Суренянц, Вардгес Акопович

Вардгес Суренянц
Дата рождения:	10 марта (27 февраля) 1860(1860-02-27)
Место рождения:	Ахалцихе
Дата смерти:	6 апреля 1921(1921-04-06) (61 год)
Место смерти:	Ялта
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Жанр:	живописец и график
Учёба:	Мюнхенская академия художеств
Стиль:	реализм
Влияние:	модернизм, символизм
Работы на Викискладе

Вардгес Акопович Суренянц (27 февраля (10.03) 1860, Ахалцихе, — 6 апреля 1921, Ялта) — армянский живописец, график, театральный художник и теоретик искусства.

Биография

Детство

Родился в 1860 в Ахалцихе в семье священника — учителя истории религии. В 1868 году вместе с семьей переехал в Симферополь. В 1872 году его отца назначают просвитером Московской Армянской епархии и семья переезжает в Москву.

Учёба

В 1870—1875 гг. учился в гимназии Московского Лазаревского института, в 1875—1878 гг. в отделении архитектуры Московского училища живописи, ваяния и зодчества. В 1879-ом едет навестить брата в Мюнхен и поступает там на архитектурный факультет Мюнхенской академии художеств, в 1880—1885 годах учится и оканчивает факультет живописи той же Академии у Фрица Каульбаха, возможно также у Отто Зейтца.

Дальнейшая деятельность

С 1881 года путешествует по Италии: Рим, Флоренция, Милан, Венеция. В Венеции художник посетил армянский монашеский орден Мхитаристов на острове Св. Лазаря; изучил искусство армянской средневековой книжной живописи, создал портреты А. Багратуни, М. Чамчяна, Е. Товмачяна. В результате путешествия родилась его первая теоретическая статья об армянской архитектуре, опубликованная в журнале «Мегу Айастани» («Пчела Армении») в 1883 году. В 1885—1887 гг. в составе экспедиции В. А. Жуковского Суренянц путешествует по Ирану, где им было написано много этюдов и композиций. В 1890—1891 гг. преподавал художество и общую историю искусства в Эчмиадзинской семинарии Геворгян, где копирует фрески Эчмиадзинского кафедрального собора и армянскую миниатюру. В 1892 году посетил Ани, Севан и др. места, ознакомился с историческими памятниками, изучал армянские рукописи в Эчмиадзинском книгохранилище.

С 1892 года Суренянц участвовал в художественной жизни Москвы и Санкт-Петербурга. Был одним из организаторов 1-го собрания российских художников 1894 году, вместе с К. Коровиным и др. иллюстрировал некоторые панно («Дальный Восток») зала собрания. Принимал активное участие 2-го собрания в 1909 году. С 1892 года принимал участие в выставках художественных организации им. Леонардо да Винчи, Куинджи, художников исторической живописи. В 1894 году картиной «Покинутая» участвовал в 22-й выставке Передвижников. В 1897—1898-гг. путешествовал во Франции, Испании, создал множество этюдов. В 1901 году в Баку была организована его первая и единственная при жизни персональная выставка. В 1916 году совместно с Е. Тадевосяном, М. Сарьяном, Ф. Терлемезяном и др. в Тифлисе организовал Союз армянских художников. В 1917 году он переезжает в Ялту, где пишет эскизы армянских церквей.

С 1910 года член организации Передвижников.

Умер 6 апреля 1921 года.

Творчество

Изучая культуру Востока и Запада, Вардгес Суренянц сумел создать свой неповторимый национальный стиль. В армянской живописи он практически становится основоположником исторического жанра. Многие из лучших произведений художника отражают разные эпизоды истории Армении, иллюстрируют сюжеты из древнеармянсой мифологии — «Семирамида у трупа Ара Прекрасного» (1899), «Ани, XI век. Выход женщин из церкви» (1905), «Возвращение царицы Забел на трон» (1909) и др., в которых автор стремился достичь к особой убедительности в воспроизведении окружающей обстановки. Картиной «Покинутая» Суренянц, как считается, впервые ввел в армянскую живопись последние методы художественного выражения современной ему западной культуры. В этой и дальнейших произведениях («Попранная святыня» (1895), «Церковь св. Рипсиме близ Эчмиадзина» (1897), «Мкртыч Хримян» (1906), «Фирдуси читает поэму „Шах-Наме“ шаху Махмуду Газневи» (1913) и т. д.) проявляется стремительный художественный рост автора, формирование его стиля. Некоторые его работы 1890-гг. посвящены резни армян в Турции. Также в произведениях 1900—1910 гг. Суренянц обогатил армянскую живопись новыми проявлениями живописи художественных центров времени (Мюнхен, Берлин, Париж, Москва, Санкт-Петербург), не ограничивая национальное искусство сугубо национальными гранями. Картина «Семирамида у трупа Ара Прекрасного» — хоть и является воплощением сугубо армянской легенды, тем не менее больше посвящена какой-то объединённой идее жизни, судьбы, мрачных раздумий. На втором плане картины Суренянц изобразил барельеф Гильгамеша, героя эпоса Гильгамеш, в котором также рассматривается идея торжества жизни над смертью, идея воскрешения. Его «Церковь св. Рипсиме близ Эчмиадзина», являясь исторической пейзажной картиной, символизирует трагизм и возвышенный дух армянского народа. Одно из лучших произведений художника — «Саломея» (1907), в 1912 году была показана в Мюнхенской академии художеств, а в 1914-м — на Всемирной выставке изобразительного искусства в Венеции.

Мюнхенская академия, которую он закончил в 1885 г., в огромной мере определила профессионализм художника, но повлияла на него и отрицательно, до 1900-х годов удерживая живопись художника на позициях слащавой салонности, в рамках определенного стиля изображения Востока с точки зрения европейца. К сожалению, художнику не удалось завершить роспись армянской церкви в Ялте, в создании которой он принимал участие и как архитектор, и как художник.

Картины Суренянца демонстрировались в Петербурге, Москве, Берлине, Лондоне, Париже, Праге, Тифлисе, Ростове, в Крыму (Симферополь, Ялта, Феодосия).

В Национальной картинной галерее Армении хранится солидная коллекция его работ, полных сострадания к родному народу и беспокойства за его будущее.

Графика, театрально-декорационное творчество

Ещё со времён учебы в Мюнхенской академии художеств занимался графикой, издавал карикатуры в сатирическом журнале [de.wikipedia.org/wiki/Fliegende_Blätter «Fliegende Blätter»]. Работал в области книжной иллюстрации, среди лучших работ — иллюстрация к «Бахчисарайскому фонтану» А. С. Пушкина (1899) изданной к 100-летию автора. Высоким художественным уровнем графического искусства времени выполнены его иллюстрации к произведениям «День рождения Инфанты» О Уайлда (1909), армянских народных сказок (1906—1914), особо примечательны иллюстрации к книге «Армянский поэт Смбат Шахазиз» (1905, Москва), к пьесам М. Метерлинга «Слепые», «Там внутри», «Непрошенная» (все три — 1904), иллюстрации для повести «Хаджи Мурат» Л. Толстого (1912), к произведениям Ж. Роденбаха (1904), С Лагерлёфа (1910) и др.. Иллюстрации Суренянца к различным публикациям, графические эскизы, живописные полотна насыщены национальным колоритом. Художнику необыкновенно увлекала книжная миниатюра армян, достижения и приёмы которой он использовал в своем творчестве. В 1889 г. — он, читающий в подлинниках Шекспира и Гейне, владеющий восточными и европейскими языками, хорошо знавший грабар, переводит для Петроса Адамяна трагедию Шекспира «Ричард Третий» и рисует несколько его карандашных портретов.

Вардгес Суренянц известен также как театральный художник, он занимался оформлением сцены в Мариинском театре (2-й акт балета А. Адана «Корсар» и опера А. Рубинштейна «Демон») в Московском Художественном театре (пьесы М. Метерлинка «Слепые», «Там внутри», «Непрошенная»), в театре Веры Комиссаржевской («Драма любви»).

Галерея

«Церковь св. Рипсиме близ Эчмиадзина», 1897 год	«Богоматерь и младенец (Армянская Богородица)», 1895 год	«Попранная святыня», 1895 год	«Фирдуси читает поэму „Шах-Наме“ шаху Махмуду Газневи», 1913 год

«Выход Крестного хода из Эчмиадзинского собора», 1895 год	«Портрет Мкртича Хримяна», 1909 год	«Семирамида у трупа Ара Прекрасного», 1899 год	«Портрет Идельсон», 1913 год

См. также

• Изобразительное искусство Армении

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Вардгес Акопович Суренянц
• [www.168.am/am/articles/25509 Մ. Միքայելյան. Սուրենյանցին չհասկացան երեկ, չեն հասկանում այսօր]  (арм.)
• [www.iatp.am/culture/surenyants/index.htm Вардкес Суренянц. Биография. Галерея ]  (арм.)
• [www.tert.am/ru/news/2010/11/26/surenyants/ В Ереване открылась юбилейная выставка Вардгеса Суренянца (фото)]

Отрывок, характеризующий Суренянц, Вардгес Акопович

– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.