётр I объявил войну Османской империи и вторгся на территорию Молдавского княжества, которое в то время являлось турецким вассалом. Молдавский господарь Дмитрий Кантемир, заключивший ранее тайный договор с Россией, выступил на стороне Петра I. Вскоре русско-молдавские войска вышли к реке Прут, где их окружила турецкая армия. Примерно 75 тысяч русских солдат вынуждены были противостоять 120 тысячам турок. Решительное сопротивление армии Петра I заставило турецкого командующего пойти на заключение мира. Турки обязывались выпустить русские войска из окружения ценой уступки Турции ранее завоёванного в 1696 году Азова и побережья Азовского моря. Однако, Османская империя не вступила в войну на стороне Швеции. После неудачного Прутского похода Пётр I направил русские войска в Померанию, где в то время вели боевые действия против Швеции датская и польско-саксонская армии.

Кампания 1712 года.

Уже к концу 1712 года большая часть Померании находилась в руках союзников. В декабре 1712 года находившиеся недалеко от Любека датско-саксонские войска (ок. 20 тыс. человек), узнав о приближении немногочисленного шведского отряда (14000 солдат), заняли позиции у деревни Вакенштедт, в 3 км к югу от города Гадебуш. Утром 10 декабря 1712 года шведы под командованием фельдмаршала Стенбока ударили по войскам союзников, использовав при этом мощную артиллерию (30 орудий у шведов против 13 орудий у противника). Саксонская кавалерия попыталась сломить сопротивление шведов, но была разбита. Сражение при Гадебуше завершилось лишь с наступлением сумерек. Шведы одержали уверенную победу. Датско-саксонская армия отступила на несколько километров к западу от Гадебуша, оставив на поле боя всю артиллерию, потеряв более 3000 человек убитыми и ранеными, 2600 солдат пленными. Потери же шведов были незначительными: 500 человек убитыми и 1000 ранеными. Таким образом был разрушен план союзников по нападению на Швецию через Данию по льду Балтийского моря.

Кампания 1713 года.

В 1713 году союзники сумели взять реванш после декабрьского поражения под Гадебушем. 18 сентября 1713 года русским войскам сдался Штетин — одна из важнейших крепостей в Померании. После этого Меншиков заключил с Пруссией, которая намеревалась вступить в войну на стороне Швеции, мирный договор. В обмен на нейтралитет и денежную компенсацию Пруссия получала Штетин и часть Померании, которая была разделена между Пруссией и Голштинией (союзницей Саксонии). В том же 1713 году русские начали финскую кампанию, в которой большую роль сыграл созданный на Балтике в 1703—1713 годах русский флот. 10 мая после обстрела с моря сдался Гельсингфорс. Затем без боя был взят Брег. 28 августа десант под командованием Апраксина занял крупнейший город Финляндии — Або.

Кампания 1714 года.

К началу 1714 года русские войска захватили всю южную часть Финляндии. Воспрепятствовать дальнейшему продвижению русской армии на север попытались шведские войска во главе с Карлом Густавом Армфельдтом. Противники сошлись в битве у деревни Лаппола. Русская армия имела численное преимущество в людском составе (9000 солдат против 4500 человек у шведов). Сражение началось с атаки правого фланга шведов на левое крыло русских войск. Шведам первоначально сопутствовал успех. Этому благоприятствовало и то, что левый фланг русской армии не был до конца выстроен и находился в беспорядочном положении на момент начала шведской атаки. Однако, несмотря на первоначальный успех шведов, русские сумели довершить построение войск и стабилизировать ситуацию внутри левого фланга, а вскоре сказалось и их численное преимущество. Правый фланг русской армии был организован лучше и отразил шведскую атаку. Шведская конница была остановлена, окружена и разбита драгунами и казаками. Войска, находившиеся на левом фланге, также были разбиты, после чего шведская пехота бросилась отступать. Сражение завершилось полным разгромом финской армии шведов, потери шведов достигли почти 2500 человек. Русские также понесли серьёзные потери: в целом — около 2 тысяч раненых и убитых. Стратегическое значение победы в Лаппольской битве заключалось в том, что русские смогли фактически управлять всей Финляндией в течение нескольких лет. Швеция была очень слаба, чтобы выбить их из Финляндии.

В конце июня 1714 года русский гребной флот (99 галер, скампавей и вспомогательных судов с 15-тысячным десантом) под командованием генерал-адмирала графа Фёдора Матвеевича Апраксина и императора Петра I сосредоточился у мыса Гангут в бухте Тверминне с целью высадить войска для усиления русского гарнизона в Або (100 км северо-западнее мыса Гангут). Путь русскому флоту преградил шведский флот (15 линейных кораблей, 3 фрегата, 2 бомбардирских корабля и 9 галер) под командованием Густава Ваттранга. Пётр I применил тактический манёвр. Он решил часть своих галер перебросить в район севернее Гангута через перешеек этого полуострова длиной 2,5 километра. Для выполнения замысла он приказал построить переволоку. Узнав об этом, Ваттранг направил к северному побережью полуострова отряд кораблей (1 фрегат, 6 галер, 3 шхербота). Возглавил отряд контр-адмирал Эреншёльд. Другой отряд (8 линейных кораблей и 2 бомбардирских корабля) под началом вице-адмирала Лиллье он решил использовать для нанесения удара по главным силам русского флота. Пётр I ожидал такого решения. Он решил воспользоваться разделением сил противника. Ему благоприятствовала и погода. Утром 26 июля стояло безветрие, из-за чего шведские парусные корабли утратили манёвренность. Авангард русского флота (35 кораблей) под командованием командора Матвея Змаевича на вёслах обошёл полуостров Гангут и блокировал отряд Эреншельда. Полагая, что и другие отряды русских кораблей будут продолжать прорыв тем же путём, Ваттранг отозвал отряд Лиллье, освободив, таким образом, прибрежный фарватер. Воспользовавшись этим, Апраксин с главными силами гребного флота прорвался по прибрежному фарватеру к своему авангарду. В 14 часов 27 июля русский авангард в составе 23 кораблей атаковал отряд Эреншельда, построившего свои корабли по вогнутой линии, оба фланга которой упирались в острова. Две первые атаки шведам удалось отбить огнём корабельных орудий. Третья атака была предпринята против фланговых кораблей шведского отряда, что не позволило противнику использовать преимущество в артиллерии. Вскоре были захвачены все 10 кораблей отряда Эреншельда. Часть сил шведского флота сумела уйти к Аландским островам. Победа у полуострова Гангут стала первой крупной победой русского регулярного флота. Она обеспечила ему свободу действий в Финском и Ботническом заливах, эффективную поддержку русских войск в Финляндии.

В конце октября 1714 года Карл XII возвратился в Швецию из Османской империи, откула он долгое время не мог выехать.

Кампания 1715 года.

1 мая 1715 года в ответ на требование Швеции о возвращении Штетина и других территорий Пруссия объявила ей войну. Затем на стороне союзников в войну вступил Ганновер. В том же году датский флот одержал крупные победы над флотом шведов в сражении у Фермана, а затем у Бюлка. В плен попал генерал-адмирал Вахмейстер, добычей датчан также стали 6 шведских кораблей.

23 декабря в результате длительной осады города датско-польско-саксонскими войсками капитулировал Штральзунд — опорный пункт шведов на южном побережье Балтийского моря. Таким образом Швеция лишилась всех своих владений в Померании.

Кампания 1716 года.

В 1716 году состоялся знаменитый поход объединённых флотов Англии, Дании, Голландии и России под командованием Петра I, целью которого было прекратить шведское владычество на Балтийском море.

В том же 1716 году Карл XII вторгся в Норвегию. Но этот поход не увенчался успехом. Ещё одна неудача настигла шведов на море. 8 июля 1716 года датско-норвежская флотилия под командованием Торденшельда заперла в Дюнекиле-фьорде (на западном побережье Швеции) и нанесла поражение шведскому отряду, занимавшемуся перевозкой войск из Гётеборга во Фредрикстад.

Кампания 1717 года.

В 1717 году активные боевые действия не велись, так как обе противоборствующие стороны были измотаны продолжительной войной.

Кампания 1718 года.

В мае 1718 года открылся Аландский конгресс, призванный выработать условия мирного договора между Россией и Швецией. Однако шведы всячески затягивали переговоры, надеясь на помощь Англии в войне против России. Этому способствовала и позиции других европейских держав: Дании, опасавшейся заключения сепаратного мира между Швецией и Россией, и Англии, король которой Георг I не желал полного поражения Швеции в войне и усиления России на Балтике.

Осенью 1718 года шведы начали новое вторжение в Норвегию. Их армия под командованием Карла XII осадила приграничную крепость Фредрикстен. Но в ночь на 30 ноября шведский король был убит шальной пулей, и войска шведов вынуждены были отступить. Но столкновения между датчанами и шведами на границе с Норвегией продолжались вплоть до 1720 года.

После смерти Карла XII на шведский престол вступила его сестра — Ульрика Элеонора. При этом усилились позиции Англии при шведском дворе.

Кампания 1719 года.

В конце мая 1719 года из порта Ревель выдвинулась русская эскадра во главе с капитаном Наумом Сенявиным для перехвата шведского военного конвоя, сопровождавшего отряд торговых судов. 4 июня русская эскадра настигла шведов у острова Эзель. В результате завязавшегося сражения (Эзельский бой), в котором со стороны России выступало 7 кораблей, а со стороны шведов 3 судна, русским удалось захватить все корабли противника и взять в плен 387 человек, а также капитан-командора Врангеля. В бою погибло: со стороны шведов около сотни человек, а со стороны русских лишь 18 моряков.

В июле 1719 года русский флот под командованием Апраксина провёл высадку десантов в районе Стокгольма и рейды по пригородам шведской столицы.

После Гангутского сражения Англия, озабоченная возрастанием могущества русской армии, образовала военный альянс со Швецией. 9 ноября 1719 года английский король Георг I, который одновременно являлся правителем Ганновера, заключил мирный договор со шведской королевой Ульрикой Элеонорой. Ганноверу шведами были уступлены Бремен и Ферден.

Кампания 1720 года.

После того, как на сторону шведов перешла Англия, датчане пошли на заключение сепаратного мира со Швецией. 3 июля 1720 года был подписан мирный договор, согласно которому Дания получала небольшие территории в Шлезвиг-Гольштейне, денежную контрибуцию и возобновляла сбор пошлины со шведских судов за проход через Зундский пролив. Затем Швеция помирилась с Пруссией и окончательно уступила ей свои владения в Померании. Польша и Саксония также перешли на сторону Швеции, войдя в созданную усилиями английской дипломатии коалицию, куда помимо этих стран входили Австрия и Ганновер. Таким образом уже к началу лета 1720 года Россия осталась совершенно без союзников.

В том же 1720 году в Балтийское море вошла английская эскадра Норриса с приказом уничтожить русский флот. Однако, демонстративное приближение этой эскадры к Ревелю не заставило Петра І искать мира, и эскадра отошла к берегам Швеции. Более того, 27 июля корабли русских напали на шведский флот около острова Гренгам. Шведы под командованием Эрика Шеблада, имея 156 орудий, первыми начали сражение, подвергнув русских массированному обстрелу. Русский флот стал поспешно отступать на мелководье, куда и попали преследующие его шведские корабли. На мелководье более маневренные русские галеры и лодки перешли в атаку и сумели взять на абордаж 4 фрегата, после чего оставшаяся часть шведского флота отступила. Результатом сражения при Гренгаме стал конец безраздельного шведского влияния на Балтийском море и утверждение на нём России. Битва приблизила заключение Ништадтского мира.

Кампания 1721 года.

8 мая 1721 года начались новые переговоры о заключении мира между Швецией и Россией в Ништадте. А 30 августа был подписан Ништадский мирный договор. Швеция признала присоединение к России Лифляндии, Эстляндии, Ингерманландии (Ижорской земли), части Карелии и других территорий. Россия обязалась уплатить Швеции денежную компенсацию и возвратить Финляндию.

Война Шестой коалиции (1813—1814)

Швеция выступала в этой войне, как член антифранцузской коалиции, но активных боевых действий не вела. На стороне Наполеона выступало Варшавское герцогство, созданное в 1807 году на территории современной Польши и находившееся под протекторатом Наполеоновской Франции. Оно было самым верным из союзников Наполеона и выставило 100-тысячную армию, сражавшуюся с первого до последнего дня войны. Варшавское герцогство просуществовало до 1813 года, когда оно было завоёвано войсками Шестой коалиции. По условиям Венского конгресса большая часть герцогства вошла в состав Российской империи на правах автономного Царства Польского.

Отрывок, характеризующий Польско-шведские войны

Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.