Гойя, Франсиско
Франсиско Гойя | |
Автопортрет | |
Имя при рождении: |
Франсиско-Хосе де Гойя-и-Лусьентес |
---|---|
Место рождения: |
Фуэндетодос, близ Сарагосы |
Место смерти: | |
Жанр: | |
Стиль: |
романтизм, критический реализм |
Покровители: |
Франси́ско Хосе́ де Го́йя-и-Лусье́нтес (исп. Francisco José de Goya y Lucientes; 30 марта 1746, Фуэндетодос, близ Сарагосы — 16 апреля 1828, Бордо) — испанский художник и гравёр, один из первых и наиболее ярких мастеров изобразительного искусства эпохи романтизма.
Содержание
- 1 Ранняя биография
- 2 Гойя в Мадриде (1775—1792)
- 3 Болезнь и творчество в 1793—1799-е годы
- 4 Жизнь Гойи в первые годы XIX века (1799—1808)
- 5 «Бедствия войны» (1808—1814)
- 6 Реставрация Испанских Бурбонов (1814—1819)
- 7 «Чёрные картины», жизнь в Бордо и смерть (1820—1828)
- 8 Произведения
- 9 Фильмы о Гойе
- 10 Память
- 11 Примечания
- 12 Библиография
- 13 Ссылки
Ранняя биография
Рождение и молодость в Испании
Франсиско Гойя Лусьентес родился в 1746 году в Сарагосе, столице Арагона, в семье среднего достатка. Его отец — Хосе Гойя — был баскК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3671 день]. Мать — Грасиа Лусьентес — дочь бедного арагонского идальго. Через несколько месяцев после рождения Франсиско семья переехала в деревеньку Фуендетодос, находившуюся в 40 км к югу от Сарагосы, где они и прожили до 1749 года (по другим сведениям — до 1760-го), покуда ремонтировался их городской дом. Франсиско был младшим из трёх братьев: Камилло, старший, стал впоследствии священником, средний, Томас пошёл по стопам отца. Хосе Гойя был известным мастером по золочению, которому даже каноники собора Базилика-де-Нуэстра-Сеньора-дель-Пилар поручают проверку качества позолоты всех изваяний, над которыми тогда трудились арагонские мастера, реконструировавшие собор[1]. Образование все братья получили довольно поверхностное, Франсиско Гойя всегда будет писать с ошибками. В Сарагосе юный Франсиско был отдан в мастерскую художника Лусана-и-Мартинеса. В конце 1763 года Франсиско принимает участие в конкурсе на лучшую живописную копию гипсового Силена, но 15 января 1764 года за него не подали ни одного голоса. Гойя ненавидит слепки, он признается в этом намного позже. В 1766 году Гойя попадает в Мадрид и здесь его ждёт новый провал на конкурсе в Академии Сан-Фернандо. Сюжеты для конкурсных работ связаны с великодушием короля Альфонсо X Мудрого и подвигами национальных героев-воинов XVI века. Эти сюжеты не вдохновляют Гойю. Ко всему прочему, Франсиско Байеу, другой молодой живописец из Сарагосы и член жюри конкурса, является сторонником взвешенных форм и академической живописи, не признающим фантазии молодого Гойи[2]. Первую же премию получает младший брат Байеу, 20-летний Рамон… В Мадриде Гойя знакомится с работами придворных художников, совершенствует своё мастерство.
Путешествие в Италию
Между июлем 1766 года и апрелем 1771 года жизнь Франсиско в Риме остается загадкой. Согласно статье русского искусствоведа Сомова А. И., в Италии художник «занимался не столько живописными работами и копированием итальянских мастеров, сколько наглядным изучением их средств и манеры»[3]. Весной 1771 года он участвует в конкурсе Пармской академии на картину по античной теме, называя себя римлянином и учеником Байеу. Правящим принцем Пармы в то время являлся Филипп Бурбон-Парм, брат испанского короля Карла III. 27 июня единственная премия присвоена Паоло Борони за «тонкий изящный колорит», тогда как Гойю упрекают за «резкие тона», зато признаётся «грандиозный характер выписанной им фигуры Ганнибала»[4]. Он удостаивается второй премии Пармской Академии художеств, получив 6 голосов.
Возвращение и работа в Сарагосе
Капитул церкви дель-Пилар обращает внимание на молодого художника, возможно из-за его пребывания в Риме, и Гойя возвращается в Сарагосу. Ему предложено выполнить эскизы для плафона капеллы архитектора Вентуры Родригеса на тему «Поклонение имени Бога». В начале ноября 1771 года капитул одобряет предложенную Гойей пробную фреску и поручает ему заказ. Тем более, что новичок Гойя согласен на сумму 15 000 реалов, в то время как более опытный Антонио Гонсалес Веласкес запрашивает 25 000 за ту же работу[4]. 1 июля 1772 года Гойя заканчивает роспись, его работа вызывает у капитула восхищение ещё на стадии представления эскиза. В результате Гойя приглашен расписать ораторий дворца Собрадиэль, ему также стал покровительствовать знатный арагонец Рамон Пиньятелли , чей портрет он напишет в 1791 году. Благодаря Мануэлю Байеу, Франсиско приглашается в картезианский монастырь Аула Деи, вблизи Сарагосы, где он в течение двух лет (1772—1774 годах) создаёт 11 больших композиций на темы из жизни Св. Девы Марии. Из которых сохранились только семь, и те испорчены реставрационными работами. Франсиско Байеу познакомил Гойю со своей сестрой Хосефой, от которой тот был в восторге и вскоре соблазнил её. В июле 1773 году Гойе пришлось жениться на ней, когда она была на пятом месяце беременности. Свадьба состоялась в Мадриде. Ему в это время — 27 лет, а Хосефе — 26. Свою жену Франсиско называет «Пепой»[5]. Через четыре месяца родился мальчик, которого назвали Эусебио, он прожил недолго и вскоре умер. Всего Хосефа родила пять (по разным данным и больше) детей, из которых выжил лишь один мальчик по имени Хавьер — Франсиско Хавьер Педро (1784—1854)— который стал художником. Как только Гойе стали доступны встречи с придворными аристократками, Хосефа была тут же им практически забыта. Хотя Гойя оставался с ней в браке вплоть до её смерти в 1812 году. Гойя написал только один её портрет.
Гойя в Мадриде (1775—1792)
В 1775 году Гойя окончательно обосновался в Мадриде у своего шурина Франсиско Байеу, и работал у него в мастерской. Байеу был тогда официальным придворным художником короля Карла IV и королевы Марии Луизы.
Первым придворным заказом Гойи в 1775 году становится картоны для серии шпалер для столовой принца Астурийского, в будущем Карла IV, во дворце Эскориал. В них представлены охотничьи сцены, охотой же увлекается и сам Гойя[6]. Франсиско создаёт 5 композиций и получает за них 8 000 реалов.
Для Королевской шпалерной мануфактуры в 1776—1778 годах Гойя выполняет следующую серию панно для столовой принца Астурийского уже во дворце Пардо, среди них выделяются «Танец на берегу Мансанареса», «Драка в харчевне», «Маха и маски», «Запуск змея» и «Зонтик» В 1778 году Франсиско получает разрешение на гравирование картин Диего Веласкеса, перевезённых только что в Королевский дворец в Мадриде. В течение двух лет (1778—1780) Гойя создаёт 7 картонов для шпалер в опочивальню принца и его жены и 13 — в их гостиные. Среди этих работ выделяются «Прачки», «Продавец посуды», «Врач» или «Мяч». Тема испанской народной жизни считается совершенно новой и импонирует заказчикам. В том числе мода на такую тематику способствует дебюту Гойе при дворе: в начале 1779 года он не без успеха представляет королю 4 свои картины. Через некоторое время Гойя уже просит место придворного художника, но ему отказывают. Его не поддерживает его шурин Франсиско Байеу, не желающий делить с ним место первого живописца короля[7]. Сам же Гойя к тому времени создал себе капитал в 100 000 реалов. В мае 1780 из-за приостановки изготовления шпалер на королевской мануфактуре освободившийся Гойя заключает контракт на роспись купола собора дель Пилар за 60 000 реалов. Работает Гойя быстро и под руководством Байеу. Между двумя художниками возникает конфликт, в который втянут и капитул собора: Гойя отказывается вносить требуемые своим руководителем поправки в работу. В результате он всё же их вносит, но из-за этой обиды на шурина и арагонское духовенство долгое время не будет появляться в родной Сарагосе[8].
В июле 1781 года Гойя наряду с Франсиско Байеу и Маэллой работает по украшению церкви св. Франциска Великого в Мадриде. Он пишет «Проповедь св. Бернардина Сиенского в присутствии Арагонского короля». После мессы в присутствии короля Гойя принял поздравления. На этой работе Гойя изобразил себя с сияющим лицом слева от святого, это изображение он повторил и в последующем автопортрете. Гойя всё чаще писал портреты, так в январе 1783 года ему заказывают портрет графа Флоридабланки. В 1783 и 1784 годах он бывает в Аренас-де-Сан-Педро, выполняя заказы и изображая младшего брата короля инфанта дона Луиса , его молодой жены Марии Тересы Вальябрига и их архитектора Вентуры Родригеса. В октябре 1784 года он получает от инфанта 30 000 реалов за 2 картины: «Конный портрет доньи Вальябрига» и «Семейство дона Луиса». В том же году он пишет 4 картины для Коллегии де Калатравы в Саламанке, уничтоженные во время Наполеоновских войн. В 1785 году Гойя знакомится с семьёй маркиза де Пеньяфель , которые будут его постоянными заказчиками в течение 30 лет. Гойя становится вице-директором Королевской Академии с 1785 года, а с 1795 года — директором её живописного отделения. В том же году умирает его мать (отец скончался в 1781 году). В 1786 году Гойя назначается королевским художником, в это же время он пишет портрет своего шурина, что может свидетельствовать о примирении с ним после такого назначения[9]. На новой должности Гойя продолжает создавать картоны для шпалер и летом 1786 года ему поступает заказ на новую серию для королевской столовой во дворце Пардо. Из этой серии выделяются «Весна» (или «Цветочницы»), «Лето» (или «Жатва») и «Зима» (или «Снежная буря»). Для банка св. Карла Гойя написал реалистичные портреты графа Альтамира и короля Карла III. В апреле 1787 года Франсиско передал в Аламеду 7 своих картин для украшения Малого дворца, резиденции герцога Осуна. К празднику св. Анны он выполнил за короткий срок 3 полотна для алтарей монастыря Санта-Ана де Вальядолид в несвойственной ему неоклассической манере (сюжеты смерти святых Иосифа, Бернарда и Лутгарды). В 1788 году Гойя создал 2 картины для поминальной капеллы в Кафедральном соборе Валенсии по заказу герцога Осуна: «Прощание св. Франсиско де Борха со своим семейством» и «Св. Франсиско, ухаживающий за умирающем», в последней Гойя впервые изобразил дьявола. В том же году он написал знаменитую панораму Мадрида при закате майского солнца в полотне «Луг у Сан-Исидро». Также Гойя написал портреты графини Альтамиры, её дочери, её сыновей графа де Трастамаре и трёхлетнего Мануэля Осорио, кроме того создал «Портрет семейства герцога и герцогини Осуна» в реалистической манере.
После смерти Карла III в 1789 году стал придворным художником Карла IV и с 1799 года его первым живописцем. После назначения он написал ряд невыразительных портретов короля и его супруги[10]. У двора, напряжённо следящего событиями Французской революции, пропал интерес к украшению дворцов — и теперь у Гойи нет заказов на картоны для шпалер. На просвещенных испанцев начались гонения: ряд его друзей подвергаются аресту или находятся фактически в ссылке. Самого же Гойю в июле 1790 году отправляют в Валенсию «подышать морским воздухом». Но уже в октябре Гойя написал в Сарагосе портрет своего друга Мартина Сапатера , одинокого и богатого негоцианта, с которым Франсиско состоял в регулярной переписке с 1775 по 1801 год. По возвращении в Мадрид Гойя столкнулся с интригами придворного живописца Маэльи, лишь вмешательство Байеу помогло положению Франсиско при дворе. В мае 1791 год он закончил эскиз к самому большому картону для шпалеры в кабинет короля в Эскориале, к «Деревенской свадьбе». По требованию короля картина была социально нейтральной в отличие от ранее написанного «Паяца». В октябре Гойя вновь оказался в Сарагосе, где создал портрет каноника Рамона Пиньятелли, известный лишь в копии. В декабре того же года он закончил 7 панно для шпалер, ставшие последними его картонами. Из-за отсутствия королевских и частных заказов, почти прекратившейся переписки с Сапатером судьба Гойи в 1792 году остаётся малоизвестной[11].
Болезнь и творчество в 1793—1799-е годы
Из писем Гойи известно, что в начале 1793 года он был тяжёло болен. В это время Гойя нашёл приют в Кадисе у местного торговца и коллекционера Себастьена Мартинеса , чей портрет он создал. Гойю разбил паралич, но точно диагностировать болезнь художника сейчас не удаётся. В любом случае, неизлечимая глухота Гойи стала следствием перенесённого недуга. Летом того же года он возвратился в Мадрид и тут же послал Бернардо де Ириарте, вице-попечителю Академии Сан-Фернандо, серию станковых картин на медных пластинах на народную тематику. Из-за войны с Францией Гойя получил заказ на портреты видных командиров испанской армии: Антонио Рикардоса и лейтенант-генерала Феликса Колона де Ларреатега, а также родственника Ховельяноса, Рамона Посадо-и-Сото. Также в 1794 году он написал портрет знакомой актрисы Марии Росарио дель Фернандес , по прозвищу «Ла Тирана». Сославшись на тяжёлую болезнь, Гойя отказал директору королевской мануфактуры на эскизы для шпалер. В 1795 году Гойя создал портрет герцога Альбы, а затем и его жены — в полный рост. Историю о взаимной страсти Гойи и герцогини Альбы прямо не подтверждает ни один из дошедших до нас документов. В портретах Каэтаны Альбы можно найти намёки на существование связи[12]. Позднее же в «Капричос» Гойя весьма едкими рисунками изобразил герцогиню. В небольшом полотне того же года Гойя запечатлел Альбу с её дуэньей в довольно фарсовой бытовой сцене. В июле 1795 года умирает шурин Гойи Франсиско Байеу, Гойя выставил в Академии его неоконченный портрет. Франсиско безуспешно попросил Мануэля Годоя обратиться с ходатайством к королю о месте первого придворного живописца, зато он избран директором отделения живописи в Академии Сан-Фернандо с жалованием в 4 000 реалов.
4 января 1796 года Гойя отправился вместе с королевским двором в Андалусию для почтения останков святого Фердинанда Севильского. В мае Гойя пребывал в загородном дворце семьи Альба в Сан-Лукаре де Беррмеда, герцог же Альба скончался 9 июня в Севилье. Гойя вновь заболел и оказался в Кадисе, где возможно в это время создавал 3 больших полотна для оратория Санта-Куэва , новаторские в изображении жизни Христа. В это время появился Санлукарский альбом Гойи с его первыми этюдами, выполненными непосредственно на природе. В 1797 году Гойя написал «Герцогиня Альба в мантилье», где изобразил её в наряде махи (чёрная мантилья и юбка) с надписью на песке «Solo Goya» (Только Гойя). Весной того же года Франсиско отказался от должности директора отделения живописи в Академии Сан-Фернандо под предлогом плохого самочувствия. Тогда же Гойя приступил к серии офортов «Капричос». В 1797-1798 годах Гойе продолжали поступать заказы на портреты: Бернардо де Ириарте и Гаспара Ховельяноса.
В 1798 году Карл IV поручил Гойе расписать купол своей загородной церкви Сан Антонио де ла Флорида . В июне 1798 года Гойя вручил герцогу Осуне 6 небольших картин, сюжеты которых предвосхитили «Капричос», среди них выделяется «Большой козёл». В начале 1799 года в Академии продемонстрирована, а затем установлена в ризнице Толедского собора «Взятие Христа под стражу», где отмечено совершенное изображение ночного освещения[13].6 и 19 февраля 1799 года сообщили о выходе «Капричос», их можно было приобрести в парфюмерной лавке на улице Десэнганьо,1. Но продали всего 27 комплектов из-за вмешательства инквизиции. В том же году Гойя написал портреты французского посла Фердинанда Гиймарде и его возлюбленной маркизы де Санта-Крус, урождённой Марианны Вальдштейн. Ныне оба портрета висят друг против друга в Лувре.
Жизнь Гойи в первые годы XIX века (1799—1808)
Для монархов же выход «Капричос» остался незамеченным. В сентябре 1799 года королева заказала Гойе портрет, изображающий её в мантилье. А уже через месяц она позировала и для конного портрета. 31 октября 1799 года Гойю назначили первым придворным художником с жалованием в 50 000 реалов в год. В том же году он написал портреты актрисы «Ла Тираны» и поэта Леандро де Моратина. В компании с последним Гойя в январе 1800 года искал себе новые апартаменты, так как его дом приобрёл Годой для своей любовницы Пепиты Тудо[14]. В апреле Гойя написал портрет супруги Годоя, графиню де Чинчон, дочь дона Луиса. В июне 1800 года Гойя купил за 234 000 реалов дом на углу улиц Вальверде и Десэнганьо. В ноябре того же года в апартаментах дворца Годоя замечена «Маха обнажённая». К июню 1801 года Гойя закончил знаменитый «Портрет семьи Карла IV» (где изобразил с психологической достоверностью всех членов семьи короля), портреты короля и королевы в полный рост и «Конный портрет Карла IV», менее удачный, нежели портрет Марии Луисы[15]. В мае 1801 года Гойя написал также портрет Годоя в вальяжной позе, на тот момент — сомнительного триумфатора «Апельсиновой войны». В 1801—1803 годах Франсиско написал 4 тондо и для собственного дома. В 1802 году появилась и «Маха одетая», на которой изображена всё та же модель и в той же позе, что и в «Махе обнажённой». В июле 1802 года умерла покровительница Гойи герцогиня Альба, сохранился рисунок Гойи с проектом гробницы для герцогини. В июле 1803 года Гойя предложил королю для его гравировальной мастерской медные доски «Капричос» и непроданные офорты. С этого времени, до 1808 года, Гойя перестал получать заказы от двора, но сохранял жалованье. Его финансовое состояние позволило купить ещё один дом на улице де лос Рейес. В том же 1803 году умер Сапатер, с которым Гойя не переписывался с 1799 года. С 1803 до 1808 года Гойя создавал почти исключительно только портреты: молодого графа де Фернана Нуньеса (сына близкого друга Карла III), маркиза де Сан Адриана (типичного испанского гранда и мачо, друга Кабарруса), маркизы де Вильяфранка (член семьи Альба), дамы Исабель де Лобо-и-Порсель и портрет дочери герцога Осуна. В 1805 году Гойя устроил свадьбу своего 21-летнего сына Хавьера с Гумерсиндой Гойкоэчеа, родственницой крупных баскских финансистов. Гойя исполнил ряд рисунков молодожёнов и подарил им свой дом на улице де лос Рейес. В это время заказчиками на портреты стала зарождающаяся в Испании крупная буржуазия[16]: Порсель, Фелис де Асара (натуралист), Тереса Суреда (жена управляющего фарфоровой мануфактуры Буэн-Ретиро), Сабаса Гарсия, Педро Мокарте и другие. В 1806 году произошёл арест бандита Марагато, вызвавший в народе резонанс. Гойя по этому поводу создал 6 полотен.
«Бедствия войны» (1808—1814)
1808 год стал годом потрясений для всей Испании. Она была оккупирована французами, в Мадриде вспыхнуло восстание, приведшее к затяжной партизанской войне. Перед отъездом нового короля Фердинанда VII в Байонну, где он будет арестован вместе со всей королевской семьёй, Академия Сан-Фернандо поручает Гойе написать его портрет. Однако сеанс был сокращённым и как оказалось последним, поэтому Гойе пришлось дописывать портрет по памяти[17]. В течение военных лет Гойя однако сумел создать ряд своих выдающихся жанровых картин: «Махи на балконе», «Девушки, или Письмо», «Старухи, или Que tal?», «Кузница» и «Ласарильо де Тормес». Но под впечатлением от происходящего в стране хаоса Гойя вновь взялся за резец и создал цикл офортов «Бедствия войны». Сюжеты этой серии, пронизанные ненавистью к ужасам войны и состраданием к невинным жертвам «наглой воли» Наполеона I[18], отображены и в полотнах того периода у Гойи. Лишь 2 картины выделяются из этого ряда в изображении войны: «Литьё пуль» и «Изготовление пороха в горах Сьерра де Тардиента». Картина «Похороны сардинки», написанная между 1812 и 1819 годами, также наполнена политическим подтекстом. В июне Гойя овдовел, скончалась Хосефа. Последовавший раздел имущества между Гойей и его сыном Хавьером остался для нас единственным источником сведений о повседневной жизни Гойи после смерти Сапатера в 1800 году.
В 1812 году в Мадрид входит Веллингтон, Гойе поручили написать его портрет. Однако, между ними возникла открытая неприязнь, вышедшая в недовольство модели работой Гойи и чуть ли не приведшая к резкой стычке между ними[19]. После того, как Испания была окончательно освобождена от французов, Гойя запечатлел события Мадридского восстания в двух знаменитых полотнах: «Восстание на Пуэрта дель Соль 2 мая 1808 года» и «Расстрел мадридских повстанцев в ночь на 3 мая 1808 года» (обе ок. 1814, Мадрид, Прадо).
Реставрация Испанских Бурбонов (1814—1819)
Но 18 мая 1814 году Фердинанд VII отменил конституцию 1812 года, распустил Кортесы, подверг тюремному заключению ряд либеральных депутатов. В сложившейся обстановке диктатуры и гонений большое количество шедевров Гойи упрятано в Академии Сан-Фернандо. С Гойи же сняли все подозрения в сотрудничестве с французскими захватчиками (он даже не получал жалованья во время оккупации) и позволили спокойно работать, хотя Фердинанд VII и относился к Гойе враждебно. 30 мая 1815 года король председательствовал на генеральном совете Филиппинской компании, где получил значительную ссуду. Гойе поручили увековечить это событие в «Филиппианском совете», где тот мастерски изобразил пространство и световые эффекты[20]. Отдельно Гойя написал почти монохромно портреты членов Компании: Мигеля де Лардисабаля, Иньясио Омульриана и Хосе Муньярриса. Зато монументальный «Портрет герцога де Сан-Карлоса» использует все преимущества полихромии. В 1815 году изобразил себя в «Погрудном портрете», где он не выглядит на свои почти уже 70 лет. В 1816 году он создал новую серию офортов «Тавромахию». Гойе стали заказывать портреты дети его прежних покровителей: «Дон Франсиско де Борха Тельес Хирон», портрет 10-го герцога Осуна, или её сестры герцогини Абрантес. В январе 1818 года Гойя закончил большое полотно, изображающее двух святых покровительниц Севильи Хусту и Руфину в виде пышнотелых мах, для Севильского собора. 19 февраля 1819 года Гойя приобрёл за 60 000 реалов сельский дом под названием «Дом глухого», располагавшийся за мостом, ведущем в Сеговию со стороны луга Сан-Исидро. В августе он закончил «Последнее причастие св. Иосифа Каласанского» для церкви Эскуэлас Пиас в Мадриде. За эту работу Гойя получил 16 000 реалов, из которых 6 800 вернул из уважения к герою картины приору и подарил ещё свою маленькую картину «Моление о чаше»[21].
«Чёрные картины», жизнь в Бордо и смерть (1820—1828)
В начале 1820 года Гойя тяжело заболел. 4 апреля он в последний раз присутствовал на академическом заседании. Предположительно весной или летом 1823 года Гойя расписал стены своего «Дома глухого» поверх его же обширных пейзажей сценами, бичующими вечное безумие и напасти человечества. Он познакомился с Леокадией де Вейс, женой предпринимателя Исидро Вейса, которая затем разводится с мужем. У неё родилась дочь от Гойи, которую назвали Росарита.
Опасаясь преследований со стороны нового правительства Испании, в 1824 году Гойя вместе с Леокадией и маленькой Росаритой выехал во Францию, где теперь царствовал Людовик ХVIII (а с 16 сентября 1824 года — Карл Х). В этой стране Гойя провёл свои последние четыре года жизни. Беспокоясь за собственную безопасность зимой 1823-1824 годов, Гойя нашёл приют у аббата Дуасо. А в мае 1824 года он получил разрешение на поездку на Пломбьерские воды , но на самом деле Гойя перебрался в Бордо, где нашли убежище многие его друзья. Летом того же года он был в Париже, где создал «Корриду» и портреты своих друзей: Хоакина Феррера и его жены. По возвращении в Бордо Гойя взялся за новую для него технику литографии: «Портрет гравёра Голона» и 4 листа под названием «Бордосские быки». Гойе периодически продлевали отпуск во Франции. В мае 1825 года Франсиско вновь тяжело заболел, но быстро поправившись он создал быстро около 40 миниатюр на слоновой кости[22]. В 1826 году Гойя возвратился в Мадрид и добился от двора разрешения уйти на покой с сохранением жалования и возможностью бывать во Франции. В 1827 году в Бордо Гойя написал портрет банкира Сантьяго Галоса, управляющего его финансами, а также портрет испанского торговца Хуана Баутисту Мугиро, родственника своей невестки. Летом того же года Гойя последний раз был в Мадриде, где запечатлел на полотне своего 21-летнего внука Мариано Гойю. По возвращении в Бордо Гойя создал последние свои шедевры: портрет бывшего алькальда Мадрида Пио де Молина и эскиз «Молочница из Бордо». В начале 1828 года Гойя готовился к приезду своего сына с женой, направляющихся в Париж. Франсиско принял их у себя в конце марта, а 16 апреля 1828 года умер в своих апартаментах в Фоссе де л’Интенданс в Бордо.
Произведения
Живопись
Насыщенные по цвету и непринуждённые по композиции сцены повседневной жизни и праздничных народных развлечений (все — в Прадо, Мадрид):
- «Зонтик» 1777;
- «Продавец посуды» и «Мадридский рынок», 1778;
- «Игра в пелоту», 1779;
- «Молодой бык», 1780;
- «Раненый каменщик», 1786;
- «Игра в жмурки», 1791.
С начала 1780-х годов Гойя получает известность и как портретист:
- Портрет графа Флоридабланка,1782-83 (банк Уркихо, Мадрид)
- «Семья герцога Осуна», 1787, (Прадо);
- Портрет маркизы А. Понтехос, около 1787 (Национальная галерея искусства, Вашингтон);
- Сеньора Бермудес (Музей изобразительных искусств, Будапешт);
- Франсиско Байеу (Прадо), Доктор Пераль (Национальная галерея, Лондон) оба 1796 г. ;
- Фердинанд Гиймарде, 1798 (Лувр, Париж),
- «Ла Тирана», 1799 (АХ, Мадрид);
- «Семья короля Карла IV» 1800 (Прадо);
- Сабас Гарсия, около 1805 (Национальная галерея искусства, Вашингтон);
- Исабель Ковос де Порсель, около 1806 (Национальная галерея, Лондон);
- портрет Т. Переса, (1820 (Метрополитен-музей);
- П. де Молина, 1828 (собрание О. Рейнхарта, Винтертур).
Характер его искусства резко меняется с началом 1790-х годов перед событиями Великой французской революции. Жизнеутверждение в творчестве Гойя сменяется глубокой неудовлетворённостью, праздничная звучность и утончённость светлых оттенков — резкими столкновениями тёмного и светлого, увлечение Тьеполо — освоением традиций Веласкеса, Эль Греко, а позже Рембрандта.
В его живописи всё чаще царят трагизм и мрак, поглощающий фигуры, графика становится резкой: стремительность перового рисунка, царапающий штрих иглы в офорте, светотеневые эффекты акватинты. Близость с испанскими просветителями (Г. М. Ховельяносом-и-Рамиресом, М. Х. Кинтаной) обостряет неприязнь Гойя к феодально-клерикальной Испании. Среди известных произведений того времени — Сон разума рождает чудовищ.
Картины, посвященные освобождению Испании
- «Восстание 2 мая 1808 года в Мадриде»;
- «Расстрел повстанцев в ночь на 3 мая 1808 года» (обе около 1814, Прадо).
Автопортрет (1815, Прадо) — см. вверху.
Серии офортов
- «Капричос»,1797—1798 — творение на 80 листax с комментариями, которое раскрывает уродство моральных, политических и духовных основ испанского «старого порядка»;
- «Тавромахия», 1815 — 33 офорта, изданных в 1816 в Мадриде;
- «Бедствия войны», 1810—1820 — 82 листа, изданы в 1863 в Мадриде), исполненные большей частью в период народно-освободительных войн против наполеоновского нашествия и первой испанской революции (1808—1814);
- «Диспаратес» («Причуды» или «Глупости»), 1820—1823 — 22 листа, изданы в 1863 в Мадриде под названием «Los Proverbios» («Притчи», «Пословицы»)[23].
Основная масса уникальных медных пластин, выгравированных Гойей, сохраняется в Королевской Академии Изобразительных Искусств Сан-Фернандо (укр.)[24] в Мадриде. При жизни художника его офорты не были широко известны. «Бедствия войны» и «Пословицы» были впервые изданы Академией Сан-Фернандо лишь в 1863 году, спустя 35 лет после его смерти.
Фильмы о Гойе
- «Обнажённая Маха» (The Naked Maja), 1958 год, производство США — Италия — Франция. Режиссёр Генри Костер; в роли Гойи — Энтони Франчоза.
- «Гойя, или Тяжкий путь познания», 1971 год, производство СССР — ГДР — Болгария — Югославия. По одноимённому роману Лиона Фейхтвангера. Режиссёр Конрад Вольф; в роли Гойи — Донатас Банионис.
- «Гойя в Бордо» (Goya en Burdeos), 1999 год, производство Италия — Испания. Режиссёр Карлос Саура; в роли Гойи — Франсиско Рабаль.
- «Обнажённая Маха» (Volaverunt), 1999 год, производство Франция — Испания. Режиссёр Бигас Луна; в роли Гойи — Хорхе Перугоррия.
- «Призраки Гойи», 2006 год, производство Испания — США. Режиссёр Милош Форман; в роли Гойи — Стеллан Скарсгорд.
- Мордекай, 2015 год (Mortdecai) — о краже картины Гойи.
Память
- В честь Ф. Гойи назван астероид (6592) Goya, открытый астрономом Людмилой Карачкиной в Крымской Астрофизической Обсерватории 3 октября 1986 г.
- В память о художнике в Испании в 1930 году была выпущена скандальная серия «Маха обнажённая» — первые в мире почтовые марки в жанре ню.
- В честь Гойи назван кратер на Меркурии.
Напишите отзыв о статье "Гойя, Франсиско"
Примечания
- ↑ Батикль, 2006, с. 14.
- ↑ Батикль, 2006, с. 15.
- ↑ Сомов А. И. Гойя-и-Луциентес, Франциско // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ 1 2 Батикль, 2006, с. 18.
- ↑ Батикль, 2006, с. 21.
- ↑ Батикль, 2006, с. 22.
- ↑ Батикль, 2006, с. 31.
- ↑ Батикль, 2006, с. 34.
- ↑ Батикль, 2006, с. 48.
- ↑ Батикль, 2006, с. 64.
- ↑ Батикль, 2006, с. 67.
- ↑ Батикль, 2006, с. 72-73.
- ↑ Батикль, 2006, с. 79.
- ↑ Батикль, 2006, с. 85.
- ↑ Батикль, 2006, с. 87.
- ↑ Батикль, 2006, с. 91.
- ↑ Батикль, 2006, с. 99.
- ↑ Меткая формулировка А. С. Пушкина
- ↑ Батикль, 2006, с. 111.
- ↑ Батикль, 2006, с. 112.
- ↑ Батикль, 2006, с. 122.
- ↑ Батикль, 2006, с. 124.
- ↑ [www.goya-art.ru/page5/3/ «Диспаратес»]
- ↑ [www.wm-painting.ru/SpainMuseum/p2_articleid/254 Королевская Академия Изобразительных Искусств Сан Фернандо]; [spain.destinations.ru/madrid/sights/150 Королевская Академия Изящных Искусств Сан Фернандо]
Библиография
- На русском языке
- Батикль Ж. Гойя: Легенда и жизнь. М., Астрель, АСТ, 2006.
- Левина И. М., Гойя, Л. — М., 1958;
- Прокофьев В. Н. «Капричос» Гойи, М., 1970
- Прокофьев В. Н. Гойя в искусстве романтической эпохи. — М.: Искусство, 1986. — 216, [142] с. — (Из истории мирового искусства). — 25 000 экз.
- Прокофьев В. Н. «Королевские портреты» Гойи 1799–1801 гг. // Античность. Средние века. Новое время. Проблемы искусства. М., 1977.
- Прокофьев В. Н. Великий художник XIX века. К 150-летию со дня смерти Гойи // «Искусство», 1978, № 9.
- Прокофьев В. Н. «Махи» Гойи или «Венера-цыганка» // Искусство Западной Европы и Византии. М., 1978.
- Прокофьев В. Н. Гойя. Росписи церкви Сан Антонио де ла Флорида // Панорама искусств `78. М., 1979.
- Сомов А. И. Гойя-и-Луциентес, Франциско // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Фейхтвангер Л., Гойя.
- На иностранных языках
- Cardera, Valentin. Biografia de D.Francisco Goya, pintor. El Artista, 2 1835
- El Libro de Los. CAPRICHOS. Francisco de Goya. Мадрид. 1999. ISBN 84-87317-82-0
- Mayer A., Francisco de Goya, Munch., 1923;
- Klingender F. D., Goya in the democratic tradition, L., 1948, 2 ed., N. Y., 1968;
- Sanchez Canton F. J., Vida у obras de Goya, Madrid, 1951;
- Holland V., Goya. A pictorial biography, L., 1961;
- Harris Т., Goya. Engravings and litographs, v. 1-2, Oxf., 1964:
- Wyndham Lewis D. B., The world of Goya. L., 1968:
- Gudiol J., Goya, L. — N. Y., 1969;
- Goya. Konigliche Gemaldegalerie «Mauritshuis». Katalog, Haag, 1970 (библ.).
Ссылки
Франсиско Гойя в Викицитатнике? |
- [www.goia.ru Творчество Франциско Гойя] — О художнике, о его драматическом жизненном пути и небывалом по форме творчестве.
- [www.elrelojdesol.com/zoomable-paintings/francisco-de-goya/index.htm Francisco de Goya — Zoomable Paintings]
- [www.elrelojdesol.com/francisco-de-goya/gallery/index.htm Francisco de Goya’s Paintings]
- [www.owlstand.com/exhibition/room/3a4b25b3-e981-4c9e-896f-671f41032fef Картины Гойя]
- [www.mir-dali.ru/goja.html О выставке «Сны разума». Франсиско Гойя и Сальвадор Дали]
- [www.museum.ru/museum/1812/Painting/Goya/index.html Франсиско Гойя (1746—1828) ОФОРТЫ ИЗ СЕРИИ «БЕДСТВИЯ ВОЙНЫ»]
- [www.peoples.ru/art/painter/frantsisko_hose_goya/index.html Франциско Хосе де Гойя. Биография]
- Гойя Франсиско Хосе де — статья из Большой советской энциклопедии.
- [www.art-drawing.ru/gallery/category/1032-goya-and-lusentes-francisco-de Гойя-и-Лусьентес. Картинная галерея.] [www.art-drawing.ru/biographies/brief-biographies/373-francisco-jose-de-goya Биография.]
- [www.dali-genius.ru/Les-Caprices-de-Goya.html Офорты Сальвадора Дали: переработанные иллюстрации «Капричос» Гойи]
Отрывок, характеризующий Гойя, Франсиско– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.] – Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.] И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом. – Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он. Княгиня, улыбаясь, слушала. – Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда… Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила. – Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом. – Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому. – Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта. – Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции. – Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой. (Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.) – «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.] – Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.] Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его. – Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке. – Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна. – Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу. – Ah! Oh! – сказали разные голоса. – Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке. Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей. – Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека. – Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна. Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь. – Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть. – Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком. – Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать. – Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна. – Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт. – Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи. – Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос. – Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе. – Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее. Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора. – Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины? – Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.] – А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами. – C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит. Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения. Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали. – Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется. – Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой. – Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать. Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене. Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил: – Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.] И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории. – В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала… Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая. – Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.] Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись. – Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались… Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил: – И весь свет узнал… Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится. Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться. Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала: – Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она. Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это. Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет. – Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо. Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини. – Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней. Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей. Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь. – Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный? – Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там. – Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню. От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину. Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным. – Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом. Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету. – Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] – кричал он, путаясь языком так же, как и ногами. Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем. – Па звольте, сударь, – сухо неприятно обратился князь Андрей по русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти. – Я тебя жду, Пьер, – ласково и нежно проговорил тот же голос князя Андрея. Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти до дому. – Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien, – сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. – Mais tres bien. – Он поцеловал кончики своих пальцев. – Et tout a fait francaise. [Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная француженка.] Ипполит, фыркнув, засмеялся. – Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.] Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил: – Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.] Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины. – Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки. Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой. – Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием… Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами. – Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания. Пьер сел на диван, поджав под себя ноги. – Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится. – Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет. Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб. – Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере. – Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?… – Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо… Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей. – Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он. – Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер. Князь Андрей усмехнулся. – Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет… – Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер. – Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне! В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло. – Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер. – Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине. Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое. – Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете? Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал. – Когда вы едете? – спросил он. – Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною. Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене: – Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он. – Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну. – С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей. – Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась. Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела. – Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены. Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками. – Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…] – Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать. Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате. Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал. – Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что? – Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала: – Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад? – Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее. Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать. – Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте… Князь Андрей остановил его за руку. – Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер. – Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез. – Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено. Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом. – Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб. – Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку. Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой. – Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери. Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить: – Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!… Он энергически махнул рукой. Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга. – Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя. Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения. – Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей. – Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы… Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем. «Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу. В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали. – Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям. Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера. – А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами. Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства. – Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё… – Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!] – Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю! Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея. – Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду. – Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить? – Честное слово! Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера. «Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он. Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину. Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик. Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя. Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого. – Держу за Стивенса сто! – кричал один. – Смотри не поддерживать! – кричал другой. – Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин. – Ну, бросьте Мишку, тут пари. – Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый. – Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру. |